Текст книги "Редкая монета"

Автор книги: Анатолий Отян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)

– Чего ж ты так расстроился?

– Думаешь приятно, когда тебя тащат с неизвестной целью, да ещё неизвестно куда?

– Конечно, неприятно. Пошли и мы подышим свежим морским воздухом.

Поднимались по винтовым лестницам и шли узенькими коридорчиками.

Вышли в большой вестибюль с колонами – всё сияло бронзой. Посмотрели расписание круиза, распорядок дня. Всё блестело и было приятно ощущать себя в комфортных условиях. Погрузка на корабль продолжалась, и они перешли на противоположную от трапа сторону и стали у перил. Смотрели на море и думали о том, что родная земля осталась позади, дальше только маленькая Япония и громадный Тихий океан.

Над морем летали громадные чайки, и Миша пропел:

– Носятся чайки над морем, крики их полны тоской. Помнишь эту песню? Где-то здесь потопили и "Варяг" и "Кореец".

– Потопили их в Корее. А я вспомнил другую песню: "Мы в трюмы по трапам зашли, обнявшись, как родные братья, и только порой с языка слетали густые проклятья".

– Будь проклята ты, Колыма? – как бы переспросил Михаил.

– Да, – задумчиво проговорил Леонид.

– Это у тебя по ассоциации с таможенным досмотром. Не думай ты о нём. Пой что-нибудь весёленькое. Ты же знаешь, что в молодости я бегал на длинные дистанции. И когда уже не мог бежать, настолько было тяжело, пот заливал глаза, то я начинал петь "Чижик-пыжик". И легчало, и приходило второе дыхание. Я и со своей Верой на стадионе познакомился. Бежал в одну сторону, а прибежал к Вере.

– Посмотри, Миша, вон идёт какой-то большой корабль. Это военный, наверное?

– Конечно. Я когда-то в Одессе сфотал не то крейсер, не то эсминец, который зачем-то зашёл в порт, так меня милиционер заставил засветить плёнку. А на ней классные кадры были. Такая дурынка. Вроде шпион в открытую будет фотографировать.

– Ребята, меня Чебурашка послал всем сказать, чтобы шли по каютам, – сказал им Сергей – второй, как они договорились его называть.

Плёсов пришёл минут через двадцать, спросил как устроились, какое настроение. Ему отвечали, что всё хорошо. Затем он спросил у

Титоренко, чего таможенники его увели на проверку. Леонид объяснил то же, что и рассказывал Пекерману. Плёсов назидательным тоном сказал, что надо быть внимательнее, дескать ещё одна туристка из их группы не вписала в декларацию серьги и если бы не он, то у неё бы их отобрали. Ну и завтра, сразу после завтрака они пойдут в город на экскурсию. Канадзава город небольшой. В других, больших городах их будут возить автобусы. На выходе из порта они должны войти в автобус, возле которого будет табличка с цифрой три. Всего их обслуживают семь автобусов, столько же и групп со всего Советского

Союза.

Когда Плёсов вышел, Сергей Малахов пробурчал:

– Всё хорошо, всё хорошо! Только иллюминатор не открывается – задохнёмся ночью. И дверь не откроешь, из туалета воняет, вроде его никогда не мыли.

– Ну и сказал бы ему.

– А что это даст? Он что, со мной каютой поменяется? У него первый класс на верхней палубе.

– А чего ж ты не взял себе первый класс?

– Ну да, я и на этот еле денег наскрёб. А вы думаете, он платил за свой комфорт?

– А кто же за него платил? – спросил Серёжа второй.

– Ты платил и я, и они. Мы все оплатили ему путешествие. Как же?

Они в своих обкомах мало получают. И живут за наш счёт, и отдыхают.

Кстати, во всех лагерях из заработка заключённых высчитывают деньги на оплату охране.

– Серёжа, а ты уверен, что тебя сейчас не подслушивают? – спросил

Михаил.

– А чё? Я ни чё. Это я про американские обкомы, да про японские лагеря, – засмеялся своей выдумке Сергей. Давайте лучше поужинаем, да по сто грамм оприходуем. Жрать то нам завтра дадут.

Сергей вынул из чемодана колбасу, бутылку "Столичной", хлеб.

– Зачем ты водку достал, может продашь в Японии, – сказал Серёжа второй.

