Текст книги "Война - судья жестокий"

Автор книги: Анатолий Полянский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

– Но этот разгильдяй, в конце концов, должен участвовать в боевых операциях! – донесся гневный голос Боярышникова, и я, честно говоря, почувствовал себя скверно. Отставать от ребят не хотелось.

Неизвестно, что возразил ротному следователь, но аргументы, видимо, были убедительными, и тот махнул рукой.

– Еле отбил тебя, Костя, – сказал мне Шелест с усмешкой. – Почему Боярышников так взъелся? Покладистый вроде мужик, ни разу по твоей кандидатуре прежде не возражал.

Я неопределенно пожал плечами, но прекрасно понимал истинную причину его гнева. Меня следовало в дугу свернуть, а не оставлять в тылу на привилегированном положении. Увы, разгильдяй был бесправным и собой не распоряжался.

– Это надолго? – спросил я и поспешно добавил: – Стыдно отставать от товарищей.

Шелест взглянул неодобрительно:

– Может, все же объяснишь, в чем дело, Костя?

– Это касается только меня лично.

– Будь по-твоему, – согласился капитан. – Думал, ты мне больше доверяешь. А теперь к делу… Поймали Вышневца, и по нашему запросу переправили в Ханкалу. Сегодня предстоит первый допрос этого типа.

– Здорово, – буркнул я, – теперь гаду не отвертеться. Но при чем тут я?

– Ты его хорошо знаешь. Без малого год служили вместе. И мне очень важно твое присутствие при допросе.

8

Солнце буйно врывалось в зарешеченное окошко камеры. Тусклые мышино-серые стены окрасились желтыми пятнами. Поскольку помещение гарнизонной гауптвахты почти пустовало, Шелест договорился с начальником караула использовать его для допросов. Место уединенное, никто не помешает, по коридору ходит часовой. К единственной в камере табуретке принесли еще две для нас с капитаном.

Когда конвоир привел Вышневца, я вначале бывшего сослуживца не узнал. Куда девалась выправка, которой Жорка всегда гордился! Теперь это был сгорбленный, с опущенной головой пожилой человек. Прежде округлое сытое лицо осунулось, щеки впали, а хитрющие, ехидно поблескивающие голубые глазки поблекли.

– Приземляйся, Вышневец, – предложил Шелест, кивнув на табуретку, стоящую у другого конца стола. – Небось набегался так, что ноги едва держат.

Жорка покосился на меня, сидевшего со стопкой бумаги и ручкой в руке. Мне показалось, он прошипел – «холуй». Но Валет не издал ни звука. Молча, исподлобья недобро глядел на следователя, явно не собираясь отвечать на вопросы.

Достав из кармана распечатанную пачку «Кэмела», Шелест протянул ее Вышневцу. Тот вскинулся. Недоверчиво, сомневаясь в искренности офицера, взял сигарету, с наслаждением затянулся ароматным дымком и как-то сразу обмяк.

– Вот что, Георгий, давай-ка просто поначалу порассуждаем, – предложил капитан. – Все твои прежние показания у меня есть, можешь не повторяться. Что тебя ждет за убийство товарища и дезертирство, тоже знаешь. Как и то, что чистосердечное признание облегчит наказание. Так?

– Я все сказал, больше не намерен, – хмыкнул Валет.

– Слыхал. Но меня интересует другое, – возразил Шелест.

– Небось, откуда у солдата появилось оружие? – осклабился Валет.

– И это, и еще многое другое. Но прежде чем ты ответишь на мои вопросы или не ответишь, – протестующе поднял руку капитан, видя, что Жорка намерен сразу отмести всякие «если», – послушай. Насколько мне известно, у тебя в поселке Листвяном живут мать, сестры и прочие родственники.

– Какое это имеет значение? – набычился Валет.

– Большое. Если тебя приговорят к длительному сроку заключения, как они к этому отнесутся?.. Правильно, переживать будут, немало слез прольют. Ты у них единственный сын и брат.

– На жалость бьете? – Лицо Вышневца стало серым, как стены камеры, которые уже не окрашивало золотистым цветом закрытое облаком солнце.

