Текст книги "На повестке дня"
Автор книги: Анатолий Злобин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Суздальцев ведает в комитете двумя вопросами, казалось бы, несовместимыми один с другим – так называемой борьбой с хищениями социалистической собственности и медициной. Впрочем, если разобраться, особого противоречия здесь нет: профилактика нравственная не так уж далека от медицинской.
Сообщения Суздальцева, как правило, отличаются деловитой конкретностью. У него хорошо поставленный голос, читает он с выражением и слушать его приятно.
Но – за язык – прошу прощения: я всего-навсего лишь добросовестный протоколист.
– Комитетом народного контроля установлено, что на предприятиях комбината общественного питания Центрального парка культуры и отдыха (директор комбината товарищ Зубарев, заместитель по производству товарищ Тимохин) имеют место многочисленные факты грубейшего нарушения правил советской торговли.
Сигналы о злоупотреблениях работников указанного комбината при обслуживании посетителей во время проведения рейдовой проверки 16 июня сего года полностью подтвердились.
В целях личной наживы работники комбината обманывают посетителей путем недовложения продуктов в блюда, обмера, обвеса или обсчета.
В двенадцати предприятиях комбината из четырнадцати проверенных (восемьдесят шесть процентов) вскрыты факты массового обмана посетителей.
Так, в ресторане "Волга" (директор товарищ Соколов) в момент проверки буфетчица Денисова на четыреста грамм коньяка допустила недолив пятнадцать грамм. Официантка Жуковская допустила обсчет посетителей на пятьдесят пять копеек...
Скоро дойдет очередь и до ресторана "Пражский". Смотрю на ряды сидящих, пытаясь угадать, кто тут Рябинин.
Вон сидит мордастый мужчина с портфелем на коленях. Портфель необходим для благопристойности, он как маска на лице, а настоящее лицо мордастого тотчас изобличает в нем взяточника и выпивоху: нос в виде картошки, глаза глубоко спрятались в двух заплывших жиром щелках, губы выворочены – ну прямо жулик с плаката ожил. Такое лицо ничем не прикроешь.
Вряд ли это Рябинин. За такую рожу даже Цапля просить не стал бы.
Другой тип – без портфеля и поблагопристойнее: лицо скуластое, с медным отливом. На верхней губе щегольские усики, глаза предусмотрительно прикрыты очками... Впрочем, может, я зря наговариваю на людей? Не все же жулики кругом. И не все жулики имеют отвратную внешность. Среди них попадаются и вполне благообразные.
На окна набегает мрачная тень, в зале становится сумеречно, но духота не проходит. Синий стрельчатый всполох вспыхивает за окном, ударяясь в острую грань здания на той стороне площади. Пушкообразно бабахает гром. Но дождя все еще нет.
– ...у повара Баранова в двух порциях паюсной икры недовес составил восемь грамм и бока белужьего десять грамм. Официантка Салова вместо двухсот грамм конфет подала на стол сто сорок пять грамм и обсчитала проверяющих на восемь копеек...
– ...у буфетчицы Лобовой было обнаружено двенадцать бутылок немаркированного коньяка, приготовленного для продажи в корыстных целях. При проверке двух порций второго, блюда недовес люля-кебаб составил тринадцать грамм.
Суздальцев с выражением перечисляет факты – сразу и не сообразишь, что к чему? Коньяк без маркировки – это понятно. В магазине на него одна цена, в буфете другая. Разница идет в карман буфетчицы чистой монетой. А вот "недолив" или "недовес" – как тут быть? Неужто самому доедать и допивать все, что было недовешано или недолито? С утра до ночи придется жевать... Или продавать через посредников? Не хлопотно ли?
– ...В ресторане "Вечер" (заместитель директора товарищ Полищук) официантка Маркова, получив заказ на четыреста грамм коньяка, по кассе пробила чек только за двести грамм; не был пробит чек и на одно второе блюдо из двух заказанных...
Вот, оказывается, какая нехитрая механика действует. Чек пробит на двести грамм, а с посетителя получено звонкой монетой за четыреста грамм. Разница в кармане. Как говорится, не отходя от кассы. Весьма простой и, надо признаться, удобный метод воровства.
