Текст книги "База икс"

Автор книги: Анатолий Гончар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Рядовой Гаврилюк

Только когда его окликнули, Алексей посмел оторвать от спускового крючка палец и пошевелиться. Мышцы затекли, шею ломило.

– Уходим!

Тихий окрик Довыденко – как глоток свежего воздуха. Снайпер с трудом привстал на одно колено, затем, опираясь на винтовку, поднялся на ноги. И только тогда почувствовал, что насквозь пропитался выступившим по всему телу потом. Налетевший ветерок прошелся ознобом по спине и прошелестел в листьях орешника. Гаврилюк перехватил винтовку поудобнее, поднял лежавший тут же в кустах рюкзак и, прихрамывая то на одну, то на другую ногу, направился к пулеметчику. Спрашивать ничего Алексей не стал, молча подошел к Эдику, молча ткнул того кулаком в плечо, получил ответный дружеский тычок, улыбнулся и поспешил к обрыву. Веревка и спуск вниз, какие-то секунды – и вот она, твердая почва под ногами. Теперь снова придется двигаться вперед, привычно, как всегда…

Старший прапорщик Ефимов

Я долго вспоминал, как вяжется саморазвязывающийся узел и даже вроде бы вспомнил, но применить его не решился. Поступил проще. Обвязался одним концом, а второй с большей частью веревки, так и остававшейся обведенной вокруг дерева, бросил вниз. После чего, почти как барон Мюнхаузен, удерживая сам себя, начал спускаться. Оказалось, что делать это было даже проще, чем думалось. Знай себе, переступай ногами да мало-помалу трави фал. Если бы не оружие и рюкзак, то вообще красота. Увы, веревка кончилась, когда до основания обрыва оставалось метров десять. Я, едва не упустив ускользающий веревочный конец, вцепился в него обеими руками и замер на месте, спешно раздумывая, что делать дальше. Вот сглупил так сглупил! Надо было проверить, хватит ли веревочной длины. Но нет же, даже на глазок путем не оценил, решил, что если и не хватит, то каких-то три-четыре метра. А тут десять! И, как назло, под ногами ни одного уступчика, ни одной рытвинки! Конечно, обрыв неотвесный, и попадались бы на нем хоть изредка деревца и корневища, я бы спустился без проблем. А здесь голая глина, слегка влажная и потому скользкая. Я снова посмотрел вниз. Высоковато. Даже если лечь на живот и скользить, цепляясь за ускользающую поверхность всеми выступающими частями тела, то и тогда останется риск переломать копыта.

– Отойди! – скомандовал я стоявшему внизу фешнику и стал осторожно стаскивать с себя рюкзак. Сперва освободил левую руку, затем, перехватив веревку, правую. – Отойди! – снова потребовал я у фешника, вознамерившегося принять мой РР на руки. Тот кивнул и наконец-то отошел в сторону, а я положил рюкзак на глиняную поверхность и отпустил. Набирая скорость, словно сорвавшийся со склона камень, он рухнул вниз, за пару секунд преодолел участок склона и глухо ударился о землю. Звук получился смачным, весомым, однозначно указывающим на не слишком веселую перспективу моего приземления, совершенного подобным же образом. Тем временем рука, державшая веревку, начала затекать.

«А, была не была!» Я вытащил из разгрузки нож и, опустив руку вниз, на уровень пояса, с силой вонзил его во влажный слой глины. Теперь, опираясь на его рукоять, лег всей поверхностью груди на склон, отпустил веревку и, стараясь не отрываться от почвы, заскользил вниз. Доли секунды – и я повис на высоко поднятой вверх руке. До земли метров восемь. Теперь оставалось самое трудное – вырвав нож, успеть снова вонзить его глубоко в почву и остановить падение. Я почувствовал, как мне стало жарко. Сосредоточившись, я чуть раскачал клинок и, вырвав, коротким замахом вонзил его снова. На этот раз лезвие вошло не так глубоко. Едва мое скольжение остановилось, как он вывернулся из глины, и я снова пришел в движение. Мой следующий удар, скользнув по выступившему из земли камню, не достиг цели. Я спешно отвел руку и снова ударил. Но тщетно. Под тонким слоем глины оказалась обширная скальная поверхность. Еще удар – и рукоять едва не выскочила из моего кулака. Поняв, что мои усилия бесполезны, я ухватил нож двумя руками и, направив острие в поверхность склона, нажал на него изо всех сил. Со скрежетом металла о камень я продолжил скользить вниз. Но, видимо, мое движение все же замедлилось – вместо ожидаемого жесткого удара, когда, кажется, что мышцы отслоились и рухнули в ботинки, я почувствовал лишь небольшой толчок. Мои колени согнулись вперед и довольно больно ударились о стену обрыва. Плечи под тяжестью заброшенного за спину автомата и разгрузки опустились вниз. Я фыркнул, отдуваясь от запорошившей мои глаза глины и, утвердившись на мягкой почве, развернулся лицом к все еще стоявшему неподалеку фешеру.