– Ошибаешься, – спокойно сказал Шелест, – просто нарисовал реальную картину. Вот завтра не станет того же Иванцова. У матери он единственный сын. Перенесет ли она такую утрату?.. А послезавтра, скажем, погибнет другой твой бывший сослуживец – туляк Иван Зарубин. Сколько горя будет в его доме! А за ним последует если не подельник, то уж точно однокамерник Виталий Букетов. Следующим на очереди станет и вовсе безобиднейший парень, который и мухи не обидит, Лева Арончик…

– Не пойму, товарищ капитан, зачем вы все это говорите?

Вышневец, не улавливая логики, явно растерялся. Допрос был странным, не похожим на предыдущие. Я тоже, откровенно говоря, не представлял, куда повернет капитан.

Выдержав паузу, Шелест затушил в пепельнице, сделанной из снарядной гильзы, сигарету и снова, еще более доверительным тоном, заговорил:

– Хочешь, открою секрет, Вышневец? Только держи язык за зубами. Я не зря сказал, твои бывшие товарищи могут завтра-послезавтра погибнуть, потому что у боевиков постоянно пополняется запас оружия и боеприпасов. Откуда они их получают?.. Да, да, ты верно подумал, со складов российской армии. Вот ведь какой парадокс: наши солдаты гибнут от наших же снарядов!

– Не может быть! – вскинулся Валет.

– Еще как может. Улавливаешь, гражданин Вышневец?

– Но неужели… – начал было Валет и осекся, боясь сказать лишнее.

– Правильно. Как утекает имущество с наших складов и кто повинен в том, мы еще не знаем. Пока! Но будь уверен, установим. Только сделать это лучше раньше. Понял, в чем заключается твоя роль?..

– Хотите сделать из меня суку? – взвизгнул Валет. – Не выйдет!

– Ну, зачем же ставить вопрос в такой плоскости, – возразил капитан. – У тебя есть возможность спасти жизнь твоих сослуживцев, а негодяев, торгующих смертью, мы все равно найдем – с тобой или без тебя.

Жорка хотел что-то возразить, открыл даже рот, но Шелест остановил его повелительным жестом:

– Спокойно, Вышневец, я не склоняю тебя к предательству, не требую немедленных признаний, но призываю подумать. А к каким выводам придешь – дело собственной совести. Не захочешь, насиловать не буду.

Шелест поднялся, позвал караульного и приказал увести арестованного. Мы остались вдвоем. Казалось, Валет должен был вот-вот расколоться. Он дозрел, стоило ли прерывать допрос… Однако Шелест был иного мнения.

– Ты когда-нибудь ходил на охоту с собакой? – спросил он. – Не доводилось? Жаль. А то бы увидел, как умное стремительное животное, вопреки природному инстинкту, делает стойку перед дичью. И никогда раньше времени, пока не услышит команды, не двинется.

– Странная аналогия.

– Нисколько. Я ведь тоже сейчас стойку сделал. Теперь остается ждать. Вышневец, на которого столько давили, вполз под панцирь. Но поскольку он еще молод и, полагаю, не до конца испорчен, должен открыться. Шоковая терапия, Костя, штука весьма полезная и чаще всего дает отличные результаты…

Замысел Шелеста был, конечно, оригинален, и было бы здорово, если бы он осуществился. Важно ухватиться за постоянно ускользающий конец ниточки, а ухватившись, размотать клубок. Но если честно, я сильно сомневался в Валете. Слишком хорошую школу прошел парень за колючкой и прекрасно знал, чем карается предательство в зэковской среде.

Однако вскоре выяснилось, что ошибался все-таки я. План Шелеста сработал, хоть и не сразу. До того, как Жорка признается, произойдет еще немало событий, оказавших большое влияние на жизнь окружающих меня людей. Война вообще полна неожиданностей и крутых поворотов. На ней исключено размеренное течение жизни, регламентируемое в армии уставом.

Первое непредвиденное событие произошло буквально на следующий день. На рассвете басаевская банда напала на блокпосты неподалеку от Ачхой-Мортана, где располагался мой первый взвод. Завязался бой. Боярышников – а он оказался именно там – передал в полк по рации, что боевиков много, лезут они остервенело и необходимо подкрепление.

