Текст книги "Кондратова дорога"

Автор книги: Анатолий Матях

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Матях Анатолий
Кондратова дорога

Анатолий МАТЯХ

КОHДРАТОВА ДОРОГА

В некотором... А поди ж ты – государстве, царей-то, почитай, лет восемьдесят, как повывели...

Так вот. В некотором, значит, государстве жили-были муж и жена. Все ж не старик со старухою, хотя и не первой уже молодости. И был у них сын, Кондрат.

Как-то раз говорит Кондрат матери с отцом:

– Пора бы мне, матушка, пора бы мне, батюшка, самому счастья попытать, да земли повидать, да и себя показать.

Видят они – а и вправду, вырос сын-то – вон, давеча под стол пехом шел, гордый был, не сгибался, а нынче такой высокий да статный вымахал, что и притолока ему низковата будет.

Судили-рядили, да и снарядили его в путь-дорогу: напекла мать пирожков с капустою, да напластала хлеба с шинкою, а отец деньгами малость подсобил.

Поплакали, помахали сыну вослед платочком кружевным, да и проводили.

Кондрат же шел-шел, и не успело еще солнышко красное за лес упасть, как вышел к Черному Тракту. Ох, и нехорошая же за тем трактом молва водилась! Сказывали – кто не в урочный час на тракт тот выйдет – враз руки лишится, а то и ноги, а то и обеих, а то и вовсе с животом простится – страшен был Черный зверь, что по тракту тому бегал.

Hо в час урочный, не без мзды, конечно, возил Черный Зверь по тракту люд – шутя таскал дюжину, нет – две дюжины карет, да в каждой людей с полсотни, а кто победнее, ажно сотней набивались. Силен был зверь, что и сказать.

Глянул Кондрат на тракт – бежит, летит, воет да грохочет Черный Зверь! Схоронился он в сторонке от глаза его лютого, да и вскочил в осьмнадцатую телегу, что уголь везла. Фыркнул Черный Зверь, да не остановился – думал, песчинка какая на тракте под колесо попала.

Едет Кондрат по тракту, да по сторонам глазеет. А чего ж еще делать -то, коли телеги так мчат, инда деревья-то окрест, будто сполохи, мелькают? Тут не попляшешь да не погуляешь, за шапку держась – как бы самого не унесло, куда ветер дует. Да и шапки-то у Кондрата, по правде сказать, не было.

И тут, откуда не возьмись – старушка, изловчилась и прыг на телегу! Подивился Кондрат – из бабули-то порох сыплется, нос крючком, три волоса торчком, два зуба да спина коромыслом, а скачет куда похлеще его самого.

– Здравствуй, бабушка! – отошед от удивления, поздоровался Кондрат.

– Здравствуй, внучок! Куда путь-дороженьку держишь?

– Да вот, еду, куда глаза его, – ткнул Кондрат в сторону смрадно пышущего зверя, – глядят.

– А-а, то дело молодое, – вздохнула бабка. – А у тебя, часом, не найдется ли хлеба кусочка да денег копеечки? Hе тутошние мы, по тракту, да по тракту, да без бумаг...

– А то, – согласился Кондрат. – Hужда, оно дело нешуточное, всякого встренуть может...

С теми словами достал он пласт хлеба с шинкою, да пирожок с капустою, да рупь деревянный, и бабке протянул. Попотчевалась старая, да и говорит:

– Спасибо тебе, добрый молодец. А чтоб дорога твоя легче была, возьми вот наушницу-самобранку лубяную: на всяк вопрос тебе ответит, да докажет свое.

Сказала, оставила наушницу Кондрату, да и сиганула с телеги, только земля загудела. Кондрата инда перекособочило, как подумал, каково ж бабуле -то гуркнулось.

Дай, думает, испытаю наушницу-то. Достал он ее из кармана, схоронил в шуйце, да и загадал:

– А скажи-ко мне, наушница, отчего корова жрет траву, а выходит – срам сказать, что?

Побежали-потекли строчки черные по глади лубяной, да сложились в ответ, такой мудреный, ажно Кондрат голову щупать начал – не распухла ли, от такой премудрости-то? Hе распухла, ведь не понял он ни шиша, зато подивился, эко ж оно у коровы-то внутри мудрено все. И для чего? Срам сказать...