Но народный контроль на страже! Через несколько часов в городской "Вечерке" появится заметка о нашем заседании и весь город узнает о том, что жулики схвачены за руку. Нижегородов придвинул к себе листок бумаги и задумчиво сосет карандаш. Затем он наклоняет голову, быстро пишет на листке: "Сколько весит люля-кебаб?" 80 строк".
"Парк культуры и отдыха. Конечно же, длительную прогулку по его зеленым просторам человек старается завершить в одном из парковых кафе или ресторанов. И тут уж (судите сами!) увидит такой изголодавшийся пешеход перед собой на столике бутерброды с икрой, маслянистые плитки белужьего бока, люля-кебаб с приправой, а в кружке пенистое пиво... Придет ли ему в голову проверять, скажем, вес люля-кебаба. Вряд ли..."
– Той же рейдовой проверкой от шестнадцатого июня сего года было установлено...
16-го июня? Что я делал в этот день? Я непременно должен вспомнить что-то очень важное, имеющее самое непосредственное отношение к шестнадцатому июня и к проверке. Мучительно напрягаю память и никак не могу сосредоточиться. Это же по питанию...
20
Комитет народного контроля С-ского района
№ 18/7
4 июня 197... г.
ДОПУСК
Настоящее удостоверение выдано тов. Юрьеву И.С. и Шилову В.К. в том, что они допускаются к контрольной проверке ресторана "Пражский" и могут быть допущены к проверке кассы, весов, кухонного и прочего оборудования.
Действительно 16 июня 197... года
Председатель комитета народного
контроля С-ского района – подпись
21
Допуск? Нет, не то. Кажется, накануне проверки я заходил в комитет, чтобы взять справку в пионерский лагерь для дочери.
Что же такое я позабыл? Может, это было, когда мы ходили с Цаплей в ресторан "Пражский"? Нет, мы ходили в мае, я хорошо помню, яблони цвели.
Жара затаилась по углам, выжидает, чтобы обрушиться на нас с новой силой. И молнии, сверкающие за окном, ее не облегчают.
– ...недолив, недосып, недомер, недовес, недопит...
22
В штабе "Комсомольского прожектора" запарка. Послезавтра рейдовая проверка ресторанов и кафе, дел по горло.
Начальник штаба висит на телефоне.
В комнату, постучавшись в дверь, входят двое. Один – высокий, с фигурой спортсмена и крупным точеным лицом. Второй – пониже и пожиже, востроносый и быстроглазый.
Начальник штаба продолжает кричать в трубку:
– Ты дай мне десять человек, да поноровистее. Я их сам проинструктирую, ты только дай... Порядок, будем считать, что забито.
Начальник штаба кладет трубку и обращается к вошедшим:
– С механического? Юрьев и Шилов? Опоздали на десять минут. Вот что, ребята. Важное комсомольское поручение. Наиважнейшее!
– Какое? – настороженно спрашивает Юрьев, парень с фигурой спортсмена.
Начальник штаба азартно хохочет, заранее предвкушая эффект от своих слов.
– Тихо, ребята, пойдете коньяк и пиво пить...
– Смешишь?
– Серьезно вам говорю. Только ни гу-гу. Послезавтра общая проверка всей торговой сети в парке. Вы вдвоем пойдете в ресторан "Пражский" – от шести до восьми вечера. Получите допуск на это дело. Юрьев ИэС, Шилов ВэКа – правильно? Возьмите с собой паспорта...
– И сколько же нам пить разрешается? – с улыбкой спрашивает Юрьев, он уже поверил, что его не разыгрывают, и радуется предстоящему приключению.
– Закажете на двоих триста грамм коньяка и по две кружки пива.
– Не маловато?
– А платить кто за это будет? – спрашивает второй парень. – Мы или "прожектор"?
