Текст книги "Случайная встреча"

Автор книги: Анатолий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Чем это все попахивает? – с тревогой спросил Бугров, когда закрылась дверь за Гавриловым.

Прохоров только пожал плечами.

Вдруг из кабинета, переговариваясь, вышли члены бюро.

Ничего не понимая, Прохоров поднялся и пошел к Гаврилову.

Следом за ним – Бугров.

Секретарь райкома звонил кому-то по телефону.

– Ага, два места… Самых лучших. Зачем отдельных, можно вместе… Добро… – положил трубку и развел руками. – Взбунтовались, Денис Захарович, члены бюро, не до света же, говорят, заседать. Решили продолжить завтра, в десять утра. Ничего не поделаешь, коллегиальность. Да и действительно, кончать надо с заседательской суетней… В общем, прости, Захарыч, а завтра сразу в десять потолкуем с вами. С гостиницей я для вас договорился… за счет райкома. Отдыхайте.

…Однако на следующий день утром бюро почему-то не собралось. Сказали, соберется в два часа дня. А днем Гаврилов объявил, с треском застегивая замки добротного портфеля:

– К сожалению… впрочем, для вас это к счастью, – меня и второго секретаря вызывают в обком партии. И заметьте – совещание по вопросам тенденций к сокращению посевов зерновых площадей в области. Этак, братцы мои, без хлебушка останемся. Так что не вздумайте там мудрить… Вопрос стоит острее, чем вы думаете. Легко надвое разрезаться… На время сева к вам уполномоченным товарища Новоселова назначили. Смотрите, под постоянным контролем газеты находитесь.

Уполномоченным его, Новоселова, в «Красный партизан» действительно назначили еще несколько дней назад. И он вместе с председателем и парторгом выехал в колхоз.

Ехали молча. Только Бугров всю дорогу плевался:

– По вопросам тенденций… Надвое разрезаться…

Когда подъезжали к деревне, Прохоров и Бугров словно по команде выскочили вдруг из машины и побежали к полю, по которому вдоль и поперек ползали двухрядные сеялки.

– Эт-то еще что такое?! Кто разрешил пшеницу сеять? – закричал Прохоров сеяльщикам. – Прекратить сейчас же…

– Можно и прекратить, – сказал сеяльщик и грубо выругался. – Да ведь кончаем уже. Вчера полдня сеяли, всю ночь, да сегодня, считай, целый день.

– Кто разрешил, спрашиваю? Ведь мы это поле под кукурузу приготовили.

– Кто же, кроме бригадира? Только не разрешил, а заставил… Вон он, спрашивайте.

На дрожках подъехал угрюмый бригадир. Несмотря на теплынь, он был в шапке, одно ухо торчало вверх.

– Ну? – произнес Прохоров, когда бригадир натянул поводья. Усы председателя вздрагивали. – Самовольничаешь?

– А тут не знаешь, кого слушать, – зло произнес бригадир. – Тот грозит, другой грозит…

– Я не угрожаю, я спрашиваю, что ты наделал?! Ты понимаешь?

– Чего мне понимать… Тут вчера сам Гаврилов был. Приказал – сей пшеницу. И не уехал, пока не начали сеять…

Это сообщение сразило Прохорова наповал. Он сел прямо на пахоту, возле ног Бугрова, и зажал голову.

– Да и подумать если – чего тебе, Денис, на рога лезть… Со здоровья и так последний рубль разменял вроде… – Бригадир, тяжело шаркая ногами, подошел к председателю и тоже сел на землю.

– Так вот оно чем попахивает, – уронил Бугров. – Без кормов-то, хошь не хошь, сговорчивее будем насчет увеличенных планов мясосдачи. Не мытьем, так катаньем.

– Не городи-ка… чего не следует, – тихонько попросил председатель.

Но Ивану Ивановичу показалось, что Прохоров все же согласен в душе с Бугровым.

…На другой же день Прохоров позвонил в райком. Гаврилов еще не вернулся из области. Но через два дня Прохоров все же соединился с ним и сказал:

– Вот что, Павел Александрович… Темна душа человеческая, трудно бывает разглядеть ее… Третий год с тобой работаю, а такой подлости… я выбираю слова, не беспокойся… такой подлости не ожидал от тебя… Ничего, от меня это можешь выслушать. Что? Нет, не боюсь… И этого не боюсь. Чего боюсь? Только одного – своей совести. И тебе советую бояться своей…

И положил трубку.

