Текст книги "Следы на воде"

Автор книги: Анатолий Онегов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Анатолий Онегов
Следы на воде

Чертушка

Я всегда верил, что у каждого лесного озера есть свой собственный характер. Цвет воды, берега и даже солнце, уходящее по вечерам за бахрому елей, у каждого озера были только свои. Своими были и ветры. Тупому дневному шквалу, явившемуся с востока, или рваным безумным торокам,[1]1
  Торока – короткие, резкие порывы ветра.


[Закрыть] примчавшимся с запада, каждое озеро отвечало своей волной, своим голосом. Когда ветры уходили, терялись в еловых островах, озера стихали и оставались наедине с таежной тишиной. И даже эта тишина была у каждого озера особенной.

Цвет воды в озере определялся его глубиной, составом дна и высотой берега. Неглубокие озера с чистым песчаным дном казались светлыми. У таких озер были невысокие приветливые берега. Низкие берега не всегда защищали воду от ветра, но ветры на открытых светлых озерах никогда предательски не крутились, шквал и волны всегда катились здесь в одну и ту же сторону, и рыбак мог заранее предвидеть неприятность. На таких озерах было просто даже в самую тяжелую волну, просто оттого, что ты издали видел каждый спасительный поворот берега и хорошо знал, откуда свалится сейчас на тебя крутой пенный вал.

В летнее время ветры над озерами задерживались недолго, они быстро уставали баламутить воду, стихали, а следом за ними успокаивались и светлые озера.

Светлые озера были отходчивыми, и их характер чем-то походил на характер крепкого лесного старика, что добро встретит тебя с дороги, напоит чаем, молоком, выложит на стол пироги, внимательно выслушает, приготовит постель, пожелает назавтра легкого пути, а то и проводит тебя до начала тропы. Проводив тебя, старик вернется домой, прихватит весло, кошелку, топор, еще что-нибудь, что может пригодиться в дороге по озеру, все это старательно разложит в лодчонке и отправится выбирать сети.

Сетей у старика немного. Когда не мешает ветер, поднять их просто. Но когда ветер уж чересчур разойдется, когда неудобная волна, да еще дождь, и нет рыбы, старик может вернуться домой хмурым и тяжелым, как наше Домашнее озеро перед непогодой. И не дай бог досадить старику шуткой или обидой…

Но на Домашнем озере не бывает долгих крутых волн. Ветер всегда обрывается вовремя, и озеро быстро отходит, успокаивается. Полчаса, а то и меньше – и к Домашнему озеру, и к старику уже можно подступиться, можно спросить у старика заплечник, весло и даже лодку. Старик поднимется с лавки неохотно, но все-таки поднимется, пойдет и уже без всякого сердца отдаст тебе все. Так и наше озеро всегда отдаст много рыбы после тяжелого густого ненастья.

Я люблю наше Домашнее озеро, люблю его свет, волну, ветер, люблю косые стены тростника, туман и даже тоскливые голоса гусей, улетающих на юг. Я люблю его спокойную тишину, ласковую тишину родного дома. И всякий раз, возвращаясь из леса, с других, глубоких и темных озер, я все ясней и ясней понимаю, что люди, построившие здесь деревню, пожалуй, выбрали в тайге самое приветливое, веселое место.

Я хорошо знаю наше озеро. Знаю все его отмели и луды, косы и мысы, знаю каждую затонувшую корягу, каждый подводный камень, могу неплохо ловить рыбу и здесь, никуда не ходить, но не ходить не могу – ведь там дальше, в тайге есть другие, отхожие озера…

«Отхожие», видимо, происходит от слова «отходить», уходить от известного, от своего Домашнего озера. И мы изменяем родной воде, изменяем все: и я, и дедка Степанушка, и другие рыбаки. Мы идем по тропам через болота, устаем под тяжестью нош, но все-таки идем, и идем подчас к менее богатой добыче. Мы оставляем светлое, веселое озеро ждать нас и идем к другим, глубоким и не до конца известным озерам.

Дедка Степанушка ходит только на Елемское озеро. Озеро глухое и темное. Его берега выглядят сумрачно и неприветливо. К ночи эти берега совсем нависают над водой. Но если развести огонь, то тайга немного отступает и так стоит, прислушиваясь к каждому твоему движению. Кажется, что в этой ночной тайге тебя всегда что-то ждет. Но это ждущее совсем не страшное, а сказочное и необычное, как лесные легенды о кладах и Чертушке. Такие сказки и рассказывает мне дедка Степанушка. Мы встречаемся с ним на обратном пути у развилки дорог. У дедки новые часы, он носит их в футлярчике. Часы куплены недавно, и старик верит только им даже тогда, когда забывает вовремя заводить. Когда дедкины часы не убегают и не отстают, мы встречаемся с ним под нашей осиной вовремя. Но чаще я жду дедку.