Как только до меня дошла страшная весть, я тут же решил, что непременно должен быть там вместе с ребятами. Получается, друзья-товарищи сражаются, могут погибнуть, а ты, шкура, отсиживаешься в тылу, прикрываясь благовидным предлогом! Кто же после этого будет тебя уважать? Не только сослуживцы посчитают Иванцова ловчилой и трусом, а сам стану презирать себя…

Шелест мог не отпустить, поэтому я не поставил его в известность – вскочил в первую же машину, отправляющуюся с группой солдат второй роты в направлении Ачхой-Мортана, и был таков. Какой-то старлей цыкнул было на меня, но я объяснил ситуацию. Стремление быть вместе с товарищами пришлось офицеру по душе, и он согласился на присутствие солдата из другой роты.

На подъезде к Ачхой-Мортану послышались отдаленные звуки разрывов снарядов. Все более явственно стали слышны пулеметные очереди и свист мин, кончающийся хлопком, напоминающим звук открываемой бутылки с шампанским.

– Неслабо, видать, гады навалились, – сказал старлей и, постучав по кабине кулаком, приказал остановить машину. – Сходим! – скомандовал он. – Дальше двигаться на нашем драндулете опасно.

– Почему же вам не дали бээмдэшки?

– Машины скоро подойдут, – отозвался старлей, – мы вроде скорой помощи.

Он приказал развернуться в цепь и двигаться короткими перебежками. Пулеметы поставили на флангах. Стрельба становилась все явственнее. Теперь уже можно было различить дробное таканье автоматных очередей и даже увидеть вспышки разрывов снарядов. Оказавшись рядом со старшим лейтенантом, я попросил:

– Разрешите с несколькими ребятами рвануть туда. За увалами небольшой группе можно проскочить незаметно.

– Торопишься, солдат? – усмехнулся взводный. – Правильно. Бери пяток бойцов – и вперед!

Я выбрал усатого сержанта, показавшегося надежным, крепыша ефрейтора, в упор смотревшего на меня и как бы просившегося в дело, и еще трех солдат постарше.

– Как зовут тебя? – спросил сержант. – Костей? А меня, так и быть, окликай Мишкой…

Я догадался: парня задело, что он попал под начало рядового.

Прикрываясь складками местности, мы бегом выдвинулись к изгибу шоссе. До блокпоста отсюда было рукой подать. Неподалеку на дороге торчал сломанный пополам шлагбаум. Похоже, возле него разорвалась ракета, расщепив полосатую балку на две части. Неподалеку виднелись окопы, откуда наши ребята вели огонь. Вспышки выстрелов мелькали также в амбразурах блиндажа, расположенного чуть правее. Поскольку стрельба велась вкруговую, стало очевидно: взвод, или то, что от него осталось, обложен боевиками со всех сторон.

– Что будем делать, Михаил? – спросил я сержанта. – Эта сволота вот-вот наших ребят сомнет.

– Самое время дать им прикурить, – злобно проворчал усач и, обернувшись к солдатам, крикнул: – Цели видите? По «духам» – огонь!

Шесть автоматов ударили одновременно. Бандиты явно не ожидали нападения сзади. По их расчетам подмога прибыть так скоро не могла. Они замерли в нерешительности, потом вскинулись и побежали теперь уже в нашу сторону. Стреляя на ходу, вражины двигались короткими перебежками, прикрывая друг друга огнем, и быстро приближались. Догадались, конечно, по нашим редким выстрелам, что за увалом находится всего лишь небольшая кучка солдат.

Мы встретили бандитов длинными автоматными очередями, отвлекая на себя часть сил, штурмующих блокпост. Но только с одной стороны, с другой же бой не ослабевал. Командир боевиков не мог не понять, что подходит подкрепление, и стремился как можно скорее разделаться с маленькой группой солдат.

Рядом плюхнулся старлей, приведший за собой остатки взвода.

– Как обстановка? – спросил он отрывисто.

– Отвратительная, – ответил я. – «Духи» жмут с другой стороны. Их много, наши могут не выдержать. Необходимо спешить, иначе выручать будет некого.