…Осенью Новоселова вновь назначили уполномоченным в «Красный партизан», теперь уже по уборке.

Урожай в колхозе выдался средний. Но в «Красном партизане» давно научились собирать его до зернышка, без потерь. Прохоров один из первых в районе со значительным перевыполнением плана продал хлеб государству и засыпал порядочное количество фуража.

О фураже председатель беспокоился, как говорят, неустанно и неусыпно. Не раз заставлял перемолачивать ту или иную скирду соломы, перевеивать целые вороха мякины.

Из-под сортировок и прочих очистительных машин распорядился тщательно заметать все отходы – и все в амбары, в амбары.

Новоселов понимал Прохорова с Бугровым. Сенокосы выдались скудные, кормов было заготовлено мало. Хорошо уродила кукуруза, но ее посеяли маловато. И только теперь он, Новоселов, до конца осознал, что наделал весной Гаврилов.

Уборка в районе подходила к концу.

Сумеречным и промозглым октябрьским днем Прохоров, Бугров и он, Новоселов, сидели в конторе и подсчитывали количество зерна, засыпанного на фураж. И хотя потребности хозяйства не были обеспечены и наполовину, цифра получилась все же порядочная.

– Да, считаем, – и Бугров сбросил с конторских счетов все костяшки. – А пересчитывать, чуется мне, опять Гаврилов будет. На сколько там районная сводка хлебозаготовок?

– На семьдесят процентов пока.

– Во-во… Зловещая для нас цифра.

В последующие две недели Прохоров пропадал в тайге, наблюдая за раскорчевкой. На это была брошена вся освободившаяся техника.

– Не приезжали из района? – каждый вечер спрашивал он, возвращаясь из тайги.

– Бог миловал, – отвечал Бугров.

Но когда уже казалось, что из района никто и не приедет, у конторы ранним утром остановился райкомовский «газик».

– Та-ак… – присел тяжело на подоконник Бугров. – Как по нотам все идет…

Гаврилов зашел в кабинет шумный, разгоряченный, будто бежал всю дорогу за своей собственной машиной.

– Ну здравствуйте, здравствуйте, партизаны! – заговорил он весело. – Корчуете, значит, тайгу-матушку? Как же, читал. Частенько, частенько об ваших геройствах наша газета пишет. Вот что значит иметь редактора собственным корреспондентом… Да здравствуйте, что ли.

Прохоров с Новоселовым поздоровались, а Бугров вместо приветствия в упор спросил:

– За фуражом нашим приехали?

Гаврилов не спеша повернулся к нему:

– А ершистый же ты, брат. Люблю таких. Нет, не за фуражом. За вашим председателем…

Прохоров поднял вопросительно голову.

– Именно, Денис Захарыч. Специально за тобой приехал. Давненько ты не был в районе.

– Особых дел не было, вот и не ездил.

– Да ты, Захарыч, вижу, все сердишься… Нехорошо… Ну, свои люди, сочтемся. Давай, собирайся…

– Что там стряслось такое?

– Из обкома партии прибыл товарищ… Предупредили: возможно, подъедет сам секретарь. В двенадцать совещание. Собираем всех председателей…

– И всех собирает лично секретарь райкома? – опять подал голос Бугров.

Гаврилов, однако, улыбнулся:

– Да хватит шпынять меня, Антон Филимоныч. Прямо яд у тебя в голосе. Заехал… ну, не буду врать, не случайно. Я тут в соседнем колхозе ночку провел, надо было кой-что к совещанию самому посмотреть. Ну, думаю, заверну и в «Красный партизан», а то Прохоров забыл дорогу в район, заблудится еще.

– Собирают по вопросам хлебозаготовок? – спросил Прохоров.

Гаврилов на этот раз притушил свою улыбку.

– Откровенно говоря, по хлебозаготовкам. Положение серьезное, область недодала государству хлеба около двенадцати миллионов пудов. Это не шутки. Но… тебе, Денис Захарыч, беспокоиться нечего, ты сверх плана нынче много продал. Потрясем крепенько отстающих. Но быть ты должен. «Красный партизан» у области не на последнем месте. Поехали.

