Текст книги "Цицерон. Поцелуй Фортуны"

Автор книги: Анатолий Ильяхов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Глава третья
Прикосновение к Риму

Новые друзья

Родная сестра матери Марка и Квинта в своё время вышла замуж за Гая Акулейона, человека рассудительного и внимательного к родне. Он давно перебрался из Арпина в Рим, где как знаток римского права разрешал споры между гражданами, давал советы начинающим адвокатам. Узнав об успехах Марка, он пригласил обоих племянников к себе для совместного обучения с собственными разновозрастными сыновьями. Братья обучались наукам, набирались ума и взрослели вместе.

Руководствовавшийся правилами предков-римлян, Акулейон оказался требовательным учителем. Он не допускал нерадивости, а успехи учеников с удовольствием поощрял. В доме часто появлялись гости, традиционно адвокаты; они вели разговоры, к которым невольно прислушивался юный Марк, запоминал. В его присутствии разгорались горячие профессиональные споры, и юноша негласно участвовал в этих взрослых дискуссиях, улавливая все тонкости словесных поединков.

Однажды Марк увидел в доме дяди Квинта Муция, Сцеволу, выдающегося адвоката и политика. Когда Акулейон поделился с гостем успехами сына свояченицы, тот предложил давать подростку уроки.

Героическую (четырёхсотлетней давности) историю знаменитого предка Квинта Сцеволы, Гая Муция, с детства знал каждый римлянин. При осаде Рима этрусками[6]6
  Этруски – древняя цивилизация, населявшая в I тысячелетии до нашей эры северо-запад Апеннинского полуострова (современная Тоскана).


[Закрыть] он проник ночью в лагерь врага с целью убить предводителя. Завязалась схватка, храбреца схватили, а когда стали угрожать смертью, он заявил с бесстрашием:

– Убьёшь меня – к тебе придут другие! Не я один – триста римских юношей поклялись расправиться с тобой, пусть даже ценой собственной жизни!

Враги требовали от Муция выдачи секретов осаждённого города, грозили жестокой пыткой. Он долго молчал, а потом вытянул правую руку над огнём и так держал, пока рука не обуглилась. При этом ни один мускул на лице героя не дрогнул. Враги были настолько поражены этим, что отпустили римлянина. На следующий день этруски заключили с Римом мир, а за Гаем Муцием закрепилось прозвище Сцевола, что означало «левый»…

Новый наставник, немощный человек преклонного возраста, обладал редким юридическим талантом и колоссальным опытом выступлений в суде, что позволяло ему стоять как минимум на одну ступеньку выше самых известных адвокатов. Квинт Сцевола часто прибегал к изложению дела с помощью философских категорий, что для судебной практики представлялось занятной диковинкой. Глубокие суждения, основанные на мудрости греков и римлян, меткие высказывания поражали воображение слушателей. При этом Сцевола умудрялся не напускать на себя раздражающей людей важности, естественной для знаменитостей. Двери его дома для друзей, клиентов и обычных любопытствующих личностей не закрывались до глубокой ночи.

Вместе с другими учениками Марк Цицерон почти ежедневно получал уроки Сцеволы по ораторскому искусству. В общении учитель оказался мягким и предельно учтивым. Он никогда не говорил о собственной старости, но любил повторять, что «смерти избежать никто не в силах». Однажды кто-то из гостей спросил хозяина, сколько ему лет, на что тот ответил:

– Угодно ли нам заботиться о том, сколько лет мы ещё проживём? Лучше задуматься, должным ли образом мы живём. Ибо жить по правилам – доступно каждому, а жить, сколько захочется – никому.

В другой раз Марк услышал, как Сцевола доказывал Акулейону, что не следует бояться смерти.

– Мы не сразу попадаем в руки смерти, а постепенно, шаг за шагом, – «успокаивал» старик более молодого собеседника. – Мы умираем каждый день, поскольку каждый день теряем частицу жизни. К смерти каждый из нас идёт своим путём, а когда приходит наш день, мы этого не замечаем. Только нельзя забывать, что каждый день – это ступень жизни. А счастливее всех тот, кто без тревоги ждёт завтрашнего дня.