– Ты прав, солдат, – бросил старлей и распорядился: – Огонь прекратить! Гранаты к бою. Подпускаем поближе!..

Стрельба с нашей стороны стихла, вызвав у противника минутное замешательство. Но в следующее мгновение «духи» с новым энтузиазмом рванули к нам с остервенелым криком «Аллах акбар!». Их искаженные ненавистью лица были хорошо видны.

По моему разумению, следовало уже пустить в ход «карманную» артиллерию, но старший лейтенант, как я позже узнал, воевал здесь еще в первую чеченскую. Он, обладая завидной выдержкой, подпустил атакующих совсем близко и только после этого скомандовал:

– Гранатами – огонь!

Зато и эффект был впечатляющий. Цепь боевиков сразу поредела. По команде старшего лейтенанта взвод ринулся в контратаку. Мы быстро преодолели отделяющее от боевиков расстояние. Завязалась рукопашная, а тут уж десантникам, владеющим спецприемами, нет равных. Вскоре мы достигли блокпоста. Я спрыгнул в траншею и нос к носу столкнулся с ротным.

– Иванцов? – воскликнул он. – Ты-то здесь как?

– Прибыл к своим со взводом второй роты, товарищ капитан.

Пожалуй, впервые за последнее время он окинул меня одобрительным взглядом, но ничего не сказал, вспомнив, вероятно, все, что связано со мной. Лицо с ввалившимися щеками стало хмурым, недобрым. Глаза – две амбразуры – сузились.

– Сколько людей во взводе? – спросил Боярышников у подбежавшего старлея.

– Было двадцать восемь, товарищ капитан, но есть потери. А у вас?

– К сожалению, осталось мало. Они подползли по-гадючьи и навалились внезапно, – резко бросил Боярышников и зло выругался. – К тому же их в пять раз больше… Распределите своих людей по всей линии траншей. Боеприпасов хватит?

– Так точно! Вот-вот бээмдэшки подойдут.

– Больно долго чешутся. Устал ждать… Я в шесть доложил о случившемся, а сейчас восемь!

Боевики между тем ринулись в новую атаку. Они двигались с трех направлений большими группами все с тем же истошным воплем «Аллах акбар!». И хотя наш огонь прореживал вражеские цепи, но остановить их не мог. Лавина катилась неотвратимо.

– Придется снова отбиваться врукопашную, товарищ капитан. Разрешите мне, – попросил старлей. – У нас свежие силы, а вы прикроете огнем!

– Нет! – отрезал Боярышников и безапелляционно добавил: – В контратаку людей поведу я!

Старший лейтенант поглядел на него удивленно. Не дело старшего командира подставлять себя под пули. Он обязан руководить ходом боя – так трактует Боевой устав. Но спорить молодой офицер не стал. Он не знал, но я-то уловил: ротный рвется в гущу боя навстречу чудовищной опасности, словно ищет смерти. Это не было озарением, просто в душе я его понимал. Капитан, на лице которого были написаны решимость и обреченность одновременно, перешагнул рубеж, когда уже не за что зацепиться в этой горькой действительности.

– Там у меня четверо раненых, – сказал Боярышников. – Они могут еще стрелять. Из своих тоже возьми нескольких человек, хорошо владеющих оружием. Прикроете нас огнем. Остальные, за мной!

Дальнейшее осталось в памяти стремительно сменявшимися рваными картинками. Ротный первым выскочил из траншеи и с криком «Ура! Мать твою!..» рванул вперед. Такой скорости передвижения не припомню. Мы мчались следом за капитаном. Мы не бежали. Мы летели, точно выпущенные из подствольника гранаты. Мы были готовы на все! Боевики это поняли сразу, дрогнули и попятились. Полная ярости волна десантников накрыла их. В ход пошли ножи, приклады, каски и просто кулаки, которыми, зная приемы, можно запросто отправить человека на тот свет.

Совсем близко я увидел ротного. Схватив автомат за ствол, он прикладом размозжил голову какого-то типа в грязном камуфляже. Замахнулся на другого, но тот успел выхватить из-за пазухи пистолет и выстрелить. Боярышников вздрогнул, сделал несколько судорожных шагов и упал. Я бросился к нему. Камуфляж на груди капитана был опален и разорван. Из раны сочилась кровь.