Новоселов заметил, что, говоря все это, Гаврилов как-то неловко бросал взгляд с предмета на предмет, избегая смотреть на председателя с парторгом. Заметил это и сам Прохоров.

– Все ясно, – вздохнул он, поднимаясь. – Парторга и уполномоченного с собой брать? Они ведь тоже все наши ресурсы на зубок знают.

Но Гаврилов был уже в дверях и, очевидно, не расслышал последнего вопроса.

…Вернулся из района Прохоров на следующее утро, выжатый, как лимон. Вызвал бригадиров, кладовщиков. Ни на кого не глядя, сказал:

– Поднимать всех шоферов, заводить машины… Грузить фуражное зерно…

Никто не тронулся с места, не проронил ни слова.

– Чего стоите! – закричал вдруг Прохоров. – Слышали же… Все, до зерна, вывезти на заготпункт…

Первым молча вышел из конторы Бугров.

…Прохоров и Новоселов стояли у окна, слушали, как ревут грузовики, выезжая с полными кузовами из деревни.

– Как же ты, Денис Захарыч, согласился? – спросил Новоселов.

– Стар, видно, становлюсь я, Иван Иваныч, – вместо ответа тихо вымолвил Прохоров не оборачиваясь. И добавил с горечью: – Гляди, узнает Гаврилов, что за настроение у уполномоченного райкома.

– А парторги были на совещании?

– Хорошо еще, что семенное зерно удалось отстоять… Что? Парторги? Были. Но это к лучшему, что Антон не был… Все равно не помог бы ничем…

Так колхоз «Красный партизан», как, впрочем, и другие хозяйства района, снова остался без фуража.

…А после ноябрьских праздников, когда наступили первые холода, Гаврилов опять взялся за Прохорова и Бугрова, опять требовал три годовых плана по мясу. И снова руководители «Красного партизана» сопротивлялись. Прошлогодняя история повторилась в точности.

– Что же, подведем итоги, – ровным, но не предвещающим ничего доброго голосом произнес Гаврилов на бюро райкома, где обрабатывали Прохорова и Бугрова. – Чистые пары сокращать товарищ Прохоров не захотел, в зерновом балансе страны он, вроде, не заинтересован. Нынешняя весенняя история, когда потребовалось мое личное вмешательство в размещение посевов пшеницы в колхозе «Красный партизан», всем известна… Как и в прошлом году, председатель колхоза и парторг встречают в штыки пересмотренный районными организациями план продажи мяса государству… Товарищи, не кажется ли вам, что это уже определенная, так сказать, линия…

Прохоров был все в той же старенькой гимнастерке, в которой Новоселов увидел его в первый раз. И как в Тот раз, он лишь поглаживал усы.

Бугров сидел не шевелясь, положив на колени свой большие руки, словно собирался фотографироваться.

– И все-таки, – продолжал Гаврилов, – мне бы не хотелось думать, что это сознательная линия. – Помолчал и выразительно подчеркнул еще раз: – Не хотелось! Товарищи, видимо, просто заблуждаются, недооценивают всей важности наших задач…

Долго еще говорил секретарь райкома. Кончил тем, что обоих, мол, надо бы строго наказать. Но поскольку у Прохорова выговор уже есть, можно ограничиться в отношении его на этот раз строгим предупреждением, но зато Бугрову теперь уже выговор записать – и полновесный. И пусть оба подумают хорошенько, чем все это может кончиться, и в самое ближайшее время осознают свои ошибки…

Новоселов не был членом бюро райкома, но, как редактор, присутствовал почти на каждом заседании бюро. И сейчас, глядя на Прохорова с Бугровым, с тревогой думал – не сдадутся ли, не уступят ли натиску, выдержат ли? Пока борьба идет подспудно, «бескровно». Но он чувствовал, что настанет миг, и Прохоров с Гавриловым сойдутся в открытую, схватятся врукопашную.

И он, Иван Иванович Новоселов, не останется, не имеет права оставаться в стороне от этой борьбы…

Собственно, он уже и не стоял в стороне. Вскоре после разговора с Бугровым он напечатал в газете большую статью о безупречной организации работ на вспашке в колхозе «Красный партизан». Бугров при встрече сказал улыбаясь:

– Гляди-ка… А я был уверен, что не хватит смелости извиниться перед Денисом… рад, что ошибся.

