Текст книги "В сознании сходящихся миров"

Автор книги: Анатолий Кирикой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Глава, в которой исчезает время и начинается язык.

Прежде, чем начать главу, скажу: все мы знаем, если это не так, то по крайней мере можем понимать, что язык универсален, однако, у человека нет ключа к его универсальности. И это благо, иначе, что могло бы случиться, не будем гадать, оставим это фантастам, ежели человек обрёл бы полноту языка.

Язык,– ему нужно время для развертывания в пространстве.

Язык определяет время. Како речения наши, тако и время наше.

В погружении в время время уничтожается, двигаться в обратном направлении, значит разрушаться, от тебя ничего не остаётся. Можно идти со временем, поэтому есть настоящее. Каждое совершение действия мысли – шаг назад или много шагов назад.

Время исчезает условно. Оператор, владея операциями по опусканию времени, об этом знает. И это аксиома. Когда время изжито, связи распадаются. Axios времени стихает. Темпора axiomatica. Аксиотемпоральные среды завязываются. Приближаясь к сути истинного, в человеке сущностное, которое, казалось бы, не может разделяться, все же разделяется, на многие множества, и человек изживает свою темпоральность.

Одна из них, из этих темпоральностей, мой weekend. Который чудесно закончился возвращением. Однако, часто наступает смерть. Всё «пурушится». (Согласно индуистской религиозной традиции и мифологии, Пуруша – "божественный дух", самость, из тела которого была создана Вселенная. Пурушится, значит возвращается к встрече с Пуруши). Больше не быть минимализму. Язык это знает. И вот как оно бывало.

Стоял спокойный субботний день. Непримечательный. День как день, не отличимый от прочих, так всегда привычно взгляду, но не обозрению. Начну с обозрения. Для города N. день слишком спокойный. Уж слишком. Атмосфера располагала прогуляться, снег серый, грязный, в отдельных участках протаявший, почти не оставался белым, был покрыт серыми газами. Я вышел, как обычно, день ничего не предвещал. Уже давно занимали меня труды по лингвистике древности и их связи с почти неведомым человечеству разумом. Почему неведомым, потому как архетипичный человек не являлся человеком современности, это было скорее исключениями, и если и проступало в психике отдельных представителей человечества, то явно не в организаторах-йогах медиа-культа, но в тех, кто не оглашался, в исихастах и келейниках миротворцах. Скорее и психикой не назвать то, что от их нейрокогнитивной функциональной организации осталось; научно, один человек скажет, – "они атрофированы", но мне-то было известно, что эти ребята отошли от платформы, положенной в основу связи между обществом и мирами одного Universuma/Мира. Занимало меня и то, что, соприкоснувшись со сваямбхувой языка вообще, то есть всей ностратической группой языков, я понимал, что выйду на природу праязыка. Оступился, могу выйти. Выход на праязыковую природу не означает возможность её истолкования. Оттуда истолкования невозможно, сказано на новость многим. Если кто считает, что раскрыть тайну природы языка, значит суметь интерпретировать эту самую природу, тот заблуждается, оттуда нет интерпретации. Можно показать, однако чтоб показать, и показывающий и тот, кому показывают, оба должны быть осведомленные о показателе, только сам показатель им остаётся неизвестен; до поры до времени. А когда о нем известие приходит, оно всегда будет частично, здесь время движет показателем. Вспоминаю лектора по дравидийской языковой группе (семье. Ред.), он говаривал, твердил это на каждой лекции, только разными словами и намёками, часто автоматически, как-будто читывал мантру свою собственную: "ни один язык не является искусственным, даже если он и создан искусственно". И потом он изредка добавлял, словно заучил сам: "Праязык, – прародитель не только человечества, но и всего существующего, и пусть такое существо как болотная жаба не изъясняется на нашем знаковом принятии, у неё свой язык, и он так же жив и естественнен, как сама жаба. Есть язык пчёл, язык собак, язык птиц и диких зверей, все они надбиологичны, их природа пребиологична". Это я усвоил, и теперь думал об одном: "как соприкоснуться с праязыком". Перепробовал все, – единой системы и техник встречи с праязыком не существует, – концентрации на значениях, разбор слов, их этимология, расследование природы отдельных слов, вариации их применения, изучал отдельные древние языки, искал следы в шумерском, в древнем иврите, коптском, языке текста пирамид, и др, ничего не удавалось, и только одно давало продуктивный результат, – подшатнуло мою картину мира. Через некоторое время с такой парапарадигмальностью я оказался в хаосе личностной организации. Это стало предлогом моего временного исчезновения, я бы даже сказал, растворения. Что сталось бы, не ухватись я за кромку материального мира, – за удовольствие войти обратно в некоторые формы языка, причем своего родного? Так и не узнаю. Но об этом чуть позже ещё напишу. Сейчас мне хотелось самому понять, куда девалась часть меня, – да, вы не ослышались, часть меня, человека и отдельного духа с душой, – форма того, кем был я, этот я, кем я был, продолжала оставаться прежней, возможно бледнее, менее подвижной, измененной в голосе, характере движений, в функциональности черт лица, ведь качественные изменения формы требуют длительного внутреннего влияния на форму, то есть на внешнее, чего уж тогда говорить о мутации организма; а вот та часть, что в некоторых системах знаний условно зовётся эфирно-астральной, по отдельности расстворялась, как рассыпающиеся части тела под влияние среды, растворяющей их, или ветра воздействующего, одним словом, я осыпался, расстворялся, исчезал. Сказать, пугало меня подобное, – нет отвечу, но страх был, и он относился скорее к тому, что я так и не смогу завершить дело всей своей жизни. А растворение продолжалось, казалось, процесс не остановить, и даже страх, являясь защитой в таких случаях, парадоксально усиливал процесс. Что делать, задавал себе вопрос. Ответа нет. Отсутствие ответа усиливало процесс. В один момент пришло по наитию сообщение повторять формулу: "что делать", вопрошать, одним словом. Я боялся, что все закроется, и мне никогда не узнать о природе праязыка, а с другой стороны страх о том, что мне вообще больше не узнать о языке, перевешивал. Тогда фокус умственного зрения пал на природу языка, на чаяния об успешных будущих языковых открытиях, и страх стал отступать. Проснувшись утром, мне показалось, что надо мной навис речной конденсат, только более светлый и с розоватым оттенком. Что это? – подумал. Но открыв глаза, понял, что ещё спал, испарение, пробуждение было в дремоте. Но списать это на сон не мог, явью было видение, горизонт миров, состояние между миром сновидений и миром органов чувств, – мир эпифеноменальностей. Позже сие видение станет причиной ряда открытий в лингвофилологии. Я вспомнил ламу Тензина, поблагодарил его мысленно о той помощи, что когда-то он мне оказал, сопровождая в мир тонких пределов.

