Текст книги "Ленинградский проспект, Засыпушка № 5"

Автор книги: Анатолий Злобин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Ах, простите. Проходите, пожалуйста. Мы весь проход загородили.

Он прошел, окатил ее холодной волной. Поднял глаза и посмотрел на нее выразительно. У нее мурашки по спине забегали.

А она:

– Ой, Катя, ты меня уморила, – а на него ноль внимания.

Он прошел – и обернулся. Походочка у него – закачаешься.

После собрания она пошла на телеграф и отстукала девушкам в Ангарск телеграмму – город замечательный, прилетайте скорее.

Бела и Мариночка поселились с ней в одной комнате. Лысый с ходу переключился на Белу, помог ей устроиться машинисткой в институт. Бела одна, ей трудно. Муж погиб в шахте во время обвала – работать надо и дочь воспитывать. Учиться она уже не пойдет, а ведь такая способная, стихи пишет.

Бела каждый день пристает к ней:

– Пойдем на учет станем. Неудобно тянуть.

– Еще успеем... – отвечала Тамара. Она узнала, что Алик улетел в командировку на рудник, и тянула с этим делом. Ей все было известно, 28 лет, холост, учится в Москве заочно в университете, сразу на двух факультетах: философии и журналистики...

Тамара работала на машиносчетной станции, и ее место за перфоратором было как раз у окна. И вдруг она видит в окно: он на своем мотоцикле по улице катит.

Она к Белке звонить.

– В обеденный перерыв на учет становиться пойдем. А то затянули неудобно.

– Я в обед к Маринке побегу. Пойдем после работы.

Еле досидела. Как звонок, сразу вскочила и бежать. За ней Верка увязалась, операторша, губы и ресницы крашеные, а ноги как спички.

– Мне в горком непременно надо. Подожди, – а сама заладила, как сорока: – Алик, Алик.

Если уж влюбилась, хоть веди себя прилично.

В горкоме Тамара зашагала прямо к кабинету Алика, чтобы Верка вперед не забежала: у нее ведь губы крашеные и ресницы.

Бела сзади кричит:

– Тамара, нам сюда, в сектор учета. К Люсе.

– А она здесь.

Люся и впрямь сидела у Алика, чуяло сердце. Еще две девчонки и парень. Опять с девчонками заседает. На это он мастер – с девчонками заседать. Подожди, ты у меня позаседаешь с девчонками, всех разгоню.

– Здравствуйте, – сказала она с порога, ни на кого особенно не глядя. – Люся, мы к тебе на учет вставать.

Люся встала:

– Алик, я пойду.

– Иди.

Тамара на него даже не поглядела, честное слово. И дверь захлопнула.

Пошли в Люсин сектор, Тамара села заполнять карточку, а у самой сердце стучит – спасенья нет. Люся ее спрашивает, а она ничего не слышит.

И тут входит он. Ворвался с таким видом в кабинет, будто самый большой начальник на свете.

– Люся, где дело Кривошеева? – это значит – он каким-то Кривошеевым интересуется.

У Люси даже глаза на лоб полезли:

– Какого Кривошеева?

– Кривошеее. С автобазы. Я тебе вчера дело передавал.

– Ты мне ничего не передавал.

Он молчит, а сам косяки бросает в Тамарину сторону. Она, разумеется, ничего этого не видит, в карточку уставилась.

– Ах, да, оно же у меня в столе лежит, – хлопнул себя по лбу и ушел.

Тамара карточку закончила, к автобиографии приступила. Пишет, а у самой пальцы дрожат.

Тут он опять входит:

– Люся, можно тебя на минуту? Ах, у тебя новенькие на учет встают?

Он только сейчас ее заметил – вот нахал!

А он:

– Девушки, закончите тут, зайдите ко мне. Разговор есть.

– Обязательно зайдем, – говорит Бела. – У нас тоже разговор есть.

Тамара ни слова.

Они быстро закруглились и пошли к нему в кабинет. Он сидит, бумагами обложился. С ним Верка крашеная и еще какая-то.

– Знакомьтесь, – говорит и сам протягивает руку. – Алик Виноградов. А Беле по-деловому: – Виноградов.

– Тамара Дорошенко, – говорит Тамара. Рука у него твердая, сухая. И ласковая.

– Мы уже знакомы, – говорит Верка с крашеной губой.

– Как вам город нравится? – это он так спрашивает.

