Текст книги "Двадцатый век век и не только"

Автор книги: Анатолий Гусев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Анатолий Гусев
Двадцатый век век и не только

Рейд к крепост Дейдади

К фельдшерскому пункту 1-го Таманского полка Закаспийской области подъехали на жеребцах алха-текинцах пятеро туркмен. Они одеты в синие полосатые халаты, на головах чёрные курчавые папахи, на поясе клыч (кривая сабля), за кушаком нож-бичак, за плечами кавалерийский карабин, на плечах погоны. Это воины Туркменского первого дивизиона вернулись из разведки. У одного, маленького невзрачного туркмена левая рука чуть ниже плеча перебинтована какими-то тряпками, пятно засохшей крови на них. Он лихо спрыгнул с коня и весело крикнул младшему фельдшеру Ивану Сорокину:

– Эй, фельдшер, найдётся, чем помазать и замотать получше. Зацепило вот малость.

Иван узнал в этом туркмене подполковника Лавра Георгиевича Корнилова.

– Конечно, найдём.

Корнилов что-то сказал по-туркменски своим спутникам и те ускакали.

Сорокин спустился в погреб, взял оттуда всё необходимое для обработки раны и кружку холодной воды.

Полковник с удовольствием выпил холодную воду.

– Хорошо. В июне здесь всегда пекло, – сказал Корнилов.

Сорокин кивнул, соглашаясь, и умело и ловко перебинтовал раненную руку подполковника. Корнилов оделся.

– Температуру померить надо, ваше высокоблагородие.

– Зачем? – удивился Корнилов.

– Так положено.

– Ну, если положено… Мы люди военные, придётся подчиниться. Только какое я «высокоблагородие?» Мы с тобой одного поля ягода, фельдшер. Ты линеец?

– Так точно, казак Линейного Кубанского войска, станицы Петропавловской.

– Вот. А я казак Сибирского линейного войска, станица Каркаларинская. Только я там жил до одиннадцати лет, потом мы в Зайсан перебрались. Каркаларинскую плохо помню: с трёх сторон горы, с четвёртой – степь, жара, пыль, нищета. Ты, говорят, в шахматы весь полк переиграл?

– Ну, не весь, – улыбнулся Иван, – а рядовые больше шашки любят.

– А ты?

– Не знаю. И то, и то, но шахматы больше.

– Так давай сыграем в шахматы, пока ты мне температуру мерить будешь.

– Как прикажете, – согласился Сорокин.

– Тебе сколько лет, казак?

– Восемнадцать. Девятнадцать в декабре будет.

– А мне тридцать три в августе. Не велика разница. Как звать?

– Иван.

– А меня – Лавр. Называй меня на «ты». Мы с тобой ро́вня, одного казацкого сословия. Неси, Ваня, шахматы и градусник.

Сорокин принёс градусник и шахматы. Корнилов засунул градусник подмышку, расставили фигурки на шахматной доске. Иван взял в ладони две пешки – белую и чёрную. Руки спрятал за спину. Подполковник дотронулся до правой руки, ему выпало играть чёрными.

– Ходи, – сказал Корнилов, – а я в девятнадцать лет поступил в Михайловское артиллерийское училище.

Сорокин сделал ход, Корнилов тоже.

– Ты хорошо учился, Ваня?

– Хорошо.

– Я тоже. Я эти погоны своим умом добыл. Нас в школе в Каркаларинской было всего двадцать три человека учеников разновозрастных, а учили нас старые казаки. Чего сами знали, тому и учили. Потом в Зайсан мы переехали, отцу жалование повысили, земельный надел побольше дали. У твоей семьи, Иван, много земли-то?

– Много, хозяйство большое. Мельницу имеем. Лошади, коровы овцы, свиньи, куры, гуси – всё как положено.

– О, да ты из зажиточных. А ты высокоблагородие. А я голь перекатная. Будешь учиться, Ваня, тоже высокоблагородием будешь. Я всю жизнь учусь. Шах? О, ты какой! А я так. Учиться надо, Ваня. В тринадцать лет в Сибирский кадетский корпус поступил. Учился хорошо, потому и в Михайловское артиллерийское училище приняли. Отучился, и меня сюда направили, в Туркестан, в Ташкент, на Туркестанскую артиллерийскую батарею. Репетиторством подрабатывал, семье помогал и самообразованием занимался, языки учил. У меня мать киргиз-кайсачка, а зная один тюркский язык, другие выучить не так сложно, но фарси, персидский, то есть, дался тяжело, но – осилил.

