Текст книги "«О'кей!»"

Автор книги: Анатолий Алексин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Анатолий Алексин
«О'кей!»

Медсестра, которая принесла новорожденного Зяму в палату к Берте Ароновне, убежденно произнесла:

– Он – красавец!

Так она называла всех новорожденных мужского пола. А женский пол был представлен исключительно красавицами. Но догадываться об этом Берта Ароновна не хотела.

Медсестра принялась заигрывать с Зямой: подмигивать ему, кокетливо с ним ворковать. «Моего сына погубят женщины!» – решила Берта Ароновна. И эту тревогу пронесла через всю свою жизнь.

Прежде она внушала себе, что женщины непременно погубят ее мужа. А потому держала его не на коротком, а на кратчайшем поводке. С таких поводков срываются… Поэтому она придумала целую систему профилактический действий. К примеру, Берта Ароновна лишила супруга не то что яркости, а вовсе какой-либо окраски – внешней и внутренней. Чтобы не бросался в глаза! Имя Натаниел в глаза не могло бросаться, но в уши могло. Укоротив его ровно наполовину, Берта Ароновна стала называть мужа – Ниел. Он не ел, не пил и вообще ничего не предпринимал без соизволения Берты Ароновны. За собой же – для упрочения авторитета! – она сохранила издалека привезенные имя и отчество, хотя не только супруг ее, но и все кругом звались по именам.

Берта Ароновна так запугала мужа женской опасностью, что он при столкновении с противоположным полом устремлялся в противоположном от него направлении. Если же все-таки доводилось столкнуться, у Ниела от растерянности опускались руки, глаза и все остальное. Одним словом, от женщин он держался подальше. А для близости ему нужна была только Берта Ароновна. Это оказывалось спокойней и не имело последствий.

Другой поводок был уготован Зяме. Итого, поводков было два, поскольку и рук у Берты Ароновны было лишь две. Хотелось бы держать на цепи и женщин представлявших угрозу. Но это оставалось мечтой.

Таким образом, полностью оградить Ниела и Зяму от опасности она не сумела. Но старалась, чтобы на пути им попадались женщины неприметные, а чтобы привлекательные к общению не привлекались.

Она была из тех матерей, которые оставляют взрослых сыновей при себе. Для этого сыновья должны осознать, что, во-первых, все остальные женщины их не достойны, а, во-вторых, что супружеские узы – это вериги. Зяма все это уяснил в раннем возрасте. Берта Ароновна оповещала об ужасающем количестве семейных драм и разводов. А раз все кругом разводились, сходиться Зяме ни с кем не следовало.

Подобно папе Ниелу, Зяма жил без успехов и неуспехов, без потрясений и даже еле-еле заметных событий. Его и самого никто как бы не замечал, что, по мнению Берты Ароновны, являлось самой выгодной позицией в бушующем мире. Не говоря уж о мире страстей. Сын тоже не бросался ни в глаза, ни в уши… ни в менее доступные органы.

Пока вдруг не случилось такое, что до основания сотрясло Берту Ароновну (к счастью, со знаком плюс!). Один из двух ее поводков предельно напрягся, будто стал металлическим. Ибо на Зяму принялись взирать буквально во все глаза, а навстречу его тихому голосу сразу распахнулись все уши. Главным образом это происходило с невестами, внезапно обнаружившими в нем жениха. Что стало тому причиной?

Оказалось, что за океаном, в непосредственной близости от статуи Свободы, проживала тетя Берты Ароновны, которая возлюбила свободу и независимость до такой степени, что когда-то, очень давно, дала непримиримый обет безбрачия. С младых лет тетя люто возненавидела тех своих родственниц, чьей руки кто-нибудь домогался. Однажды тетя произнесла историческую фразу про тех своих «однополчанок» (имея в виду общий пол!), к рукам которых тянулись мужские руки:

– Вскоре каждая из них протянет руку в мою сторону… За подаянием!

Вероятно, ненависть к покорительницам была у Берты Ароновны генетической.