Заметив, что Марк прислушивается к их разговору, Сцевола поманил его пальцем. Когда тот приблизился, наставник положил руку ему на голову.

– Молодой человек, не слушай старика! – произнёс он, потрепав юношу за волосы, и улыбнулся. – Тебе и твоим товарищам не следует всё время думать о завтрашнем дне. Живите в настоящем, но учась на прошлом.

А когда при Сцеволе кто-нибудь начинал сокрушаться по поводу неблаговидных поступков молодёжи, он качал головой и спокойно говорил:

– Всё, что сейчас происходит с нами, ничем не отличается от того, что происходило с нашими предками и будет происходить с потомками в будущем. Только действующие лица были и будут другие.

Хозяин дома не подавал виду, что он едва находил в себе силы вставать до рассвета и приступать к работе над очередным сочинением.

При Марке старик писал труд «О полезности человека для общества». Мысли, которые в нём излагались, Сцевола поручал копировать домашним рабам и раздавать всем желающим. На занятиях он терпеливо выслушивал учеников, делал им замечания, исправляя неправильно составленную речь. Обращая внимание на ораторские способности Марка и его стремление выделиться среди товарищей, учитель наставлял:

– Вечная слава и почёт? Суета! Всё мимолётно! Известность и слава оратора – всего лишь суд толпы, состоящей из глупцов и подлецов. Люди толпы живут, точно в гладиаторской школе – с кем сегодня пьют, с тем завтра дерутся насмерть.

На занятиях Сцевола держал в левой руке ветку лавра или мирта, оживлённо жестикулировал, пересказывая речи греческих ораторов на судебных процессах. Утверждал, что таким приёмом сосредоточивает на себе внимание судей.

– Вам не следует считать, сколько дней вы провели на уроках со мной, – говорил он назидательно, – лучше «взвешивайте» себя – задумывайтесь над тем, что за это время у вас прибавилось в голове…

Став известным адвокатом, Цицерон во время суда часто держал в руке веточку лавра…

* * *

Дом старого оратора посещали разные юноши, в том числе из аристократических семей. Среди них был Тит Помпоний, который сразу расположил к себе Марка. Внешне спокойный, мягкий в обращении с окружающими, на уроках Помпоний был не по-детски сообразителен и принципиален, он всех поражал обстоятельностью своих суждений. Его отец, имевший чрезвычайную потребность в знаниях, чтении книг, сам обучил сына полезным наукам, доступным для понимания в его возрасте.

Общаясь с Титом Помпонием, Марк научился рассуждать на разные темы, отстаивать своё мнение, даже если оно не совпадало с мнением собеседников или, что было вообще верхом смелости, учителя.

Да, поначалу нелегко было переносить преимущество товарища в учёбе, но Марк с усердием навёрстывал то, чего ему недоставало по природе. И вскоре их негласное соперничество, кстати, поощряемое Сцеволой, переросло в крепкую дружбу.

В доме Сцеволы Марк Цицерон также сдружился с Гаем Марием Младшим, сыном известного военачальника, могущественного политика (с именем которого римляне связывали мрачные эпизоды гражданской войны – репрессии против политических оппонентов, судебные преследования, террор), и с Марком Пизоном, юным представителем древнего плебейского рода, в котором были и героические военачальники, и государственные деятели. Пизон свободно владел греческим языком, и Марк, чтобы не отстать от товарища, принялся следом усердно изучать этот язык. Спустя время Цицерон преуспел в декламациях и в спорах с соперником уже мог ловко парировать его доводы по-гречески.