Пока не начнёшь использовать язык, не поймёшь его. Вот наглядный пример сложных нечеловеческих языков: язык собак, их лай, ничего понятного, но начни лаять и перекликаться с собаками, через время экспериментов и исследований вырисовается собачий язык, чувствуешь, но объяснить не сможешь, как. Так же с волчьим языком: вой волка, повадки, как вспомогательные инструменты языка. А вот с лошадьми дело обстоит гораздо сложнее. Все языки объединяет одно, – их общая природа, природа сознания языков. И я ушёл сперва в природу сознания языков, надолго, потом понял, что познание природы сознания языком бесконечно. Стал практиковать формы, из форм строить содержание и из содержаний другие формы, и так до бесчисленных упражнений, выходили многообразные цепочки вариантов языковых звеньев и лингвосхем, смешивающихся, сливающихся, диссоциируемых и высвобождаемых снова в новых содержаниях и формах. Что-то этому предшествовало, что следовало «за». Что, конечно неизвестно, однако результаты были потрясающими, и фиксации не поддавались, не существовало ни регламента фиксации, ни подходящей формы. С содержаниями обстояло дело точно так же. Только произведённые с содержаниями операции имели совсем другие и наиболее успешные результаты, потому что содержание, даже если оно и привязано к форме, его возможно "отвязать", привязать к новой форме, изменить конфигурации путем расформирования и переформирования, выхода на смыслы. Нет фиксации. Как работать? Ведь то, что есть, не фиксируется, а значит то, что не фиксируется, не зафиксировать в самом себе. Положить в основу знака? Возможно. Но одного знака, пусть и придуманного, созданного, недостаточно, ведь и незафиксированное очень пластично как течение, и становится понятным при препятствии знаком. Знак, форма, язык, им может быть все что угодно, жест, крик, шум, то есть притивные знаки, так и более сложные, но нас интересует сложная система знаковости, подвижная, фрактальная, универсальная языковая система смыслового выражения. И тут я понял, – вот, что спасёт меня от исчезновения, – сверхгибкая ирреалистичная языковая функционализация. Полагаю, в том, называемом традиционно подсознанием, в такой находке меня ожидало успокоение, а сознание моё готово было протестовать против успокоения. Я сразу уловил ход трикстера. Не дал ему родиться и размножиться. Теперь у меня была собственная авторская миссия, язык, который станет миром для цивилизации.

