Текст книги "Случайная встреча"

Автор книги: Анатолий Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Анатолий Иванов
Случайная встреча

Иван Иванович Новоселов мягко спрыгнул на гравий, поставил на землю чемоданчик, положил на него плащ и закурил. Поезд тотчас же вздрогнул, заскрипел, и зеленые, до блеска отмытые дождем вагоны поплыли мимо. С вагонов еще капало.

Там, откуда только что вынырнул пассажирский состав, по-прежнему бушевала гроза, тяжело клубились иссиня-черные тучи. А здесь небо было чистым, гравий железнодорожного полотна совершенно сух, а запыленная крыша деревянного блокпоста лишь чуть испятнана редкими каплями, упавшими с неба.

– Значит, обманул дождичек-то? – спросил Иван Иванович у молоденькой девушки в форменном платье, стоявшей неподалеку от него с желтым, обвернутым вокруг древка флажком.

Девушка не отвечала до тех пор, пока не миновал последний вагон. Затем опустила флажок, с неудовольствием оглядела Ивана Ивановича, – дескать, ездят тут всякие, – и сказала:

– А когда он здесь у нас по честному-то шел?..

И направилась в блокпост.

Поезд скрылся за невысокими пропыленными тополями, насаженными вдоль линии, лязг железа затих. Теперь слышно было лишь, как погромыхивает уходящая за горизонт гроза.

Иван Иванович взял плащ, чемоданчик и зашагал по мягкому проселку вслед за поездом.

Солнце палило невыносимо. Трава по бокам дороги давно высохла, почернела, кругом нудно трещали кузнечики.

Иван Иванович сделал шаг в сторону. Трава хрустнула под ногами, как сухари, из-под сапог взметнулись облачка пыли и брызнули во все стороны грязные кузнечики.

Скоро проселок повернул в сторону от железнодорожной линии, побежал среди лугов.

Сладко запахло разомлевшими травами, влажной подогретой землей.

Кузнечиков теперь не было слышно, и ничего не было слышно, кроме одинокой песни жаворонка. Жаворонок тянул и тянул к небу свою серебряную цепочку. «Эту цепочку он держит, наверное, в клюве, – подумал Иван Иванович. – Быстро-быстро машет крыльями, цепочка подрагивает, ее маленькие звенья ударяются друг о друга, издавая звонкие поющие звуки». И невольно представилось ему, как торопливый суслик, собиравшийся было юркнуть в нору, вытягивается на задних лапках, поворачивая безусую мордочку туда, где звенит цепочка. И люди, если бы они работали сейчас на лугу, приостановили бы работу, выпрямились и стали слушать, забывшись, песню, чудеснее которой, может, и нет ничего на свете.

Людей на лугу не было видно, но зато сам Иван Иванович, приостановившись, поглядел в бездонную голубизну, стараясь увидеть птичку. Но ничего не увидел, кроме высоты, кроме необъятного голубого простора, кроме плавающего в этом просторе косматого солнца.

Впрочем, солнце он увидел только на миг. Едва Иван Иванович запрокинул голову, как оно зло ударило по глазам. И тогда на небе мгновенно проступили миллионы черных точек. Точки быстро увеличивались, превращались в круги, в бесформенные пятна. И все небо затянулось сплошной чернотой.

А жаворонок все же был где-то там, в небе. Он, кажется, поднимался все выше и выше, стараясь оторвать от земли цепочку, унести ввысь свою песню. Но, видимо, устав, видимо, не в силах справиться с притяжением земли, выпустил вдруг цепочку из клюва, она беззвучно упала вниз. Песня умолкла.

«И правильно, – подумал Новоселов. – Зачем уносить песню куда-то в пустое, безжизненное небо? Кто ее будет слушать там? Кто ей обрадуется? И само небо-то хорошо и красиво только здесь, над землей. А выше оно – черное и холодное». Подумал и смутился: «Чего это я? Мысли какие-то… как у девчушки какой».

Иван Иванович только что закончил сельскохозяйственный институт. Он шел сейчас по дороге и размышлял, что жизнь его складывалась пока как-то пестро, неровно. Десятилетку в свое время закончить не удалось – летом сорок третьего взяли в армию. Уже потом, аж в сорок девятом, работая шофером в горстройтресте, получил в вечерней школе аттестат зрелости.