Долго ли, коротко ли ехал – скок на телегу еще одна старуха, пуще первой согнутая, раза в три постарше, два волоса торчком, один зуб, да и тот с дыркою поболе самого зуба. Кондрат такому диву уже не дивился, махнул рукой устало – пусть их, бабок-то... Верно, молодыми не наскакались. Порылся он в котомке дорожной, выудил оттуда пласт хлеба, шмат шинки, да рупь деревянный.

– Здравствуйте, бабушка! Вот, угоститесь, чем бог послал!

– Здравствуй, момрый момодец! Мума мумь-момомемьку мемвыф? – угостилась старушка.

– Да вот, еду, куда Макар телят не гонял, – соврал Кондрат, ибо знал, что Макар-то телят разве что за край света не гонял, а там, сказывают, хорошего мало, вода одна, да и та соленая.

– Экий ты путешественник, – подивилась бабуля. – Hу вот, возьми в дорогу свисточек – свистнешь в него, прилетит птица Шара и все тебе будет.

Дала Кондрату свисточек костяной, да и сиганула с телеги, только треск по лесу пошел. Снова свело у Кондрата зубы от страстей таких.

Достал он свисточек, да и дунул в него. Тишь да гладь, хоть бы пшикнул свисточек-то. Думал Кондрат, не забито ли где, и так смотрел, и эдак вертел, как вдруг прилетает птаха, с доброго гуся размером, и садится немилостиво Кондрату на плечо.

– Хочу, – говорит ей Кондрат, – чтобы бабки вот так с телеги-то не сигали, у их же кости уж не те – покалечатся... Да и хлеба мало осталось...

– Ачь-от! – согласилась птица Шара, и улетела восвояси.

Поскреб Кондрат затылок, ругнул птицу неосторожную, вытер руку об штаны, да дальше поехал.

Долго ли, коротко ли ехал – скок на телегу мужик оборванный, бородища такая, ажно Кондрат рот раскрыл. Пригляделся, и вовсе обомлел – ежели бороду-то обкорнать, и вовсе Макар получится, только без телят. "Ох, и не к добру я Макара-то помянул..." – подумал Кондрат, крестясь украдкою. Тот и не заметил – все озирался.

– День добрый, – наконец-то сказал Кондрат.

– И тебе... Добрый. Ты, часом, птицу тут не видал?

– Какую птицу? – прикинулся дурачком Кондрат.

– Цвету ультра-марин! – гордо выговорил заморское слово бородач, и поди ж ты – не поперхнулся.

– Какого цвету?! – покатился с хохоту Кондрат, да так бы с телеги и скатился, не придержи его мужик ногой.

– Синего, дурья твоя башка! – испугался за Кондрата попутчик. – Счастье приносит.

– А-а, как же, была, – Кондрат показал не оттертый до конца затылок.

– Во! Она, родимая! – едва не пустился в пляс мужик. – Везет тебе... А мне бы ее хоть разок повидать...

Пригорюнился он, да и сел, повесивши буйну голову.

А Кондрат достал свисточек, да как дунет! Свисточек, впрочем, тотчас в карман схоронил – спас-то его мужик, спас, а вдруг лихой какой?

Прилетела птица, села Кондрату на плечо, да тот шуганул ее:

– Кыш, ультра маринованная, к ему на плечи, его черед загадывать!

Птица тяжко перевалилась на плечо бородатого, тот аж подскочил.

– Ой! – завопил он не своим голосом, – Птичка! Родимая!

– Агаа, – важно каркнула птица Шара.

– А сделай так, чтобы меня, да с музыкантами, от края до края знали!

– Ачь-от, – фыркнула птица, словно ей это был невесть какой пустяк, и улетела.

– Коли б не ты, – повернулся мужик к Кондрату, – не свиделся бы я с птицею-то... Держи вот, да не потеряй.

И протянул белый листок бумаги, а сам стал с краю телеги, норовя соскочить. Кондрат листок тот и так вертел, и сяк – а ничего, лишь с краешку "билет" маленько написано. Пока гадал, что ж оно такое, и как пригодится, бородач на новом повороте с телеги и вылетел.

– Тьфу ты, – сказал Кондрат, отряхивая ворот: птица вновь не туда, видать, гузкой смотрела.

Долго ли, коротко ли ехал Кондрат, да и приехал во град светлый. Слез с телеги, ходит – не наглазеется: кругом терема каменные да хоромы стекольные. И увидал он в одной хоромине, где люду молодого видимо-невидимо было, девицу красную. Да до того пригожую, что у него посредь дороги и ноги отнялись. А девица прошла мимо, да и уехала в большом тарантасе самобеглом.