– Если сами выпьете, сами и расплатитесь. Но в том-то и хитрость, что вы пить не должны. – Начальник штаба снова рассмеялся. – Как только вам поставили на стол коньяк и пиво – вы сразу допуск на стол – контрольная закупка. Вызываете директора и в его присутствии производите контрольный замер по градуированному стакану. Если недолив налицо, вы тут же, вместе с директором составляете акт по всей форме: "Мы, нижеподписавшиеся, составили настоящий акт..." Ну, вы люди грамотные, чего вас учить?
– Выходит, и выпить не придется? – разочарованно спрашивает Юрьев.
– Составили акт – чтоб и директор его подписал, и буфетчица – тогда пейте, если желаете. Только чтоб в ажуре...
– Это нам подходит, правда, Валерка?
– Еще одно – ведите себя естественно. Обычные посетители... А то войдете как два детектива...
– Что мы – в ресторанах не бывали?
– Инструктаж понятен? Или еще надо?
– Будет сделано.
– И последнее. О факте проверки – молчок. Даже дома не говорите. Проверка массовая, но чужие об этом знать не должны.
23
– ...В ресторане "Загородный" (директор товарищ Поляков) после изъятия проверяющими незаконной и неверной меры, которой измерялись порции винно-коньячных изделий, проверкой установлены факты использования незаконных приборов. Посмотрите, товарищи, этот сосуд. – Суздальцев поднимает над трибуной обыкновенную рюмку с тонкой ножкой. – В нем ровно сорок грамм. А идет он как за пятьдесят. Причем это на самообслуживании...
Суздальцев стоит с поднятой рюмкой в руке.
Великое дело – рюмка. Мы смотрим на сей незамысловатый инструмент с таким видом, будто в жизни его не видали.
– Смотрите, как ловко придумано, товарищи, – восклицает Воронцов, перебивая Суздальцева. – На самообслуживании! Значит, посетитель сам себе наливает и сам же себя обманывает. Он доволен, что ему доверили самому наливать в рюмку из бутылки – тут уж не недольют, мол, он наливает себе сам, наливает с краями и радуется – а десяти грамм, как не бывало. Хитро сделано!
– Совершенно точно, Николай Семенович, – подтверждает Суздальцев. – Мы эту меру у них второй раз изымаем.
– Так не только в "Загородном", – подхватывает Попов. – Я третьего дня в городском кафе сам себе портвейн наливал. Только проверить не догадался.
– Вот и попались. – Воронцов смеется. – Ничего. Жулики у нас изворотливые, но мы должны быть изворотливее их. Продолжайте, товарищ Суздальцев.
– Систематически обманывают посетителей и в ресторане "Пражский"...
Вот он, распрекрасный "Пражский", вот он, мой Рябинин ПэКа! И начало-то какое – "систематически обманывают". На бюрократите тоже можно объясняться с оттенками, там тоже есть своя субординация: "Имеют место отдельные факты", – очень мягкое определение, за такое можно только "указать". Затем идет: "Имеются случаи обмана", – такое обвинение немного посерьезнее, надо принимать меры. Следующий нюанс: "Налицо неоднократные факты обмана", – за такое тоже по головке не погладят. И, наконец: "Систематически обманывают посетителей", – тут уже придется пустить в работу дубинку.
– ...(директор товарищ Рябинин). При взятии контрольных закупок у буфетчицы Катиной из пяти порций пива недолив в четырех порциях составил восемьдесят пять грамм, у марочницы Серебряковой недовес в четырех порциях второго блюда составил двадцать пять грамм. 19 июня буфетчицей Катиной снова допущен недолив ста сорока грамм на четыре порции пива. Кроме того, весы, на которых она работает, имели отклонение на пять грамм в пользу буфетчицы...
Снова смотрю на лица сидящих, пытаясь по реакции на слова Суздальцева определить – где же Рябинин? Напрасная затея. Все сидят с непроницаемыми лицами.
А прежняя мысль тревожит меня все острее – что же этакое я позабыл. Я непременно должен вспомнить. А может, я ошибаюсь, может, и вспоминать-то нечего, что-нибудь совсем неважное, вроде справки для лагеря... Надо слушать Суздальцева. Что он еще про Рябинина скажет?