– Санитар, сюда! – крикнул я. – Командир ранен!

Подбежавший молоденький солдатик с медицинской сумкой начал лихорадочно бинтовать офицера. Руки его тряслись. Поддерживая Боярышникова за плечи, я помогал санитару как мог. Сердце готово было выскочить из груди, а в голове билась мысль: лучше бы меня!..

– Потерпите! Потерпите, товарищ капитан! – однообразно приговаривал санитар, продолжая бинтовать.

Ротный захрипел. На губах выступила розовая пена. Глаза закатились – наступил шок.

– Промедол! – крикнул я санитару. – Скорей коли, черт бы тебя побрал!

Вырвав шприц из дрожащей руки растерявшегося вконец медика, я сам сделал укол капитану. Он дернулся и затих… А стремительная контратака продолжала развиваться с нарастающей силой. Братва безостановочно гнала «духов».

Приложив ухо к груди Боярышникова, я уловил неровные удары сердца.

– Подхватывай капитана за ноги! – крикнул я санитару, взваливая тяжеленного ротного на спину.

Пот заливал глаза, сознание туманилось. Идти не было сил, но я двигался, шаг за шагом одолевая огромное, казалось, расстояние. Санитар, постанывая, плелся позади, положив ноги ротного на хилые плечи. Сколько это продолжалось, не помню. Очнулся, когда кругом были свои. Кто-то крикнул:

– Носилки сюда! Вызывай вертолет!

Вскоре капитана уже погрузили в винтокрылую машину. Он был бледен, кровь отхлынула от лица. Глаза глубоко провалились. Медик с погонами лейтенанта из подошедшего наконец-то второго батальона полка тихо сказал:

– Не жилец капитан…

Я обернулся и гневно крикнул:

– Нет! Командир должен жить! И будет!..

9

Два дня ваш покорный слуга, стараясь скрыть торжество от окружающих, ходил гоголем. Ну, еще бы! Вел себя на передовой геройски. Рискуя жизнью, пришел на помощь попавшим в беду ребятам, хотя вполне мог сачкануть. Да еще раненого командира роты вынес под огнем с поля боя. Когда тобой восхищаются салаги, нос задерешь непроизвольно, а тут комбат дровишек в костер подбросил: прилюдно объявил, что представляет некоторых отважных бойцов, в том числе меня, к правительственным наградам. Однако появившийся в полку на третий день после памятного боя Шелест сразу охладил мой восторг:

– Слыхал о твоих подвигах, Константин Иванцов. Вел, говорят, ты себя действительно храбро. – В его словах прозвучало скорее осуждение, чем похвала.

– Чем же, Николай Николаевич, я вам теперь не нравлюсь? – спросил я с подначкой.

– Почему же, – возразил Шелест. – Твои мужественные действия в глазах сослуживцев наверняка заслужили высокую оценку.

– А у вас – нет?

Ей-богу, я не видел ничего предосудительного в том, что сделал, и нисколько об этом не жалел. Но капитан смотрел с укором и даже с осуждением.

– Да объясните, в конце концов, в чем дело? – не выдержав, воскликнул я.

– Эх, Костя, – вздохнул Шелест, – по мнению товарищей, ты, конечно, герой, а что в сухом остатке?.. Солдат должен быть там, где ему приказано, а не где он пожелает. Ты откомандирован в мое распоряжение и не имел права никуда отлучаться.

– Вот и вы, товарищ капитан, определили меня в разгильдяи! Я же не баклуши бил…

– Для ведения боевых действий в тот момент были предназначены другие солдаты. Они выполняли приказ. Тебя же никто туда не посылал, следовательно, ты проявил элементарную, недопустимую в армии недисциплинированность.

В его словах была определенная доля истины, но не вся. Человек, даже носящий погоны, не должен подчиняться слепо. На то он и мыслящее существо, чтобы не быть автоматом, а думать и выбирать… На войне тем более свои законы. Рассуждая здраво, где Иванцов мог принести больше пользы: в бою или под крылом следователя?