В последующие годы, хоть и одолевало желание поступить в институт, сделать это по разным причинам не удалось. Вскоре он уже работал автомехаником, затем – начальником гаража.

Как-то его попросили из молодежной газеты написать статью о лучших шоферах. Новоселов написал ее, к своему удивлению, за один присест. Еще более он удивился, когда статья была напечатана почти без исправлений…

Недели через две он без всякой просьбы и заказа попробовал написать статью под таким громким заголовком: «Вопросы и проблемы эксплуатации автомобильного транспорта». Заголовок изменили, но статью опять напечатали…

Через год он уже работал литературным сотрудником молодежной газеты, а через полтора его вызвали в обком партии и предложили поработать редактором районной.

…Да, его газетные дела шли, в общем, неплохо… И он подумывал тогда о факультете журналистики университета или партшколы. А оказался, в конце концов, в сельскохозяйственном институте.

Что и говорить, учеба ему далась нелегко. То, что его сокурсники – романтичные девчонки и взбалмошные пареньки усваивали шутя, ему приходилось иногда буквально вдалбливать себе в голову. Над ним подсмеивались и подшучивали, но он, не обижаясь, корпел и корпел над книгами.

И как бы там ни было, а институт закончил не хуже Других.

При распределении Ивана Ивановича хотели направить агрономом одного из сельских производственных управлений. Но он, решив про себя, что управление, если он будет достоин, никуда не уйдет, зашел в обком партии и попросился на руководящую работу в совхоз или колхоз, тут же намекнув, что вон, в колхозе «Красный партизан», нет председателя.

Председателя там, действительно, не было. Еще три года назад Дениса Прохорова «перебросили» на крупнейший зерновой совхоз области «Степной», поставив вместо него секретаря парторганизации Антона Бугрова. Но несколько недель назад и Бугрова взяли из колхоза, назначили директором соседнего совхоза «Первомайский».

И Прохорова, и Бугрова Иван Иванович хорошо знал. Ему, редактору газеты, не один десяток раз приходилось бывать в «Красном партизане», как, впрочем, и в совхозе «Первомайский», и во всех остальных хозяйствах района.

…Теперь Новоселова будут выбирать председателем. И чем ближе подходил этот день, тем больше волновался Иван Иванович: как-то его встретят? Человек он для колхозников не с ветра, почти со всеми перезнакомился за годы редакторства, да и во время учебы бывал здесь на практике. Но одно дело – приезжать гостем, а совершенно другое – хозяином. И самое главное – как пойдут у него дела? Колхоз хотя и крепкий, но сложный, тяжелый.

Сперва Новоселов хотел приехать в деревню прямо в день собрания. Но вот не вытерпел. Ему показалось вдруг, что явиться за несколько часов до собрания будет даже как-то нечестно. Пусть колхозники узнают обо всем заранее, пусть не спеша все обсудят и решат…

Скоро должна была показаться центральная усадьба «Красного партизана». И хотя Новоселов прошел всего километра три, от духоты его разморило, рубашка взмокла, прилипла к спине. Он снял пиджак, галстук, распахнул ворот рубахи.

Навстречу по проселку ехал человек на велосипеде. Когда он поравнялся, Иван Иванович шагнул в сторону, чтобы дать дорогу. Но велосипедист неожиданно затормозил.

– Иван Иванович?! Новоселов! Вот встреча! Не узнаешь, что ли?

Узнать Павла Александровича Гаврилова, бывшего секретаря райкома, было действительно нелегко. Всего несколько лет назад Гаврилов был, что называется, видный мужчина. Сейчас на Новоселова смотрел глубоко ввалившимися, усталыми глазами постаревший, сгорбившийся, давно не бритый человек. Да и по виду он походил на обыкновенного колхозника, едущего с работы, – мятый потертый пиджак, выгоревшая на солнце фуражка, стоптанные, запыленные сапоги.

– Да, многие теперь не узнают Гаврилова, – с горькой усмешкой промолвил бывший секретарь райкома.

– Нет, зачем уж так-то… – промолвил Иван Иванович, и ему стало неприятно. – Я очень рад. Здравствуй, Павел Александрович.