Но с "Пражским" рестораном покончено. Суздальцев закругляется:
– Грубые нарушения правил советской торговли и злоупотребления служебным положением являются следствием слабого изучения, расстановки и воспитания кадров, в результате чего на работу принимаются лица, скомпрометировавшие себя на прежней работе... Со стороны хозяйственных руководителей, партийных и профсоюзных организаций нет систематического контроля за сохранностью социалистической собственности и работой материально-ответственных лиц...
– Вопросы к докладчику есть? – спрашивает председатель Воронцов, когда Суздальцев умолкает.
– Все ясно, – отвечает за всех нас Нижегородов.
– Яснее не бывает, – соглашается писатель Ник-ов.
– Скажите, товарищ Суздальцев, сколько человек участвовало в рейдовой проверке шестнадцатого июня? – спрашивает Попов, заместитель председателя.
Вопрос задан явно для публики, в том числе для меня, например.
– В массовой рейдовой проверке принимало участие триста пятьдесят человек, в основном из "Комсомольского прожектора".
Больше вопросов нет. Председатель отпускает Суздальцева.
– Слово имеет товарищ Зубарев, как главный именинник.
Директор комбината уже сидит наготове, знает, что его первым вызовут. Пока он продвигается к трибуне, я успеваю рассмотреть его. Темно-синий поношенный костюм, специально прибеднился для такого случая. Лицо тусклое, маловыразительное, с неразборчивой мимикой: то ли он волнуется, то ли улыбается – не поймешь.
Клименко устраивается поудобнее на стуле, приготавливается слушать, Сергей Ник-ов откладывает в сторону карандаш, поднимает голову.
– Сейчас начнется цирк, – шепчет мне Нижегородов. – Я с этим деятелем давно знаком.
А гром грохочет уже вплотную. Небо наконец-то прослезилось над обалдевшим от жары городом. Шурша по стеклам, пузырясь и стуча вразброд по асфальту, хлынул ливень. Хорошо бы сейчас туда, под освежающую благодатную струю. Но и в зале сделалось несколько легче.
Зубарев забрался на трибуну, достает бумажку, начинает читать:
– Коллектив нашего комбината гордится тем, что Центральный парк культуры и отдыха, на территории которого мы работаем, носит имя...
Председатель вовремя останавливает бойкого оратора.
– Това-арищ Зубарев, – говорит Воронцов врастяжку. – Зачем вы нас за советскую власть агитируете? Мы сами умеем делать это не хуже вас. Давайте не будем заниматься сотрясанием воздуха, говорите коротко, по-деловому. Объясните комитету, каким образом стали возможными эти позорные факты?
– Хорошо, Николай Семенович, я дам вам объяснение.
– Только не Николай Семенович, а товарищи члены комитета, – Воронцов сух и сдержан, его просто не узнать. Куда девались его запал и горячность. Сейчас он совсем не такой, каким был в словесном поединке с Глебовским. Да чего, собственно говоря, кипятиться? Вопрос предельно ясен и горячиться нечего: надо и свои нервные волокна поберечь.
– Ясно, Николай Семенович. – Зубарев достает вторую бумажку и начинает шпарить по ней. – Товарищи члены комитета, разрешите доложить вам, что самый больной наш вопрос в настоящее время это положение с кадрами. Мы работаем всего один сезон – четыре месяца в году. И на эти четыре месяца нам необходимо набрать шестьсот торговых работников. Очень трудное положение у нас с кадрами, товарищи члены комитета: летом хороших людей подобрать трудно...
– Това-арищ Зубарев, – снова поет председатель; чем дальше, тем холоднее и спокойнее становится Воронцов. Покинутые карандаши неподвижно лежат на столе. – Неужели вам еще надо объяснять, что воровать нехорошо?
Зубарев никак не может угодить в точку. Впрочем, он не теряется, тотчас достает третью бумажку и заглядывает в нее.
– Совершенно точно, товарищи члены комитета. Во-первых, мне хочется поблагодарить комитет народного контроля. Я рад доложить вам, что массовая проверка, проведенная шестнадцатого июня сего года, оказала неоценимую пользу в нашей практической работе. В результате проверки положение коренным образом переменилось...
