Текст книги "От винта!"

Автор книги: Анатолий Маркуша

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

В положенный час – «Отбой!» Падаем в койки и снова вскакиваем: один орет не своим голосом: в постели, как оказалось, перекатывались холоднющие, вздутые от ледяной воды презервативы…

И пошло, и поехало! Изобретательность завтрашних испытателей не знала границ, пока тихий наш парень не сел с размаху на двухпудовую гирю и едва не повредил позвоночник. Розыгрыши кончились сами собой.

* * *

Хочешь пролетать долго, – не торопись. Даже по боевой тревоге делай, что полагается, без спешки.  Быстро и без суеты– девиз разумного пилота.

* * *

Эти слова давно стали летучими: с ним я в разведку не пойду. Слышать их приходилось много-много раз и всегда в отсутствии того, с кем говоривший идти в разведку отказывался. И лишь однажды я оказался свидетелем такого обмена комплиментами:

– Можешь думать обо мне все, что хочешь, но я прямо говорю, при людях: с тобой я в разведку не полечу. Нет!

– Правильно толкуешь: ты и без меня не полетишь, найдешь повод… – Это говорил летчик, награжденный двумя орденами Славы, случай в авиации редчайший.

* * *

Было время, довелось нам пожить в Монголии, в резерве мы там сидели. Дежурили с утра до сумерек. День за днем. Жили примитивно. Комната на звено – четыре койки, один стол, четыре табуретки. Прихожу как-то, с позволения сказать, домой и застаю такую картину: у стола сидит Васька и склонившись над расстеленной газетой трет на зубах печенье.

– Что ты делаешь?

– Тихо! Делаю торт… Будем праздновать вечером…

Измельченную на зубах пачку печенья он смещал со сгущенным молоком, сформовал две лепешки, одну обсыпал орехами, намазал вареньем – эти прелести были куплены в военторге – склеил и потащил на чердак – замораживать.

Праздник начался вечером. Заглянувший к нам замполит не сразу понял, почему загул? Но мы объяснили – сегодня день рождения Клары Цеткин, вот в отрывном календаре напечатано, можете проверить.

* * *

Пребывание в резерве оборвалось так же внезапно, как началось. На сборы – сутки! Завтра – в эшелон и – дранг нах вестен. Но еще сегодня обнаружилось – со всех коек исчезли подушки. Поясню: казенные подушки набивались соломой, на них никто не позарился, а вот собственные, благоприобретенные, мягкие, как корова языком слизнула. И снова – Васька! Умудрился за два часа загнать наш «пух-перо» монголам, оказалось этот товар у них в высокой цене был. На всю выручку он закупил в военторге наипервейшие продукты. Забегая вперед, скажу: а сухой дорожный паек, что был положен, Васька все полтора месяца, что мы тащились в эшелоне, менял на рыбу, молоко, мед, яблоки, папиросы. Его интендантского таланта хватило до самого Харькова.

* * *

В авиации, как в любом ремесле есть свои мудрости. Главнейшая изо всех важных: нет скорости – конец полету, начинается свободное падение!

* * *

Так уж случилось, что книгу известного американского летчика Ричарда Баха «Чайка Джонатан Ливингстон» мне подарил мой добрый немецкий друг и тоже летчик. Книга была издана в Германии, в переводе. Пролистав с ходу великолепно оформленный томик, я легкомысленно решил – не то! И знаете почему – я с детства питаю предубеждению к любой фантастике, даже Жюль Верна не принимаю. И красивую книжку Баха я стал читать только потому, что немецкий друг сказал:

«Удивительно он понимает душу летающего человека. Даже не знаю с кем его сравнить – разве что с Экзюпери?!»