Корнилов продекламировал что-то ритмичное на незнакомом языке.

– Красиво? – спросил.

Сорокин неопределённо пожал плечами:

– И что это?

– Стихи. Персидский поэт Фердоуси:

Все в мире покроется пылью забвенья,

Лишь  двое  не знают ни смерти, ни тленья:

Лишь дело героя  да речь мудреца -

Проходят столетья, не зная конца.

О том поразмыслив, что ждет впереди,

Цель, выбрав благую, к ней прямо иди.

– Потом Академия Генерального штаба, – продолжил Корнилов, – и через три года, в ноябре 98 капитан Корнилов прибыл в кишлак Патта-Гиссар, что рядом с Термесом, там находиться Амударьинская пограничная бригада. Шах. На твой градусник, надоел он мне, нормальная у меня температура.

– Да, действительно. Я вот так пойду.

– Иди.

– И через пять лет подполковником стали? Стал, – поправил себя Иван. – Без войны, безо всего?

– Да. Ходи. А что война? Всегда между государствами имеется какое-то напряжение. Англичане из Индии на север лезут, мы из Туркестана на юг. Мы, думаешь, зачем здесь под Ашхабадом стоим? Потому, что англичане там, в Персии и Афганистане, инородцев на нас науськивают. Плохие, мол, русские, кровь вам несут. А знаешь, почему мой отец в Зайсан переселился? Нет? Я расскажу. Договор мы заключили с Китаем и часть Илийской долины им отошла. А мусульмане не захотели жить под китайцами, побежали под защиту русских штыков, спрятались за спины плохих русских. Резали их китайцы. Вот и пришлось там укрепления возводить и сибирских казаков на юг переселять. Китайцы России за те земли девять миллионов рублей дали, так сказать за наведение порядка в крае. Но не в этом дело. Англичане копошились там, в Афганистане и здесь в Персии. Там для афганцев они крепость построили по последнему слову европейской инженерной мысли. А мы не знали ни как к ней подобраться, ни что она из себя представляет. Мне дали негласное поручение в генеральном штабе узнать у местных что, где, чего. Да у них разве узнаешь? Туркмены только смеются, говорят: «Таксыр, съезди, узнай».

– Таксыр – это что?

– Господин. Пришлось ехать. За это мне дали выговор, а моему командиру, генералу Ионову – строгий выговор.

– За что, Лавр Георгиевич?

– Как за что, Ваня? Если бы меня поймали, то меня бы афганцы лишили головы, в лучшем случаи, а между Россией и Англией разразился бы дипломатический скандал, хотя Афганистан и не был колонией Англии, но был от неё очень сильно зависим. А где ты так в шахматы научился играть?

– Да был у нас в станице один грамотный хохол, Василий Степанович Пустовойт, учёный, всё пшеницей нашей интересовался. Вот он и научил.

– Ты хороший ученик, Иван, даже я вспотел, с тобой играя. Мат.

Сорокин сделал удивлённое лицо:

– Как?

– Вот так.

– Ловко.

– А ты думал.

– А отыграться?

– Ягши. Расставляй.

На этот раз Корнилов играл белыми.

– А как же ты, Лавр, за подвиг, как я понял, умудрился выговор получить?

– Ха, Иван! Так это же Россия, тут всё возможно. Наказать-то наказали, да потом поручения стали давать. Я же до самого Индийского океана добрался. Отсюда и подполковник.

– Как та крепость называлась?

– Дейдади. Она и сейчас так называется. Ты что окончил, Иван.

– Екатеринодарскую военно-фельдшерскую школу. С отличием.

– Здесь отслужишь, иди дальше учись.

– Подумаю.

– И думать нечего. Ваше высокоблагородием станешь.

– Подумаю. Так рассказывай про крепость, ваше высокоблагородие.

– Там ничего интересного. Без приключений. Англичане, думаю, до сих пор не знают, что я там был

Корнилов засмеялся.