– Изящно! – качнул головой он, и было непонятно: сказанное – подкол или комплимент. Хотелось бы думать, что второе.

– Начинаем движение! – Я даже не дал себе возможности отдышаться. Отсюда следовало уходить, и чем быстрее, тем лучше. Сдернув вниз веревку и быстро смотав, я не стал озадачивать бойцов, а бросив ее в свой рюкзак, поспешил нагнать уходившую головную тройку.

Рядовой Юдин

Илью вновь посетили нехорошие мысли.

«И что это меня так сегодня колотит-то, а? Никогда так не было, ну разве… А, неважно… – рассуждал он, тревожно зыркая по сторонам в поисках затаившегося противника, но противника не было, и мысли сами собой перескочили на другое. – И Светка вторую неделю не звонит, а у меня деньги кончились. Бляха-муха… Если приду и не позвонит – не женюсь! Точно не женюсь! Будет знать… Не женюсь… Убьют меня, как пить дать, убьют! – скакали, шарахались из стороны в сторону его мысли, словно в голове щелкал какой-то тумблер. – С чего бы иначе так колотило? Может, у товарища прапорщика сиднокарба взять? Эх, надо было заранее в ПВД у доктора выклянчить. Но он разве даст? Не-е-е, Валюха из третьей сказал, что ему две упаковки дал. Врет, наверно. А у группника точно есть. Сам не жрет и нам не дает, и зачем только таскает? Вон, говорят, в других группах, чуть что, по паре таблеток накинут – и прут, как лошади! Хотя кто это говорил? Валюха и говорил. Опять врет, поди… сучара. А умирать не хочу, страшно, аж до жути… Как это так – вообще меня нет?! Вот есть и вот нет… ничего нет… глупость какая-то. А что потом? Что потом, если меня не будет? К чему? Это идиотизм. Ведь что-то же должно быть? Бог! Должен же быть Бог, а иначе какой смысл? Ради чего? А, блин, чуть о ветку не запнулся, нужно смотреть под ноги, а то и подлететь недолго. Все, все, только по делу, к хренам, ни о чем не думать, вон впереди Батура прет, и ему все по барабану. Он впереди, ему первая пуля… мне вторая… нет, все будет нормально, один месяц. Всего один месяц, четыре с половиной недели, тридцать дней. Это сколько же БЗ? Может, дней за десять посадят на сохранение? Говорят, некоторые отряды сидели…»

Старший прапорщик Ефимов

Местность, по которой мы шли, представлялась мне совершенно нехоженой. Возможно, так оно и было – на влажной почве даже один-единственный путник непременно где-нибудь выдал бы себя следом, но на всем пути никаких разведывательных признаков проходившего здесь противника моими спецами не обнаружилось. Так что день прошел в совершеннейшем спокойствии.

Уже ближе к вечеру мы переползли очередной хребет и, без каких-либо происшествий оказавшись на его другой стороне, битый час продирались через пышно разросшиеся переплетения ежевики. Не той, здоровенной и колючей, что иногда встречалась в чеченских горах, а обычной лесной ежевики, только вымахавшей почти на метровую высоту. Ее петли цеплялись за ноги, и чтобы не упасть, приходилось высоко поднимать стопы. В конце концов мы выбрались, но при этом взмокли так, что когда на горизонте замаячило подходящее для организации дневки местечко, я махнул рукой: «Стоп!»

– Чи, – для привлечения внимания, и одно движение рук – «Организуем засаду». Большего не требовалось. Моим ребятам вполне хватало пятимесячного опыта, чтобы самим определиться с позициями.

– Кофе будешь?