Читая, увлекся и прежде, чем понял, ощутил – этот человек не просто талантливая, высокохудожественно одаренная личность, он носитель собственной, совершенно особой философии. Бах спрашивает: а для чего, собственно, ты живешь, знаешь ли ты, как жить правильно и отвечает на эти вроде бы не имеющие убедительных ответов вопросы. Не просто отвечает, с позиции умного человека, а с точки зрения летчика. Летчика, не воспринимающего существования ни в земле, ни на земле, а лишь – в небе. В его представлении и жить-то стоит только для того, чтобы летать, летать сегодня лучше, чем вчера, и завтра – лучше, чем сегодня, меряя жизнь не временем и не преодоленным расстоянием, а только и исключительно степенью достигнутого совершенства. Да, конечно, такой взгляд на действительность фантастика чистой воды, но какая фантастика! Мне представляется – фантастика воодушевляющая, украшающая жизнь, дающая силы преодолевать огорчения и неудачи ради главного.

Понимаю, как бы мне того не хотелось, Баха пересказать нет никакой возможности, его непременно нужно прочитать и пережить, особенно, если ты пилот по призванию, а не по случайному стечению обстоятельств. Прочти, и твой мир станет ярче, тревожнее и убедительнее.

* * *

Очень молодой и очень бойкий пилот спросил весьма известного, прославленного летчика-испытателя:

– А скажите, только по правде, вам никогда не бывает страшно, ни в полете, ни на земле? Ответ прозвучал несколько неожиданно:

– Неужели я произвожу впечатление полного идиота: ничего и никогда не боятся только недоумки, дураки: они не могут определять в силу своего природного недостатка, – он покрутил пальцем у лба, – меру грозящей им опасности.

* * *

Наверное, плохое и даже отвратительное настроение случается у каждого. И никогда мне не приходило в голову, что существует универсальное средство для преодоления этого гадостного состояния. Научил меня, как быть в таком случае, старший товарищ, летчик божьей милостью, приобщившийся к авиации лет на десять раньше меня.

– Когда тебе станет свет не мил, когда вдруг ожесточишься не понятно отчего, в пору задушить хоть кого-нибудь, знаешь что делать? Задери голову, расставив ноги на ширину плеч, расслабь мышцы и гляди в небо… Если оно голубое, безоблачное, и пяти минут не пройдет, как спокойствие и небесная умиротворенность снизойдут на тебя; если небо окажется в этот час в облаках, приглядись к кучовке и подумай: кого или что напоминает тебе вот это облако. Увидишь, все другие мысли непременно отойдут в сторону. Но особенно здорово успокаивает ночное звездное небо. В тихом мерцании звезд звучат успокаивающие, еле различимые голоса, и с ними к тебе возвращается беспечность самого раннего детства, та золотая пора жизни, когда весь твой мир заключался в маме, в ее ласковых теплых ладошках, в колыбельных напевах, смысла которых ты не понимал, они были для тебя самой добротой, растворением в бескорыстной любви.

– Извини, – сказал я тут, – можно тебя перебить? – И, очевидно по вредности характера, спросил: – А как быть, если облачность десять баллов, если из нее сыплет мелкий дождичек со снегом, если видимость при этом ноль целых и сам знаешь сколько десятых, если аэродром временно закрыт?

– Позволь, но ты же летчик! Ты не раз летал за облака и видел – там небо всегда чистое, всегда голубое днем и задрапированное звездными узорами ночью. Так? Вот и задери голову и воображай, что там за десятибалльной облачностью творится. Воображай! И все получится. Летчиков – живых – без воображения не бывает. Правда, не каждый знает, что он может в любой момент увидеть свое небо и подняться и него, уйдя ото всех огорчений, забот, неудач… и что еще там портит нам жизнь?..

Не один десяток лет минул, как я узнал эту пилотскую мудрость, и неустанно вглядываюсь в небо, когда что-то не ладится. И, знаете, помогает. Впрочем, попробуйте сами, вы же летники.

Между прочим

Начиная создавать машину нового типа, фирма «Дуглас» созвала тех, кому самолет предназначался и попросила высказать свое мнение о проекте. А заключение было сделано такое: «Это все равно, что собрать комиссию, чтобы проверить, не получилась ли у вас лошадь вместо верблюда».

Первый в мире сверхзвуковой пассажирский лайнер – Ту-144. На высоте 16300 метров он развивал скорость 2150 км/час. Опробованная в регулярных полетах с почтой и грузами, машина начала выполнять пассажирские рейсы. К сожалению, через 102 успешных полета линию закрыли. Не по карману оказалось нам такое удовольствие.