В тете сублимировалась, а проще говоря, сбереглась мощная неиспользованная энергия. И всю ее тетя устремила на удовлетворение своих финансовых потребностей. От удовлетворения иных потребностей отказавшись…

Своим союзницам по независимости и безбрачию тетя благоволила. С теми же, кои по женской линии благоденствовали, она вообще не здоровалась.

Так как считалось, что Берта Ароновна на семейной ниве весьма успешна, тетя наследством ее обошла. А все завещала единственному своему родственнику по мужской линии – двоюродному внуку Зяме… Который, кроме того, подчиняясь наущению мамы, регулярно отправлял письма тете, приходившейся ему двоюродной бабушкой. На русском языке, который бабушка не забыла, Зяма уверял, что любит ее (хоть ни разу не видел!) и что нежно ее целует. Подобных слов она от мужчин не слыхала.

– Кто тебе с утра до вечерам повторял: «Пиши бабушке»?

Причины всех семейных удач Берта Ароновна неукоснительно приписывала себе. В неудачах же были виноваты все остальные. В таких случаях оказывалось, что она «с утра до вечера предупреждала»… Выходит, бездействовала она только в ночную пору. Если хоть в чем-то не внимали ее советам, наваливались беда за бедой. А если указаниям ее следовали беспрекословно, наваливались одни сюрпризы. К примеру, выяснилось, что нью-йоркская тетя скопила не только много энергии, но три с лишним миллиона долларов. Сперва конкретная сумма тель-авивским соседям была неизвестна, но миллионером Зяму стали именовать сразу.

– Хотела бы я оказаться на ее месте! – мечтательно и отстраненно произнесла Берта Ароновна.

– Но она же… скончалась, – чуть слышно напомнил муж. – Поэтому быть на ее месте…

– Я имею в виду прежнюю пору! Прожить на Манхэттене, на Бродвее, а не на улице Алемби…

– Но тогда бы не было Зямы, – немного погромче предположил Ниел. – А если бы его не было? Ты себе представляешь!.. – Похоже, он начинал ощущать себя папой миллионера.

– Можно подумать, что я не обошлась бы без твоей помощи! Это смешно.

Иногда Берта Ароновна произносила фразы хоть и уверенные, но лишенные конкретного смысла.

– Это единственное, чего бы ты без меня не смогла достичь. – Ниел все уверенней устремлялся на волю. – И тете некому было бы завещать свои миллионы.

– Никакие миллионы не стоят волоска с головы моего мальчика! – провозгласила Берта Ароновна еще один лозунг, лишенный конкретного смысла. Вообще, сотрясшись вначале, она затем пришла в обычную норму – и ей стало казаться, что три с половиной миллиона не такие уж деньги для ее сына. Тетя вроде даже была виновата, что не оказалась богаче. К тому же, американский налог на наследство показался Берте Ароновне бесцеремонным и алчным. Однако вряд ли, конечно, она придавала одному волоску – даже с Зяминой головы! – большее значение, чем тетиному наследству. Но наследство-то было фактически у Зямы в руках – и потому можно было провозглашать что угодно!

– В Нью-Йорк ты поедешь один. Потому что тебе одному принадлежит все наследство, – объявила Берта Ароновна. – Меня в завещании нет – и мне незачем появляться. Мозолить глаза!

Мозолить глаза было, как считала Берта Ароновна, еще опасней, чем в них бросаться.

– Но Зяма не владеет английским языком, – напомнил окончательно расхрабрившийся муж.

– Он не владеет языком, но владеет тремя миллионами!

Фраза тоже была напыщенной, но не вписывалась в суть диалога. За собой Берта Ароновна не признавала сбоев и оговорок. А если изредка и отступала, то на прочные, заранее подготовленные позиции.

– Ты полагаешь, я не подумала о переводчике? Это смешно!

На самом деле она забыла.

– Или о переводчице… – проявлял застоявшуюся инициативность Ниел. – У нас на первом этаже живет Рива.

– Это смешно! – Берта Ароновна часто вспоминала о смехе, вовсе не собираясь смеяться. – Ты, стало быть, додумался… А я – нет?!

Монополия на озарение и бесспорные мысли принадлежала исключительно ей.

– Я с утра до вечера говорила, что надо изучать английский язык, – обратилась она к Зяме. – А ты изучал французский… Зачем? Ты ждал наследство из Франции?