– Ничего я продавать не буду. У нас в порту один хороший лётчик продал в Финляндии бутылку водки, так его заложили.

– Кто заложил?

– Кто, кто!? В группе обязательно есть люди-стукачи КГБ, вот и сняли потом парня с лётной работы. Разбирали на собрании, что мол, опозорил он честь советского пилота. Садитесь, я угощаю.

Разлили поровну и выпили. У Леонида сначала немного обожгло внутри, а потом тепло разлилось по всему телу и стало легче на душе, и недавний инцидент ушёл в сторону. Закусили и начались анекдоты.

– Расскажу я вам анекдот про японцев, – начал Сергей, – Сидит компания вроде нашей и травят анекдоты. И всё про евреев. Слушайте,

– говорит один из них, – надоело про евреев. Расскажу я про японцев.

Идут однажды два японца и один спрашивает другого: "Хаим, как тебе нравится наш Токио?"

Все засмеялись. Смеялся и Леонид, хотя раньше уже слышал этот анекдот, но он был о китайцах. Леонид подумал о том, что подобралась хорошая компания, и если бы не та проклятая монета, то всё было бы хорошо. И тут же подумал, что надо гнать её из головы. Не было монеты и забыто!

Под вечер теплоход "Дзержинский" отошёл от причала так тихо, что развеселившаяся компания даже этого не услышала.

– Хлопцы, а ведь мы уже в море! – объявил Михаил, глядя в иллюминатор, – Пошли наверх.

На верхней палубе стояло много народу. Теплоход отошёл от берега метров на четыреста. Люди стояли молча, каждый по-своему переживая удаление от родного берега. Вдруг из динамиков полилась музыка.

Звучал "Полонез" Агинского. Щемящее чувство прощания с родиной перехватило дыхание. Женщина, лет пятидесяти, вытирая платком глаза говорила:

– Я уже третий раз езжу за границу и каждый раз плачу, как будто уезжаю навсегда. А как было тем, кто действительно навсегда?

Высокий мужчина как бы отвечая ей, продекламировал строчки из

Лермонтова:

– Прощай, немытая Россия,

Страна рабов, страна господ,

И вы, мундиры голубые

И ты, послушный им народ.

Многие на него посмотрели с осуждением, а молодая девушка и парень громко рассмеялись.

– У нас нет ни рабов, ни господ, – попытался разрядить пикантную ситуацию, стоявший неподалеку Плёсов.

Мужчина задумчиво покачал головой и, глядя в море, тяжело вздохнул.

– Так я же не про нас, а про Россию.

Вскоре берег пропал из виду, и теплоход разрезая воду, взял курс на Японию. Стемнело. Теплоход совершенно не качало, и только пенный след от винтов за кормой и урчание моторов говорили что корабль движется.

По радио объявили, что первая группа может менять деньги. Все возбудились, толпа у борта быстро уменьшилась.

– Куда спешить, успеем, – придержал Малахов Сергея второго.

Леонид смотрел в чёрное пространство ночи. Ему сейчас ничего не хотелось. Ни обмена денег, ни экскурсий по Японии, никаких приобретений. Жить не хотелось. "Зачем я с этим всем связался? Сидел бы сейчас дома, смотрел телевизор, – посмотрел на часы, – Фу ты, там ещё день, и я бы был на работе". Эта мысль о расхождении во времени изменили настроение, и он пошёл в каюту.

Денег поменяли всего восемьдесят пять рублей, за которые дали сорок две тысячи пятьсот иен. Все туристы на корабле пытались осознать курс непривычных денег. Наконец, пришли к наиболее понятному варианту, что один рубль стоит пятьсот иен.

Леонид положил деньги в карман, лёг и хотел уснуть Вначале мешали разговоры попутчиков и свет, а позже хлопающие двери туалета, находящегося рядом с каютой, вода сливающаяся в унитаз, шаги за стеной и наверху. Мешало уснуть всё. "Я сам себе мешаю", – решил

Леонид и, немного ещё помучившись, уснул.

Проснулся он от сильной головной боли. Очень болела левая затылочная часть головы. Он крутился и, наверное, стонал. Проснулся

Михаил:

– Лёнь, что с тобой?

– Голова разрывается.

– Это от перемены часовых поясов, – объяснил Пекерман, – мне Вера положила лекарства, сейчас я тебе что-то дам от головы.