Птицы представляют немалую опасность летательным аппаратам. Поэтому существует такое экзотическое испытание – по летящему самолету стреляют двухкилограммовыми куриными тушками из пневматической пушки. И смотрят – держит ли машина удар?

Почти пятьдесят лет назад (в 1952 г.) начались регулярные полеты между Европой и Северной Америкой через Северный полюс. А давно ли, кажется, были совершены первые шаги в высокие широты.

Самолет впервые получил убирающееся шасси в 1920 году.

Многие считают самым знаменитым пассажирским самолетом «Дуглас» – ДС-3. Пожалуй, для такого мнения имеются веские основания: некоторые образцы этой машины находились В эксплуатации пятьдесят шесть лет, считая со времени первого полета прототипа.

В свое время Михаил Ефимов был вынужден уплатить 100 франков штрафа. За что? Это случилось в 1910 году, когда Ефимов впутал в струю своей машины самолет А. Роулинсона и тот завалился в море. К счастью, все обошлось штрафом.

Парашютные прыжки начались 200 с лишним лет назад, когда 22 октября 1797 г. Гарнерен покинул корзину воздушного шара на высоте 600 метров и благополучно приземлился под шелковым куполом. А 23 августа 1986 года его примеру последовала Сильвия Бретт, хотя ей исполнилось к тому времени 80 лет и 166 дней.

«Я летал на самолете «Максим Горький» незадолго до его гибели… еще больше, чем техническим совершенством самолета, я восхищался молодым экипажем и тем порывом, который был общим для всех людей». Антуан де Сент-Экзюпери.

* * *

На востоке нас кормили главным образом рисом – в завтрак, в обед, в ужин. Рис был шикарный – крупный, белый, можно сказать королевский был рис, но… три раза в день и так неделя за неделей… Попробуйте быстро-быстро произнести рис, рис, рис, рис… Что получилось? Вот то-то! Когда мы наконец попали в Харьков и на нищенском рынке военного времени обнаружили бабушку, торговавшую мочеными яблокам, мы съели всю цибарку, что называется, не отходя от кассы.

– Или вы с тюрьмы, – поинтересовалась бабуля, – где ж вы так оголодали, сердечные?

Думаю она не поверила, что перед ней звено летчиков-истребителей – мы очень обтрепались и засалились в эшелоне – и милостиво разрешила нам допить рассол бесплатно.

* * *

И еще про Харьков. Приехали. Эшелон остановился в пригороде бывшей столицы Украины. Первое, что запечатлелось, дома напоминали помесь обычных построек и католических соборов – дымовые трубы, словно трубы органов, тянулись до самых крыш. Люди согревались, как могли. Замечаем на рельсах ребенка. Девочка лет шести копошится на путях, собирает кусочки угля. Потом узнали – зовут Алла, мама на работе. Спрашиваем:

– А ты не боишься, Аллочка, здесь поезда ходят?

– Я смотрю, – с вздохом отвечает ребенок, – больше некому…

– Хозяйственный наш Васька тащит из вагона кусок хлеба, щедро намазанный маслом и посыпанный сахарным песком.

– Держи, Алла, кушай.

– Спасибо, – ели слышно отвечает девочка и… не ест. Мы отворачиваемся, чтобы не смущать ее. Нет, не ест и вдруг спрашивает:

– А это не стравливает? – и показывает замурзанным пальчиком на сахар.

– Слова сахар она не знала, но ей было известно, что оккупанты уничтожали детей, например, мазанут синильной кислотой по губам, и нет человечка. Это тоже лицо войны, о которой я не люблю вспоминать.

* * *

Он был известным героем Испании. О нем рассказывали легенды. Чего одно его прозвище стоило – Генерал Застрелю! Как-то выведенный из терпения перебоями в двигателе, он тряс механика и орал на все летное поле: «Застрелю, сука! Что с мотором?»