– Город хороший, – отвечает она. – Просто замечательный. Только вот комсомольской работы не видно.

– Об этом я и хотел поговорить. Надо оживить. Давайте какой-нибудь диспут проведем. Ну хотя бы на тему "Что такое счастье?", – а сам смотрит на Тамару: я-то, мол, знаю, что это такое. – Так вот, девушки прошу вас. Подумайте и приходите завтра с предложениями. Обсудим вместе, как лучше провернуть это мероприятие.

Тамара в штыки:

– Надо не мероприятие проводить, а для души.

– Не придирайся. Я так сказал, – он ее уже на "ты" назвал.

– Хорошо. Мы подумаем.

Тамара всю ночь не спала, думала: что такое счастье? В чем оно? Для кого? С кем? Ничего не смогла придумать. На работу пошла злая. Теперь он на нее смотреть не захочет, раз она такая дура.

Перед концом работы звонит Бела:

– Жду тебя у горкома.

– У меня голова что-то болит.

– Не валяй дурака. Мы же договорились, – поет Белка в телефон, – а он симпатичный...

Тамара бегом в горком. Бела уже там. Еще человек пять сидят по стенкам. Алик ей ручкой помахал, говорит:

– Все в сборе. Какие будут предложения?

Тощая девица в очках из проектного института начала тянуть резину как лучше диспут провести, как выступления заранее подготовить. Морока страшная. Алик все это слушает, кивает.

Тамара не выдержала, что он кивает, вскочила:

– Ничего у нас так не выйдет.

– Что не выйдет? – и смотрит на нее.

– Не будут искренне отвечать на такой вопрос: в чем же счастье?

– Как так не будут? – А сам смотрит, словно впервые ее увидел.

Тамара чувствует, что ее несет и она уже не может остановиться.

– Хорошо. Тогда ты скажи: в чем твое счастье? Можешь сказать?

– Могу.

– Ну говори. Жду.

Он брови нахмурил, говорит:

– Сначала я думал, что счастье в общественной работе. Чтобы для людей работать, для молодежи. Ну вот, сейчас я работаю, а счастья особого нет, и виновато так улыбнулся, чтобы она его пожалела, значит.

– Ты сможешь так с трибуны сказать? Перед всем коллективом?

Он даже покраснел:

– Пожалуй, нет.

– Вот видишь. И другие так. Будут говорить по бумажке. Читать заранее приготовленные ответы.

– Что же делать?

– Тамара правильно говорит! – это Бела закричала, подруга верная.

Девица институтская губы поджала:

– Критиковать легко. Вы можете предложить что-нибудь конкретнее?

– Надо, чтобы всем было весело. И от души. Вот мы в Ангарске проводили вечер "Учись танцевать красиво". Конкурс на лучший танец. Веселая лотерея.

Алик загорелся:

– Ты можешь показать, как надо танцевать красиво?

– Я пять современных танцев знаю, – и скромненько так кофточку теребит. – И два старинных.

– Тогда по рукам. Раз ты предложила, бюро назначает тебя ответственной за этот вечер. Послезавтра представишь план мероприятий. Голосую. Кто "за"? Значит, решено единогласно. Приходи завтра в обед. Поедем деньги на лотерею собирать.

Они пришли домой, а их из гостиницы выселяют. Тамара совсем замоталась, пока засыпушку покупала, пока вещи переносили, пока обои наклеили. Алик звонит ей на работу.

– Почему вчера не пришла? Или комсомольское поручение для тебя не закон?

– Ой, Алик, прости меня. Хочешь, сейчас прибегу? У нас тут такая история...

Он разрешил:

– Ладно. Приходи. Только поскорее.

У нее аж дух захватило, когда он рванул с места и понесся по Ленинградскому проспекту, потом, вспугивая кур, по Базарной площади. Проехали мимо проектного института – прямо за город.

– Вон проектный! – крикнула она, но он даже не посмотрел, прибавил газу.

Они мчались, оставляя за собой пыль и треск. Тамара вцепилась в борта коляски и смеялась, смеялась наперекор ветру.

Он сидел злой и смотрел прямо на шоссе, которое вонзалось в тайгу. Перед этим Тамара сказала:

– Как же я тут сяду? Я упаду.

– А ты держись за меня. Со мной не упадешь.

– Я лучше в коляску.

– Садись сзади. За меня будешь держаться.

– Здесь лучше.

Она все-таки села в коляску, и тогда он рванул так, что она заойкала от страха.