– Здравствуй, – сказал и Гаврилов, но как-то нехотя. Он, видимо, уже жалел, что остановился.

И действительно, говорить больше ни тому, ни другому было, кажется, не о чем. Оба понимали это, неловко топтались друг против друга. Гаврилов даже поглядел на свой велосипед – не вскочить ли в самом деле в седло да ехать своей дорогой…

– Ну как…

У Новоселова чуть не вырвалось далее – «живешь, Павел Александрович», однако в самую последнюю секунду мелькнуло: ведь по-своему истолкует такой вопрос Гаврилов.

Три года назад Гаврилова с треском освободили от обязанностей секретаря райкома и направили в совхоз «Степной», к Прохорову, секретарем парткома.

Все это Иван Иванович узнал из газет. Из газет же ему стало известно, что на втором отчетно-выборном собрании коммунисты совхоза забаллотировали его.

Некоторое время о Гаврилове не было ни слуху ни духу. Где он работал, Новоселов не знал. Интересоваться же специально не было ни желания, ни времени. И уже перед самым окончанием института он прослышал, что Гаврилов теперь в совхозе «Первомайский» и опять секретарем парткома.

Но судя по его виду, жизнь у Гаврилова и сейчас шла не очень весело. И потому, невольно запнувшись, Новоселов закончил:

– …как жизнь идет в ваших краях? Что нового?

Но даже и в таком, измененном, виде вопрос Новоселова, кажется, не понравился Гаврилову.

– Чего ей, жизни… Идет… как и в ваших, – промолвил он, опять усмехнувшись.

Гаврилов вроде и не выделял последние два слова – «как в ваших», но все равно Новоселов обратил на них внимание, и опять ему стало неприятно.

Впрочем, Гаврилов тут же согнал кисловатую усмешку, спросил:

– Ты, кажется, отучился? Как же, пользовался слухом…

– Да пока, вроде бы, отучился, Павел Александрович. – Новоселов достал папиросы. – Закуривай. Да… присядем, что ли. Возьми вот плащ.

– Ничего. Я привык без подстилки, – сказал Гаврилов, опускаясь на обочину. Новоселов подумал, что сухие запыленные губы Гаврилова и на этот раз скривило усмешкой. И взглянув на него, даже ощутил недоумение – усмешки не было.

Он присел на свой чемоданчик.

– А куда же ты путь держишь, Павел Александрович?

– Держу? Да кажется – вон из района держу! – вдруг со злостью выкрикнул Гаврилов.

– Как это – вон? Выгоняет, что ли, тебя кто?

Гаврилов как-то странно, подозрительно поглядел на Новоселова.

И Новоселов понял наконец, отчего ему были неприятны усмешки Гаврилова. Сейчас, без усмешки, эта подозрительность проступила особенно отчетливо. Выходит, усмешками он даже как-то маскировал ее.

– На этот раз – выгнать не успели. Я – сам ухожу, – сказал Гаврилов.

– Почему?

– К нам же директором вместо Коновалова этот… Бугров назначен, из «Красного партизана». Наверно, слышал?

– Ну и что же? Горячеват, правда, мужик, но ведь умница…

– Э-э, – махнул рукой Гаврилов. – Не сработаемся.

«Вон что, – сразу обо всем догадался Новоселов. – И в «Степном» с Прохоровым тоже «не сработался».

Некоторое время оба сидели молча. Дым от папирос долго висел над ними во влажном, теплом воздухе, рассасывался нехотя. Гроза все дальше и дальше уходила за окоем, редкие невнятные раскаты грома доносились теперь словно из-под километровой толщи земли.

Гаврилов сидел на краю дороги неуклюже, сгорбившись, облокотившись на колени широко расставленных ног. Время от времени он мотал головой, точно хотел клюнуть свои колени, и сплевывал вниз, на землю.