Когда я увидел его на аэродроме, не сразу узнал: он растолстел, сильно обрюзг, но летал, судя по слухам, с охотой и задором. И вот картина: механик укладывает парашют в кабину, пыхтя и чертыхаясь сам затискивается в И-16. Командует механику:

– Придави плечо! Сильнее… коленом прижми, блядь… Ну и что – погон? Делай, блядь, как сказал – коленом…

Через пять минут, отдышавшись, он взлетает и показывает нам, необстрелянным, зеленым такой пилотаж, какой рвущимся на войну пацанам может только присниться. Потом он скажет:

– Не хайте ишачка, он постарел, факт, но еще кое-что может! Говорят: дело мастера боится. Да? Не повторяйте эту глупость. Мастер делане боится.

* * *

Командир полка обратился к строю:

– Нам поставлена задача подготовить одну эскадрилью к ночным полетам. Срок назван, – он усмехнулся, – вчера. – Помолчал и скомандовал: – Кто когда-нибудь и на чем-нибудь летал ночью, два шага вперед.

Никогда и ни на чем я ночью не летал, но все-таки два шага сделал. А там, – подумал, – видно будет. И тут же началось чудо:

– Бери По-2, слетай на разведку погоды. И поторапливайся: скоро темнеть начнет.

Кружа над аэродром, я не сразу заметил, как начали проглядываться звезды. Бледные, вроде включенные в четверть накала, они медленно занимали весь небосвод. В воздухе накапливалась дымка, горизонт менял окраску, краснел… Поглядел вниз – на летном поле готовили ночной старт. Минут через двадцать я пошел было на снижение, но меня угнали на второй круг: по взлетной полосе волокли прожектора, машина со стартовым имуществом ползла следом. И тут мне пришла прекрасная мысль – проболтаюсь в воздухе еще минут с тридцать и на вопрос, а летал ли ты ночью, я смогу ответить честным – да!

Очарование ночи оказалось притягательным, оно брало в полон, не очень-то понимая, что со мной происходит, я праздновал! Вот угас накал горизонта, только что светившийся темно-красным тревожным цветом, горизонт стал почти черным; звезды над головой разгорелись в полный накал и принялись мне подмигивать… тут обнаружилось – показания приборов в кабине перестали читаться, пришлось включить ультрафиолетовую подсветку. Началась настоящая ночь, она нашептывала мне какие-то важные мысли, какие точно, не скажу, но определенно важные!

Приземлился я при подсветке прожектора, записав в летную книжку первые пятьдесят минут ночного налета. По-2 не МиГ, и я понимал это, но начало было положено. Так мой путь к ночным полетам на Яках, МиГах и прочих серьезных летательных аппаратах сократился, по крайней мере, на два года.

* * *

Еще не став летчиком-испытателем, а только начав приближение к этому миру избранников, я услыхал историю, в которую не знал, верить или нет.

Молодой испытатель облетывал первую машину серии и доложил: «Плохо отрывается от земли, вроде не достает мощности…» Мотор гоняли и так и этак, проверяли всеми доступными средствами, но ничего не обнаружили. Полетел старший испытатель. Еле-еле оторвался и тоже доложил – мощности на взлете не хватает. Тогда на аэродром приехал самый главный испытатель. Лететь он не спешил, все прохаживался вокруг машины, разглядывал ероплан и, наконец, высказался:

– Ну-ка, ну-ка, ну-ка, а не коротковаты ли у нее крылышки? Вызвали контрольного мастера:

– Обмерял машину?

– Что за вопрос, конечно, – и помахал складным метром, своим первым подручным инструментом.

– Ну-ка, ну-ка, ну-ка! Дай сюда! – Потребовал самый главный испытатель. – Глядите! В этом метре не хватает одного звена, а минус десять сантиметров на каждую плоскость – не пустяк…

Сказка ложь, как говорится, да не упрек, добру молодцу – урок.

* * *

Кто придумал это звание – Щит Героя, имея в виду ведомых, не знаю, но помню на войне оно имело широкое хождение и произносилось в разных тональностях – от поощрительно-хвалебной до издевательски уничижительной. Однажды мой ведомый сказал: «О герое молчу, а щит – это точно я». И он запросился к другому ведущему: то было его право. Что еще? Строго говоря – ничего; могу только доложить – я все еще жив и, вероятно, это главный довод в мою пользу.