– Ладно, Лавр, рассказывай. Шах. Опыта я должен набираться у старших по званию?

– Ну, хорошо, ягши. Слушай. Прибыл я в Патта-Гиссар в ноябре 98 года. А в разведку пошёл в середине января уже следующего года. Генерал Ионов постоянно жаловался, что крепость Дейдади в пятидесяти верстах от нашего берега, а добраться до неё нет никакой возможности, и поэтому никаких сведений об укреплении на границе мы не имеем. Дейдади не одна крепость, просто она построена англичанами, но были и другие крепости, построенные афганцами. А про Дейдади слухи ходили разные. Кто говорил, что это обычная азиатская кала́ с глинобитными стенами, а кто говорил, что она построена по последнему слову фортификационного искусства. Короче надо было проверить. Я подумал, что самый простой способ раздобыть сведения об афганских укреплениях, это пойти и съездить туда, всё зарисовать, а ещё лучше – сфотографировать.

– А до вас, подполковник, никто не догадался съездить и посмотреть?

– А как? Посмотри вокруг: ни одного кустика до самого горизонта. Там такая же местность, такие же горы, только напротив Афганистан, а не Персия. Тайно никак не проскочишь, надо притвориться местным инородцем, а это кроме меня никто не может сделать. Я тебе говорил, что, зная один тюркский язык, легко выучить другой. Через месяц я говорил по-туркменски, так же, как и сами туркмены. Изучил их повадки, жесты. И сдружился с местными. Туркмены мне нравятся: гордые, смелые. Особенно я сошёлся с двумя братьями: Бекдурды – старший брат и Амандурды – младший, он был с той, другой стороны. Вот с ними я и договорился, что они будут у меня проводниками, но с условием, что в плен я не сдамся. Я им пообещал, что если что – я застрелюсь.

– И вы бы сдержали слово, Лавр?

– Конечно. А как иначе? Туркмены народ дикий, не цивилизованный, если они дали слово, то обязательно его выполнят. Что ж, по-твоему, я буду срамиться перед инородцами? К тому же, попав в плен, если мне повезёт, то мне просто отрубят голову, а если не повезёт, то снимут кожу с живого или на кол посадят. Лучше пуля в лоб. Да и подвёл бы я своих провожатых. И будут обо мне туркмены-эрсары сказки рассказывать, что, мол, был тут один русский трус, даже застрелиться испугался. Зачем мне такой позор?

– Это верно и здесь не так инородцев, как своих подведёшь.

– Правильно. Честь офицерская не должна быть пустым звуком. В общем, собрались мы. У Ионова я взял отпуск на три дня, он отпустил, даже не спросил: где я тут отдыхать буду? Я наголо побрился, усы подстриг, как подобает истинному мусульманину, надел халат, такой же, как этот, папаху. Поздно вечером подхожу к месту встречи, туркмены стоят, трёх жеребцов под уздцы держат. Ты же знаешь, Иван, что джигитам сесть на кобылу или мерина позор из позоров?

– Знаю.

– Я подхожу, поздоровался, а Амандурды отвечает: «Иди, путник, не останавливайся». Я говорю: «Кого ждёте?» А Бекдурды нагло так отвечает: «Кого надо, того и ждём, иди путник». Я говорю: «Куда идти? Я с вами собрался. Какой мой жеребец?» Они чуть не на колени падают: «Таксыр! Ты?» «Ну, – говорю, – похож я на туркмена?» «Истинный эрсары, – отвечают». Ну, поехали. Аму-Дарья река быстрая, так просто не переправишься, верстах в сорока есть место, где можно переправиться на другой берег и то не вброд. Одежду на бурдюки, надутые воздухом и вплавь. Вода холодная. Это как раз напротив городка Чушка-Гузарь. Там передохнули, поменяли коней и вперёд. Январь-месяц, погода не жаркая, можно и днём ехать. Ехали по пустыне, которая была мертвее мёртвой.

– Это как понимать? – удивился Сорокин.