«Полно, да Гаврилов ли уж это?» – подумал даже Новоселов, невольно сравнивая его с тем Гавриловым, которого когда-то знал. Всегда одетый, что называется, с иголочки, всегда чисто выбритый, подтянутый, даже стройный, он рассеивал вокруг себя холодноватую властность и одним своим появлением внушал окружающим уважение. Был он человеком не грузным, но когда прохаживался по своему кабинету в райкоме, под ним чуть прогибались и поскрипывали половицы. Новоселов почему-то всегда обращал на это внимание. И еще ему казалось, что сам Гаврилов, вроде, тоже с удовольствием прислушивается к этому скрипу.

Если что и осталось сейчас в Гаврилове от прежней манеры одеваться, так это незастегнутый, широко распахнутый воротник рубахи. И будучи секретарем райкома, он редко носил галстук, как бы подчеркивая этой единственной деталью в безупречной одежде свою простоту и демократизм…

И в голову Новоселова сами собой начали лезть воспоминания о прошлой работе в районе, об этом самом Гаврилове, который сидел сейчас напротив него, о Денисе Прохорове, об Антоне Бугрове…

* * *

…Тогда его, Новоселова, только-только утвердили редактором районной газеты. В редакцию позвонил Гаврилов и сказал:

– Зайди-ка… Мы тут структуру посевных площадей на будущий год рассматриваем. Есть материал про одного закостенелого приверженца чистых паров. Сам напишешь. Лично.

У Гаврилова сидели несколько работников райисполкома, которых Новоселов уже знал, и двое незнакомых: один – высоченный дядина в добротном, тщательно отглаженном, как и у секретаря райкома, темно-синем костюме, в отличных летних туфлях; другой – невысокий человек с небольшими прокуренными усами, в старенькой, побелевшей на плечах гимнастерке, подпоясанный ремнем, в растоптанных валенках.

– Значит, с тобой, Коновалов, договорились? – спрашивал Гаврилов у мужчины в пиджаке. – Не подведешь?

– Зачем же… Когда совхоз «Первомайский» подводил райком партии? – даже с обидой проговорил Коновалов.

– Гляди, в сводке чистых паров тебя не показываем, – предупредил секретарь райкома, прохаживаясь по кабинету. – Сводка в область идет. И если обнаружится, что оставишь хоть один гектар…

– Да за кого вы, Павел Александрович, принимаете меня? – снова обиделся Коновалов. – Мы директивы понимаем… Не подведу, сказал…

– Добро… – Гаврилов вздохнул, но не с облегчением, а, наоборот, тяжело и устало. Прошел к своему столу и сел. – Ну а ты, Прохоров?

– Чего – я? – мрачно переспросил человек в гимнастерке.

– Сколько «Красному партизану» гектаров под парами запланировать? – терпеливо спросил Гаврилов. Видно было, что спрашивает он об этом уже не в первый раз.

– Мы давно запланировали – тысячу четыреста.

– В прошлом году было тысяча двести, – напомнил секретарь, постукивая карандашом о настольное стекло.

– Надо же расти…

Гаврилов бросил карандаш, резко встал, уперся кулаками в настольное стекло, точно хотел раздавить его. В глазах его метались молнии. Но Прохоров спокойно проговорил, опережая секретаря:

– Право планировать нам представлено самим. Вот мы и запланировали.

– Видал?! – почти крикнул Гаврилов, глядя на него, Новоселова. И обрушился на Прохорова: – Ты не забываешь, где находишься? У вас этого права никто не отбирает. Но и у нас… у райкома никто не отобрал права контролировать…

– Правильно. И контролируйте, – сказал Прохоров.

– Сейчас вся партия, вся страна борется за то, чтобы лучше использовать колхозные земли, чтобы не пустовало ни одного гектара…

– И это – верно. Хозяйствовать умело надо.

– А у тебя бесплодно целый год полторы тысячи гектаров лежит.

– Под рожь готовим. Как будто не знаете, – все так же спокойно ответил Прохоров, только погладил усы.

Гаврилов снова вышел из-за стола, нервно прошелся по кабинету. Потом остановился перед Прохоровым.

– Слушай, Денис Захарыч… Ты понимаешь, что в области идет борьба за ликвидацию чистых паров?

– Что ж, хорошее дело. А мы не будем.

– А скажи – кормить страну будем? – недобро усмехнулся Гаврилов.

Прохоров опять погладил усы.

– Обязаны.