Алик сбросил газ. Мотоцикл прокатился, вздрагивая на неровностях шоссе, и встал. Он посмотрел на нее гневно и сказал:

– Вот увезу на край света.

– А бензина хватит? – сказала она и засмеялась.

– Тогда едем в проектный, – сказал он и развернул мотоцикл.

Всем, конечно, ясно, почему он выбрал проектный институт в первую очередь. Там же та, тощая, в очках. Она, говорят, кандидат геологических наук. Перед такой наукой ему ни за что не устоять.

– Где Мария Исааковна? – спрашивает. Это та, тощая, значит.

– К мужу в больницу ушла, – ответила секретарша.

Он ничуть не удивился, говорит:

– Передайте, что я был. Она в курсе.

Так. Одной девицей меньше. Будь счастлива, Мария Исааковна. Пусть будет у тебя много детей, один лучше другого. Люби своего мужа. И очки у нее симпатичные, очень к лицу идут, честное слово.

Тамара на всякий случай спросила:

– Много в городе комсомольцев?

– Около четырех тысяч.

– А кого больше – парней или девчат?

– Считай, пополам. А тебе зачем? – и на нее посмотрел строго.

Они уже вышли из института и шагали к мотоциклу. Тамара забежала вперед.

– Я лучше тут сяду. Там трясет. – И садится на заднее сиденье. Четыре тысячи пополам – значит, две тысячи комсомолок. Подумать – и то страшно. Ведь он с каждой познакомиться может, ведь он первый секретарь. Комсомолок две тысячи, а сколько еще несоюзных девчат? Вдруг он в несоюзную влюбится? Тамара обхватила Алика, прижалась – не отдам никому.

Приехали на рудник. Директор отвалил им пятнадцать рублей. В автобазе дали десятку, а в Госбанке только три рубля – экономию наводят.

– Ты записывай, – говорит Алик, – чтобы не забыть. Будешь теперь моим секретарем.

В стройкомбинате самая большая комсомольская организация. Девчат там пруд пруди. Окружили мотоцикл – ни пройти, ни проехать.

Зойка Веселова, ихний секретарь, двадцатку тащит, смеется:

– Мы невесты богатые.

– Он себе молоденькую нашел! – кричат "невесты" и в Тамару прутиком швыряют. – С образованием, видать. И в капроне.

А он смеется:

– Вот мы завтра на воскреснике покажем, кто чего стоит. Собираемся в восемь ноль-ноль. Не опаздывайте. Под твою ответственность, Зойка.

Еле выбрались оттуда.

Тамаре интересно – что за воскресник такой завтра? Спросила. Стройкомбинатовцы едут готовить пионерский лагерь – через неделю там открытие.

Тамара сидит и думает: пригласит или не пригласит? Так задумалась, что Алика выпустила, чуть было не вывалилась на повороте.

– Держись крепче! – кричит.

Подъехали к горкому. Он спрашивает:

– Что завтра делаешь?

– Еще не знаю.

Пригласит!

– Когда призы покупать будем? Тут женская рука нужна. Хочешь, сейчас поедем?

– Устала я.

– Подвезти тебя?

– Куда? На край света? Спасибо. Мне недалеко.

Нет, не пригласит!

– А то подвезу.

– Не стоит беспокоиться...

И пошла не оглядываясь.

Сейчас окликнет, позовет, пригласит. А за спиной тихо-тихо. Потом мотоцикл затрещал. Домой поскакал. Тем лучше, туда ему и дорога.

Мотоцикл выскочил на мостовую, обогнал Тамару. Алик затормозил:

– Приходи завтра на воскресник.

– Когда? – спросила она оробев. И ноги сразу ослабли.

– В восемь. У горкома.

Тамара прилетела в засыпушку сама не своя. Девоньки, выручайте.

Соня пожертвовала свои брюки. Брюки синие, с накладными карманами, сшиты еще в Ангарске, в ателье индивидуального пошива. Таня дала к брюкам носки эластичные. Галя – шелковый платок с итальянским рисунком и туфли. Свитер у Тамары был свой – крупной вязки, с двумя синими полосами на груди; она его здесь еще ни разу не надевала, только Гале давала в кино сходить.

Тамара встала чуть свет, вырядилась с иголочки и в 7 часов 45 минут отбыла на воскресник.

У горкома стояли три грузовика. В кузове первого грузовика Катя сидела, та самая, с которой она на комсомольском собрании смеялась, когда Алик по проходу шел.