В изучении языка мне поможет идентификация проб с Каабы, отбросит гипотезы и теории веры процесс воспламенения в кувукле (кувуклии – ред.) даст понимание, что отрицать и что утвердить, многие артефакты позволят добраться до окраин границ, от этих границ сделаю прыжок к праязыку – так думалось, скорее мечталось, хотя мечтателем я не был. Когда пришёл в себя, очнулся, действительно было одно – действо моего исчезновения и "секрет" выхода из него. А ещё это позволило мне иначе посмотреть на Время. Следующим исследованием было время. Как совместимо оно с языком? Имеют ли они общее, время и язык, как время и пространство? Об этом следующая глава. В завершение к этой главе добавлю о ирреальности любого языка, в частности языка слов и букв. Приняв грубые и малопластичные функции, речевой язык потерял ту былую силу и ирреальность. Возможно, поэтому сегодня применение одного только речевого языка, или вообще семиотики, мало помогает для реализации человеческих возможностей и активации смыслового слоя сознания. Необходимы языковые Акты. Тем не менее, язык, насколько скудным он ни представляется, возможность понять природу времени, все же существует. А природа времени воспринимаема как отдельный, "матричный", слой сознания; выйдем на временной слой сознания, выйдем на последующие {несубстанциональные} слои сознания. Задаю вопрос: "когда исчезает время?" Ответа не последовало. Снова задаётся вопрос и опять нет ответа. Ответа и не будет. Время не исчезнет, оно происходящее от языка. Язык матрица времени. Папирус времени. Все зачатое таково. Язык, ему нужно время для развертывания в пространстве. Но время без языка, оно Есть? Язык ведь определяет время. Получается, что, все-таки оперируя языковыми системами, мы сможем выйти и на временной слой, и "далее"? Тогда время останавливается и затем исчезает; исчезает, конечно, условно, так или иначе оператор возвращается ко времени, но с пониманием матричности языкового времени. Язык действует на время. Время ускоряется искусственно. Язык ускоряет время. От времени "добираясь" до языка, встречаем его распад, – языковый распад, и распадается (условно взятое слово, форма сохраняется даже после выхода из неё) только его форма. Буквенные знаки, не буквы вовсе изначально, а явления, буква форменная воплощается потом. Буква изначально не для слов, их задача передавать Порядок немым образом, – они немы. Слова, предложения, речь воспроизводятся позже как спасение. Из языковой структуры строится все человеческое. Значит, зная Язык, можно управлять процессами. Язык шаток – не основа распадается на буквы, буквенные знаки, – отражения универсалиев языка. Язык определяет сознание, но из сознания исходит язык. {берет свое начало}. Каждое из наполнений языка чего-то от вас желает. Интерпретация разрушает структуру языка, однако может порождать новые структуры, и фиксированные, и гибкие, неопластичные. Это даёт начало метаформам.

Деятельность по выходу из интерпретации, не именованию видимого, выводит человека из концентрации и распределяет внимание по рассредоточению, как бы рассеивая внимание всего видимого, и перенося сознание от конкретного к отвлеченному, что может быть опасным эксцессом.

Интерпретация очищает пространство психики от словесного засорения, после чего наблюдается светлое время, когда оператор ощущает прилив сил, бодрости, умственной ясности. Спустя время, нескольких дней обычно достаточно, и наступает период дезинтеграционной внутренней непроизвольной психической деятельности, оператор отмечает временное угнетение эмоционального фона.

Глава, в которой устойчивость определяется знанием.

Знание axios и темпора. Их взаимодействие как оглашения во времени, не абы чего, а наличного.