Это было честное соперничество, возможное только между людьми, которых связывает истинная дружба. А что такое истинная дружба, Марк усвоил прекрасно, и когда кто-нибудь спрашивал его об этом, он, не задумываясь, отвечал:

– Дружить – не означает получать какую-либо награду от другого человека. Ведь друг для каждого – это второй он сам…

* * *

Размеренная жизнь семьи Туллиев завершилась со смертью Гельвии, матери Марка и Квинта. Это обстоятельство, как и пребывание сыновей у римских родственников, побудило отца оставить арпинское имение на управляющего, вилика, и окончательно переселиться в Рим. На тот момент Марку исполнилось шестнадцать лет. Отец понимал, что огромный город давал прекрасные возможности в образовании и служении отечеству.

– Вся Италия – наше с вами отечество, – говорил он, будто оправдываясь перед детьми за то, что оторвал их от малой родины. – А для римлянина отечество гораздо дороже жизни!

Незадолго до этого глава семейства исполнил гражданские обязательства перед государством, выплатив налоги в казну. Отразил в государственном реестре стоимость своего состояния в имуществе и деньгах с превышением четырёхсот тысяч сестерциев[7]7
  Сестерций – основная денежная единица, монета из серебра.


[Закрыть]. Это позволяло на законном основании закрепиться во всадническом сословии. В таком случае дети Марка Туллия Цицерона Старшего получали дополнительные гражданские права и привилегии при занятии государственных должностей. Самой почётной из привилегий являлось участие в военных действиях в конном отряде при главнокомандующем армией – на собственном коне и при боевом снаряжении, приобретённом на личные средства. Воины из плебеев и пролетарии[8]8
  Пролетарии – в Древнем Риме неимущий класс граждан.


[Закрыть] получали оружие и защитные доспехи из казённых арсеналов.

Реально воспринимая ситуацию, отец понимал, что при существующей системе власти сыновьям высоких должностей не занять, и надеялся увидеть их знаменитыми адвокатами, которые громкими судебными процессами неплохо зарабатывали.

Кружок Сципиона

Общение юного Цицерона с Квинтом Сцеволой получило неожиданное развитие. Однажды к старику пришёл его зять, Луций Лициний Красс, исполнявший обязанности цензора. Это была одна из самых высоких должностей в республике. На цензоров возлагалась обязанность «наблюдать нравственное состояние римлян», чем они и занимались с озабоченностью. В тот день Красс привычно начал высказываться о поверхностном преподавании красноречия на латинском языке, возмущался существующим уровнем образования юношей и их поведением:

– Когда я смотрю на нынешнюю молодёжь, с ужасом понимаю: чем славнее жизнь наших предков, тем позорнее нерадивость потомков. Новшества, творимые вопреки обычаю и нраву предков, представляются неправильными и нежелательными.

Он убеждал сенаторов, что появление в Риме учителей латинского красноречия, «не имеющих об этом чудесном предмете представления», чревато опасными последствиями в обществе. Предлагал особым указом запретить содержание ораторских школ с такими учителями, а «тем, кто привык посещать их, говорить, что это позорно».

Сцевола рассказал Крассу о Марке и попросил уделить ему внимание. На следующий день юный Цицерон стал учеником знаменитого оратора.

* * *

Посещая дом Красса, расположенный в Палатине, самом богатом квартале Рима, Марк Цицерон не переставал изумляться его впечатляющим размерам и роскоши внутреннего убранства. Вместительный зал-прихожая, вестибул, сверкал белизной алебастровых стен; на полу выложено мозаичное изображение богини домашнего преуспевания Салюты – салютация, или традиционное приветствие входящему в дом.

При входе в главное помещение – атриум, где происходили важные события: заключение браков, наречение именем младенцев, погребальные обряды, приём клиентов, – стояло высокое супружеское ложе с кожаными головными валиками, убранное дорогими тканями. У каждого из супругов отдельные спальни, а эта являлась данью предкам и символизировала крепкую римскую семью.