– Из Америки я тоже не ждал.

Это была правда. Но правду о том, что про английский мама ни разу не заикалась, Зяма произнести не посмел.

Кандидатура же Ривы на роль переводчицы являлась по всем параметрам идеальной: она была вызывающе некрасива. И это выглядело благородным с ее стороны. Нелюбимых женщин Берта Ароновна очень любила.

– Она умница! – восклицала Зямина мама. Женский ум, по ее мнению, магнетическими свойствами не обладал. – И заклинаю: не проявляй, пожалуйста, самостоятельности. Она же – юрист… Ничего без нее не подписывай!

Зяма давно уяснил, что не проявлять самостоятельности гораздо удобней, чем ее проявлять.

Встреча в аэропорту имени Кеннеди превзошла все Ривины ожидания. Вялотекущий по жизни Зяма ничего особенного и не ожидал. Их встретили адвокат покойной тети и двоюродной бабушки, а также его жена. Оба как бы прикрывали грудь букетами по-американски неохватной величины. У американцев все неохватно: автомобили, ресторанные порции и букеты.

– С момента вступления на американскую землю твоим языком буду я! – наставительно произнесла Рива еще в самолете.

«Временно слушайся ее, как меня! Она все схватывает на лету…» – в Тель-Авиве сказала мама. Таким образом, к чрезвычайным полномочиям переводчицы приплюсовались и властные полномочия Берты Ароновны.

Зяма послушно кивнул, поскольку привык, чтобы его освобождали от умственных и физических напряжений. Ему не являлось в голову, что от бездействия и застоя слабеют целые государства и органы власти. Не говоря уж о других органах! Формально Зяма окончил университет, но с рождения учился лишь у Берты Ароновны. Он вроде бы прошел стажировку в адвокатуре, но всерьез стажировался лишь у своей мамы. Зяма обожал подчиняться: самостоятельность грозила ответственностью. По этой причине в армии он служил с удовольствием.

Сметливая Рива, проживавшая и взраставшая с Зямой в одном подъезде, давно уж разглядела и раскусила его психологические особенности. И спускаясь по трапу, предупредила:

– Ты только улыбайся, пожимай руки и подписывай. А я тебе буду подробно переводить.

– Подробно не надо, – попросил Зяма.

Достаточно было нагрузки, которая предстояла его рукам: подписывать, пожимать!

Супруга адвоката протянула цветы Зяме. И сопроводила их белозубостью, охватившей все лицо без остатка. А сам адвокат жизнерадостно вручил букет Риве:

– Это – жене!

Рива вспыхнула, словно обожженная внезапной идеей.

– Я пока еще только невеста! – объявила она. Поскольку, как предупреждала Берта Ароновна, умела хватать на лету. В данном случае она, кажется, решила схватить ее сына.

– Невеста? О’кей!

Адвокат столь одобряюще хлопнул Зяму по плечу, точно и сам не прочь был жениться на Риве. А супруга его вновь превратилась в сияющее белозубие, как это умеют делать только американцы.

– Наш дорогой наследник с английским языком совсем не в ладах? – спросил адвокат.

– Мой жених абсолютно все понимает. Но разговорный, увы, не постиг, – уточнила Рива.

Зяма закивал и заулыбался. Адвокат же вновь воскликнул «О’кей», будто знание родного ему языка как бы «наполовину» было явлением положительным.

– Мы замыслили скрепить свой брак в стране, где жила двоюродная бабушка моего жениха и тетя его мамы.

Рива уже не просто хватала, но и захватывала. Зяма опять закивал. Адвокат воскликнул «О’кей!»

– Я сказала им, что ты любил свою бабушку. И выражал эти чувства в письмах, – перевела Рива Зяме. – Что ты желал не наследства, а долгих лет ее жизни.

Зяма вздохул.

Кроме своей некрасивости, Рива обладала и другими достоинствами. Проистекавшими из достоинства основного… Ее, например, можно было без малейшего риска оставлять с мужчиной наедине. Она и попросила поселить их с Зямой в одном гостиничном номере. Хоть и в разных его комнатах.

– Нам необходима близость… Душевная! – пояснила она адвокату.