Шелест, угадавший ход моих мыслей, пригладил буйную шевелюру, задумчиво покачал головой и негромко сказал:

– В голове у тебя настоящая каша, Костя. Представь, что я, вместо ловли преступников, начну командовать подразделением, а ротный займется моей работой. Каков, думаешь, будет результат?..

Чем дольше я слушал Шелеста, тем больше убеждался в его правоте. Действительно, что важнее: разбить банду, напавшую на блокпост, или обезвредить группу подонков, торгующих орудиями смерти?

Итоги раздумий были невеселые. По-видимому, Шелесту понадобился человек, которому он полностью доверял, а меня черт дернул удрать от него в неизвестном направлении… Оказалось, вечером того дня, когда моча ударила мне в голову и я, не спросясь, ринулся на выручку ребят, в полку произошло нечто из ряда вон выходящее.

Накануне оба наших «подопечных» – подполковник Хомутов и прапорщик Столбун, прежде не проявлявших особого рвения к службе, вдруг развили бурную деятельность. Под непосредственным руководством начальника они начали на всех складах проводить маркировку снарядов и мин, складировали отдельно боеприпасы старых партий, списывали отслужившие свой срок пулеметы и гранатометы… Шелест не мог взять в толк, для чего затеяна такая перетряска. Если бы полк находился на зимних квартирах, подобная инвентаризация была бы оправдана. Каждая служба периодически проводит проверку имущества, выбраковывает устаревшее. Но здесь, на юге, когда в любую минуту может поступить приказ на выполнение боевого задания… Шелест напрямик спросил об этом Хомутова.

– Вы что думаете, капитан, – сказал тот, насупившись, отчего сеточка морщин, выдающая изрядный возраст, углубилась, – мы будем сидеть сложа руки? Работа была намечена давно, и только внезапная отправка полка в Чечню помешала ее провести.

– Но сегодня, согласитесь, это вовсе не ко времени, – возразил Шелест.

– Наоборот, – отрезал Хомутов, – такая проверка необходима именно сейчас. Мы и так изрядно затянули инвентаризацию вооружения, что может иметь пагубные последствия. Вы же сами, товарищ следователь, по головке меня не погладите, если вам станет известно об отказах боевой техники в самых критических ситуациях. От этого пострадают люди!..

«Подполковник еще, оказывается, заботится о людях», – подумал Шелест. Он давно не доверял начальнику артвооружения, но улик против него было маловато, что и сдерживало его решительные действия. Однако зачем, скажем, Хомутову создавать сейчас излишки боеприпасов? Заботиться о бесперебойном снабжении войск? Но штатного наличия патронов, снарядов и мин вполне достаточно на самый критический случай, а большие излишки невольно создают угрозу полку. Если боевики подберутся к ним и хотя бы часть подорвут, будет такой фейерверк – мало не покажется. Хомутов не мог этого не понимать, но на вопрос Шелеста не без иронии ответил:

– Вы забыли, капитан, старую как мир пословицу: запас карман не тянет. На войне, где, если не изменяет память, мы сейчас находимся, лишних боеприпасов не бывает.

Расспрашивать дальше не имело смысла. На все «почему» Хомутов имел готовый ответ. К тому же на проведение инвентаризации он заручился согласием командира полка.

Днем подполковник, вопреки обыкновению, не сидел в штабной палатке, а мотался по складам вместе с подчиненными. А вечером случилось то, чего Шелест никак не ожидал. Хомутов, как неожиданно выяснилось, собрался на выезд в ближайшее крупное чеченское село. Возник вопрос: зачем? Спрашивать об этом подполковника было неразумно. Просто нужно выехать следом и постараться незаметно проследить за его действиями.

Зато другой «подопечный» остался по моей вине без присмотра. Прапорщик Столбун, обычно лениво сгибающий колени, развил в тот день активную деятельность. Он с пристрастием руководил сортировкой боеприпасов, складированием отбракованного вооружения, составлял ведомости, словом, крутился как белка в колесе. А под вечер стал тоже куда-то собираться. За ним, как и за Хомутовым, непременно следовало понаблюдать. Капитан, естественно, надеялся привлечь своего помощника, а тот, задрав хвост, укатил самовольно в неведомом направлении. Привлекать же еще кого-то у капитана времени не оставалось, да и крайне нежелательно было посвящать лишнего человека в ход следствия. Короче, Столбун выпал из поля зрения, и где был, что делал, одному Аллаху известно.