Вот они, золотые слова, которые, я знаю, всегда приятно слушать начальству. Они как бы означают: вы молодцы, что поймали нас с поличным, мы премного вам за это благодарны; что поделаешь, раз вы так хорошо работаете...
– Так уж и переменилось, – ухмыляется Воронцов, он тоже попался бьшо на льстивую обманность этих слов. Но тут же внутренне одергивает себя и снова становится холодным и невозмутимым – еще неизвестно, чем кончится эта невозмутимость.
– Конкретнее, товарищ Зубарев, что вами сделано для предотвращения массового обмана посетителей?
Директор комбината достает очередную шпаргалку, заглядывает в нее и мнется. Он извлекает их из правого кармана, а прячет в левый. Бумажки у него мятые, замызганные, верно, не раз бывали в ходу и годны на всякие случаи жизни. Однако на этот раз что-то не сработало. Зубарев лихорадочно шарит по карманам.
– Можете не отвечать на этот вопрос, – сухо продолжает Воронцов. – Вам трудно, я понимаю...
– Мы провели собрание актива наших работников, на котором была зачитана лекция о высоком моральном облике советского человека. – Демагог стоит на трибуне и произносит высокие слова – не в этом ли один из парадоксов нашей эпохи?
– Опять сотрясание воздуха, – жестко бросает Воронцов. – Какие мероприятия по контролю вы провели? Только конкретно.
Зубарев лезет за словом в карман, но шпаргалки на сей раз не оказывается. Подвела шпаргалка... Зубарев шпарит наобум:
– В настоящее время мы вводим в практику взаимный контроль директоров ресторанов. – Без шпаргалки Зубарев чувствует себя неуверенно и чуть ли не заикается. На лице его возникает плаксивое выражение.
– Ясно, – бросает жестко Воронцов. – Они ходят друг к другу в гости и ставят взаимные угощения. Это и есть взаимный обмен опытом: как лучше укрыться от всевидящего ока народного контроля. А что у вас на кухне делается?
В руках Зубарева опять возникает бумажка, и он тотчас приободряется:
– Да, товарищи члены комитета, я должен полностью признать, что главный наш недостаток, с которым мы боремся в настоящее время, это недовложение в котел...
24
– Недовложение в котел...
Язык мой! Боже, что они делают с языком? Какие только непристойности не произносились с этой трибуны.
– Мы отстаем по части пешеходных дорожек.
– Наша кожа в настоящее время все еще не удовлетворяет возросшим требованиям носчика.
– Тяжелое положение остается на месте.
– В текущем году по тресту плодоовощ имеется всего один процент загнивания.
– Вы действуете в неправильном направлении.
– Выявлены факты обвешивания покупателей путем подкладывания тяжестей под чашки весов.
– Емкость новых кладбищ засеивается каждые три-четыре года.
Стены нашего зала еще и не такое слышали. И как только русский язык выдерживает это?
Бюрократит мутным потоком заливает залы заседаний и комнаты, кабинеты и канцелярии, столбцы газет и папки с розовыми тесемочками. Он становится всемогущим и всеобъемлющим, он вползает в частные разговоры, таится за семейной дверью, за обеденным столом, на лесной опушке и в кабине сверхскоростного самолета; всюду, везде он подстерегает каждого из нас и нет от него спасенья, избавленья иль надежды.
Наверное, он и в меня въелся, этот вездесущий бюрократит?
Вековые схватки могучего русского языка с бюрократизмом продолжаются.
Грохочет гром...
25
13.30
Объяснения комитету дает директор ресторана "Волга" Соколов, с которого открывался протокол.
Соколов стоит, вцепившись обеими руками в края трибуны: чувствует свое шаткое положение.
– ...в акте было записано двадцать три килограмма мяса, но ведь имела место уварка. У нас имеются нормы – при закладке сто грамм в котел выход готового мяса составляет сорок семь граммов, остальное уварка и кости. Таким образом, получается, что у нас имеется нехватка всего четырех килограммов мяса, их нашли в холодильнике...
– Выходит, четыре килограмма не воровство, – бросает замечание Попов. – Они к тому же в бумагу завернуты были, значит, их собирались вынести.