Все же фешер чувствовал себя слегка виноватым. Слегка? И это после того, как это чмо наставило на меня пистолет?! При воспоминании о том моменте по моей спине легкой змейкой пробежал запоздалый холодок. Не к этому случаю, но самое поганое на войне – соприкасаться со своими при непонятных обстоятельствах. Если кругом враги, все ясно и просто: увидел, открыл огонь на поражение. Когда же возможна встреча со своими, но не знакомыми тебе подразделениями, то ты, вдруг встретив настоящего противника, сразу же оказываешься в проигрышной ситуации: он увидел и сразу открыл огонь, тебе же нужно сперва определить «свой или чужой». Десятые, сотые доли секунды – порой даже не время, а вся оставшаяся жизнь. Но это еще куда ни шло, если по тебе стрельнет враг, а если с перепугу начнет стрелять внезапно выползший навстречу представитель иного войскового коллектива? То-то и оно. Я почему-то всегда опасался именно такой вот ситуации, когда по какой-либо причине придется схлестнуться со своими. Что может быть хуже смерти от дружественного огня?

Еще в самом начале командировки майор Грелкин рассказывал один случай. Они возвращались с боевого задания. До места эвакуации оставалось всего ничего – метров двести по лесу, а там выход на дорогу, и боевое задание закончено – путь домой в пункт постоянной дислокации. Все уже немножко расслабились – впереди слышались звуки двигателей разворачивающейся техники. Думали, прибыла эвакуационная колонна. Так что стоявший на бруствере старого заброшенного окопа «ПКМ» и сидевший за ним боец-пехотинец явились для шедшего в головном дозоре сержанта Чигрина полной неожиданностью. Пехотинец, увидев заросшего щетиной, грязного, одетого в маскхалат разведчика и приняв его за противника, кинулся к пулемету. Чигрин же не нашел ничего лучшего, как, вскинув автоматический пистолет Стечкина (автомат он уже в преддверии своих закинул за плечо), сделать два выстрела в бруствер, чтобы заставить пулеметчика упасть на дно окопа, а уже потом объяснить ему кто есть кто. Все произошло, почти как и рассчитывал сержант, но именно «почти». Пулеметчик юркнул вниз, а с дальней стороны окопа тотчас поднялся ствол автомата.

– Свои! – что есть силы заорал Чигрин, падая на землю и спешно уползая в кусты. – Свои, свои! – орал он, пытаясь перекричать трескотню выстрелов.

Увы, если сержанта и послушались, то только спецназовцы, а пехотинцы то ли не слышали его истерических воплей, то ли никак не желали, да и не могли поверить в искренность его слов. Да и как им было поверить (особенно пулеметчику), если он в них стрелял? То, что он целил мимо, далеко, для острастки, годилось разве что для оправдания в мальчишеской игре, но никак не для ситуации, подобной этой. Кто мог дать гарантию, что это не противник, знающий русский язык, хочет всего лишь отвести от себя удар? Огонь велся по нарастающей, разведчики пускали ракеты, пытались достучаться до пехоты по рации, все было без толку. Стрельба прекратилась лишь тогда, когда к месту столкновения прибыла эвакуационная колонна. Итог оказался печальным: одна из выпущенных пуль разворотила голову арткорректировщика старшего лейтенанта Фокина, приданного отряду и находившегося в тот день в составе этой разведгруппы. Вот такая история…

– Кофе будешь? – снова повторил фешер; видимо, я уж чересчур надолго ушел в свои мысли.

– Нет. – Мне в этот момент действительно ничего не хотелось. Но и расширять возникшую между нами трещину тоже не стоило – чуть позже.

Он угрюмо кивнул, видимо, приняв мой ответ за вежливую форму посыла. Я же, не имея желания разубеждать его в заблуждениях, подхватив автомат, решил немного развеяться, а заодно и пройтись по тройкам – просто так, на всякий случай, поглядеть на состояние бойцов.

Легкая суета, какое-то время царившая на месте организации засады, закончилась установкой мин, и теперь мои спецы, выставив фишки, расселись ужинать. Самое время произвести обход, а заодно и в лоб кому-нибудь дать, чтобы не расслаблялись…

– Юра, – тихонько окликнул я сержанта Калинина, сосредоточенно выковыривавшего пластмассовой ложкой содержимое маленькой консервной баночки.

– Я, товарищ прапорщик! – отозвался он, поворачиваясь ко мне лицом и одновременно пытаясь сунуть «криминал» в корневища разлапистого дерева. Его «ПКМ», направленный в глубину леса, стоял рядом.

– Жуй, – небрежно отмахнулся я.