Сам Прохоров, как и после первой статьи, ничего не сказал, только крепче, чем обычно, пожал ему в тот день руку.

Помощь эта Прохорову в его борьбе против Гаврилова была не бог весть какая, и он, Новоселов, это понимал. Но он не знал, не видел тогда, чем бы мог ему помочь еще. Он только время от времени помещал в газете положительные статьи о «Красном партизане».

Статьи эти Гаврилову явно не нравились, однако он ничего не говорил. Но когда, приехав минувшей осенью в «Красный партизан» за Прохоровым, весело пошутил: «Частенько, частенько об ваших геройствах наша газета пишет», Новоселов знал, кому и с каким смыслом адресуются эти слова.

…Бюро кончилось, Прохоров и Бугров, оба сутулясь, вышли из кабинета. Гаврилов отпустил и членов бюро, сказал, как в прошлом году:

– Иван Иванович – останься.

Новоселов почти наверняка знал, о чем сейчас пойдет речь.

Гаврилов долго приводил в порядок бумаги на столе. И, наконец, спросил, к удивлению Новоселова:

– Как думаешь – не напрасно мы так мягко с Прохоровым? Может, стоило ему еще один выговор? Для симметрии?

– Если сожалеешь, так можно и вернуть Прохорова, – усмехнулся Новоселов.

Гаврилов, все еще не прекращая возиться с бумагами, вскинул на него глаза, но той же секундой опустил.

– Ничего, достаточно им. Теперь покладистее будут. Все равно скот нечем кормить.

Новоселов стремительно поднялся из-за стола.

– Ты что? – удивился Гаврилов.

– Ничего. Вот подумал, что прав был, выходит, Бугров.

– В чем? – насторожился Гаврилов.

– Он догадался весной, чем попахивает вся эта история с кукурузным полем.

– Чем попахивает? Какая еще история? – так и вскинулся Гаврилов. Спохватившись, прибавил холодно: – Больше ничего он тебе не предсказывал?

– Кажется – ничего. Вот только однажды разговор был у нас… о том, что не научились мы как следует хозяйствовать на своей земле.

Гаврилов оставил, наконец, бумаги и, чуть прищурившись, размышлял о чем-то. Потом заговорил бесстрастным голосом:

– Любопытный был разговор у вас, кажется… Но вот что я хотел бы сказать тебе, Иван Иванович… Разговоры о нас, о коммунистах, ведутся уже полвека. Судят и так, и сяк… Особенно там, за рубежом. Но страшнее свои доморощенные демагоги Я не знаю подробностей вашего разговора с Бугровым и этих его… глубокомысленных догадок и предсказаний. Да и не хочу знать. Однако суть мне уже ясна – мелковато плавает этот парторг, идейно товарищ незрел. Что значит – не научились хозяйствовать? Весь мир удивляется нашим экономическим успехам. Наши рабочие и колхозники, рядовые советские люди, совершают чудеса. Бугрову это невдомек. Он заметил какой-нибудь отдельный недостаток в нашей работе – и пожалуйста, готов вывод – не умеем хозяйствовать… Но нам-то с тобой надо не только видеть эти недостатки, надо понимать историю, видеть все перспективы…

– А вы… перспективно видите?! – спросил вдруг Новоселов, невольно перейдя на «вы». – Вы-то историю понимаете?

Гаврилов отшатнулся, спросил изумленно, ошарашенно:

– Что-о?!!

Новоселов и сам понимал, что говорит не то и уж во всяком случае не так. Однако остановиться уже не мог и продолжал, все повышая голос:

– Вы сами-то – глубоко ли плаваете? Вы-то, Павел Александрович, идейно созрели?!

В пальцах Гаврилова хрустнул карандаш. Этот негромкий звук вернул Новоселова к действительности. Он даже удивленно поглядел вокруг – нет, в кабинете они были одни.

– Мальчишка! – Гаврилов швырнул в корзину обломки карандаша.

Новоселов тяжело сел, а секретарь райкома прошел к окну и стал смотреть, как сыплется и сыплется на землю тяжелый крупный снег.

– Прости, Павел Александрович, – сказал Новоселов глухо. – Действительно, как-то по-детски это… Несерьезно.