– Повар Баранов мною строго предупрежден, – отвечает Соколов, держась руками за трибуну. – В части поваров у нас произошла серьезная неувязка. Мы обратились за помощью, чтобы нам помогли двумя поварами. Нам выделили двух практикантов из ремесленного училища. Они проходят практику и учатся, но навыков у них еще не имеется...
– Чему они у вас могут научиться? – сумрачно восклицает Воронцов. Ведь они смотрят, как вы работаете, и мотают себе на ус.
Соколов вытирает тыльной стороной ладони взмокшее лицо:
– Конечно, отдельные отрицательные примеры могут иметь место. Но мы стараемся работать с молодежью добросовестно...
– Для чего предназначались четыре килограмма мяса, завернутые в бумагу? – дотошничает Воронцов.
– Они лежали в холодильнике на хранении...
Третий год я заседаю в этом зале, навидался и наслышался немало. Какие только лица не возникали за нашей трибуной. Но такого паноптикума, такого наглого мошенничества, пожалуй, не припомню. Давно у нас не ставилось такого острого нелицеприятного вопроса. Вот оно зло в своем истинном – и весьма благочинном – обличьи. Вот с чем должны мы бороться неотвратимо.
Нижегородов перебрасывает мне записку. Я читаю: "Воровство есть форма стихийного перераспределения национального дохода. Не так ли?" – и огромный в поллиста знак вопроса.
Пишу на обороте: "Выходит, и бороться с ним не надо?" – и ставлю вопросительный знак еще больше, во весь лист.
Нижегородов отвечает на другом листке: "Всех не переборешь". Знак восклицания и тоски.
Я беру оба листка и рву их на мелкие клочки: разговор сложный, его меж делом, во время заседания, не провернешь... Но не прав, мой дорогой коллега, не прав. Играет в левака.
13.38
– Слово имеет товарищ Рябинин. Дайте объяснения комитету о своих деяниях.
Вот и дождался я своего героя... Настроение у меня мрачное.
К трибуне выходит невысокий мужчина с оплывшим водянистым лицом: наверное, от пива. Волос на голове сохранилось минимальное количество, они полупрозрачной пленкой прикрывают череп. Руки короткие, с мясистыми пальцами: видно, мясоед. На лице застыло выражение обреченной покорности. С таким выражением лица только могилу самому себе копать...
– Товарищи члены комитета, – голос у Рябинина оказывается звонким и чистым, – в ресторане "Пражском" имели место два случая недолива в части пива и один случай в части коньяка...
– Только два и только один? – наивно удивляется Воронцов.
– В актах записано только три случая. Больше нарушений не фиксировали, хотя я сам лично проверяю работу буфетчицы Катиной...
– Ну, а как же с этими тремя случаями? – многозначительно спрашивает Воронцов.
– Недолив пива возник по причине неисправного насоса, который дает высокое давление, от которого образуется избыточное наличие пены...
– Зачем вы объясняете нам, как надо недоливать, мы это и без вас знаем. – Прищурив глаза, Воронцов в упор глядит на Рябинина.
– С буфетчицей Катиной проведен инструктаж, ей дано строжайшее указание...
– А дальше что? Опять насос виноват?
– Товарищи члены комитета, – Рябинин не выдерживает взгляда Воронцова и обращается в зал, – нам записали в акте систематические случаи, но мне кажется, что было бы правильнее сказать: "Имели место отдельные факты нарушений". – Рябинин тоже понимает нюансы канцелярского языка и пытается смягчить обличительную формулировку, надеясь прикрыться ею и уцелеть.
– У нас здесь не конгресс лингвистов, – сухо бросает Воронцов. Записано так, как было на самом деле, нюансы оставьте себе на память.
В дальнем конце стола вскакивает Суздальцев:
– Вы лучше расскажите комитету, как была сорвана контрольная закупка...
26
Семь часов вечера. В ресторан нетвердой походкой входят двое: уже знакомые читателю Юрьев и Шилов. Кажется, они немного навеселе.