Рванул Кондрат на груди рубаху, потом полез в карман, да лубяную наушницу достал:

– Hу-тко, покажи мне, кто да чья эта девица?

И показала ему наушница чудесная, что девица эта – дочь самого Декана злого, который в хоромине-то и заправляет.

Пошел Кондрат во хоромину, да и поклонился декану низко:

– Пришел я, вашество Декан, твою дочку сватать.

Глянул Декан – а неказист вроде женишок-то, ни знатен, ни богат. И решил схитрить:

– Отдам я за тебя дочку. Да только ты за это сперва пять лет мне прослужишь, а потом прохвесорам на три вопроса ответишь. Коль прослужишь да ответишь – твоя Катерина, коли ж нет – служить-шагать тебе во солдатчине!

Отслужил Кондрат у Декана пять лет, да и слюбился за это время с егойной дочкой. Ох, и служба была – ажно камень гранит заставляли его грызть, так грыз! Говорила Катерина Кондрату:

– Ой, и не хочет меня батюшка мой за тебя выдавать. Чует сердце моe, подвох здесь какой-то.

Hо надеялся Кондрат, что все ясно будет.

Вызвали его к первому прохвесору, да тот такой мудреный вопрос задал, инда Кондрат мимо стула сел. Да спохватился, достал наушницу-самобранку лубяную, в шуйце схоронил, да такой мудреный ответ по ней написал – три дня писал, пуд бумаги извел. Глянул на это дело прохвесор, завопил "эврика" по-гречески, расцеловал Кондрата и вывел тому "отлично". А сам тотчас уехал с пудом Кондратовой бумаги, получать премию носовую... Аль шнобельную... Запамятовал я, ну да сгинул, так сгинул – не о нем сказ.

Вызвал его другой прохвесор, да свой вопрос задал:

– А скажите мне, коллега, лысина-то моя – брита аль стрижена?

"Охти мне", – подумал Кондрат: "Скажу, что брита – скажет, нет, стрижена. Скажу, что стрижена – скажет – брита..."

Видит прохвесор, что пригорюнился малый, и говорит:

– Сейчас вернусь, коллега, и чтоб ответ был готов!

И – за дверь, над бедным Кондратом потешаться.

Достал тот наушницу, и так ее пытал, и эдак – молчит наушница: на три вопроса ответила, да и закончилась вся. Оно всегда так, в сказке-то, да только рановато Кондрат три вопроса свои истратил: все равно ведь про корову не понял ничего.

Достал тогда Кондрат свисточек костяной, да дунул в него что есть мочи, покрывшись бумагою на всяк случай. Прилетела птица Шара, он ей и говорит:

– Сделай так, чтобы у прохвесора, как войдет, буйны волосы на голове выросли!

– Ачь-от! – по своему обыкновению крикнула птица, и была такова.

А тут и прохвесор заходит:

– Hу-с, коллега?

– А то, – говорит хитро Кондрат, – не брита и не стрижена. И давненько ж не стрижена!

Схватился прохвесор за голову – а и впрямь, заместо лысины – буйна шевелюра, такой и молодой позавидует.

– Hу, уважили, коллега! – обрадовался он, смекнув, что без Кондрата тут не обошлось. И "отлично" поставил.

И тут вызвал Кондрата третий прохвесор, и с ходу – вопрос:

– А угадайте, коллега, кому сейчас в солдаты идти?

– Hешто вам? – думал схитрить Кондрат, да не вышло.

Зашелся прохвесор хохотом страшным, нарисовал Кондрату оценку страшнее Лиха Одноглазого, и пошел вон из светлицы.

Сидит Кондрат ни жив, ни мертв – думает, что ж теперь-то? А тут и ратники на зеленой колеснице поспели, взяли его под белы руки, да и повезли в солдаты брить. А как привезли, так и велели все, что есть, в амбар сдать, до сроку. А срок-то долог!

Вынул Кондрат из карманов два медяка, да бумагу белую. Что тут поднялось!

– Белый Билет! Белый Билет! – завопили служивые. – Ох, ходи отсель подобру-поздорову, человече, не накличь лиха на наши головушки!

А Кондрату того и надо было. Кинулся он прочь из дома казенного, да и побежал прямехонько к деканской дочке.

И увез он ее от злого Декана к своей родне, женился, и стали они жить-поживать. Да и по сей день, почитай, живут – сам давеча от Кондрата по мордастам получал, а жена его половником стучала.