Он достал из чемодана пакетики с разными таблетками и читал на них надписи, сделанные рукой жены:

– Так, это от кашля, это слабительное, это снотворное, вот, от головной боли – анальгин.

Михаил налил в стакан воды и дал таблетку. Леонид принял таблетку, запил водой. Боль проходила очень медленно.

Утром Леонид встал с тяжёлой головой, подташнивало. В ресторане к еде не прикоснулся, только выпил чашечку кофе. Вышли на экскурсию в город.

Старинный город-порт Канадзава основали благодаря уютной мелководной бухте. Она, как клякса в виде запятой, обозначилась на карте города. В старину её небольшая глубина удовлетворяла плоскодонным судам, но с появлением крупнотоннажных кораблей утратила своё значение, и только после того, как бухту углубили, в

1970 году открыли новый современный порт. Всё это рассказывала женщина-экскурсовод, но до Леонида оно с трудом доходило. В городе с древних времён осталась "Самурайская деревня" с узкими улочками и маленькими домиками, княжеский замок, по европейским меркам небольшой двухэтажный особняк, и главная достопримечательность города – фарфоровая фабрика, изготавливающая посуду с известной во всем мире маркой "Кутани".

Леонид еле передвигал ноги, почему-то начала болеть спина. Он еле выдержал экскурсионную нагрузку и, придя на теплоход, лёг.

– Лёня, идём поужинаем, ты ведь ничего с утра не ел, – но тот только отрицательно помотал головой.

Вечером теплоход вышел из тихой бухты и сразу попал в небольшой шторм. Началась качка, и Титоренко стало совсем плохо. Уснуть ему удалось под утро, но когда его увидел Михаил, то испугался. Леонид не мог говорить, мычал, лицо у него перекосилось и появилось косоглазие. Они стояли в порту Кагасима, теплоход не качало, и

Михаил пошёл искать врача. Корабельный врач не очень торопился.

Когда увидел состояние Леонида, спокойно констатировал:

– Нужно бы сделать кардиограмму и передать в пароходство, но мне для этого нужна магнитофонная кассета, а у меня её нет.

Михаил взял с собой пару кассет, чтобы проверить покупаемый магнитофон, и он тут же отдал одну врачу.

– Там запись есть, нужно стереть.

– Сотрём, – лениво ответил врач, видимо недоволен тем, что появилась дополнительная работа.

– Доктор, – попросил Михаил, – вы можете это сделать сейчас, пока мы не ушли на экскурсию?

– А вы мне и не нужны, я сделаю кардиограмму с медсестрой. Да и торопиться некуда. Пока мы в порту, нам запрещают японцы связываться по радио с кем бы-то ни было.

– Почему? А когда же вы её передадите?

– Ночью, а получат они утром, когда придут на работу.

Леонид слышал и понимал всё что говорили, но совершенно отстранёно, как бы всё его не касалось.

Врач сделал какую-то инъекцию, и Леонид уснул. Михаил же с группой ушёл на экскурсию, и вернулся на теплоход на обед. Зашёл в каюту и увидел, что Леонид пытается сесть.

– Сиди, Лёня, и скажи если можешь, что ты хочешь.

Леонид мычал, пальцем показывал на свой пиджак и пальцами делал движение, почти во всём мире обозначающее деньги. Михаил достал из кармана деньги и спросил, что он хочет. Леонид продолжал мычать и показывал на Михаила.

– Ты, наверное, хочешь, чтобы я отоварил твои деньги?

Леонид радостно закивал головой и.выдавил, что-то похожее на "да".

– Э, дружок, значит не так плохи твои дела. Я тебе куплю то, что и себе. Годится?

– Мга, мга! – подтвердил Леонид.

Зашёл врач, пощупал пульс, фонендоскопом прослушал сердце.

– Леонид Борисович, вам необходимо нормально питаться. Еду Вам я распорядился приносить в каюту. И я Вам сделал назначение. Будете принимать лекарства, а их приносить будет сестричка. Я думаю, что у

Вас пройдёт всё хорошо. Вы меня поняли?

– Мга, – произнёс Леонид и вымученно улыбнулся.

– Вы сделали кардиограмму? – спросил Михаил.

– Да, конечно!

– И как она?

– Я не специалист, но мне кажется, что ничего страшного.