– Давай к нам, – зовет Катя.

Тамара уже ногу на колесо поставила, тут сам Алик выбегает из горкома:

– Подожди, Дорошенко, у нас еще дело есть. А вы поезжайте, мы вас догоним.

Тамара пошла к мотоциклу, села в коляску. Алик подходит. Она сделала вид, что поверила:

– Какое у нас дело?

– Хотел тебе сказать, что ты сегодня очень красивая, – и смеется.

– Ну тогда я пошла, – и делает вид, будто хочет из коляски вылезти.

Он испугался, бормочет:

– Я пошутил. Прости. Куда ты? Они уже уехали.

Она осталась.

И снова тугой ветер захлестывал ее грудь, и она беспричинно и счастливо смеялась и махала своим итальянским платком, когда мотоцикл обгонял грузовики со стройкомбинатовцами.

Как только мотоцикл остановился в лесу, на них набросились комары. "Ой", – сказала Тамара и стала совершать немыслимые прыжки и размахивать роскошным итальянским платком. Алик на нее смотрит, глаз отвести не может.

Алик и Зоя начали расставлять людей. Тамаре и Кате досталось носилки носить. Они взялись сгоряча – и тут же присели. Комары тучами, а руки заняты – где уж думать о том, чтобы походка была к лицу.

Алик посмотрел на них, крикнул: "Я сейчас!" – и умчался на мотоцикле. Тут подходит парень, с которым Тамара позавчера танцевала в клубе два танго подряд. Он ей говорит после первого танго: "Меня зовут Лева, инженер-строитель. Одинокий". – "А я неодинокая", – отвечает Тамара. "С кем же вы встречаетесь?" – спрашивает. А она: "С Белой встречаюсь да с Галей". – "Давайте встречаться", – говорит. "Меня душит смех", – отвечает Тамара. Отшила его.

Так вот этот Лева одинокий подходит теперь к ним и заявляет:

– Имеется чешская жидкость "Тайга", – и достает из кармана флакончик. – Берегите глаза. Едкая.

Тамара и Катя намазались – стало легче. Тамара носит мусор с территории, а сама слушает – когда же затрещит мотоцикл?

Алик примчался. Бежит, а в руках флакон "Тайги".

Пришлось мазаться второй раз. Жидкость горькая – глаза ест. На губу попало – кто только такую горечь выдумал? Однако приходится терпеть во имя великой цели.

– Легче? – Алик спрашивает.

– Замечательно.

После обеда Алик говорит:

– Идите теперь в помещение. Там комаров нет.

Они вымыли пол в двух комнатах. Тамара то и дело к окну подбегала как там Алик? Кончили мыть, снова пошли на улицу убирать мусор. На улице все-таки лучше: с комарами, зато Алик у нее на глазах, и Тамара в любую минуту может принять экстренные меры.

Она старалась работать лучше всех. И смеялась всех громче. Она знала, что у нее приятный смех, грудной, тревожный. Стоит ей засмеяться раз-другой – и парень готов.

Лева одинокий услышал ее смех, подошел. Тамара с ним шуточки шутит и смеется тревожным смехом. Лева сбоку за носилки взялся:

– Разрешите, девушки, я вам помогу.

Алик увидел, вцепился в носилки с другой стороны, а глазами в Тамару стреляет. Тамара хохочет:

– Бросай, Катя.

Они носилки бросили. Алик и Лева держат, потом перехватились и вдвоем потащили мусор – потеха!

Алик обратно пустые носилки тащит. Девчата кричат: "Пора кончать!"

– Еще поработаем. – И сам к Тамаре подходит: – Понесем вместе.

– Ох, устала... – говорит Тамара, ни к кому не обращаясь, и итальянским платком обмахивается.

Алик носилки бросил:

– Отбой!

На мотоцикле они подкатили прямо к засыпушке № 5. Увидев на пороге главного комсомольского вожака, девушки пришли в неизъяснимый восторг.

– Ой, девоньки! – закричала Галя. – Тамара по вещевой лотерее мотоцикл выиграла. – Надо сказать, что все население засыпушки мечтало выиграть по лотерее проигрыватель или магнитофон: билеты они коллективно покупали.

– Нет, – ответила Тамара, и глаза ее сияли, – я выиграла самый главный приз...

Во вторник после работы они отправились покупать призы для вечера "Учись танцевать красиво". Накупили полную коляску. Поехали к Зое, сдали ей призы на хранение.