Первой из кустов всегда появляется скромная ласковая собачка Лапка. Собака пустая для охоты, но дедка ее бережет. Сам он вырастает на тропе неожиданно и бесшумно в сумраке вечернего леса, и тогда я начинаю понимать, как умудряется тяжелый медведь неслышно передвигаться по тайге. Потом мы курим. Дедка не любит табак и дымит просто так, за компанию. Он долго мусолит окурок, иногда кашляет и всегда прячет огрызок сигареты до следующего станка. Мы поднимаемся и бредем дальше к нашим лодкам. Лодки на Домашнем озере. Лапка не уходит от нас далеко. Она крутится под ногами, чего-то боится. Может, боится ночи, тресков, шорохов, черных выворотов корней – выскорей. Порой такой выворот-выскорь появляется на тропе вдруг и, наверное, кажется Лапке чем-то одушевленным… Просто тишины нет. Тишина вскрикивает, вздрагивает и иногда долго потрескивает. Потрескивает в лесу зверь. Зверь уходит, а над головой гремит выстрел сухого дерева… А мы идем, думая, пожалуй, только об одном: как бы неверный сучок не поранил в темноте лицо.

Дедка останавливается еще раз, и мы снова курим. У старика берестяной заплечник. В заплечнике рыба. У меня тоже рыба, но только в рюкзаке. Дедка ощупывает ее через брезент, прикидывает размер…

– Чертушка-то опять рыбы давает… Скольких-то вынул?

– Девять щук.

– Завтра этого не давает. Шести принесешь.

Назавтра я возвращаюсь по тропе один. Я знаю тропу, верю ей, но все-таки тороплюсь домой. Наконец лодка и далекий огонек на берегу. Огонек ближе, и у костра встречает меня старик. Нет, он не спрашивает, не проверяет свое вчерашнее пророчество, но я знаю – ждет. И я говорю правду:

– Шесть поймал.

– Завтра только трех давает. А то и не ходи за тремя-то – здесь изловишь.

Я не верю, снова иду и приношу только две щуки. И снова иду. Но возвращаюсь совсем пустым… Что это? Фаза луны? Погода? А может, и Чертушка? Может, я чем-то досадил ему?.. И снова пусто… А вечером дедка Степанушка рассказывает мне новую лесную историю-легенду…

…Тянули невод. Вытянули, а Он и сидит. Усы длинные, волосы долгие. Человек да нет. И невесело так смотрит и ждет, что скажут. Одни говорят – убить. Чертушка косо посмотрит, жалостливо так скрутится. Другие говорят – отпустить. Он и засмеется. Ну, прямо человек, только в волосах и непричесан… Отпустили. Зимой дело было. Сеть подо льдом протянули, тоню завели, полно рыбы… Чертушка и сейчас жив. В лаптях был тогда-то. Я не видывал, а вот старик мой знавал…

Старик – это отец. Это дедкин отец ловил рыбу на Домашнем озере и вместе с другими рыбаками вытянул на берег Чертушку. Тогда Чертушка преподнес много рыбы.

Есть Чертушка и у меня на Верхнем озере. Озеро почти всегда встречает меня тишиной. Плот отгоняешь от берега мягким толчком шеста. Вокруг плота легкая, голубая вода. Голубой цвет уходит к берегу и становится там коричневым от тайги. А еще дальше, в углу озера, вода темнеет совсем, и ее yже не видишь, а только слышишь, как в этой воде возится под глухим завалом хозяин озера. Он появляется ненадолго. Тогда по озеру идут медленные круги-волны. Я тороплюсь к началу этих кругов, но плот никогда не успевает вовремя. Под завалом снова тихо и глубоко. Глубину нельзя увидеть, нельзя ничего узнать в глубине. Я уплываю обратно, и на этот раз не поймав страшенную щуку. Я даже не знаю, какая она и есть ли вообще…

Осеннее солнце падает за тайгу. Падает заметно, на глазах, но не так быстро, как на юге. Светлая полоса на моем берегу поднимается выше и выше, она все дальше и дальше уходит от воды, вот остались только вершины деревьев, вот уже нет и их… И туман. Туман приходит оттуда, где совсем недавно возился Чертушка. Туман живет, плавает над водой, как дым, и в этом дыму, как в сказке, сейчас может появиться все самое невероятное. Дым ближе, гуще. Ты сам уже в сказке. Ты плывешь, тонешь, снова плывешь в тумане… И вдруг грохот – грохот упавшего дерева, и тут же грохотом сзади тебя в гору долгий и резкий треск под чьими-то тяжелыми ногами – это лось спускался сзади меня к воде, но свалившееся в воду дерево заставило его повернуть обратно в тайгу.