* * *

Обыкновенно в летных школах на второй год никого не оставляли. Но тут случай был особый, прямо скажу, более чем необыкновенный. Сперва начальник нашей школы получил письмо: «Очень прошу, если только вы найдете возможным, зачислить курсантом тов…швили». И подпись – И. Сталин.

Надо ли говорить, возможность нашлась, и вскоре прибыл сам…швили. Он был строен, красив и феноменально безграмотен, как сам говорил: «Образование у нас с братом четыре класса на двоих». Рассказал, как отважился написать отцу народов, слезно умолял его помогите поступить в летную школу и клятвенно заверял, что готов заменить Чкалова.

В эскадрилье…швили прижился без труда, азы летной подготовки схватывал с легкостью. Правда, на теоретических зачетах случился прокол. На вопрос, какие атаки ему известны, он ответил: «Атаки бывают лобовые и под хвост». Что такое угол атаки? «Эсли – сбоку, от девяносто градусов, эсли под хвост, – без градусов, ноль…»

Рядили, гадали, что с ним делать? И оставили на второй год. До середины сорок третьего года я о нем ничего не слыхал. А тут случилось приземлиться в Шонгуе, смотрю на летном поле стоит ТБ-3. Подхожу и напарываюсь на…швили.

– Что ты тут делаешь?

– На этой гробине вторым лэтаю… А ты?

– Я – на «Лавочкиных».

– Счастливый! Мэня с истребителей турнули. Кадушку крутнул, низковато… за кусты чуть-чуть зацэпил… И вот…

Обратился ли снова к отцу народов за помощью, не знаю, говорил – собирается, но боится.

* * *

Скажу нам так: от любви одни неприятности! Закрутил с шикарной блондинкой, сперва не знал, что она дамочка замужняя… но все шло лучше не надо – и внешность подходящая, и фигура соответственная, а техника пилотирования так вообще на пять с плюсом. И вдруг – финиш! Отмашку она делает: убываю к мужу, не поминай лихом, называет, каким поездом едет, словом, – все.

Тот поезд я остановил. Трех лобовых атак машинист не выдержал, тормознул.

Обидно было – бросила, но что делать? Все – так все. Однако оказалось не все на этом. Месяца через полтора меня к командующему затребовали. Оказалось он в том же поезде в отпуск ехал и засек мою голубую шестерку.

– Зачем на поезд пикировал? Для чего остановил состав?

– Прощался…

– С кем?

– Этого, товарищ командующий, я вам ни за что не скажу…

– Она замужняя?

– Как вы догадались?

– Повезло тебе дураку, сам грешный, понимаю, и чтоб больше я о тебе не слышал.

* * *

В авиации очень ко двору пришелся такой взгляд на политработников: чем комиссар отличается от замполита?

Комиссар говорит:

– Делай, как я.

Замполит говорит:

– Делай, как я говорю!

* * *

С Игорем Эрлихом мы дружили долго и тесно. Однажды, помню, разошлись во мнениях по поводу воспитания детей. Он как отрубил тогда: «Давай обсуждать то, что нас объединяет, а не то, что разводит». Известный авиационный конструктор в чем-то он оставался сущим ребенком. Прихожу к Игорю и вижу, как он с увлечением пуляет из детского пистолетика палочками с присосками. И радуется: система работает безотказно. «Ты понимаешь, какая богатая идея! Мы поставим присоски на корабельный вариант палубного вертолета. И колес не надо! И надежнее, особенно при качке».

* * *

Об этом, мужики, стоит подумать: Адольф Целестин Пегу был сбит 13 июня пятнадцатого года, когда ему было двадцать шесть лет, а он уже успел полетать испытателем у Луи Блерио, не раз удивлял французов дерзким пилотажем, 19 августа тринадцатого года первым в порядке испытания выбросился из совершенно исправного самолета с парашютом. Несколько позже, оказался в Москве и публично обнимал в Политехническом институте Петра Николаевича Нестерова, признавая его приоритет в исполнении мертвой петли. СМИ, как теперь говорят, успели на весь мир раззвонить, будто первую петлю в небе завязал он, Пегу, расширив таким образом возможности военной авиации, набиравшей темп в предвидении боевых столкновений.