– Нет! – отрывисто бросил Гаврилов, все еще стоя спиной к Новоселову. Затем принялся ходить по кабинету, прислушиваясь, как поскрипывают под широкой ковровой дорожкой половицы. – Нет. Я имею в виду, конечно… не это твое мальчишество… Зрелый я или зеленый – ты волен иметь по сему поводу какое угодно мнение. Не прощу я тебе другого – этого твоего… индивидуального оппозиционерства. Ведь только слепой не видит, что твоя газета взяла Прохорова под защиту.

– Это газета райкома партии…

– Но у райкома, кажется, несколько иное отношение к Прохорову.

– А если неправильное отношение?

– Во-он как! Так что же ты на бюро молчал? Что же ты это свое… оппозиционерство скрываешь? Давай, вербуй себе сторонников. Выступай в открытую против линии райкома. И вообще – против линии…

Сказать «против линии партии» Гаврилов все же не осмелился.

– Вот тут я действительно… вел себя как зеленый мальчишка, – проговорил Новоселов. – Думал… – до этого нашего с тобой разговора думал – как бы не бросить тень на авторитет райкома. Но теперь можешь быть, Павел Александрович, уверен – больше молчать не буду.

– Так-с, – усмехнулся Гаврилов. – А рога не сломаешь?

– Это что, угроза?

– Ну зачем же, – и Гаврилов вдруг улыбнулся. – Эх, молодость! Молодо-зелено, да зато горячо. Я ведь, наоборот, знаешь, зачем тебя оставил? Скоро районная партийная конференция. Ты у нас тут почти год. В общем и целом, кроме отдельных завихрений, газету ведешь хорошо. Вот и хотел было предупредить против этих завихрений по-дружески, по-партийному, да и спросить, как ты насчет того, чтобы в члены бюро райкома тебя…

– Теперь, выходит, не спросишь?

– Не знаю, не знаю… – протянул Гаврилов и словно в недоумении развел руками.

«Сломал рога» Новоселов очень просто. К весне его вызвали в сектор печати обкома партии и предложили редактировать газету другого, более крупного района. Он сразу понял, в чем тут дело.

– Это что, повышение или как? – спросил Новоселов. – Гавриловская протекция?

– Будем надеяться, что такой протекции из нового района вам не будет, – сказали ему. – Секретарь райкома там парень молодой, но толковый.

– А может – на учебу разрешили бы мне, а? Ведь годы уходят. Когда-то мечтал поступить в автодорожный институт. Потом – на факультет журналистики. А сейчас что-то появилось желание – в сельскохозяйственный.

– Жалко вас отпускать, – откровенно сказали ему. – Газетчиков-то у нас не хватает. Но в сельскохозяйственном ведь заочное отделение есть. Как?

Один курс Новоселов закончил заочно, а потом все же перевелся на стационар.

…И вот сейчас в чемоданчике лежит диплом агронома, сам он, Новоселов, снова в знакомых местах, а напротив него сидит в дорожной пыли тот самый Павел Александрович Гаврилов, который любил расхаживать по райкомовскому кабинету и слушать, как поскрипывают под его ногами половицы.

Жара палила и палила. Чудилось: где-то там, в луговых глубинах, была раскаленная банная каменка невероятных размеров, и на нее кто-то лил и лил целые речки воды. Пар растекался во все стороны, доставал до проселка, окатывал Новоселова с Гавриловым тяжелыми горячими волнами.

– Да, не сработаемся с Бугровым, – повторил Гаврилов, засовывая окурок под каблук сапога. – Это уж как дважды два. – И, вздохнув, пояснил: – Бугров-то не успел принять хозяйство – и сразу за чистые пары… А я на них… на парах этих… погорел уж раз… не без твоей помощи.

– В «Степном» же чистых паров почти нет, – холодно проговорил Новоселов. – И, насколько я знаю, Прохоров их не старается много заводить. Там увлажненная зона, – кивнул он в сторону уходящей грозы. – На чем же погорел там?

– Злой ты, оказывается, – с желчью произнес Гаврилов. – Злопамятный. Почему это большинство людей – злопамятны?

– Ты думаешь – большинство?

Гаврилов не ответил.

– Не знаю, Павел Александрович, злопамятный я или нет, – продолжал Новоселов, – но твои не столь уж давние рассуждения о доморощенных демагогах, об идейно незрелых людях я, видно, никогда не забуду.

Гаврилов потрогал велосипедное колесо, проверяя, видно, хорошо ли оно накачено.