– А чем мы ее будем кормить? Рабочих заводов и фабрик?! Жителей наших городов? Парами?

– Хлебом, мясом, молоком… – начал перечислять Прохоров. Но секретарь райкома прервал его:

– И это – председатель передового колхоза в районе! Слышишь, редактор? – Гаврилов сел на свое место, зажал голову руками.

– Где уж нам до передовиков, – уронил Прохоров, бросив взгляд на Коновалова.

– Ну, одного из передовых, примерных… Что же тогда другие, глядя на тебя?.. – И, не поднимая головы, закончил, словно выбившись из сил: – Ладно, иди, Прохоров. И все остальные – свободны. Новоселов – останься.

Когда все вышли, Гаврилов поднял, наконец, голову:

– Вот так, Иван Иванович… Раскатай в ближайшем же номере Прохорова. Поставь в пример Коновалова. Этот звезд с неба не хватает, но против стрежня никогда не прет. Про партизанщину пора вроде бы и забыть этому Прохорову. Сорок лет прошло с тех пор, как партизанил. А вот видишь… Вот тут и руководи. В общем, раскатай…

И он, Новоселов, раскатал…

Прохоров к статье отнесся безразлично. Новоселов несколько раз приезжал в конце зимы и весной в «Красный партизан», но Прохоров ни словом, ни жестом не показал, что обижен.

– То ли еще переживал Денис, – сказал как-то секретарь парторганизации «Красного партизана» Антон Бугров на осторожный вопрос о статье.

– Но почему партийная организация не среагировала на выступление газеты? – спросил Новоселов.

– Зачем же – реагировали.

– Паров-то запланировали нынче все-таки тысячу четыреста гектаров.

– А как же… Или ты хочешь, чтобы мы под корень сами себя срубили? Все наше хозяйство только на животноводстве да на озимой ржи стоит. Пшеничка на наших землях не шибко-то растет. Год уродит, а два погодит. А рожь дает постоянный и устойчивый урожай. Только сеять надо ее по чистому пару. Не позже первого сентября. Вот и думай… А газета – что? Газета – не шутка. То есть шутить нельзя в газетках-то…

Он, Новоселов, сидел тогда перед Бугровым как оглушенный.

– Но погоди… Это что же, вся область себя под корень рубит? Ведь всюду чистые пары ликвидируются…

– Вся не вся, а добрая треть колхозов и совхозов пострадает, если… если председатели и директора в них такие же исполнительные, как Коновалов.

– Не понимаю…

Бугров глядел на него, Новоселова, холодно, с открытой неприязнью.

– Конечно, трудно понять, если крестьянское дело вновь тебе. Область наша большая, целое государство. Южная часть – увлажненная. Там, конечно, можно ликвидировать чистые пары. В центральных районах тоже влаги хватает. На востоке вот уже посуше. А мы на самом севере приткнулись, у нас совсем сухо. Потому не растет, говорю, пшеничка тут… – Бугров сделал паузу и добавил с невеселой иронией: – Разве вот у нашего соседа Коновалова вырастет.

Он, Новоселов, немножко помолчал и спросил:

– Ну хорошо… Гаврилову-то сельское хозяйство не вновь… Он старый партийный работник, говорят.

– Именно что старый. С Гавриловым – особое дело. В области сокращают пары – разве он будет в стороне? Ему тоже свое место в сводке нужно, как… – Бугров на секунду-другую припнулся, а потом махнул рукой и докончил: – Как губернатору в церкви.

От такого сравнения Новоселов даже растерялся. А Бугров только усмехнулся и продолжал:

– Трудные наши земли, Иван Иванович… Климат еще труднее. Кабы не такие хозяева, как Прохоров, давно голодали бы. Таких беречь надо, а ты его – статьей по голове. Так недолго и намертво свалить, если бить раз за разом. Давай, такие случаи тебе представятся еще не раз…

Новоселов и сам уже начал сомневаться в правильности своей статьи.

И тем больнее ощутил неприкрытую враждебность Бугрова. Она, эта враждебность, сквозила в его голосе, в словах, в выражении остроскулого, до черноты задубленного ветрами лица.