Такую невеселую картину нарисовал Шелест, когда мы, можно сказать, помирились. Я покаялся, пообещав больше шага не делать без разрешения шефа, после чего он рассказал о вечернем путешествии в чеченское село следом за начальником артвооружения полка.

Повод для визита Хомутова оказался весьма прозаичным и вполне официальным. Он ездил к главе местной администрации согласовывать время и место для передачи небольшой партии стрелкового оружия отряду самообороны, созданному жителями. Слишком часто головорезы Хаттаба стали захаживать в село и беззастенчиво грабить дома, убивая тех, кто вздумал сопротивляться. Вопрос о передаче оружия был согласован в высших инстанциях. Хомутов лишь уточнил, сколько единиц вооружения необходимо отряду.

– А Вышневец еще не заговорил? – спросил я.

– Пока нет, но думаю, вот-вот дозреет…

Надежда, конечно, вещь хорошая, однако следствие снова забуксовало. Вот почему у меня созрело решение предпринять некоторые шаги. Чем черт не шутит, может быть, они приведут к цели!.. Действовать решил в гордом одиночестве. Советоваться с Шелестом не хотелось. Боялся, капитан не примет всерьез шальную мысль, родившуюся в моей голове. Проверить, насколько она реальна, можно вполне самостоятельно, не прибегая к помощи следователя. А вдруг подтвердится?.. Любой человек не лишен тщеславия. Заслужить похвалу Николая Николаевича, особенно после сделанного мне разноса, было бы очень приятно.

Недолго думая, я приступил к реализации задуманного, чему в немалой степени способствовали складывающиеся обстоятельства. На другой день рота заступала в наряд. Наш взвод обычно охранял склады артвооружения. Сом, если уж что зарядит – а это он расписывает, кому куда идти в наряд, – то уж редко что-либо меняет. Постоянство и педантичность – отличительная черта нашего старшины, что на сей раз меня вполне устраивало, хотя в принципе твердолобых и прямолинейных я не люблю. Для осуществления плана нужно было непременно попасть на оружейные склады, причем без свидетелей, а со своими ребятами, которые тоже будут на постах, всегда можно договориться.

Посылать в наряд меня, естественно, было нельзя. Я все еще находился в распоряжении следователя. Поэтому Сом, зачитывая распределение наряда, лишь выразительно поглядел на стоящего в строю Иванцова. Уж он бы с большим удовольствием сунул этого разгильдяя куда-нибудь на кухню!

Перед отбоем я попросил дневального разбудить меня пораньше и уже к пяти утра был в карауле. Лейтенант Наливайко в это время отсыпал положенные ему четыре часа, что облегчало задачу. За начальника караула оставался сержант Зарубин, к которому я и подъехал на белой кобыле. Он прекрасно знал о моей роли в расследовании дела Вышневца, а тут я предупредил, что доверяю ему великую тайну, о которой никто из посторонних знать не должен.

– Ты, случайно, не в курсе, где хранится отбракованное оружие? – спросил я.

– Вроде на самом дальнем складе, отозвался Зарубин. – А тебе оно зачем? Старых железок не видал, что ли?

В ответе на этот вопрос как раз и крылась мысль, не дававшая мне последние дни покоя. Услышав о выбраковке оружия, я подумал: откуда оно взялось? Десантные войска всегда снабжались оружием в первую очередь. Так повелось еще с командующего – легендарного генерала Маргелова, человека в армии весьма авторитетного. Это он добился, чтобы крылатая пехота получала все лучшее. С тех давних пор ничего не изменилось, а раз так, то невольно возникает вопрос: не списывают ли под предлогом изношенности то, что еще может долго и надежно служить? Ведь негодное якобы оружие не подлежит строгому учету, и его с помощью нехитрых махинаций можно продавать кому угодно…

Зарубин, когда я высказал свою догадку, оторопел.