– Да, конечно, мы с тобой не очень дружно жили, – сказал он. – Особенно после этого разговора. Но слова – что! Главное – не слова, а действия. Признайся уж – зло на меня ты держишь не за эти слова, а за то, что я потребовал тебя убрать из района? Ну, отвечай.

И в голосе Гаврилова прозвучали даже торжествующие нотки.

А Новоселов глядел, глядел на него во все глаза, будто увидел впервые. Да, собственно, так оно и было. Истинный, настоящий, как ему показалось, Гаврилов только сейчас, после своего последнего вопроса, предстал вдруг перед ним во всей наготе. «Да ведь он же непроходимо глуп! – думал Новоселов. – Это же… просто обыкновенный невежда. Как же я раньше этого не заметил?»

– Ну, так что же молчишь-то? Отвечай, – тем же голосом произнес Гаврилов.

«И как другие не заметили? – продолжал невесело размышлять Иван Иванович. – Хотя, почему не заметили? С секретарей райкома убрали. Из «Степного» от Прохорова тоже. А от Бугрова теперь сам бежит».

Новоселову стало как-то легче, свободнее.

– Так что же в «Степном» произошло? – переспросил он Гаврилова. – Чего с Прохоровым опять не поделили?

Губы Гаврилова дрогнули, он быстро провел по ним рукой и словно стер свою усмешку.

– «Опять»… Ишь ты! Я и говорю – злопамятны люди. – Голос Гаврилова сухо потрескивал, и было заметно, что он сдерживается, боясь сорваться. Новоселов даже с интересом следил, справится ли Гаврилов с собой. – Ну слушай, если уж хочешь. На кукурузе мы не сошлись. Ее, как ты знаешь, рекомендуют сеять квадратно-гнездовым способом… что я и отстаивал. Прохоров начал сеять узкорядным…

– А урожай каков?

– Потом еще работал в двух совхозах, – оставляя без внимания вопрос Новоселова, продолжал Гаврилов. Он все-таки справился с собой, не сорвался на крик, хотя говорил теперь с явной злостью, какой-то беспощадностью. Непонятно вот только было – самому себе он адресует эту злость или кому-то другому. – В первом не сошелся с директором в том, что отстаивал прогрессивный раздельный способ уборки.

– А директор приказал косить напрямую?

– …А во втором вообще популярно объяснили, что у меня методы руководства людьми – культовские, осужденные, дескать, партией и народом…

– Судя по работе в райкоме… – начал было Новоселов, но Гаврилов его перебил:

– Что – судя! Ты погоди… Да, урожай кукурузы в «Степном» выше, чем в других хозяйствах области. Да, иногда напрямую убирать выгоднее, чем раздельно. Не понимаю, что ли? Не дурак. А что мне делать? Партийные органы требовали кукурузу сеять только квадратами, а убирать хлеб только раздельно. Что мне – против линии идти было?! Или вот культовские методы… Меня в этом грехе дважды обвиняли уж. А какой я, к черту, культовик? Я культ личности осуждаю не меньше других. Это – черное пятно в истории страны и нашего общества. Но и с меня ведь требовали в безоговорочном порядке. Обеспечь – и точка! Обеспечь посев такого-то количества зерновых культур! Обеспечь в таких-то размерах хлебозаготовки! И приходилось выгребать семенное зерно и фураж в колхозах, приходилось… Вот и та история с кукурузным полем в «Красном партизане»… Прохоров тогда выпалил мне прямо в лицо – не ожидал, дескать, такой подлости от тебя, Павел Александрович. Что ж, я даже… могу и согласиться. Подлость не подлость, а… неприятно, в общем. Но приходилось на это идти.

Гаврилов умолк. Он несколько секунд тяжело дышал. Затем, чуть успокоившись, достал носовой платок и вытер потное лицо и шею.

– Вот так, уважаемый Иван Иванович, – сказал он, пряча платок.

Такой откровенности Новоселов от Гаврилова не ожидал. И сейчас сидел напротив него еще более удивленный, чем прежде. Несколько минут назад он решил, что Гаврилов просто глуп. Но если… если руководитель отлично сознает, что делает, и понимает, что его действия наносят явный вред людям, которыми он руководит…

– Так что же молчишь-то, Иван Иванович? – прервал размышления Новоселова Гаврилов.