Пожалуй, употребление пищи в боевом охранении осталось единственным существенным изъяном, с которым мне так и не удалось справиться. Многие из бойцов, находясь на фишке, точили, то есть имели привычку кушать на посту, кто армейские хлебцы, кто леденцы (впрочем, относительно леденцов я с самого начала не имел ничего против – кислое, говорят, бодрит), а кто и вовсе (как вот этот самый Юрок) вскрывал консервы и чавкал по полной программе. Пробовал давать по шапке, а толку? И однажды смирившись с этим неискоренимым злом, я решил больше не обращать на него никакого внимания. Главное, что бдят – не спят и за своим сектором наблюдают.

– Да я… – начал он оправдываться, но моя рука успокаивающе легла ему на плечо.

– Бди.

Я повернулся, чтобы идти дальше. Отвлекать пустопорожними разговорами стоявшего в боевом охранении бойца не стоило.

– Товарищ старший прапорщик!

– Да.

– А куда мы премся и зачем? – Этот вопрос, наверное, интересовал всех моих подчиненных.

– Я бы тоже хотел это знать. Но не знаю.

– Охренеть! – Сержант Калинин, он же старший первой тройки ядра, в задумчивости почесал «репу». И я не смог не согласиться с его «выводом».

– Где-то как-то так.

– Товарищ старший прапорщик, а я ничего, втянулся.

– Я знаю! – На моем лице возникла улыбка.

История появления на территории Чечни этого парня была непроста и извилиста. Отказавшись ехать в командировку со своим призывом (он, как говорится, слабанул, то есть попросту струсил), позже почувствовал угрызения совести и попытался записаться в следующий уезжающий в Чечню отряд – не взяли. В конце концов в командировку он попал, прибыв на восполнение потерь, и оказался в моей группе, то есть это я был назначен командиром группы, в которой к этому моменту уже имелся разведчик-пулеметчик сержант Калинин. Претензий у меня к нему не было. Пулеметчик отличный, как старший тройки тоже – вполне физически развит: рукопашник, мастер спорта, дисциплина на уровне – без проблем, одним словом, нормальный боец.

Собираясь уходить, я пару раз легонько хлопнул его по плечу:

– Бди.

Это повторно произнесенное «бди» заставило Юрку улыбнуться мне в ответ, и я отправился совершать обход дальше. Отойдя на пару шагов, я украдкой обернулся – Калинин, забыв про поставленную в корневища банку сосисочного фарша, вертел в руках вытащенный из разгрузки нож…

Рядовой Юдин

Ефимов бегло осмотрел позицию, занятую тыловой тройкой, и уже было собрался идти дальше, когда его негромко окликнули:

– Товарищ старший прапорщик…

Илья Юдин сидел под деревом и ковырялся пластмассовой ложкой в банке с тушенкой, безуспешно пытаясь отделить мясо от жира.

– Чи мегри?[1] – еще более тихо отозвался Ефимов, страшно коверкая уже давно забытую афганскую речь. Затем, улыбнувшись каким-то своим мыслям, шагнул в направлении бойца – шептаться на расстоянии было совершенно неудобно и к тому же чревато нехорошими последствиями – вечерело, и звуки начинали разлетаться по сторонам с удивительным проворством.

– Товарищ старший прапорщик, а вы в Бога верите?

Столь неожиданный вопрос заставил Сергея задуматься. Собираясь с мыслями, он невольно присел на корточки, а потом и вовсе плюхнулся на задницу и, вытянув ноги, какое-то время молчал, пока Илья не задал ему нового вопроса.

– А Бог вообще есть?

– Понимаешь… – Ефимов чувствовал, какой ответ требуется его разведчику, но не хотел лукавить даже в малом. – Я думаю, что он должен быть.

– Это как?

– Иначе наша жизнь не имеет смысла. Ничто не имеет смысла, – осознавая, что для Ильи это не просто разговор, а нечто большее, Сергей уже не спешил. В конце концов, по двум оставшимся тройкам он пробежится и чуть позже, когда стемнеет. Не беда, что уже будет не разглядеть, сколь хороши занятые тройками позиции, выбирать их его бойцы уже научились. – Видишь ли, я считаю, в мире должно быть волшебство.

Юдин смотрел непонимающе.

– А что есть сверхъестественное, если не волшебство? Объяснить с материальной точки зрения происхождение мира невозможно.

– Но вроде бы доказано, что предки человека были обезьянами?