В тот далёкий день все произошло в один миг. И хотя миг человеком неуловим, все же уловимое в такой внезапности я принял за миг. Знания постигаются в миг. Оседлать миг, значит исчезнуть для этого мира, в миг открывается портал Знаний, и там Знание Одно, это Знание Всего. И так как Язык определяет Время, а Язык основа и природа Знания, хотя и не само Знание, так вот тогда это позволяет очень точно и убедительно ответить, что все время пребывает в миге; это очевидно, но ещё более явно то, что все время исчезает в миге, миг в чем-то ассоциирован с чёрной дырой и червоточиной одновременно. Миг – портал в "мир" изначальной природы, а эта природа восходит к Знанию, и Знание – Великий Порядок/Иерарх иерархии, Он и Язык иерархии, существующей в иерархиях, но никак не в Иерархе, хотя и исходит «оттуда)», неверно будет сказать «исходит из Него», таким образом, подобное словесное сочетание уводит нас от технических задач.

«Знание» – термин для нас технический. Знать можно что угодно и о чем угодно. Знание в науке, знания ученика в школе, знание о событии, религиозные или священные знания, как их называют. Для нас знание, нечто знаменует, что-то передаёт, и эта передача всего и есть знание. Если мы говорим о фоне, тогда представляем себе знание фона, всего, что в него включено или, вернее, смотря, что в него включено и какой фон – фон кого, либо чего. То, что в фоне, – всеобщее, и знаменует о той или иной активности. В этом случае, когда запускается фон, очевиден шаг к соприкосновению с неизвестным, неизвестное не в самом фоне, – хотя для людей и в фоне неизвестное {условные классификации неизвестного различны, как и классификации знаний}, это так, но речь идет о неизвестном "за" фоном, – и это зависит от масштабов фона, функциональности и организованности нервной системы, а также психических резервов человека. Приступаю к простому expiriensu: рассеиваю внимание, появляется чувство рассеянности; экспериментирую снова, опять рассеиваю внимание, внимание рассеивается, и "я" и рассеивание распределились во всем процессе рассеивания, а значит концентрация теряется, и я выхожу из поля зрения, потом возвращаюсь к норме функционирования; вопрос: "кто вернул меня? Кто возвращался?" Ответ: сознание. Неужто сознание? Не отвечайте, пожалуйста. Оставьте без ответа. Предоставьте это сознанию. Устав, закрываю глаза, и мгновенно вхожу в состояние "необыкновенной дремоты", будто попал в гиперизмерение, об этом узнаю после, вышел, когда услышал голос, по выходу из дремоты глаз сразу не открыл, зафиксировал состояние, и понял, могу в "необыкновенной дремоте" совершать необыкновенное; правда, зачем был голос и зачем о нем упомянул, это другое, голос – контролёр моих походов. Теперь знаю это. Много таких знаний. А могут быть они все вдруг. А могут быть они все вдруг? Чтобы лучше понимать роль знаний, поведаю новую историю, о которой мне поведал древний свидетель. По крайней мере, рассказчик себя так называл, – свидетелем. Выглядело даже странно. Он сказал мне: "не думай об этом, если хочешь содержать ум в порядке, а только слушай". И я слушал. И свидетель начал: "один горец из семьи Wonderful жил вдали от мира, не то, чтобы сказать, от физического, но частично, так и скажу. Он жил на высокой скале, высотою 3 тысячи метров над горными массивами. Тропа туда была одна, узкая, и только по вертикали. Говорили, что он, прежде чем там оказаться, взлетел; так, честно говоря, и создаются легенды о волшебстве, и русские народные сказки. И вот, взлетев, он понял это, и принял решение уйти от людей, а что ему ещё оставалось, когда Горец достиг того, что вышел за пределы даже самой славы, а семья Wonderful славилась среди народа горцев. С собой он взял на "Пик Dreams" [так называлось самое высокое место на планете по версии средств народной информации] колун, охотничий нож и верного сокола. Никто не знал, что там, на пике площадью около 50 тыс. квадратных м. Тем, кто взирал из низин, неотчетливо видимым было огромное большое раскидистое дерево, будто бы своими длинными заковыристыми ветвями впивающееся в небесный свод. Об этом дереве складывали былины. Именовали его древо Игдрассиль, прародитель родов, и земли, и потомок Великого Игдрассиль, уходящего корнями в Неозираемую Вселенную. Купина Мира.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Назад к карточке книги "В сознании сходящихся миров"