Вдруг Алик говорит:

– Теперь ко мне.

Тамара испугалась:

– Зачем?

– Отчет надо составить. Поможешь.

Никогда в жизни Тамара не была на квартире у одинокого мужчины. Ходила в общежитие к ребятам, бывала в семейных домах, встречалась с парнями на танцах, в кино, а чтобы на квартиру – никогда. Ей казалось, произойдет нечто ужасное, непоправимое.

Она переступила порог его комнаты – и ничего не случилось. Только сердечко екнуло.

– Садись, – сказал Алик.

Тамара села на краешек стула, лицом к двери, чтобы в любую минуту можно было вскочить и убежать.

Комната ей понравилась. Тахта с гобеленом. Над тахтой портрет Льва Николаевича Толстого. У окна письменный стол с прибором и перекидным календарем, у стола этажерка с книгами. На стенах тоже полки – очень много книг.

Пол чисто вымыт. И посредине – кусок цветного линолеума.

Очень красиво.

Они писали отчет, разговаривали. Тамара вдруг вскочила:

– Мне пора.

– Сиди, время детское.

– Нет, нет. Девять часов. Мне пора.

– Я сейчас чайник поставлю. Чаем тебя угощу.

– Чаем? С печеньем? – у Тамары даже ноги подкосились от страха; она села, чтобы унять дрожь в коленках. Вот оно, начинается. Точно так же было у Нинки с химкомбината, еще в Ангарске. Она к одному ходила на квартиру, чаи с печеньем распивала, а потом стала мать-одиночка. "Они в чай специальный порошок подсыпают, – рассказывала Нинка, выйдя из родильного дома. – Раз-два – и ты мать-одиночка".

– Ты чего испугалась? – спросил Алик, глядя на нее. – Я же тебя не съем.

Тамара потрогала рукой пылающий лоб и с трудом выговорила:

– Мне надо на свежий воздух. Голова болит.

На улице она пришла в себя и поклялась, что больше никогда не переступит порога этого дома. Она даже не разрешила Алику проводить ее до засыпушки.

На другой день они пошли в кино, оттуда на танцверанду.

Алика позвал дежурный, он отошел.

Тамара танцевала со всеми, кто ее приглашал, ни одного танца не сидела на скамейке.

К ней подошел Лева, одинокий инженер-строитель. Сбоку выскочил другой ухажер. Они начали препираться, кому танцевать с Тамарой. Тамаре смешно, а они уже друг друга за грудки хватают. Драться начали. Тамара испугалась, спряталась за чьи-то спины. Прибежали дружинники, привели все в порядок, будто ничего и не было – лишь валялась на полу вырванная с мясом пуговица. Ее наподдали ногой танцующие – и все.

Нет, еще не все. Вдруг громко на всю танцверанду:

– Комсомолка Дорошенко, к выходу!

Тамара узнала родной голос, выходит. Он стоит и с ним вся дружина верная.

– Хочешь, чтобы тебе на танцверанду запретили ходить? – это он, конечно, для виду спрашивает.

– Что ты еще мне запретишь?

– Запрещаю грубить мне.

– А еще что?

– Комсомолка Дорошенко, следуйте за мной.

И она пошла за ним, как побитая собачка. А дружина верная осталась следить за порядком.

Они ушли далеко-далеко в тайгу. И тогда он заговорил:

– Выпить хочется. Из-за этой драки настроение испортилось.

Она молчит. Все еще сердится.

– Поздно уже. Магазины закрыты.

Она молчит.

– Где бы достать? – Алик свое тянет.

Ей стало жалко его.

– Давай лотерею пропьем.

Они взялись за руки и побежали.

Зоя была дома.

Они взяли главный приз, раскупорили. Потом выпили вторую бутылку. Алик покопался в призах: пустые портсигары, безделушки, шоколад – ничего такого, что можно было бы выпить.

– Я говорил – надо было покупать четыре бутылки.

– Хватит с вас.

– Эх, гулять так гулять. Зоя, Тамара, берите шоколад. Завтра все возмещу.

Пошли гулять на Ленинградский проспект.

Начал накрапывать дождик. Он отдал ей пиджак. Они гуляли под дождем и вели разговор "за жизнь" – ничего не поделаешь, именно так говорят теперь молодые люди и в Москве, и в Ростове, и в Сибири.

– Главное, быть честным, – говорила Тамара. – Девушке трудно оставаться честной: со всех сторон пристают. А мы ведь слабый пол – так Пушкин сказал.