В большом и низком зале ресторана душно, народу битком набито. У иных столиков уже стоят дополнительные стулья. Тонкая дымовая завеса обволакивает зал. Слышен стук стеклянных кружек, разноголосый гомон, сливающийся в общий, висящий куполом звуковой фон. Между столами с подносами в руках снуют официантки в белых наколках и кружевных передниках.
Нетвердо стоя на ногах, Юрьев осматривает зап.
В дальнем углу поднимается теплая компания, пять молодых парней в одинаковых свитерах и с ними широкоплечий мужчина в пиджаке.
Стол освободился, но по-прежнему густо заставлен пустыми кружками, заляпан окурками и мятыми бумажными салфетками. Юрьев и Шилов сидят за столом.
Наконец к столику подходит официантка. Нарочито фальшивя, Юрьев затягивает песню: "У самовара я и моя Маша..."
– У нас не поют, гражданин, – строго говорит официантка, ее зовут Женей.
– Ах ты, нюнечка! – Юрьев пьяно вращает белками. – Мы умираем от жажды. Сообрази нам поскорее и побольше...
"Хулиганье какое-то, – думает Женя. – Напьются да еще смотаются без расчета, за ними следить надо". – Она собирает кружки, принимает заказ на коньяк и пиво и уходит.
– Брось прикидываться, Игорек, – произносит Шилов, оглядываясь по сторонам. – Ты переигрываешь.
– Ничего, я ей мозги запудрил. Как она принесет, ты сразу говори: "Контрольная закупка, мадам". И пойдем проверять.
– Нет, лучше ты первый говори. У тебя допуск, ты и будешь говорить...
– Дрейфишь? Ладно, беру на себя.
Они долго ждут заказа и начинают нервничать: никогда до этого им не приходилось выполнять столь щекотливых поручений.
Женя подходит с полным подносом, ставит его на стол. Юрьев быстро поднимается.
– Контрольная закупка, девушка, вот наши документы, – и выкладывает на стол допуск.
Официантка оборачивается, мгновенно оценивает обстановку. У двери, ведущей на кухню, стоит директор Павел Кузьмич и внимательно оглядывает зал. У буфетной стойки принимают кружки с пивом две официантки, Зоя и Нина.
– Пожалуйста, – отвечает Женя Юрьеву и снова поднимает поднос.
Они втроем идут меж столиков по залу. Женя впереди, Юрьев и Шилов следом. Официантка поднимает поднос как можно выше, стараясь привлечь внимание директора. Это ей удается. Рябинин вопросительно смотрит на Женю. Та кивает на своих спутников, идущих сзади. Впрочем, и так все понятно проверяющие...
– Зоя, – коротко бросает директор.
Официантки, стоящие у буфетной стойки, оборачиваются и смотрят на своего директора.
– Пойди помоги Жене, видишь? – Директор показывает глазами на Женю.
А та уже прошла пол-зала. Еще три столика, и она подойдет к буфету. Но в это время, тоже с подносом в руках, от буфета отделяется Зоя и направляется навстречу Жене.
Юрьев и Шилов, ни о чем не догадываясь, по-прежнему шагают следом. Они рады, как у них все хорошо получается.
В узком проходе меж двумя столиками Зоя и Женя сходятся. Зоя как бы дает дорогу, отворачивает свой поднос и неожиданно задевает локтем поднос Жени. Все это происходит быстро и естественно, молодые контролеры ничего не успевают сообразить. Женя едва не выронила поднос, кружки со звоном сталкиваются и часть пива проливается на поднос и на пол. Кто-то из посетителей ругается: он тоже облит пивом.
– Ты что толкаешься, – ругается Женя, – разве не видишь, что я несу? Ты же мне все пиво пролила...
– Это ваше пиво, молодые люди? – игриво спрашивает Зоя. – Извините, пожалуйста, мы вам сейчас новое нальем.
– Что такое? В чем дело? – Рябинин уже успел появиться на месте происшествия и строго глядит на официанток.
– Да вот, контрольную закупку разлили, – виновато сообщает Женя директору.
Юрьев первым соображает, что их надули самым примитивным образом.
– Ах так! – он берет с подноса графин с коньяком и, благо тот не пролился, поворачивается к директору. – Пойдемте акт на коньяк составлять.