– А так. Повсюду были видны развалины кишлаков, недавно брошенных, стены, минареты. Амандурды с горечью мне сказал: «Видишь, таксыр, это земля моего народа. Ещё недавно здесь была жизнь – цвели сады, в арыках журчала вода. Но вот пришли пуштуны и посмотри, что стало». Пуштуны – это афганцы. Рядом с Чушка-Гузарь расположены укрепления, обычная тюркская кала, но не брошенная, за ней ухаживали, займи её гарнизон в случаи войны, и она будет твердыней. На ней решил попрактиковаться в фотографировании. Мне Генеральный штаб выделил фотографический аппарат, новая американская разработка. Это не такой ящик на ножках, перед которым стоишь полчаса, а такая деревянная коробка с объективом, внутри плёнка на сто кадров. Они бы, какой прицел, что ли придумали бы, эти американцы, а то непонятно, что фотографируешь. Ладно бы результат сразу бы виден был, а то плёнку надо проявить, фотографии напечатать. Фотографировали, не слезая с седла, под шеей лошади. Нижняя челюсть и губа жеребца получились великолепно, а вот всё остальное…

Младшей фельдшер засмеялся и, улыбаясь, произнёс:

– Мат.

– Эк, я заболтался. Ладно, давай ещё.

И Корнилов принялся расставлять фигуры.

– Дальше-то, что было, Лавр Георгиевич?

– Дальше? Ехали полдня и всю ночь. Я не просто так ехал, съёмку местности делал в масштабе шесть вёрст в дюйме. Ещё одна крепость – Шор-Тепе, город Балх в развалинах. Такой край сгубили! А рано утром к Дейдади подъехали. Туман с гор спустился. И так не понятно, что снимаем. Здорово было бы: раз нажал на кнопку и из ящика фотография выползла. И сразу понятно, что снимал.

– Может быть, когда и придумают, – сказал Сорокин. – Хотя не понятно: как это можно сделать.

– Но этот фотоаппарат – настоящее чудо техники – как-то сделали. Ладно, идём дальше… Я вот так пошёл. Топчемся мы на лошадях возле крепости, внимания привлекаем, фотографировать нельзя. «Что в таком случае делают туземцы? – спросил я своих проводников». «Идут в чайхану, – последовал ответ». «Ягши, – сказал я, – идём». ««Ты не совсем туркмен, таксыр», – сказал Бекдурды». «Я не совсем и русский, – ответил я, – пошли». Зашли в чайхану, попросили лепёшки, чай. Мы спокойно разговаривали, сидя по-восточному на ковре, наслаждаясь едой и чаем после дороги. Вокруг пуштуны, видимо, солдаты гарнизона крепости. Никто ничего не заподозрил, не узнал во мне не туркмена. Вскоре туман рассеялся, и мы поехали фотографировать крепость.

– Шах, господин полковник.

– Здорово ты меня поймал. Тогда я сюда.

– И проститесь со своей королевой.

– Ферзём.

– Какая разница, всё равно проститесь.

– Можно и возродить.

– Вы хотите пешку провести в ферзи?

– Почему бы и нет?

– Вряд ли получиться.

– А я попробую.

– Пробуйте. Так что было дальше?

– Туман рассеялся, и мы поехали фотографировать и снимать размеры крепости. Европейская работа, англичанка постаралась.

– Так вот просто взяли и поехали?

– А как ещё, Иван? Взяли и поехали.

– И вас не заподозрили?

– Почему? Заподозрили. Из крепости выехал офицер-афганец с солдатами и спросил, что тут делают три туркмена. Я поклонился и ответил ему на фарси: «Эмир Афганистана, Великий Абдурахман, собирает воинов. Мы едем к нему на службу». «Да будет благословенно имя эмира Абдурахмана, – воскликнул офицер». А мы дружно ответили: «Да благословит его Аллах!»

– А вы, полковник, нательный крестик снимали, когда туда поехали?

– Нет, а зачем? Это большой грех, а я верующий. Я когда часть своего офицерского жалования отправляю туда, к своим в Зайсан, я всегда прошу сестру, что бы она отнесла немного денег в наш храм, может быть, поэтому мне и везёт.

– А нашли бы?

– Нашли бы на мёртвом теле. А тому офицеру я, видно, понравился. Он сказал: «Ты не богатырского сложения, джигит, но чувствую, что ты будешь великим воином. Дарю тебе Великую Книгу, написанную нашим эмиром Абдурахманом, да благословит Аллах его имя, называется она «Джихад». Читай её и перечитывай, и ты станешь великим воином». С этими словами он достал из чересседельной сумы книгу и протянул её мне. Я с почтением её взял и подумал: «Знал бы этот офицер, кому он передаёт книгу». И сразу же у меня в голове всплыли строчки бессмертного «Шах-наме»:

Скажи, ты правдивым был в жизни всегда?