* * *

– Ты сколько лет уже пролетал?

– Десять, если считать с училищем.

– Подходяще, теперь скажи, чему за это время тебя научил самолет?

– Как это – самолет?

– Очень просто! Когда я завис в верхней точки петли, мне в морду насыпался, пожалуй, килограмм песка и мусора, я на всю жизнь был научен – не усаживайся в кабину, не вытерев ноги и не осмотрев как следует пола.

– Ну-у, если в таком смысле, то чему-то я тоже, наверное, научился. Но так сразу не отвечу, надо сначала подумать…

– Правильно, подумать надо, подумать никогда не мешает. Вот вообрази, жена не устает меня подковыривать – и что ты вилки, ложки по ранжиру в буфете раскладываешь, на кой черт шмотки в определенном и обязательно постоянном порядке развешиваешь, как не надоест! А это во мне, между прочим, не от старшинской дрессировки идет, а от почтения к самолетной кабине. Именно! В полете, особенно ночью, не дело искать нашаривать понадобившийся тебе в данный момент тумблер или рычаг, или кнопку. Руки должны сами «видеть» и не промахиваться. И этому меня машина научила.

– Все ты, наверное, правильно говоришь, только получается вроде в твоем представлении машина живое существо – научить может, помочь, рассказать…

– Иронизируешь? А зря! Учат не только слова, не только занудные инструкции, рассчитанные на среднестатистического пилотягу с сырым фитилем, учит опыт, приобретаемый в непосредственном общении…

– Это конечно, кто ж тут спорить станет.

– Когда я первый раз в жизни взлетел, а через шесть минут сел на бетонированную полосу, я от моего ероплана научился держать направление на пробеге убедительнее, чем из всех инструкции и панических предупреждений – утратишь бдительность, зевнешь, упустишь мгновение и самолет будет бит. А ероплан дал понять – держи меня двойными движениями: дал ножку и сразу ополовинил, и еще дал и опять ополовинил. Понял в каком смысле я тебя спросил, чему ты от самолета научился? Намотай на ус, еще пригодится…

* * *

Война закончилась, но еще раздавали ордена и медали, кое-кому вручали с запозданием звездочки на погоны. Бедовой летчице, отлетавшей всю войну на ночных «бомбардировщиках» По2, погоны майора пожелал вручить сам главнокомандующий, при этом он сказал:

– Поздравляй, майор, и надеюсь вскоре увидеть вас подполковником.

– Служу Советскому Союзу, – ответствовала свежеиспеченная майор. – По мирному времени предпочла бы быть под генералом, товарищ Главный Маршал авиации.

* * *

Той весной пришел к нам новый командир корабля. Что сказать о нем? Мужик как мужик. Летал нормально, с нами обращался то же нормально, но видок у него был – не дай бог. Поглядишь на него и кажется, будто пожевали человека, в чем-то вываляли, да еще и ботинки не чищенные… Вот мы и решили его малость «повоспитывать». В промежуточном порчу была у нас ночевка. Когда командир заснул, стащили его брюки и одну штанину нагладили до того, будто и не складка на ней образовалась, а бритвенное лезвие. Ну, и ждем утра.

Нашу заботу он сразу обнаружил, как только начал одеваться, и отреагировал моментально – сдернул штаны и с остервенением принялся их мять и тискать, скручивать и комкать. Все это – молчком, но со страстью необыкновенной…

Вот такой был человек. А летал, каждому бы так летать!

* * *

Иду мимо столовой. Случайно сквозь окно заметил Лешку. Вижу, этот заводила и мастер всяких розыгрышей около нашего накрытого стола трется. А до обеда оставалось еще с полчаса. Сразу подумал – не просто так он там околачивается, решил понаблюдать. И увидел, как он в мой компот перец, соль вытряхивает и посмеивается, гад. Ну, ладно, – решил я… И перед самым началом обеда аккуратненько произвел роккировочку – мой стакан переставил к его прибору, а его – к своему.

Пищу я принимал не торопясь. А Лешке, видать было, не терпелось с обедом покончить. Спешил, шакал. Ну и доспешился, как компотика хватанул, так у него глаза на лоб… Правильно: «не рой другому яму…» Как дальше, сами знаете.