– О’кей! – понимающе согласился он.

– Так разумнее, – сказала Рива наследнику. – Вдруг тебе позвонят – и станут изъясняться на языке, которого ты не знаешь!

Наследник не возражал. Мама обучила его покорности.

Соблазнять Зяму Рива, конечно, и не пыталась… Она хранила свою, несколько затянувшуюся, девственную нетронутость для первой супружеской ночи… о которой Зяма еще не догадывался. Свою же мужскую нетронутость ему хранить было не к чему, ибо связи у Зямы случались. Связывала и развязывала Берта Ароновна.

– Пригласи девушку в кино, – предписывала она. – А потом проводи домой… Пусть покормит тебя! Так как будет уже поздно, можешь остаться. Не навсегда, конечно… а до утра! – То была полушутка. – Только не вздумай увидеть в ней будущую жену!

По поводу Ривы Зяма подобных указаний не получал. Мамино предписание было иным:

– Ничего сам не делай! Во всем доверяйся ей… Иначе ты сможешь не то сказать или не то – тьфу-тьфу-тьфу – подмахнуть на бумаге. Она все с ходу хватает!

Воспитанный в послушании, Зяма сам ничего и не предпринимал. Характер и воля от бездействия по-прежнему дистрофировались. И как ни поразительно, ему это все более нравилось: он был освобожден от решений, поступков…

Рива же, наоборот, скопив, подобно Зяминой бабушке, несметный запас женской энергии, перерабатывала ее в энергию изощренной находчивости. При этом любому поступку своему она находила достойное объяснение: разве такому неумехе, как Зяма, хоть с кем-нибудь будет удобнее, чем со мной? Нет, не о себе она, конечно, пеклась, а о Зямином благоденствии. И дарила ему себя. Правда, за три с половиной миллиона. Но есть ли цена у семейного счастья с той, которая способна все хватать на лету!

На следующий день утром в гостиницу нагрянули адвокат и корреспондент вечерней газеты, делавший вид, что интервью с Зямой – это звездный час его журналистской карьеры. Почтение, разумеется, было обращено к неожиданному обладателю миллионов, хотя могло показаться, что к Зяме из Тель-Авива.

Закулисным исполнителем Ривиных планов был тетин и бабушкин адвокат. Еще в аэропорту Рива шепнула ему заветную фразу… На разных языках та фраза звучала, безусловно, по-разному, но смысл ее воспринимался везде одинаково: «Я в долгу не останусь». Расплачиваться Рива могла только купюрами.

– Что вы предпочитаете: вопросы-ответы или свободный, раскованный диалог? – спросил журналист.

– Мы – за свободу! – ответила Рива. Похоже, она вновь изготовилась что-то схватить. – И не включайте свой записывающий аппарат: он столкнет моего жениха с мысли. Зяма еще не привык давать интервью. Записывайте, пожалуйста, сами.

Она взмахнула рукой, как дирижерской палочкой, – и Зяма заговорил. Текст, сочиненный Ривой, он заранее вызубрил в гостиничном номере и потому произносил его хоть и вяло, но гладко.

– Я никогда не видел свою бабушку, но очень ее любил, – сказал Зяма.

– Я счастлив, что нахожусь здесь со своей невестой, – перевела Рива. Зардевшись и разведя руки в стороны, Рива показала, что ей не очень удобно переводить такие признания, но что переводчица не имеет права на редактуру.

– В каждом письме я желал бабушке счастья и долгой-предолгой жизни. Я представить не мог, что она нас так скоро покинет, – сказал Зяма.

– Преклоняться перед двоюродной бабушкой меня научила невеста, – перевела Рива. – И я хочу, чтобы в наследство вступили мы оба.

– То есть вы становитесь миллионерами оба, как бы в обнимку? – Предвидя сенсацию, переспросил корреспондент.

– То есть вы не представляли, что так скоро потеряете единственную двоюродную бабушку? – перевела Зяме Рива.

– Я совсем этого не предвидел… Ну никак… – сказал Зяма.

– Да, выходит, что миллионерами сделаемся мы оба. Как только станем супругами. – перевела Рива.