Тебя обману я, ответивши – да».

– Вас мучает совесть, подполковник? – удивился Иван.

– Да. Не люблю людей обманывать, хотя и приходиться. Честь офицера ложь не предполагает.

– Так они же враги.

– Враги, – согласился Корнилов. – Книга эта «Джихад» очень ценная: надо знать мысли своих врагов, её, наверное, в Петербурге до сих пор изучают. Джихад – это война с неверными.

– Так англичане тоже не мусульмане?

– Но мы более неверные, чем они. В общем, набросал я план Дейдади, сфотографировал саму крепость, дорогу к ней и дорогу от неё. После чего двинулись назад. Прошли мимо города Мазари-Шариф, осмотрели крепость Тахтапуль. За Сиягыртом начались пески. Мы ехали по ним долго, петляя между барханами. И Бекдурды вдруг сказал: «Брат Амандурды, ты хорошо знаешь дорогу?» «Я знаю дорогу, – ответил Амандурды». «Тогда смотри, брат: вон та башня, когда мы вошли в пески, была у нас слева, а теперь она справа». ««Да, мы петляем среди барханов», – сказал Амандурды. «Что-то мы далеко не ушли, нам надо на север, небо заволокло тучами, куда идём не понятно. Таксыр, у тебя есть компас?» «Компас? – я удивился. – Я подумал, что туркмен с компасом вызовет подозрение». Бекдурды засмеялся и сказал: «А туркмен с этой коробкой подозрений не вызовет? Да ещё что-то карябаешь на бумаге». Я вёл записи в блокноте, писал я на фарси и подумал: «Действительно глупо: записи, фотоаппарат. Всё это выдаёт в нас шпионов». «Можно налить в плошку немного воды, опустить туда бумажку, на бумажку положить иголку, предварительно натерев её о шерсть, и она покажет юг». Бекдурды посмотрел на меня как на сумасшедшего: «Юг, таксыр, там, – он указал на башню, – а нам надо на север к реке, но в этих барханах, мы немного заблудились. А воду на всякую ерунду не расходуют, это большой грех». «Ничего мы не заблудились, – возразил ему Амандурды, – здесь где-то есть тропа контрабандистов, просто её надо найти». Поплутав ещё немного, мы нашли эту тропу. Туземцы с нашей стороны, снабжают оружием своих соплеменников на другой стороне. Пограничная стража смотрит на это сквозь пальцы, так как это оружие в основном используется против наших потенциальных врагов – пуштунов. К вечеру мы вышли к Аму-Дарье, прямо к острову Арал-Пайгамбару, где в это время охотились казаки тринадцатого батальона. Они перевезли нас на лодках на нашу сторону. А на следующий день я докладывал генералу Ионову о своём отпуске. То, что он был удивлён, это мягко сказано. Он-то думал, что я с молодой женой три дня отдыхаю. Да, я сильно рисковал, но оно того стоило. И вот моя пешка становиться ферзём.

– Ловко. Тогда я пойду…

– Никуда ты не пойдёшь, Иван. Одновременно это ещё и шах мат: король умер по-персидски. Ладно, засиделся я с тобой, пойду докладывать начальству о результатах разведки. До свидания, Ваня, ещё увидимся.

Корнилов ловко вскочил на коня и умчался. Больше они не виделись. Вернее, Сорокин видел Корнилова мельком, издалека, а в августе он и вовсе исчез, говорили, что подполковника перевели в другое место, на Дальний Восток.

Сорокин окончит Тифлисскую школу прапорщиков, дослужиться до звания подъесаула в Первую Мировую войну.