Он посмотрел на нее, хотел что-то спросить, но не спросил. Лишь сказал:

– Я тебя защищать буду.

– Если человек честен – он уже наполовину счастлив.

– А в чем вторая половина?

– Во второй половине.

– Откуда у тебя такие хорошие мысли?

Тамара встала в позу, сделала глубокомысленное лицо и с выражением прочитала:

Несчастен, кто берет, но не дает взаимно,

Я счастлив оттого, что брал, но и даю.

– Кто это сказал?

– Рудаки, известный таджикский поэт.

– Лауреат?

– Что ты! Жил в десятом веке нашей эры. У них был тогда расцвет культуры.

– Здорово!

– Это я взяла из книги "В мире мудрых мыслей".

– У тебя она есть?

– Я у подруги брала.

– А ты много знаешь. И про жизнь больше моего понимаешь.

– Я же с девяти лет без матери. – И рассказала ему про отца и мачеху, про дом в Ростове, про то, как отец водил ее к нотариусу.

Незаметно оказались у его дома. Он, конечно, позвал ее в гости.

Она отказалась.

– Ты с ума сошел. Первый час. И вообще я могу приходить к тебе только по делам.

– Почему это? Мой дом всегда для тебя открыт.

– А я не могу, – сказала Тамара и села на крыльцо.

Алик вынес одеяло, прикрыл Тамару от дождя.

Вдруг Тамара видит: к крыльцу идет женщина, идет, как в свой дом. Тамара испугалась и тут же узнала Марию Исааковну из проектного института. Оказывается, она соседка Алика, живет напротив, через кухню.

Мария Исааковна остановилась, смотрит на них сверху:

– Чего сидите под дождем? У меня бутылка шампанского есть.

Пошли в дом. Тамара выпила полстакана. Алик еще наливает.

– Алик, мне больше нельзя.

– Почему?

– Я буду пьяная, – и смеется тревожно.

Тамара все-таки выпила – смотрит, а Марии в комнате нет. Тамаре стало весело-весело. Села на тахту, поджала под себя ноги и беспричинно смеется. Алик сел рядом.

– Я хочу тебе сказать...

– Давай лучше за жизнь говорить. Расскажи что-нибудь веселое или грустное.

Они говорили и говорили. Потом Алик вышел на кухню, вернулся с раскладушкой.

– Четыре часа утра. Ты у меня останешься.

Тамара подумала и осталась. Ей было весело и ничуть не страшно. Алик постелил постель, потушил свет.

– Раздевайся. Я не смотрю.

Она юркнула под одеяло как была, не раздеваясь. Лежит в темноте, затаившись, и слушает.

Алик лег.

Она лежит и думает со страхом: "Сейчас полезет. Тогда все". А что "все" – она и сама не знала.

Так и заснула.

Теперь она его совсем не боялась. Бегала к нему, как в свою засыпушку № 5. И подумать только, за все время они ни разу не целовались даже.

Тамара решила подать заявление в заочный институт. Сначала думала на факультет журналистики: теперь мода такая – все идут в журналисты. Алик ее переубедил: "Иди в иняз. Я очень люблю иностранные языки".

Она написала заявление, побежала к Алику за учебником английского языка.

Он подошел к ней.

– Сначала давай поговорим.

– О чем?

– Так дальше продолжаться не может.

– Что – не может? – Она будто не понимала, а у самой туман в глазах сделался.

– Или – или! – сказал он требовательно.

– Что – или? – Она по-прежнему ничего не понимала.

– Или мы расстаемся, или женимся.

– Ах, вот как. Ты жаждешь со мной расстаться?

– Эх, Тамарка, – сказал он с печалью и сел на тахту, – и зачем я только тебя встретил?

Она тотчас перестала притворяться, села рядом с ним на гобелен, приказала жадно:

– Говори!

Он начал с первого дня творения:

– У меня сразу сердце упало, как только я тебя увидел в горкоме. Я не хотел встречаться. У меня строгая программа жизни составлена: университет, потом диссертация. Моя семилетка. А ты все мои планы поломала – за тобой бегаю. Не хотел тебя на воскресник звать, а позвал. Выйду из горкома – надо заниматься. А ноги сами в засыпушку вашу проклятую идут...

Тамара слушала, а в груди у нее прямо от сердца к горлу натянулась тугая звонкая струна, сердце запело на высокой стремительной ноте, а потом вылетело из груди и взвилось к звездам.