– Слушай, Антон Филимоныч, – проговорил Новоселов хмурясь. – У меня хватит мужества публично извиниться перед Прохоровым, если статья действительно неправильна. Извиниться прямо в газете. Но давай говорить спокойнее. Я не заклятый твой враг, не враг и Прохорову…

Бугров внимательно поглядел в лицо ему, Новоселову, вздохнул, опустил глаза:

– Может, и верно – зря я так с тобой. Но – обидно ведь…

– Что же… все беды в сельском хозяйстве от сводок этих проистекают, в которых многим… Таким, как Гаврилов, свое место нужно?

Антон с минуту не отвечал, разглядывал свои узловатые, могучие, зажелезневшие от нелегких работ руки.

– Да нет, конечно, – проговорил он задумчиво. – Сводки, учеты всякие – как же без них? Просто не научились мы хозяйствовать как следует на земле, вот что… Громких слов много, а хлебушка собираем столько же, сколь и десять лет назад. Почему не научились, я не знаю. Не той грамоты я, чтоб все объяснить. А за колхоз свой могу сказать. Попросту, извини уж, если не все гладко будет… Живет колхоз, правда, получше других, да разве так мы жили бы еще, кабы Денису волю дали? Эх! Земля-кормилица, она не оскудеет, черпай и черпай, да только умеючи! А не умеем, говорю.

– Что значит – не умеем? И что значит – не дают? – заинтересованный, спросил Новоселов.

– А то и значит – не дают, потому что не умеем. Погоди, сейчас попробую объяснить попроще. Вот с этими же парами. Захару уже набили шишек и еще набьют, но он чистые пары сохранит, хоть, может, и не столько, сколько надо бы. Коновалов же искоренит их, разорит совхоз, зато два-три года в передовых походит. Как же – враг чистых паров, борец за передовую агротехнику. Да еще, не дай бог, дождичек нынче ударит!

– При чем тут дождичек?

– А при том… Места у нас засушливые. Но раз в пять-шесть лет разверзаются хляби небесные. Климат, говорю, черт бы его побрал! У нас и зимами снегу – взаймы не дадим, но как найдет этот год – валит и валит, точно из прорвы. А целое лето – дожди хлещут. Случись, повторяю, нынче такое – все газеты закричат: вон сколько влаги, правильно вопрос о чистых парах ставится, молодцы Коноваловы, позор Прохоровым! А что правильно? Это, во-первых, не влага, а вода. А, во-вторых, – следующее пятилетие, как закон, засушливое. Ржи не посеем, что, извиняюсь, жрать будем? Так вот, спрашиваю, умеем или не умеем хозяйствовать?

Новоселов промолчал.

– Или вот еще пример. Сейчас вовсю Рязанская область гремит – за год чуть не вчетверо увеличили там животноводство, государству мяса сдают три годовых плана. Так?

Бугров поднял голову, поглядел на него, Новоселова, исподлобья, словно хотел проколоть насквозь.

– Чего же ты молчишь – так или не так? – сурово Переспросил Бугров.

Новоселов только пожал плечами. По совести, он недоверчиво относился к великой газетной шумихе, поднятой вокруг Рязанской области, но сказать об этом Бугрову не решился.

– А как вы сами относитесь к планам и достижениям рязанцев? – глупо спросил в свою очередь он. Что вопрос глупый, Новоселов почувствовал сразу же. Он еще не договорил, а Бугров уже печально качнул головой. Отвернувшись, глухо сказал:

– Нет, Иван Иванович… Не хватит, однако, у тебя мужества извиниться перед Денисом. Да еще в газете…

Он, Новоселов, безмолвно сидел перед Бугровым, как школьник, не ответивший простенького урока перед учителем.