Через пятнадцать лет в марте 1918 года Добровольческая армия Корнилова будет прорываться в Екатеринодар, а на пути её встанет Юго-Восточная Революционная армия командарма Автономова, но командовать ею будет фактически Иван Лукич Сорокин. Корнилов проведёт свою армию до Екатеринодара и оборонять город от шести тысячной Добровольческой армии будет тридцати тысячная армия того же Сорокина. Корнилов погибнет 31 марта, и люди Сорокина выкопают его тело возле немецкой колонии Гнабау, чтобы убедиться, что это именно он, прославленный генерал Корнилов. Тело генерала сожгут, а пепел развеют на окраине Екатеринодара, в Садах.

Командарм 11-й красной армии Иван Лукич Сорокин 1 ноября 1918 года получит пулю в лоб во дворе ставропольской тюрьмы от своих же.

При других обстоятельствах эти два талантливых полководца могли бы служить своей родине России, а не воевать друг против друга. Но судьба распорядилась иначе.

04.09.2020 г.

Побег

После завтрака, когда июньское солнце ещё не так жарко припекало, перед персоналом лагеря-госпиталя для военнопленных в Кёсеге, собранных у здания канцелярии, вышли начальник охраны и дежурный офицер. Персонал лагеря почтительно затих, офицер зачитал приказ:

«Во время победоносного прорыва русского фронта в Карпатах пленён был у города Горлице, со всем своим штабом, один из наилучших генералов русской армии, генерал Корнилов. В короткое время этот генерал дважды пытался бежать из плена и, лишь благодаря наблюдательности и исполнительности стражи, повторенный побег не удался. Генерал Корнилов теперь заболел и будет отправлен в здешнюю больницу на излечение. Военное командование видит в генерале Корнилове человека в высшей степени энергичного и твердого, решившегося на все, и убеждено, что оный от замысла побега не откажется, болезнь лишь симулирует, дабы легче было повторить попытку бегства. Бесспорно, что в случае удачного побега в настоящее время державы нашли бы в нем серьезного, военным опытом богатого противника, который все свои способности и полученные сведения в плену использовал бы для блага России и вообще наших врагов. Обязанность каждого этому воспрепятствовать. Высшее военное командование, поэтому приказывает генерала Корнилова, хотя и тайно, но строго охранять, каждое сношение с кем-либо запрещать и, в случае попытки побега, воспрепятствовать этому любой ценой. Начальник больницы лично является ответственным за точное исполнение этого приказа и ежедневно обязан давать сведения о положении дела. Тот, кто будет способствовать побегу генерала Корнилова, будет осужден на основании § 327 воинского государственного закона, как за преступление против государственного благополучия, устанавливающего наказанием “смертную казнь”».

Среди персонала лагеря-госпиталя, был один человек, который с восхищением и восторгом слушал о подвигах русского генерала. Это – чех Франтишек Мрняк, помощник аптекаря. В его представление, генерал был широкогрудым великаном с огромными кулаками. Как даст этим кулаком по макушке австрияка и тот копыта отбросит. Чех даже зажмурился от удовольствия, представив это. И тогда помощник аптекаря решил, что если этот прославленный русский генерал появиться в лагере, то он обязательно поможет ему бежать из плена. Мрняк, как и все славяне Австро-Венгерской империи видели в русских солдатах освободителей от немецкого рабства. Мряк ничем не был примечателен: ни ростом, ни статью. Но душа его жаждала подвига.

В это время в замке Эстергази в своей кровати вторую неделю симулировал болезнь генерал-лейтенант русской армии Лавр Георгиевич Корнилов. Генерал был небольшого роста, щуплого телосложения, редкой бородкой и усами, с чуть раскосыми чёрными азиатскими глазами. Последний, второй побег действительно не удался, но Лавр Георгиевич не отчаивался, а упрямо и настойчиво добивался своего. Он лёг в кровать, отказался от еды и сна и стал пить только крепкий чай. От этого у него участилась сердцебиение и ещё больше пожелтела кожа. На Корнилова было страшно смотреть, но австрийские врачи подозревали что-то неладное, но и оставаться безучастным тоже было нельзя. В результате медицинская комиссия принимает решение о переводе Корнилова в лагерь, а охрана выпускает соответствующий приказ.

Австрийцы удивлялись этому необъяснимому стремлению русских к свободе. Почему им не сидится в лагерях для военнопленных? Работать не заставляют, кормят хорошо, особенно офицеров. Офицерам разрешено иметь при себе вестового и денщика, тоже из пленных. А если офицер даст честное слово не воевать, то он может вообще гулять чуть ли не по всей Австро-Венгрии. Но русских офицеров тянуло назад к своим, на фронт, под пули. Правда, не всех. Кто-то всё же предпочёл переждать лихую годину в австрийском плену.