В носу лодки снова пустой мешок. Рыбы опять нет. Опять Чертушка «не давает рыбу». Что же делать? Выходит, дедка прав…

Сначала хозяин озера встретил меня по-царски щедро. Я торжествовал – таких щук и окуней мне не приходилось ловить на простую поплавочную удочку. На завтра я строил самые грандиозные планы и уже видел новых побежденных щук, тяжелыми оранжевыми брусками лежащих вдоль бревен плота, а рядом с ними горбатых окуней, поблескивающих на солнце зелеными и голубыми боками. Но дедка Степанушка еще в самом начале остановил мое не в меру разгорячившееся воображение. Посмеиваясь в усы и в бороду, старик пояснил мне, что Чертушка еще не разобрался, кто и зачем наведывается на отхожее озеро. Уже сегодня ночью он соберет общее собрание и объявит всем, что на озеро пришла беда. Беду следует избегать, но в то же время надо попробовать и откупиться от назойливого человека. Сегодня ночью рыбы бросят жребий и выберут тех, кто завтра обязан попасться на мой крючок. С каждым днем размер дани будет сокращаться: сначала девять щук, потом только три, а дальше Чертушка совсем отвернется от рыбака. И тогда на озеро можно не ходить: надо дать озеру отдохнуть, а Чертушке – успокоиться.

Из трех порций дани дедка Степанушка ошибся только в одной: только последний раз Чертушка подвел старика, и вместо нареченных трех я принес всего лишь две щуки. Дедка больше не повторял мне свою науку, а я продолжал бесцельно ходить на Верхнее озеро, считавшееся моим.

Но знать одно поражение за другим было все неприятней, и я стал внимательно присматриваться к другим рыбакам. Сам дедка ходил на Елемское озеро подряд только два дня, но в эти дни всегда возвращался с хорошим уловом. Остальное время, когда дедкин Чертушка отдыхал, старик путешествовал к малым озеркам или покачивался в лодчонке на волнах Домашнего озера. Точно так же вели себя и другие рыбаки – день, два, много три, и озеро оставляли в покое. Я же нарушил это правило, и Чертушка по-своему мстил мне.

Правда, отвернуться от меня совсем хозяину озера не удалось. Есть на моем озере большой и мрачный залив. Скорей всего это самостоятельное озеро, которое по обычаю, местных жителей давать своей географии простые и понятные имена я называл Дальним. С берега в залив давно уже падали уставшие стоять у воды ели. Ели падали друг на друга, теряли ветви, обрастали скользким зеленым мхом и теперь торчали по всему заливу мертвыми корявыми рогами. До мрачного залива меня всегда провоисалиптицы. Я слышал голоса уток, ку-ку-вы гагар и частые свисточки куликов. У залива птицы стихали, оставались сза-да – мрачный залив всегда молчал. Но как раз в этом заливе и обитал главный хозяин воды.

Ловить рыбу в Дальнем озере-заливе пробовали и до меня. Настойчивые люди не раз опускали у коряг свои сети и очень часто не находили их на следующее утро. Пропавшие сети долго пытались подцепить шестом, и когда это удавалось, рыбак видел свою снасть изорванной. Дыры были большие – в них могла пройти моя лодка. Такие сети уже не чинили, а просто оставляли на еловых стволах, и рыбаки больше никогда не возвращались сюда.

Пробовали ловить рыбу здесь и на блесны-дорожки. Иногда за такой блесной кто-то гнался, но только один раз рыбаку посчастливилось увидеть таинственное существо, обитающее под завалами. Это существо все-таки схватило блесну и долго таскало за собой лодку. Шнур был короткий, и человеку с трудом удавалось удерживать свое суденышко на воде. Потом таинственное существо вдруг всплыло, громко перевернулось и унесло с собой навсегда кусок шнура и хорошую медную блесну…

Теперь Дальний залив и его хозяин ждали меня. Было темно и неприятно на черной ночной воде. Лодка, которую я кое-как починил и снова спустил на воду, вот-вот должна была последний раз зачерпнуть бортом осеннее озеро. Шнур резал руку, а в лицо летели холодные тяжелые брызги. А хозяин озера то тонул, то всплывал, то снова тянул лодку за собой…

Уже совсем в темноте я гнал лодку домой. Я снова слышал встревоженных гагар, на ходу отчерпывал из лодки воду и, еще не очень веря в удачу, нет-нет да и дотрагивался до широкого хвоста громадной щуки.