– Да… Не враз и сообразишь, что ответить… на такое откровение, – сказал Новоселов.

– Верно. Сложна она, жизнь-то.

И в голосе Гаврилова – снова какой-то торжествующе-снисходительный оттенок.

– Сложна. Однако, Павел Александрович, рано или поздно тебе придется ответить самому себе на один-два вопроса.

– Ответим. Хоть на десять. И хоть сейчас, – проговорил Гаврилов. Но в голосе его уже не было и намека на торжествующие нотки. Он отвернулся от Новоселова и с тоской глядел в ту сторону, куда ушла недавняя гроза, куда уплыли черные, тяжелые тучи, заваливавшие недавно «весь горизонт.

– Эх, Павел Александрович, – покачал головой Новоселов и поднялся с чемоданчика. – Почему же от Бугрова уезжаешь?

– Я объяснял.

– Непонятно ты объяснял. А может быть, даже нечестно.

– Как это понять – нечестно?

– Видишь ли… Я помню, как Прохоров тебе насчет подлости говорил. Я в это время, если ты не забыл, находился в колхозе в роли уполномоченного. Словом, я стоял рядом с ним. Так вот, Прохоров тебе еще и насчет совести говорил. Помнишь, он советовал тебе бояться ее? Так вот, думаю, не проснулась ли она, наконец, в тебе. Не она ли погнала тебя из совхоза…

Гаврилов вскочил с земли Губы и щеки его тряслись, все лицо было искажено гневом. Он сжал кулаки и сделал шаг к Новоселову. Но тут же опомнился, снова отступил назад, сунул руки в карманы пиджака.

– Мальчишка! – выкрикнул он, как когда-то в своем секретарском кабинете. – Ты с какого года в партии?!

– С пятьдесят второго, – ответил Новоселов. – Но что это меняет?

– А я с тридцатого. Тебя еще на свете не было, а я уж деревенской комсомольской ячейкой руководил, не раз слышал, как кулацкие обрезы щелкают. Как порох-то пахнет – ты разве только в газетных полосках нюхал, а я всю Отечественную прошагал. Так какое ты право имеешь говорить о моей совести?! Это я и Прохорову никогда не прощу…

– Что ж, пороху столько, сколько ты, я, может, и не нюхал. Но Отечественной тоже два года прихватил, – спокойно ответил Новоселов. – А на вопросы ты сам напросился. Только отвечать, видно, не готов еще.

Гаврилов быстро нагнулся, рывком поднял свой велосипед, поставил одну ногу на педаль и сказал насмешливо:

– Чего тебе так уж сожалеть об этом? Тебе важно ведь, чтоб я самому себе ответил.

– Конечно, это важнее, – согласился Новоселов. – Да, видно, не скоро это произойдет.

– Тебе откуда знать – скоро или не скоро? – почему-то заинтересованно спросил Гаврилов и даже снял ногу с велосипедной педали.

Новоселов поднял плащ, перебросил его через руку.

– Знаешь, как я тебе на это отвечу? Вот ты говоришь, что культ личности осуждаешь? А ведь неправда это, Павел Александрович.

– Ого! Давай, давай, – усмехнулся Гаврилов.

– Ты даже сожалеешь, что он кончился, – продолжал Новоселов. – Тебе ведь очень вольготно и удобно было во времена культа.

– Крепко!

– Возможно. Зато правда.

Они надолго замолчали.

Стоя друг против друга, каждый, видимо, понимал, что лучше бы скорее разойтись. Однако Новоселова задерживало простое любопытство – чем же кончится эта их случайная встреча?

Медлил и Гаврилов. Сразу вдруг обмякший, точно сваренный, он, отвернув глаза в сторону, потирал ладонью никелированный руль своего велосипеда. Потом решительно встряхнул машину, словно дернул лошадь за удила.

«Все равно не уедет, – подумал Новоселов. – Понимает, что это будет походить на бегство, на позорное отступление».

Новоселов даже положил обратно на чемоданчик плащ, полез за папиросами.

Гаврилов, кажется, отлично понял Новоселова. Смерил его с головы до ног с откровенно-снисходительным превосходством. Но взгляд получился деланный, какой-то жалкий.

– Значит, думаешь, прижал ты меня в угол, Новоселов? И ждешь, как я из него… из этого положения выйду?