Корнилов и в лагере под Кёсеге изображал смертельно больного. Он лежал на кровати в своей комнате, не выходя на улицу.

Франтишеку Мрняку натерпелось поскорее осуществить свою мечту и помочь Корнилову. Но как?

Комната Корнилова располагалась в «офицерском павильоне», который примыкал к канцелярии. Вход усиленно охранялся. А комнату ежечасно посещал санитар лагеря, в обязанности которого входила слежка за русским генералом.

Франтишек стал крутиться возле «павильона», и постепенно завёл дружбу с деньщиком Корнилова. Встретил он чеха поначалу не приветливо.

– Что надо, немец? – недовольно спросил денщик.

– Не́сем не́мец. Я́сем чех. Ясем сло́ван, я́ко ты. Ясем твуй брат.

Мрняк немного знал русский, но решил говорить по-чешски, чтобы показать близость родного языка к русскому.

– Хорош брат – с винтовкой на меня бросаться.

– По́роба.

– Что?

– Рабство.

– А! Ну, если воля не своя.

Потихоньку разговорились. Франтишек расспрашивал о генерале.

– Генерал-то наш из сибирских казаков, из простых, – охотно рассказывал денщик. – Своим умом и храбростью генеральские погоны заслужил. Отец у него казак, а мать из киргиз-кайсаков.

В конечном итоге, Мрняк передружился со всеми русскими, окружавшими Корнилова и с охотой и восхищением слушал их рассказы о прославленном генерале.

Все эти его действия дошли до Корнилова.

Однажды пленный русский доктор прописывает Корнилову лекарство «веронал», и Мрняку надо было его доставить по назначению.

С робостью и благоговением зашёл Франтишек в комнату. Мундира, усыпанного орденами, он, к своему удивлению, не увидел. Зато увидел маленького человека в белой рубашке и кальсонах, сидевшего на краю кровати. Он с неподдельным интересом внимательно взирал на помощника аптекаря.

Корнилов принял у Мрняка порошки и сказал на чистом немецком языке с ярко выраженным прусским акцентом:

– До меня доходят слухи, что вы интересуетесь моей персоной и моей участью. Это становиться заметно и не только моим людям. Советую вам это прекратить. Иначе вы будете иметь крупные неприятности. Я знаю австрийские законы и знаю, что вас ожидает. Будьте поэтому осторожны и не подвергайте себя опасности.

Такая атака в лоб ошеломила чеха, но он справился с собой и с достоинством ответил:

– Мой генерал. Я не просто австрийский солдат, я чех. И я, как и все славяне жду русскую армию, которая освободит нас от векового рабства австрийцев. Я помогу вам бежать, так как считаю, что в рядах русской армии вы скорее приблизите час освобождения славянских народов.

– В случаи неудачи, солдат, меня вернут сюда или в замок, а тебя расстреляют.

– Я рад погибнуть за свободу Чехии, – серьёзно сказал Франтишек.

– Мы с генерал-лейтенантом Мартыновом в прошлый раз пытались подкупить кастеляна замка. Мы ему предлагали 20 тысяч крон золотом…

– У вас есть 20 тысяч золотом? – удивился Франтишек.

– Нет. У нас есть честное слово русского офицера. Как только мы бы добрались до России, мы бы ему выслали. Но он нас выдал, доложил по начальству о нашем плане.

– Так кастелян замка Эстергази – мадьяр, – презрительно сказал чех, – разве можно верить мадьярам?

– А чехам можно?

– Чехам можно, мой генерал.

Корнилов задумался.

– Хорошо, – наконец сказал он, – я принимаю ваше предложение. Но, как вы знаете, денег у меня нет, отблагодарить мне вас будет нечем. Но даю честное слово офицера, что как только доберусь до России…

– Моя награда – свобода моей родины, – перебил генерала помощник аптекаря.

– Что ж, возразить мне на это нечем, – развёл руками Корнилов. – Осталось только придумать план побега.

– Я буду думать, мой генерал.