Все! Теперь все! Больше нет никаких чертей, нет тайн, есть законы жизни подводного мира. Теперь на научной основе можно планировать завтрашние уловы!.. Но еще какой-то оставшийся в живых Чертушка снова вмешивался в мои планы, снова после двух-трех дней удачи предлагал мне отступиться от воды и дать озеру отдохнуть…

Откуда такая наглая уверенность мифического существа в своих силах?.. Откуда такая власть нематериального черта над представителями вполне реального класса рыб?.. Откуда стоическая покорность дедки Степанушки и других наших рыбаков?.. Все эти вопросы беспокойно жили во мне и требовали от меня ответа… Вот тут и пришло ко мне определенное решение – отправиться надолго в тайгу и попытаться войти в контакт с хозяином таежных озер…

Я выбрал себе самое глухое таежное озеро, подправил покосившуюся от времени избушку, починил старую лодку и остался в избушке на долгое время… Там, над глубокой водой, я оставил пока в стороне факт существования человекоподобного существа, которое вроде бы лучше меня знало жизнь рыб, и принялся шаг за шагом изучать хозяйство, расписание дня и настроение обитателей озера и постепенно наносить на лист бумаги карту подводного мира… Не знаю, может быть, тогда мне самому очень хотелось быть тем самым Чертушкой, который мог собрать общее собрание рыб и расспросить их о подводной жизни.

Как я шел к этому сказочному совершенству? Достиг ли чего в этой дороге?.. От тех дней, проведенных на берегу глухого таежного озера, и остались у меня небольшие заметки-очерки, которые следуют друг за другом, как мои шаги по тропе к тайнам подводного мира…

Пастухи – стадо

Здесь плотву называют сорогой. В тихие ясные дни некрупная сорога ходит многочисленными стаями у самой поверхности озера, то и дело показываясь над водой. На солнце чешуя рыб вспыхивает яркими искрами, и издали всегда кажется, что по озеру сразу зажгли много-много живых огоньков.

Стаи рыбешек выплескиваются одновременно в нескольких местах. Эти стаи то сближаются, то снова удаляются друг от друга, но никогда не сходятся. Так повторяется изо дня в день, и всякий раз каждая стая кажется привязанной к одному и тому же месту.

Когда не мешает погода, сорога неожиданным всплеском появляется у поверхности в одно и то же время дня. Всплеск затихает, и тысячи головок, спинок, плавничков начинают расписывать воду тонкими легкими узорами. Издали такие узоры кажутся мелкой рябью. Но эта рябь живет без ветра, живет порой долго и тянется, тянется в сторону от того места, где она недавно появилась…

Кажется, такому движению не будет конца, но вот новый неожиданный всплеск, и на озере наступает тишина. Тишина длится две-три минуты, исчезнувшая было стая появляется снова, снова медленно движется по озеру, но движется уже в противоположную сторону…

Последний раз стая исчезает уже надолго. Ты ждешь, но ничего не видишь до вечера или до следующего утра. Следы на воде, что оставили после себя скрывшиеся рыбешки, расходятся и гаснут, и человеку остается лишь глубокое молчание воды… Вода хранит тайны, и ты пока можешь надеяться только на то, что эта вода окажется прозрачной…

Прозрачная вода помогает видеть дальше. Ты останавливаешь лодку и ждешь, когда стая сама подойдет к тебе. Рябь ближе. Три, десять, уже много рыбок спинками расчерчивают воду недалеко от твоей лодки, и вот уже вся масса сороги движется рядом с тобой. И тут же, под тонким слоем шустрой рыбешки, появляются силуэты тяжелых, крупных сорог… Крупная рыба идет реже, небольшими группами, но идет в ту же сторону, куда направился первый, верхний, этаж озера.