– Понимаешь, на самом-то деле как произошел собственно человек – несущественно. При наличии бесконечного течения времени и миллиарда миллиардов ситуаций возможно даже такое: различные молекулы соединились – и вот он, человек. Конечно, вероятность этого безмерно мала, но она возможна. Так что как появилась жизнь – не столь важно. При наличии материальной субстанции она, в конце концов, просто не могла не появиться. Гораздо интереснее вопрос о происхождении самой вселенной.

– Но там вроде бы из атома…

– Ага, теория большого взрыва. – Ефимов усмехнулся. – Она объясняет все, кроме одного: откуда взялся этот первородный атом? Вопрос, на который невозможно дать ответ. Поэтому без волшебства никак не обойтись. Волшебство должно быть.

– А тогда из чего появился сам Бог?

Ефимов усмехнулся:

– Я же говорю, волшебство. – И не для того, чтобы убедить бойца, а говоря совершенно искренне, Сергей добавил: – Я почти уверен, что он есть.

– Но вы даже креста не носите… – то ли упрекнув, то ли просто констатировав факт, Илья невольно коснулся собственной талии, где под одеждой туго обтягивал тело спасительный, освященный в церкви пояс.

– Не ношу и в церковь не хожу.

– А почему? – Очередной вопрос, на который было необходимо ответить.

Ефимов усмехнулся.

– Зачем? Замаливать грехи? Но я не считаю себя великим грешником.

– Но вы же убиваете… – В голосе Юдина отчетливо послышалась растерянность.

– Да. Но что с того? Я не чувствую за собой вины. Не знаю почему; может, потому, что в первую очередь спасаю чьи-то жизни, а убиваю уже потом? Я знаю, на каждого убитого мной противника приходится несколько спасенных наших. Так что моя совесть чиста. А церковь… кто вообще дал право церкви говорить от имени Бога? Кто вообще давал право адептам любой религии провозглашать очередные истины? Посмотри на наших священников, на нашу церковь. – От того, что Ефимов говорил едва-едва слышно, его слова не звучали менее уверенно; он обличал, обличал искренне, и от этой искренности сидевшему рядом с ним Юдину вдруг стало не по себе. – Деньги, деньги, деньги! Отпустить грехи бандиту? Пожалуйста. Вору, казнокраду? С превеликим удовольствием. Освятить казино? Запросто. Сауну с проститутками? Легко. Они даже Библию трактуют в угоду золотому тельцу. Что такое молитва? Таинство. Вернешься домой – обязательно почитай Библию. Но внимательно. Не помню точно где, по-моему, в каком-то завете написано, что молиться прилюдно – грех, молятся в душе. Вот так-то, а мы все премся в церковь, замаливать грехи… По мне, так это не что иное, как кощунство. Отпускает грехи Бог.

– Но Бог не может прийти к каждому и сказать: ты прощен…

– Почему? – отвечая, Ефимов даже улыбнулся. – Если на то пошло, в каждом из нас есть частичка самого Бога, позволяющая, с его точки зрения, оценивать собственные деяния. У каждого из нас есть. У тебя, у меня. – Старший прапорщик сделал паузу и произнес: – Это совесть.

– Если совесть мучает, значит, мы согрешили?

– Да, именно так. Точнее, если мучает совесть – мы поступили вопреки своему предопределению. Кстати, если человек совершал плохие поступки и досовершался до того, что совесть перестала его мучить, значит, ему поменяли предопределение. И поверь, вернуться на первоначальный истинный путь куда труднее, чем сойти с него. Вот оно и получается – тут путь греха, а тут – путь истины. Ни одна религия из тех, которые я знаю, по моему мнению, не может претендовать на роль истинной. Все в душе, все в душе… – Ефимов положил руку на плечо разведчика, ободряюще похлопал и, собираясь уходить, уперся прикладом автомата в землю.

– Товарищ прапорщик! – Илье хотелось задать давно мучавший его вопрос. – Вы говорите о спасенных, а сами раз за разом гоните нас на поиски баз, схронов, тайников… Ведь можно было бы сесть и сидеть, лишний раз никуда не ходя. И мы были бы целее.

– Илюша, – Ефимов устало вздохнул, – конечно, любой из вас мне гораздо дороже какого-нибудь неизвестного танкиста или мотострелка, да и спецназовца из другого отряда тоже, но если будет стоять выбор – одного из вас на десяток их, – я, не колеблясь, сделаю его в пользу десятка. Вот так-то…

Признание далось непросто. Сергей замолчал. Ему хотелось бы, что бы боец его понял и простил… Но что творилось в душе у затеявшего этот разговор Юдина, осталось неизвестно.