– Я тоже, – сказал Корнилов и протянул чеху руку.

Они стали часто встречаться, не только они двое, но и все доверенные лица Корнилова, что хотели и могли помочь ему бежать из плена.

Однажды на таком импровизированном совещании Корнилов сказал:

– По моим сведениям, австрийцы дали жару нашим союзникам-итальянцам. И те как обычно взмолились о помощи. Наше командование перенесло задуманное ранее наступление на более ранний срок и, как я понял, оно развивается успешно. Думаю… Нет, я уверен, что скоро на стороне Антанты вступит в войну Румыния. Англичане их уговорят, пообещают земли Австро-Венгрии и Болгарии. Не своё, не жалко. Через линию фронта переходить сложней, чем через границу. Поэтому предлагаю…

Генерал развернул на столе карту Австро-Венгрии.

– Вот Кёсег, где мы находимся.

Все склонились над картой.

– Нам надо добраться вот сюда, в Карансебеш. И там перейти границу с Румынией.

Вестовой Корнилова, служивший когда-то в царской охранке в Одессе предложил:

– Самое простое, это изготовить документы на двух полицейских, что ищут сбежавших пленных. Или хотя бы одного полицейского и одного сопровождающего его солдата.

Все посмотрели на Мрняка. Было уже решено, что Корнилов бежит с ним, остальные только помогают.

– Не́ко вы́мыслим, – сказал Франтишек от волнения по-чешски.

– Придумывайте, – улыбнулся чеху Корнилов, – но в любом случаи, нужны будут деньги.

– У меня есть 180 крон, – заявил Мрняк.

– Этого мало, – сказал Корнилов. – Вот ещё триста, тратьте, не стесняясь, если что – добавлю ещё. Действуйте.

И Франтишек начал действовать. Он купил два чистых бланка отпускных удостоверений и поставил на них печати, воспользовавшись отсутствием в канцелярии дежурных унтер-офицеров. У себя в аптеке он их спокойно заполнил. Корнилов стал Штефаном Латковичем, а сам он – Иштваном Неметом. На обоих удостоверениях Франтишек делает надпись, разрешающую бесплатный проезд до Карансебеша и обратно, за подписью начальника госпиталя, которую он мастерски подделал. На чистом листе с настоящей казённой печатью, чех делает удостоверение, в котором сказано, что военному полицейскому Иштвану Немету поручается розыск сбежавших военнопленных.

В городе Франтишек закупил всё необходимое для побега: два ранца, два поношенных штатских костюма, револьвер, бинокль и компас, карта местности и электрический фонарик у Корнилова уже были.

Побег наметили на 11 августа.

Мрняк отпросился в отпуск, в Прагу, проведать мать.

Русский пленный доктор, в обязанности которого входило не только навещать больного генерала, но и докладывать по начальству о его здоровье. И он доложил, что генералу становиться всё хуже и хуже, а ежечасные посещения дежурного санитара только раздражают и нервируют больного. Требования доктора были удовлетворены, санитар перестал посещать Корнилова, но охрана снаружи была усилена.

Наступил вечер 11 августа 1916 года. Франтишек закончил работу в аптеке, собрал ранцы. Накануне были закуплены продукты в дорогу и тоже уложены в ранцы. Осталось только ждать. Мрняк сел писать прощальное письмо своим родным в Прагу.

«…Убегаю вместе с пленным русским генералом в Россию. Твёрдо надеюсь, что нам это удастся. А если нет, то лучше смерть на воле, чем жизнь в неволе. Мама, не бойся за меня …»

Написанное письмо он положил пока в ящик стола, собираясь бросить его в почтовый ящик на станции. Время приближалось к полуночи.

По договорённости, на место больного генерала, ляжет его вестовой. А доктор будет по-прежнему ходить с докладами о здоровье Корнилова к начальству. Заговорщики надеялись, что побег обнаружиться дней через пять.

Доктор перевязал Корнилову голову на пол лица, генерал встал, попрощался и направился к туалету. Он уже был переодет в форму русского пехотинца. В туалете Корнилов открыл окно и выпрыгнул наружу.

Мрняк сидел за столом и задумчиво смотрел на часы. Сзади скрипнула дверь, на пороге стоял Корнилов.

– Не передумал? Тогда – пошли.