Внутри атриума сумрачно – через квадратное отверстие в потолке просматривалось лишь небо. А когда становилось совсем темно, зажигали настенные светильники, лампадарии, питающиеся от прогорклого оливкового масла. Мозаичный пол здесь светлых тонов. Марку нравились изображённые на нём птицы в полёте и лесные звери, особенно дикий кот, охотящийся на зазевавшуюся куропатку. В углу, как было заведено исстари, стоял бронзового литья бюст хозяина дома. Глядя на него, Марк каждый раз отмечал, что у Луция Красса выдающийся лоб и безжалостный к врагам Рима взгляд. В центре атриума находился очаг, олицетворявший семейный быт, уют – то, что было так дорого любому римлянину. В холодное время года прокопчённый десятилетиями очаг оживал, направляя дым к выходу через дыру в потолке.

Деревянный шкаф в виде храма, с треугольным фронтоном и двумя поддерживающими его колоннами, как и спальное ложе, стоял у входа в атриум. Это домашнее святилище с восковыми изображениями семейных предков римляне называли ларарим.

Каждое утро, как в тысячах римских домов, глава семьи, обязательно в синем одеянии, совершал обряды в честь ларов, божеств-покровителей семьи, возлагал в чашу подношения, затем возжигал благовония и произносил молитвы…

Деревянный сундук, в котором хранились важные семейные документы, письма, деньги и ценные вещи, стоял на видном месте. Марк удивился, но, заметив, что металлические скобы, охватывающие днище сундука, прикреплены к полу, понял, что у грабителей нет шанса даже сдвинуть его с места.

С трёх сторон от атриума находились кухня и два триклиния (обеденных зала разных размеров – для членов семьи и для званых ужинов), а также множество жилых и подсобных помещений. В самих помещениях и в проходах между ними стояли статуи из лучшего гиметийского мрамора; мебель из ценных пород дерева с инкрустацией слоновой костью. Изящные греческие вазы на столах и на полу, картины на мифологические сюжеты – всё это свидетельствовало о достатке хозяина и его хорошем вкусе.

Занятия с юными учениками Красс проводил в просторной библиотеке, украшенной барельефами сцен из гомеровских поэм. На стене напротив входа он распорядился в своё время изобразить мозаичную «карту мира» – с Римом в центре Ойкумены, обитаемой земли. Красс мог подолгу созерцать её, размышляя о величии римского государства.

Он приходил на занятия в свободное от публичных выступлений время, устраивался удобно в кресле и начинал говорить о том, что считал полезным. В этот момент перед ним мог находиться кто угодно – ученики с родителями и без них, друзья, знакомые или случайные клиенты. Отрешённый от всего бытового, учитель вёл свой урок, восхищая слушателей, как гениальный актёр – зрителей на спектакле. Его речь лилась непринуждённо, словно вода из перевёрнутого кувшина. Виртуозно играя с интонацией и смыслом слов, Красс умел донести до аудитории главное. Марк слушал оратора, как заворожённый, погружаясь в мечту о собственной карьере адвоката.

Посещение занятий, проводимых Луцием Крассом, окончательно утвердило юного Цицерона в намерении стать судебным оратором. Но таким знаменитым, как учитель! Чтобы блистать, как он, «не только силой, но и изящной словесностью», обладать индивидуальной образностью мышления, душевным спокойствием и прекрасной дикцией, в речах в зависимости от ситуации быть то сдержанным, то язвительно-насмешливым, то печальным, то утончённым и немного легкомысленным, а в итоге – неожиданно безжалостным к оппоненту.

Однажды Марк присутствовал на судебном заседании, где наставник выступал в роли обвинителя. Его оппонентом был Домиций, известный адвокат, который из желания уязвить Красса рассказал суду о вопиющем, по его мнению, случае, когда тот «оплакивал гибель любимой рыбки из бассейна, как близкого человека, и велел похоронить по обряду».