– Видишь ли… – промолвил он и остановился, не зная, что говорить дальше. Но Бугров пожалел его и заговорил сам:

– Видишь ли… – и в голосе Бугрова явно проскользнула насмешливо-хитроватая интонация, – к рязанским планам мы, в конкретности я вот, отношусь и так и сяк… Я в Рязани не был, тамошних условий и положения не знаю. Может быть, надо им в ноги кланяться, если… если научились так хозяйствовать. Но ведь погляди, что получается… Наша область тоже нынче взяла два годовых плана по мясу. План разверстали по районам, район – по колхозам и совхозам. Нас заставляют сдать три годовых плана. Три! У вас, говорят, животноводство сильное, кому, как не «Красному партизану», пример показать! Ты понимаешь, Иван Иванович, что это значит? Где у нас такие возможности? За область, опять же, не знаю, а нам этот план – гроб с крышкой. Коров, что ли, вырубать? – Голос Бугрова все креп и креп, наливался злостью. – Можно, конечно, и коров… Можно весь молодняк на мясокомбинат отправить. Таким-то образом можно пять планов выполнить в один год, можно – шесть. А потом что – по миру идти? Это что – умеем или не умеем хозяйствовать?

– Прохоров, насколько я знаю, не соглашается пока даже и на два плана, – сказал Новоселов.

– Он не соглашается, а ему – выговор. Станет еще сопротивляться – Гаврилов пригрозит партбилет отнять. Бывали уже такие случаи…

Бугров остановился, успокоился немного и продолжал уже ровным, немного усталым голосом:

– Вот и выходит, что не дают Денису воли, не дают развернуться. Не знаю, сколько с Дениса, с нас мяса нынче возьмут… Ежели в самом деле три годовых плана – на шесть лет вперед животноводство наше обескровят. А за эти шесть лет мы бы не шесть, а около десятка нынешних планов дали государству, ежели бы все нормально, по-хозяйски шло. А так на этих трех и засохнем. Вот и считай… Умеешь считать?

– Но, Антон Филимоныч… Вот ты бы Гаврилову предложил так посчитать.

– А думаешь, не было предложено? – живо обернулся Бугров.

– Ну и что?

– Э-эх! – махнул рукой Бугров. – В этих мыслях у меня, может, не все правильно. Но ведь я попросту рассуждаю: работал я год, работал, получил на трудодни столько-то. С месячишко-то я как бы мог погулять-попировать – сам себе купец, да и только. Но ведь я помню – целый год впереди, его тоже надо мне жить с семьей. А Гаврилов где-то позавтракал, у нас пообедает, а ужинать в другой район, а то и область поедет. И везде будет заботиться, чтобы стол побогаче был уставлен. Что можно положить на этот стол от нашего колхоза – давненько уже прикинул, кажется.

Новоселов пожал плечами:

– Смелые же ты, Антон Филимоныч, выводы делаешь… Не далековато ли от берега удишь?

Бугров устало вздохнул, вытер широкой ладонью лоб:

– Ладно… Поживем – увидим. Но мы с Денисом не выложим ему на стол все животноводство. Пусть хоть в тюрьму садит…

Этот случайный разговор с Антоном Бугровым много дал ему, Новоселову, заставил много думать, размышлять, сопоставлять, сразу же заставил по-другому взглянуть на председателя «Красного партизана». Номер газеты со статьей о Прохорове жег ему руки.

Многое случилось именно так, как предсказывал Бугров. Дениса Прохорова, действительно, разносили в пух и прах на всех пленумах, сессиях и всяких районных совещаниях за чистые пары. Коновалова же, наоборот, ставили в пример. На всю область прогремел Коновалов и за обязательство дать два с половиной годовых плана по мясу – в областной газете был даже напечатан его портрет. Прохоров же с Бугровым, как ни ломал их Гаврилов, не обещали даже полтора.

– Ну глядите, деятели! – зловеще предупредил их на бюро обессиленный Гаврилов. – Этак – доиграетесь… Предлагаю Прохорову объявить выговор. Бугров тоже заслуживает самого строгого наказания. Но ограничимся на первый раз серьезным предупреждением. Бугров у нас еще молодой секретарь парторганизации. Дальнейшее покажет, насколько он зрел…

– Вроде, новый метод в руководстве – разделяй и властвуй, – нехорошо усмехнулся Бугров, выходя из райкома.

…А весной произошел такой случай.