Алик уже дошел до современного положения и строил планы на будущее.

– Не могу бороться. Нам надо пожениться, чтобы от учебы не отвлекаться. Будем вместе учиться, вместе к экзаменам готовиться. Что же ты молчишь?

Тамара ничего не ответила, и они стали целоваться. Струна обвилась вокруг ее шеи, захлестнула горло, и она почувствовала, что задыхается, задыхается, задыхается, вот уже совсем задохнулась, умирает, умирает – о боже, о такой смерти можно только мечтать.

Вдруг она увидела над собой чужое воспаленное лицо, и ей стало страшно. Оттолкнула, хлопнула дверью.

Алик догнал ее за углом и молча шагал позади. Она замедлила шаг. Он взял ее за руку.

– Ты мне ничего не ответила, – сказал он.

– Я согласна, – сказала она. – Ты мне очень нравишься. Очень, очень. С первого взгляда понравился. Но мы должны подождать. Сегодня двадцать пять дней, как мы познакомились. Это же мало. Надо проверить свои чувства и потом решить...

Она стала приходить к нему каждый вечер, и они целовались до утра. Им становилось все труднее и труднее. Алика явно не устраивали такие отношения.

– Зачем ты меня оскорбляешь? – спросила она как-то, чуть не плача от жалости к самой себе.

– Я тебя не оскорбляю. А ты меня не любишь.

– Я требую, чтобы ты меня уважал, – сказала она. – Отвернись, – и стала поправлять мятую кофту.

– Ты холодная, – бросил он. – Никогда не думал, что ты будешь такой холодной.

Тамара наконец привела кофту в порядок.

– А теперь проводи меня, – потребовала она.

Он подошел, положил руки на ее плечи:

– Останься.

– Как ты не понимаешь? Я не хочу тебя терять. Поэтому я должна идти.

Нет, он не понимал, хотя это было так просто. Мужчины никогда ничего не понимают, как только речь заходит об их ущемленном самолюбии.

– Ты не сердишься? Не сердись. Все будет хорошо.

– Вот еще, – буркнул он.

Они уже вышли на улицу и шли под дождем.

– Ты холодная. В этом все дело.

Тамара засмеялась.

– Ты думаешь одно, а говоришь совсем другое.

– Ты в этом уверена?

– Сказать тебе, о чем ты сейчас думаешь?

– Попробуй скажи.

– Ты думаешь: "А все-таки молодец Тамарка!"

– Как ты догадалась? – усмехнулся он.

– Вот мы и проверили наши чувства, – сказала она.

– Придешь завтра? – спросил.

– Пожалуй, нет.

– Ну тогда пока...

И они разошлись в разные стороны. Она пошла в засыпушку № 5 – надо войти на цыпочках, чтобы не разбудить подруг, осторожно разложить в темноте кровать, неслышно лечь, а если плакать, то тоже неслышно, чтобы не проснулись подруги.

– Как вы думаете? – допытывалась Тамара. – Правильно я поступила или нет?

Она замедлила шаг и вздохнула:

– Может быть, я была неправа? Может быть, я обидела его, не сумела объяснить? – она задумалась.

Молчал и я, потому что советовать что-либо в таких делах бесполезно.

Мы шли по Ленинградскому проспекту. За этот вечер мы, наверное, раз десять прошли по нему из конца в конец. Дождь перестал, но холодный ветер сделался еще холоднее и то толкал нас в спину, то задувал в лицо. Проспект был почти безлюден, уже давно схлынула волна, выкатившаяся из кинотеатра с последнего сеанса. Фасад с колоннами погрузился в темноту. Лишь окна междугородного телефона светились напротив.

Молчание нарушила Тамара:

– Неужели он не понимает? Я хочу, чтобы у нас с ним было навсегда, на всю жизнь. Конечно, у него были истории: двадцать восемь лет – возраст. А за мной ни одной истории нет. Он прямо спросил: "Ты была с кем-нибудь?" "Что ты, Алик!" Он поверил мне. И я ему верила. Верила ему больше, чем себе. А он не понимает... – Она задумалась...

Потом сказала очень горько:

– А вдруг ему другая понравилась? Я на танцах видела – танцевал с другой.

– А вы?

– Я тоже с другим танцевала.

– Вот видите, – сказал я, потому что не мог сказать ничего другого.