Перевод был несколько длиннее Зяминой фразы. Рива налету схватила это несовпадение – и тут же его разъяснила:

– Одну и ту же мысль английский и иврит выражают по-разному: иврит, увы, многословнее.

Это не соответствовало действительности, но и все остальное тоже не соответствовало.

Поскольку грядущее коллективное вхождение в наследство выглядело неожиданностью, журналист щелкнул фотоаппаратом и запечатлел миллионера Зяму с распахнутым ртом: он возвещал о своем решении.

– О’кей! – поддержал адвокат.

Он хотел одобряюще хлопнуть журналиста по плечу, но тот пригнулся, изготовившись к следящей съемке, – и удар пришелся по шее. Оба принялись хохотать неизвестно по какому поводу, но так долго и громогласно, как умеют только американцы.

Наконец, Рива привычно, по-дирижерски взмахнула рукой.

– Я хочу, чтобы мама прочитала в газете, как все это было, – сказал Зяма.

– Я хочу, чтобы мама узнала из газеты, что я исполнил ее волю по отношению к моей невесте, – перевела Рива.

Корреспондент снова щелкнул – и рядом с миллионером запечатлелась будущая миллионерша.

Адвокат воскликнул «О’кей!». Он свято был убежден: все, что произносилось Ривой на английском языке, полностью соответствовало тому, что Зяма говорил на иврите. Адвокат слыл многоопытным, но он, как и Берта Ароновна, полагал, что авантюризм в подобных делах – это оружие красоток и соблазнительниц. И что роковые для мужчин действия совершают лишь женщины роковые. К коим Рива, по его убеждению, принадлежать не могла.

Меж тем Рива разведала, что таинственный Парагвай, известный нарушением всяких свобод, свободно, как никто, относится к заключению брачных союзов. Даже разрешает скреплять их «по почте». И лететь-то туда не надо! Говорят, «язык до Киева доведет». Английский же язык довел Риву до Парагвая. Переводя Зяму, она «с его слов» уведомила адвоката, что оба они возмечтали максимально ускорить свой брак. Чтобы затем достойно отметить его под сенью демократической статуи, вблизи которой жила и сотворила свое благодеяние двоюродная бабушка…

Зяма кивал, улыбался и все необходимое подписал.

Действительно, Парагвай, с готовностью помогавший прятаться немецким преступникам, с готовностью помог состояться и еврейскому браку.

Адвокат со своей супругой преподнесли молодоженам все законно оформленные документы, а также, как и в аэропорту имени Кеннеди, два необъятных букета.

Вручая Зяме цветы, супруга адвоката в очередной раз ослепила его белозубием, не оставлявшим на лице места ни для чего другого.

Сам же адвокат, протягивая цветы Риве, воскликнул:

– О’кей!

А нотариус был без цветов, но за то со штампами и печатями.

– Я без конца, с утра до вечера умоляла тебя изучать английский язык! – возводя руки и глаза к потолку, вновь провозглашала Берта Ароновна. – А ты изучал французский. Зачем?! Ты ждал наследство из Франции? Я без конца…

Вряд ли у нее было время умолять о чем бы то ни было с утра до вечера, ибо, как она сама уверяла, «на ней держалась вся семья».

– То, что ты без конца повторяла, я ни разу не слышал, – осмелился произнести муж Ниел, который все настойчивей превращался в Натаниела.

Берта Ароновна повернулась к нему:

– Если бы ты слушал то, что я говорю, наша семья не нуждалась бы ни в каком наследстве!

– Перестань размахивать руками по поводу того, что невозможно исправить, – посоветовал окончательно вырывавшийся на свободу Натаниел.

– Я не размахиваю руками, а кровоточу сердце!

– Поздно кровоточить. Ты же сама выбрала Риву. И убедила нас, что она умница.

– Но я же не могла представить себе…

– Именно такая жена Зяме необходима, – кажется, впервые перебил супругу Натаниел. – Именно такая. Иначе он еще и не то подпишет!

И все же раньше, чем сдаться, Берта Ароновна, обратясь к сыну, простонала, как заклинание:

– Я умоляю: изучай английский язык…

– О’кей! – согласился Зяма.

1997 г.