Денис Прохоров решил потеснить немного пшеницу и побольше посеять кукурузы. В колхозе выделили для кукурузы хорошее поле, отлично прогреваемое солнцем, обильно удобрили почву. В районе категорически воспретили самовольничать. Напрасно Прохоров и Бугров, специально приехав в район, доказывали, что в колхозе большое животноводство, что у них из года в год не хватает кормов, что недавний Пленум ЦК указал на пересмотр структуры посевных площадей как на один из важнейших резервов, что пшеница в их хозяйстве – самая малоурожайная культура. Все эти доводы разбились, как стеклянная бутылка о каменную стену, об один-единственный аргумент Гаврилова:

– «Красный партизан» – не последнее зерновое хозяйство района. У вас большой план продажи хлеба государству. Так вы что же, хотите район зарезать? Кукуруза не дает у нас зерна, помнить надо.

– Район мы, Павел Александрович, не собираемся резать, – уже, наверно, в пятый раз повторил Прохоров. – Но учтите наше положение – у нас огромное животноводство…

Гаврилов негромко хлопнул ладонью по столу.

И он, Новоселов, случайно присутствовавший при этом разговоре (зашел к секретарю по своим газетным делам), увидел, как Прохоров вздрогнул.

Что ж, Новоселов уже знал, что значит такой хлопок.

А Гаврилов, качнув коротко стриженной головой с крутым, без единой морщинки, лбом, виновато улыбнувшись, проговорил, по своему обыкновению тихонько барабаня пальцами по зеленому сукну:

– Простите, пожалуйста… – Затем улыбка с его лица исчезла, оно стало ровным, как доска, непроницаемым. На нем так и не проступило ни одной властной черты. В голосе тоже не было слышно металла, хотя Гаврилов говорил: – Но спекулировать партийными решениями мы никому не позволим. Мы не меньше вас разбираемся в этих решениях, не меньше понимаем роль кукурузы… Но мы видим и понимаем еще общую и дальновидную стратегию по развитию и укреплению сельского хозяйства, по созданию изобилия продуктов питания для народа… И ты, Денис Захарыч, уже должен бы понимать… Вы тайгу в прошлом году начали корчевать – отлично! Поддерживаю. Сейте на этой земле кукурузу. А существующие площади под пшеницей не позволим сокращать… Вы и так поклонники ржи.

И здесь-то не выдержал Бугров:

– А интересно, кто хозяин нашей земли – вы или, все же, мы?

Может быть, подобных вопросов Гаврилову никто никогда не задавал, потому что он на мгновение даже перестал стучать пальцами по столу.

– Позвольте… Вы понимаете, что говорите? И – где говорите?

– Кукурузу мы на том поле посеем – и все, – отрубил Бугров, пристукнув кулаком по столу. Гаврилов секунду-другую смотрел на его огромный кулак и поднял глаза на Прохорова.

– Да, будем сеять, – ответил председатель на этот безмолвный вопрос. – Не можем мы иначе… в интересах государства.

– Вот как… – сухо уронил Гаврилов и повернулся к нему, Новоселову: – Видал?! – И снова Прохорову: – Мы не простим такого… такой партизанщины даже тебе, Денис Захарыч, заслуженному председателю колхоза. А для товарища Бугрова это грозит…

– Чем это мне грозит, интересно? – воскликнул Бугров вставая. – Чем грозит? Ничем мне это не грозит. Мне ни чинов, ни портфелей не надо. Вырос на земле, умру на земле. Вот этими руками привык всякую работу делать…

Немного опомнившись, сел. В кабинете секретаря установилась тишина.

– Сеять кукурузу будем. Семена уже приготовлены. Поле давно поспело, завтра же начнем, – сказал он.

– Что же… – спокойно проговорил Гаврилов, поглядел на настенные часы. Было без четверти двенадцать. – Пока не наступило завтра, мы поговорим об этом сегодня на бюро. Бюро начнется в два часа. Прошу не опаздывать. А сейчас – свободны. Можете сходить в столовую, пообедать…

К двум часам Прохоров и Бугров снова были в райкоме. Бюро уже началось.

– Павел Александрович по срочному делу выехал в один из колхозов, – сообщила в приемной секретарша. – Бюро ведет второй секретарь. Павел Александрович извинялся и просил вас подождать. Он скоро приедет. И как только вернется – сейчас же ваш вопрос.

…Гаврилов появился в райкоме, когда стемнело.

– Земля у вас действительно поспела, – сказал он, проходя в кабинет через приемную. – Специально крюк сделал, чтоб посмотреть…