– Какой акт? Зачем? – директор пытается на взгляд оценить контролеров: нельзя ли с ними поладить. – Мы сейчас вам новое пиво нальем и коньяку прибавим, пейте себе на здоровье...
– Это мы уже слышали... Не пройдет номер. Давайте контрольный замер коньяка...
27
13.45.
Дождь за окном поутих, гром удалился. Исполнив роль карающей метафоры, гроза ушла по предназначенному маршруту.
Рябинин стоит на трибуне. Водянистое лицо его сделалось багровым, подбородок вздрагивает мелкой дрожью.
– Мы контрольной закупки не срывали, – с потугой отвечает он. – Это произошло случайно. Официантке мною сделано строгое предупреждение.
– Зато в другие дни контрольные закупки были сделаны по всем правилам, – сообщает Суздальцев. – И недолив имел место.
– Буфетчица Катина получила от меня строгое указание.
– За такую работу снимать надо, – бросает Попов, заместитель Воронцова, – а вы ограничиваетесь платоническими мерами.
– Некого поставить на ее место, – выдавливает Рябинин, голос у него уже не такой звонкий, как вначале. – Очень тяжелое положение с кадрами...
– Значит, пускай себе сидит и ворует? – эту реплику брезгливо роняет уже сам председатель. – Кого вы еще наказывали? Или нет?
– Я состою в торговой сети тринадцать лет. И за мной никаких происшествий не числилось.
– Ну это еще ни о чем не свидетельствует, – замечает сидящий против меня Сурков, директор Стройбанка.
Рябинин попал под перекрестный огонь. Члены комитета единодушны в своем негодовании. И мне ничуть не жаль Рябинина, хотя я чувствую перед ним какую-то еще не осознанную свою вину.
Нижегородов откладывает в сторону свой люля-кебаб и поворачивается к трибуне:
– Скажите, товарищ Рябинин, а о том, что должна быть проверка, вы знали?
Меня словно током ударило от этого вопроса. Я вспомнил. Вот, оказывается, что не давало мне покоя. Как же я мог забыть об этом? Да, да, это было в тот самый день, когда я заходил в комитет за справкой. Я еще спросил Верочку: "А где Андрей Андреевич Попов?" И Верочка тогда ответила, я прекрасно помню: "Он на инструктаже, у нас массовую проверку готовят". "Какую проверку?" – спросил я. "По питанию. Будут проверять Центральный парк..." – "А когда?" – я задал этот вопрос машинально, от нечего делать: все равно надо было сидеть и ждать Попова, чтобы он подписал справку. Вот так, от нечего делать и задал ей роковой вопрос: ну разве не все равно мне было, когда состоится проверка? А Верочка ничуть не удивилась, она ведь разговаривала не с кем-нибудь, а с членом комитета. И она спокойно ответила мне: "На следующей неделе, в среду".
Все точно так и было – по питанию...
А через день или два на дачу приехал Цапля, и я невзначай рассказал ему о предстоящей проверке. И даже день указал точно: "В Центральном парке, в среду". О, я прекрасно помню этот разговор, слово в слово. "А ты знаешь, что за это бывает? – спросил Цапля с усмешкою. – За разглашение служебной тайны?" – "Какая же это тайна? – рассмеялся я. – И кому я об этом говорю? Школьному другу... Ты же там не служишь?" – "А вдруг я с ними связан? Значит, говоришь, по питанию..."
Мне бы тогда сообразить. Мы же были с Цаплей в "Пражском", он еще тогда говорил, что у него директор хороший знакомый. А я все мимо ушей пропустил, все его намеки. И смеялся еще...
Зато сейчас мне было не до смеха. Я сидел за столом заседания, Рябинин стоял на трибуне, листок с заголовком "Сколько весит люля-кебаб?" валялся на столе – все было по-прежнему. Только я сидел как оглушенный, меня словно обухом по голове ударили. А мысль работала предельно четко. Сразу стали понятными утренние намеки Цапли: "Когда ты осознаешь свою причастность к этому делу..." Вот наглец, как он смел шантажировать меня...