* * *

Назову его совершенно условно майор Кашин. Когда в полк прибыл на пополнение Ленька Шварц, Кашин приказал командиру эскадрильи подготовить документы и перевести Шварца на штурмовики. Для Кашина, летчика сильнейшего и осмотрительного, такое решение показалось несколько странным, и командир эскадрильи, служивший у него под рукой с самого начала войны, спросил:

– А почему? Парень только что с отличием закончил курсы командиров звеньев, характеристики у него самые положительные…

– Не разводи демагогию, небось не хуже моего знаешь – от жидов в истребительной авиации толку не бывает.

Командир эскадрилий ничего писать не стал, а на следующий день с самого раннего утречка выпустил Шварца в самостоятельный полет.

– Тысяча метров над центром аэродрома. Покажи пилотаж. Не зарывайся только. Понял?

Разбуженный воем «Лавочкина», энергично кувыркавшегося в воздухе, Кашин примчался на летное поле и учинил разнос командиру эскадрильи.

– Если этот твой красавец побьет машину на посадке – под трибунал пойдет, а тебя сгоню на штурмовики; если он скозлит, – его на штурмовики, а тебя – в замы…

– А если – нет?

– Что – нет?

– Если нормально сядет? – Не без ехидства спросил командир эскадрилий.

– Не должно этого быть.

Много лет спустя мне рассказывал Ленька, как он встретил Кашина, кажется, во Львове.

– Сидим в ресторане, позвали метрдотеля. Подходит. Во фраке, седой, вполне импозантный. Я даже не сразу сообразил – Кашин! Замечаю – узнал он меня, но воротит морду.

– Метр, присмотрите за вашими, пусть поворачиваются быстрее, говорю ему, – у меня через час вылет. Вы знаете, что такое полетный план, надеюсь?

* * *

И-5 был самолетом с норовом, мог на разбеге свободно развернуться на полных 180 и взлететь в направлении, противоположном предполагаемому. Поэтому нас, начинающих истребителей, усиленно тренировали на специально подготовленных рулежных машинах. Часть обшивки с этих отслуживших свой век еропланов была снята, сектор газ снабжен упором… И вот заканчиваются полеты, мы шагаем к грузовику, инструктора улетают на главный аэродром, и тут выясняется один из наших учителей почему-то не улетел. С нами он тоже ехать вроде не собирается. Потом выяснилось – начальник отстранил его от полетов. За что? Да кто ж его знает, на то он и начальник. Приехали мы на главный аэродром, слышим кто-то летит вроде. И правда, на посадку заходит рулежная машина. К плоскостям у нее кое-как прикреплена фанера, скорее всего содранная с сортирной будки, а в кабине тот самый наказанный инструктор. Фамилию его называть не буду, а первые слова, что он произнес, зарулив свою гробину на линейку, процитирую:

– У меня тоже характер есть!

* * *

Был ли Маршал Советского Союза Тимошенко сам лично крохобором, не могу знать, но когда он лишил нас всех, выпускавшихся из летных школ перед войной, командирских званий и приказал летчикам быть сержантами, его холуи тут же позаботились – синюю парадную форму, предмет гордости авиаторов, отобрать, хотя форма была уже сшита по индивидуальным меркам и тщательно подогнана:, мало того – зажали и жалкие рубли, что удерживали из курсантского содержания, якобы на офицерские плащи, и выпустили нас в свободный полет в хббу – хлоп-чато-бумажном бывшем в употреблении, обмундировании. Вот такой нахальный обман имел место.

Половину нашего выпуска отправили в Забайкалье. Приехали и в тот же день видим – пятеро орлов вырядились в парадное офицерское обмундирование.

Видим и глазам своим не верим.

– Ребята, как это вы сумели?

– Очень просто, когда в последнем карауле стояли, грабанули маленько склад МТО – материально-технического обеспечения. Конечно, воровать плохо, а разве обманывать лучше?