Крупные сороги занимают второй этаж, а вслед за вторым этажом тяжелыми, плотными отрядами движется третий слой рыбы, третий этаж озера – окуни…

Быстрые, сосредоточенные колонны полосатых рыб появляются одна за другой. В каждой колонне тридцать-пятьдесят окуней. Колонны построены клином, впереди солидные рыбины. Иногда окуни останавливаются, что-то пережидают, потом вдруг перестраиваются в наступательную шеренгу и неожиданно врываются в верхний, первый, этаж, занятый мелкой рыбешкой.

Первый этаж вздрагивает, на поверхности разом вспыхивают тревожными огоньками испуганные сорожки, стая разлетается веером и исчезает в глубине вместе с преследователями… Озеро успокаивается, мелкая рыбешка снова собирается у поверхности и снова движется дальше, не меняя направления после атаки окуней.

Следом за первым этажом восстанавливается жизнь второго, затем появляются новые колонны окуней, и тут же на чистом светлом дне можно разглядеть длинные неподвижные предметы. Эти предметы лежат поодаль один от другого, но все они вытянуты в одну сторону, в сторону движения первого, второго и третьего этажей.

Темные длинные предметы занимают в озере последний, четвертый, этаж, прижатый ко дну. Этот этаж кажется неподвижным. Но если задержать свое внимание подольше, то обязательно увидишь, как то один, то другой предмет вдруг оживает и легко перемещается немного вперед. И снова неподвижность.

Оживающие время от времени предметы – щуки. Щуки крадутся вслед за остальными жителями озера, крадутся короткими перебежками, замирают, ждут, снова оживают, но почти никогда не бросаются вслед за уходящей добычей… Но вот подъем дна, еле заметный подъем перед широкой подводной отмелью. Впереди растительность, камни. Все эти три этажа стремятся к отмели, и тут же щуки незаметно расходятся в разные стороны…

Сейчас авангард плавучего дома достигнет травы. Сейчас сорожки покинут свой первый этаж и широко разойдутся по зарослям кувшинок и рдеста, сейчас исчезнет рябь и наступит мирная тишина. Но тишине не суждено сразу наступить у подводных зарослей… Секунда, две, три – сейчас сороги уйдут в траву, но из травы вырываются щуки… Щуки, которые крались по дну, заранее обошли добычу, забежали вперед, устроили засады, встретили свою жертву атаками и рассеяли все три этажа.

Атаки щук следуют одна за другой – одновременно, сразу несколько зеленых стрел вырывается из засад. Испуганно мечутся сороги, окуни. Но сумятица длится всего минуту с небольшим. И хищники и жертвы исчезают… Но что-то еще не закончено в охоте щук, что-то еще не до конца довели сегодня жители озера – проходит совсем немного времени, и на поверхности озера снова появляется легкая, живая рябь, появляется следом второй, третий этажи, а за ними такими же короткими перебежками снова движутся щуки. Но теперь все движение идет в сторону от той отмели, где только что была устроена щучья засада и где только что беспечные сорожки заплатили дань подводным хищникам.

Сороги идут к новым отмелям, к новым зарослям травы, чтобы рассыпаться, раствориться среди стеблей и листьев, но и там щуки снова обойдут стаю, снова устроят засады, снова помешают рыбам уйти в траву, повернут их назад и снова навяжут свои условия всем трем этажам.

В ясные тихие дни такая игра в «пастухи – стадо» длится порой по нескольку часов. В ветер, в непогоду игра может не состояться совсем, а если вдруг и начнется, то продолжится всего каких-нибудь полчаса. Игру обычно оканчивают не щуки-пастухи, а сама жертва – сороге вдруг почему-то надоедает ходить взад и вперед, она ненадолго останавливается посреди озера, последний раз тихо выплескивается и исчезает в глубине…

Игра в «пастухи – стадо» окончена. К вечеру ее можно увидеть снова. В светлые летние дни севера игра не затихает порой до самого утра, но в белые ночи правила ее немного другие. Другие правила игры и на глубоких местах озера – здесь щуки не провожают свое стадо, а заранее устраивают вокруг пастбища засады и, как заправские пастухи, издали поглядывают за своими подопечными.

И на мелких, и на глубоких местах водоема всегда присутствуют окуни. Эти окуни чем-то напоминают пастушьих собак, наиболее бестолковую их часть. Таким собакам никогда не удается завернуть разгулявшееся стадо, никогда не удается выполнить поручение пастухов. А пастухи терпеливо ждут, когда собаки справятся со своими обязанностями, никогда не дожидаются этого, сами принимаются за работу, принимаются уже с сердцем и нередко попутно, жестоко наказывают и своих бестолковых псов.