– Я решила – уеду отсюда прочь. Поеду вожатой в лагерь, где мы на воскреснике были. Уже заявление подала. Послезавтра на бюро будут разбирать. А в субботу у нас вечеринка. Зоя со стройкомбината пельмени устраивает. Я уже пай внесла. И он внес.

– Тамара, вы замечательная девушка. Вы даже не представляете, какая вы замечательная девушка.

– Я – несчастная девушка. Вот кто я.

Что я мог на это ответить?

– Уже поздно. И холодно, – сказала она.

Мы свернули с проспекта и пошли в темноте по палаточному городку. Тамара уверенно шла впереди, я двигался за темным пятном ее кофты. Тамара остановилась, я едва не наскочил на нее. Мы стояли у засыпушки.

– Вот я и дома, – сказала Тамара шепотом.

– Мы еще встретимся, – я пожал в темноте ее руку и пошел меж палаток.

Пожар

Спустя неделю, побывав по служебной надобности на соседней стройке, я вернулся в город.

Опять шагаю к засыпушке.

Иду по знакомой тропинке, а представляется мне, как тут шествует Тамара – среди прошлогоднего мусора, мимо куч железного лома, старой рухляди – в светлом капроновом платье, в туфлях спешит она в клуб "Строитель" на вечер "Учись танцевать красиво"; рано утром, чуть свет, в узких облегающих брюках индивидуального пошива, с итальянским платком на голове, торопится на воскресник в лагерь. Она идет среди мусора влюбленная и гордая, счастливая и беспокойная.

Я шел, глядя под ноги, потому что пробираться по неровностям почвы "нахаловки" было не просто даже днем. И вот я подошел к засыпушке. И поднял голову.

Засыпушки не было. На том месте, где она стояла, виднелись жалкие остатки, черное пепелище. Я стоял, не веря глазам своим. Дощатая дверь прогорела насквозь, и я легко шагнул сквозь нее в засыпушку. Там было пусто и сумрачно. Обои на стенах сгорели, под ними проступали обуглившиеся доски. Окно пожелтело и треснуло. Потолок провалился, только черные стропила торчали над головой. Опрокинутый "сервант" с выеденным черным боком, раскладушка с обугленным матрацем, закопченные книги, кастрюли, обгорелая туфля, рукав от платья, спекшийся кусок мыла – огонь сделал свое черное дело по всем правилам. Пахло гарью. Едкий запах щипал глаза. Я выбрался наружу и зашагал по следам бедствия. Сгоревшие ботинки из-под коньков, рваная сорочка, черная, с запекшимся ртом кукла, разбитая сковорода горестная дорога привела меня к соседней засыпушке. Я постучал. Мне долго не открывали. Наконец дверь приоткрылась и показалась Тамара – прямо на нижнюю рубашку накинута телогрейка. Она увидела меня и тотчас захлопнула дверь.

Я стоял долго. Тамара вышла и почему-то виновато улыбнулась.

– Все живы?

– Живы. Только засыпушки нашей нет. – Она снова улыбнулась виновато, и только сейчас я понял, почему она так улыбалась: на ней была чужая кофта, чужая юбка, на ногах несуразного вида ботинки. – Собрала с бору по сосенке. Пойдемте. Даже смотреть на это не хочется.

Пожар начался в три часа ночи: загорелись провода, ведущие к засыпушке. Разбудила девушек маленькая Маринка. "Мама, мама, потуши огонь, – кричала она и плакала, – мне жарко!" Выскочили в чем были. Потом Галя бросилась в огонь и вытащила в охапке весь девичий гардероб: платья, юбки, кофты. Завернули все это в тюфяк, бросили на доски. Собрался народ, приехала пожарная машина. Через полчаса все было кончено. Радуясь, что удалось спасти вещи, они подошли к доскам, развернули тюфяк и увидели, что внутри тлеет огонь. Все прогорело насквозь, только то и осталось, что было надето на девушках.

Тамара кончила рассказ. Следовало задавать вопросы, но я не мог произнести ни слова. Тамара словно угадала мои мысли.

– Вы не думайте, – сказала она, – нам помогли. Мы ведь на весь город прославились. Все к нам приходили. Дали денег из кассы взаимопомощи. Маринку в детский сад устроили. А мы послезавтра перебираемся в общежитие: как только новый дом сдадут. В лагерь я не поеду. Бюро горкома не утвердило мое заявление. Алик был против. И как раз в тот день, когда был пожар, Зоя устраивала пельмени.