* * *

Замечено, хотя научно не объяснено, как начинаются неприятности, так почему-то идут полосой. Начали мы усиленно осваивать полеты в сложняке, и пошли отказы авиагоризонтов. Полосой пошли! Как водится в таких случаях, совещания за совещанием собирают, метод советы проводят, словом раскручиваются мероприятия по сокращению предпосылок к чрезвычайным происшествиям.

Поднимается инженер со своего места и предлагает как временную меру, установить дублирующий авиагоризонт, местечко на приборной доске найти трудно, но он может!..

А как, по вашему, летчик узнает, какой из двух авиагоризонтов врет, а какой говорит правду? Может три авиагоризонта поставить, и решать задачу простым большинством голосов? – Вопрос этот задал Лавочкин, Семен Алексеевич умел задавать вопросы!

* * *

Дважды в жизни меня наказывала высота. Первый раз по собственной дури. Молодой был, глупый и решил определить свой, так сказать, персональный потолок. Полез вверх, не включая подачу кислорода на маску. Лезу и радуюсь, во как пру – уже шесть тысяч метров! и вроде ничего, только зевается что-то и в ушах как-то не совсем, а потом открываю глаза и обнаруживаю – машина валится к земле, на высотомере четыре тысячи метров осталось. В тот раз обошлось, отделался, как говорят, легким испугом.

Спустя много лет, в групповом полете на высоте близкой к потолку, на МиГе у меня лопнул герметизационный шланг фонаря. В себя я пришел в положении – на спине, земля рядом, связи нет. «Могло и хуже кончиться», – подумал я в тот момент. А что оглох и двигателя не слышу, даже не сообразил. И только зарулив на стоянку, увидел, как механик беззвучно шевелит губами, а я ну ничегошеньки не слышу, напугался капитально. Месяц меня ремонтировали в госпитале. Починили, к сожалению, не совсем, так что я точно знаю – с высотой осторожно обращаться надо.

* * *

Мы едва начали выруливать из укрытий, как полеты почему-то отменили. Летный день был сорван. И какой день! Светло-голубой, прозрачный, схваченный легким предвесенним морозцем. Со стоянки я, грешник, отправился не в класс, где предполагалось спешно организовать занятия по воздушной стрельбе, а прямо в противоположную сторону – к лесу. Идти было трудно, мешало пудовое летное обмундирование, глубокий снег, а еще солнышко пригревавшее, несмотря на минусовую температуру. Куда я шел, не знаю, от чего уходил – могу сказать: от бесконечного повторения пройденного, от армейской рутины, от обрыдшей казарменной обстановки. Ушел я совсем не далеко: откуда-то подлетевшие птицы – штук пять ворон и сколько-то сорок – вдруг закувыркались над головой. Сперва я остановился, понаблюдал за происходившим, а когда понял – они ведут ожесточенный воздушный бой, лег на спину, опустил фильтровые очки на глаза и решил – а эта драка может, пожалуй, научит не хуже, чем наш занудный начальник воздушно-стрелковой службы.

Атаковали вороны. На вертикальном маневре они имели громадное преимущество и сознавали это. Правда, и сороки были не дуры, они лихо выходили из под ударов обалденными глубокими виражами. Мне показалось, сороки чего-то ожидают. И я не ошибся. С большим превышением к ним подлетело подкрепление и численное преимущество перешло к сорокам: вороны, уходя вверх, теряли скорость и тут их било сорочье подкрепление. Они, вороны, рванули было к земле, они классно пикировали, но и здесь их ожидал третий эшелон сорок.

А небо было синее-синее. И кажется, в тот день я понял главный закон истребителя, так блестяще сформулированный позже Покрышкиным – хозяин высоты – хозяин боя.

* * *

Страшное дело, ребята, как подумаю – я же по девятому десятку пошел! Вот вы на меня глядите и ручаюсь, не верите – этот старый гриб командиром эскадрилий был, на войне отличался, да не может того быть! Я и сам иногда в сомнение впадаю – летал? Штурмовиком значился? Триста семнадцать боевых вылетов отгрохал? И документы в порядке. Правда, самому странно. И встретиться с вами я знаете почему согласился, вовсе не похваляться победами своими и нашими общими, не поделиться опытом – какой мой опыт может вам сгодится?