– Не может быть, Иванцов! – воскликнул он, пригладив пятерней жесткие, как щетина, волосы.

– Чем черт не шутит, когда Бог спит, – ответил я. – Давай проверим.

Согласился Зарубин не очень охотно. За такое, если выплывет, по голове не погладят. Но, подумав, поставил условие лично присутствовать при осмотре.

– Да тебя одного часовой без разводящего все равно к объекту не подпустит, – добавил он с усмешкой.

Круглое некрасивое лицо его в тот момент показалось мне очень даже симпатичным. Сержант взял автомат, и мы бодро зашагали к дальнему хранилищу. На посту стоял Арончик. Увидев меня рядом с Зарубиным, удивился.

– Тебя, Костя, как сюда занесло? – спросил он.

– Не твоего ума дело, – оборвал часового Зарубин. – Следи получше за объектом…

Оружие лежало в ящиках, аккуратно сложенных в четыре штабеля. Подумалось: «Сколько же надо набрать брака, чтобы сложить такую пирамиду…» Ящики были заколочены, и я попросил Зарубина вскрыть один штык-ножом.

– Ох и попадет нам, Иванцов, – вздохнул сержант, но просьбу выполнил.

Когда мы наконец приподняли крышку ящика, открылся ровный ряд автоматов, поблескивающих свежей смазкой. Я взял один, передернул затвор, спустил курок – оружие работало отменно. Заглянул в ствол: нарезки были ровные, без раковин в металле.

– А ну, дай мне свой рожок, – попросил я у потрясенного Зарубина. – Да не бойся, стрелять не собираюсь.

Он неохотно протянул магазин, который я вставил в автомат. Загнав патрон, убедился, что все детали работали четко и почти бесшумно, без каких-либо сбоев… Просмотрели еще несколько ящиков и убедились, что они полны таким же новеньким оружием.

– Оно же совсем исправное, – прошептал Зарубин.

– Точно! Никаких изъянов! – воскликнул Лева, подошедший сзади.

– Марш на пост, Арончик! – прикрикнул сержант и вопросительно поглядел на меня. – Кончай проверку, сейчас же бежим и доложим по команде, чтобы приняли меры.

Но тут уж я, войдя в роль следователя, сообразил: поднимать шум не следует. Столбун может сказать, будто солдаты перепутали ящики при штабелевке. Но главное даже не в этом. Важно узнать, куда это оружие направят, в чьи руки оно попадет. Установить, как сказал бы Шелест, каналы сбыта.

– Шуметь по этому поводу не будем, – остановил я разошедшегося сержанта. – Наоборот, никому ни слова, ни звука. К тебе, Лева, это тоже относится.

– Понимаю, Костя, – согласился Арончик.

– А я ни черта не соображаю, – возразил Зарубин и, чтобы восстановить свой престиж, снова накинулся на подчиненного за то, что тот покинул пост.

– Погоди, – остановил я сержанта. – Сначала наведем прежний порядок. Никакой хрен не должен догадаться, что тут рылись.

Зарубин на сей раз быстро уяснил мою правоту и без возражений принялся за дело. Втроем мы поставили ящики на место, забили гвозди и даже подмели вокруг штабелей.

– Пошли, – подтолкнул я Зарубина, – а то лейтенант Наливайко проснется и тебя хватится.

– Так я скажу, что ходил посты проверять, – хитровато сощурился сержант и, подмигнув, уважительно пробасил: – А у тебя, Иванцов, котелок варит!

В его устах это была высшая похвала. Не скажу, что она не пришлась мне по душе.

Сразу после завтрака я бросился искать капитана Шелеста, чтобы сообщить о сногсшибательном открытии. И, конечно же, установить наблюдение за складом, за самим Столбуном, выяснить у подполковника Хомутова, по какому принципу сортируется и бракуется вооружение. Словом, начать немедленно действовать. Все это я считал крайне необходимым и, чего греха таить, радовался, представляя, как Шелест удивится находчивости помощника и поблагодарит наконец за инициативу. Короче, я был полон нетерпения и жаждал действовать.