– Ну что ж… Это тоже интересно.

– Да… Но только мне выходить ниоткуда не надо… И никуда ты меня не загнал. Конечно, в последние годы судьба меня не балует, в этом ты прав. Пришлось… пришлось работу несколько раз переменить… Только рано вы собрались хоронить Гаврилова. Жив еще Гаврилов! Я и сам понимаю – наломал дров порядочно. Партия, она поправит…

– Сколько же можно поправлять? – не выдержал Новоселов.

– Во-он ты каков, оказывается, – уже сквозь зубы выдавил Гаврилов. – А ведь даже мы терпеливее относились к вам.

– К кому это – к вам? И кто это – мы?

– Ишь ты, как за слова хватаешься. К тебе вот, в частности.

Новоселов, вздохнув, снова взял свой плащ.

– Ладно, Павел Александрович. Кончим этот бесполезный разговор.

– Действительно, – согласился Гаврилов. – Только, повторяю, не торопитесь сбрасывать нас со счета. Как бы мы там ни работали, какие перегибы ни допускали, мы свято верили в дело партии, в дело…

– Слушай, Гаврилов, ты это всерьез делаешь разделение на «вас» и «нас»? – перебил его Новоселов. – Но коль уж делишь, то позволь спросить: вы верили в дело партии, а мы, по-твоему, не верим?

– О-хо-хо, – вздохнул Гаврилов. – Вон какие далекие выводы, оказывается, можно сделать, зацепившись за одно слово. Вон как можно его повернуть. Никакого разделения я не делаю. Я просто хотел сказать, что те, кого ты считаешь «культовиками», воздвигали Днепрогэс и Магнитку, неплохо справились с коллективизацией, с индустриализацией, построили, черт возьми, социализм. Ты что же, отрицать это будешь?

– Нет.

– А если так, почему же мы – бросовые люди?

– Я тебе этого не говорил.

Гаврилов тупо уставился на Ивана Ивановича, долго на него глядел, почти не мигая. Видимо, он и сам уже засомневался: говорил или не говорил Новоселов такие слова.

– А в самом деле, прекратим-ка мы этот спор, – поспешно сказал он и поглядел на часы. – Еще чего доброго на поезд опоздаю.

– Куда ж торопишься так?

– В райцентр. Насчет того, что я из района хочу вон, это в горячке вырвалось. Годы и годы здесь прожил, сроднился. Живое-то рвать – как?.. Хочу самостоятельную работу попросить.

Новоселов двинул бровями.

– Какую же ты хочешь работу?

– Что-нибудь дадут, думаю. Попрошусь в «Красный партизан», на место Бугрова. И если доверят – докажу еще, на что мы способны… Ну, прощай. Через полчаса поезд.

И Гаврилов вывел велосипед на середину дороги.

– Постой, постой, ты это серьезно? – опомнившись, остановил его Новоселов.

– Почему же нет? Пусть уж тогда мои парторги выговоры получают, а я буду только голову нагибать, как бык.

– Но ведь… ты за один год колхоз угробишь.

– Это почему?

– Ты же сразу чистые пары ликвидируешь.

– Нет, зачем же… Я понимаю – на парах все хозяйство «Красного партизана» держится! Пусть уж, говорю, парторги…

– Та-ак! – воскликнул Иван Иванович и со злостью схватил с земли чемоданчик. – Ничего ты, Гаврилов, не понял, оказывается, за эти годы.

– Ишь ты, – уронил свое обычное Гаврилов.

– А насчет «Красного партизана»… Опоздал ты, в общем, со своим предложением.

– Да что ты говоришь?! – насмешливо бросил Гаврилов.

И вдруг точно впервые заметил в руках у Ивана Ивановича плащ и дорожный чемоданчик.

– Погоди, Новоселов… Это что ж… – голос его дрогнул. – Ты же агроном теперь… Тебя, что ли, в «Красный партизан»?

– Меня, – подтвердил Иван Иванович. – И тоже – по просьбе.

Гаврилов, опустив голову, разглядывал носки его, Новоселова, запыленных сапог, точно сравнивал их со своими. Губы его были крепко сжаты. Иван Иванович заметил, что на виске Гаврилова напряглась и проступила синеватая жилка.

– Ну что ж, – разжал он губы, – помощь, я думаю, могучая подоспела. И главное – вовремя.