– Мой друг и коллега Домиций прав, – начал Красс, расплываясь в широкой улыбке, – я в самом деле плакал. Каюсь! Но только потому, что не обладаю стойкостью, какой обладает мой друг Домиций: ведь он не проронил ни слезинки, похоронив трёх своих жён, умерших поочерёдно.

Шумное одобрение присутствовавшего на суде народа, громкий смех, злые выкрики в адрес Домиция и аплодисменты Крассу приостановили на время судебное разбирательство.

Марк запомнил несколько советов Красса, касающихся не столько произношения или позы оратора и его жестов, сколько внутреннего смысла и стиля речи.

– Нужно не перебивать оппонента, – говорил он, – а, наоборот, позволить ему выговориться, чтобы обнаружить в сплетении слов его прорехи и недостатки, чтобы затем умело подготовленной речью взять над ним верх.

Как правило, в конце каждого занятия ученики пускались в споры по заданной теме. Учитель замирал в молчаливом ожидании окончания речей, не вмешивался и не подсказывал, чтобы потом сделать замечания и дать оценку. Отмечал лучшего оратора, награждая званием маленького триумфатора в ораторском искусстве. При этом призывал остальных радоваться за победителя, не жалея восторженных слов. Марк часто провозглашался «триумфатором», хотя узнавал и немало о своих недостатках, после чего с особым усердием избавлялся от них.

Однажды Красс появился у ребят в отличном настроении и с порога произнёс:

– Пятна крови врагов глазу приятны!

Как выяснилось, он вернулся с судебного заседания, чрезвычайно трудного для него. Вернулся победителем. Даже не отдохнув, он предложил ученикам вынести судебное решение в вымышленной ситуации:

– Перед смертью богатый старик призвал троих сыновей – адвоката, врача и философа – и предложил: «Кто из вас приносит больше пользы людям, тому наследовать имущество и деньги».

Красс хитро прищурился.

– Как вы думаете, кому отец отдал наследство?

Посыпались предложения одно мудрее другого.

– Только философ учит граждан мудрости – тому, как полагается жить, переносить тяготы, скорби и радости и как достойно умереть, не потеряв себя в бедности и процветании, – предположил первый ученик.

– Наследство отца заслуживает только врач, – не согласился его товарищ. – Своим божественным ремеслом он способен облегчить людям телесные страдания, дать им возможность снова радоваться жизни. Это означает, что врач полезнее других для людей.

Марк предложил иную версию:

– Имущество отца пусть унаследует адвокат. Не зря народ называет судебных ораторов защитниками обиженных.

Красс немного подумал и подвёл итог «состязания»:

– Речь каждого из вас полна достоинств и убедительных доводов. Всё говорит о том, что не зря вы проводите время со мной, а я – с вами. Тот, кто предложил в наследники философа, без сомнения, прав, как и его товарищ, предложивший врача. Но я соглашусь с Марком Цицероном. Адвокат, в отличие от всех остальных, способен вызволить людей из жестокой беды лишь искренностью доказательств и силой убеждения, растопив жаром слов своих сердца судей.

В следующий раз Красс предложил другую тему:

– Друзья мои, давайте посмотрим, можете ли вы отличить виновного и невиновного. Вот вам случай. Комендант осаждённого города запретил ночной страже открывать ворота, что бы ни случилось снаружи. В эту же ночь у ворот появились люди. «Мы свои, – кричали они, – бежали из неприятельского плена!» Они умоляли пустить их в город, ибо от преследователей им грозила смерть. Однако, помня строгий приказ, командир не внял мольбам беглецов. Случилось страшное – враги действительно настигли их и убили прямо у ворот, за которыми они могли найти спасение.

Наставник оглядел насторожившихся ребят.

– Вам судить героев этой истории, – произнёс он, – но дослушайте меня. Неприятель снял осаду и отступил, после чего командира той самой ночной стражи обвинили в измене. Он не спас воинов, взывавших о помощи, его ожидала смертная казнь. Однако судьи не посмели вынести приговор и приняли предложение главного судьи – положиться на волю богов… Принесли «вазу правосудия», бросили в неё два черепка, на которых должны были быть надписи «жизнь» и «смерть»… Как вы думаете, что было дальше?