– Вставать ему пока нельзя. В туалет, может только, с посторонней помощью. Мы с сестрой не оставим его без внимания.

Врач оказался внимательным вопреки первому впечатлению, который он произвёл на Михаила.. Через день пришёл ответ из медицинского управления пароходства запрещающий больному выходить на берег и даны некоторые рекомендации по уходу за ним и лечению.

Через несколько дней Леонид стал подниматься и ходить в ресторан принимать пищу. Говорил он короткими фразами, почти невнятно, но

Михаил его понимал. В Токио Михаил приобрёл обоим по магнитофону за тридцать три тысячи иен каждый и искусственные красивые ковры по семь с половиной тысяч, а на оставшиеся деньги мелких сувениров.

Круиз закончился через две недели, и обратный маршрут Леонид проделал в полусознательном состоянии. И чемодан, и магнитофон с ковром ему пришлось нести самому, что в его состоянии было смерти подобно. Такова была советская действительность, что каждая тряпка, любая вещь доставалась людям с колоссальным трудом, иногда с риском потерять здоровье или свободу, а иногда и жизнь. Ходила даже такая поговорка: "Чем добру пропадать, пусть лучше пузо лопнет".

Добравшись домой на автопилоте, Леонид попросил своего друга, хирурга, поехать с ним к врачу. Тот, не зная Лёниного состояния, сказал, что сейчас приедет, а Леонид пусть идёт в поликлинику.

Леонид сел за руль своей "Шестёрки" и поехал в поликлинику в центре города. Когда друг увидел Леонида, он стал ему говорить, что зачем он приехал машиной, ему и пешком нельзя ходить. Леонид засмеялся:

– Я же из Японии через всю страну с поклажей прошагал, а здесь два километра проехал.

– Дурак ты, Лёнька, подохнуть мог.

– Все подохнем.

Врачи, осмотревшие и обследовавшие Титоренко, сказали, что вызывают "скорую" и отправляют его срочно в областную больницу. Врач невропатолог, пожилая рыжая женщина, поставила окончательный диагноз: _церебральный синдром_ и удивилась, почему его не сняли с теплохода и не положили в японскую больницу, и вообще тому, что он доехал живым. Лёнин друг ей объяснил, что советский "Интурист" своих людей не страхует от болезни за границей, потому что жизнь каждого из нас для них "тьху", а пароходство не взяло на себя эти расходы, ведь каждый день пребывания в их больницах стоит не меньше трёхсот долларов.

Леонид попросил своего друга поставить его машину в гараж и укатил на "Скорой помощи" в областную больницу.

Лечение продолжалось долго, но постепенно улучшалась речь, отрегулировалось кровяное давление и только чуть косил глаз, и лицо также оставалось немного перекошенным.

Титоренко любили друзья, уважали сослуживцы и в его отделение шёл целый день поток людей. Особенно людно было по вечерам, когда заканчивался рабочий день, и Леонид принимал посетителей во дворе.

Примерно через месяц в больницу, в рабочее время пришёл Млынарь.

У Титоренко ёкнуло под сердцем от неприятных воспоминаний. Василий спрашивал его, как здоровье, как съездил, но Леонид понимал, что волнует Млынаря больше всего. И хотя у того хватило такта не спрашивать, Леонид сам сказал:

– Монету у меня забрали на таможне, – и помолчав, добавил, – ты видишь, что со мной сделала проклятая монета?

Лицо у него начало дёргаться, и из глаз потекли слёзы.

– Леонид Борисович, не надо, ну и чёрт с ней, – успокаивал его

Василий, но Леонид встал со скамейки и бросил, обернувшись:

– Извини, – и ушёл в палату.

Дальнейшая судьба оставшихся двух монет неизвестна. Млынарь продал дом и переехал жить в другой город.

Позже в печати появилось сообщение:

"На 50-м, юбилейном нумизматическом аукционе Объединенного банка Швейцарии (UBS Gold and Silver

Auction 50), проходившем осенью 2001 года в Базеле, была продана очень редкая платиновая монета номиналом 12 рублей выпуска

1839 года. При стартовой цене этого лота (N 36) – 40 тыс.-50 тыс. швейцарских франков (CHF), или $22 тыс.-27,5 тыс., монета была продана за CHF 110 тыс., или почти $60,5 тыс"

Возможно, что это была одна из "наших" монет