Кто-то из учеников предположил, что обвиняемого заставили тянуть «божественный жребий». Остальные его поддержали – все, кроме Марка. Он же уверенно заявил:

– Дело непростое. Судьи не могли вынести смертный приговор командиру, поскольку он выполнял приказ. Кто-то скажет, что в таком случае следовало бы наказать коменданта. Но и такое решение не имело смысла. Прежде всего виноваты в собственной смерти воины, позволившие врагу себя пленить. И они уже наказаны, их убили враги. Скорее, судьи на обоих черепках написали слово «жизнь»… Я делаю такой вывод.

– Но разве судьи тем самым не нарушили закон о чистоте судебных решений? – попытался вмешаться наставник.

Марка это только подзадорило.

– На месте обвиняемого командира – продолжил он, – я бы оправдывался так: «Уважаемые судьи! Я настолько уверен в вашей добросовестности, в вашей честности и желании соблюдать законы предков, что попрошу кого-нибудь из вас вытянуть один черепок. Не читать его и никому не показывать. Другой же черепок я принимаю не только как ваше справедливое решение, но и как волю богов». Я уверен, что судьи, посовещавшись, оправдали бы обвиняемого.

…И Марк снова ощутил себя триумфатором…

Когда пришло время прощаться с учениками, Красс оглядел каждого из них долгим взглядом, словно запоминая их лица, и произнёс напутствие:

– Я расстаюсь с вами, и от этого в душе моей печаль. Надеюсь, что, когда вы повзрослеете, мне не придётся сожалеть о затраченном на вас времени. А пока вы юны и беззаботны, продолжайте питаться науками. Добрые знания украсят вас в счастье и послужат убежищем и утешением в горе и лихолетье… И в старости принесут усладу…

* * *

В юные годы у Цицерона было много кумиров, в их числе – Публий Корнелий Эмилиан Сципион, легендарный полководец, прекративший войну Рима с Карфагеном. Но Марка поражали не героические истории, а отношение победителя к противнику. Хоть с карфагенянами Сципион и поступил жестоко, в Испании он отказывался делать рабами местных жителей, хотя Рим в них остро нуждался. Предложил ремесленникам трудиться на римскую армию, обещая свободу и неприкосновенность имущества и жилья. Позиция римского военачальника многим показалась непривычной, но оправданной, выгодной для обеих сторон.

У Сципиона было немало других достоинств. Немало молодых римлян, готовясь к служению Отечеству, воодушевлялись его деяниями. В Риме и других городах республики образованные и рассудительные граждане объединялись в своеобразные кружки друзей Сципиона. Одни с энтузиазмом описывали его военные подвиги, сочиняли эпические поэмы, другие собирали его речи и декламировали их на злобу дня. Вихрь всеобщей влюблённости в легендарный образ Сципиона Африканского захватил римлян разного возраста и политических убеждений.

Марк Цицерон не остался в стороне, но, слушая восторженные речи участников патриотических встреч, он обращал внимание и на другие моменты биографии Сципиона. К своему удивлению, Марк узнал, что его герой часто говорил о счастье римского народа, о необходимости высокой нравственности в гражданском обществе, о судебной справедливости и ответственности всех и каждого перед законом. Напрашивался вопрос: почему его мечты не осуществились?

Из общения с мудрыми наставниками Марк Цицерон понял: одно дело – знать, что такое счастье, а другое – знать, как его добиться, и постараться сделать так, чтобы его хватало на всех. Разве не правда, что один ищет счастье в весёлых развлечениях и роскоши, а другой – в честолюбивых должностях, в толпящихся вокруг клиентах либо в науках, в славе полководца или оратора?

Цицерон надеялся, что он с друзьями приблизит мечту Сципиона. Необходимо лишь найти единомышленников – честных, мужественных и справедливых.