Текст книги "Письма и телеграммы"

Автор книги: Анатолий Алексин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Алексин Анатолий
Письма и телеграммы

Анатолий Георгиевич Алексин

ПИСЬМА И ТЕЛЕГРАММЫ

Письмо первое

Удивляюсь твоему спокойствию! Просто удивляюсь!..

Ведь здесь, в санатории, полно бравых молодых людей.

Слышишь: полно! И все начинают со знакомства со мной: первый визит – к врачу. Я им толкую про хвойные ванны, а они мне в ответ: "Что вы делаете сегодня вечером?"

Не все, конечно, но многие.

Есть тут один летчик, могучий, как ТУ-104. А каждый день на прием ходит и все жалуется: то бессонница – дай ему порошок, то аппетит пропал – дай таблетку...

А уборщица Анна Леонтьевна, такая наблюдательная, ехидная старушка, вчера приходит и ругается: летчик за дверью кабинета таблетки выбросил, их растоптали и, как мел, разнесли по всему коридору, наследили...

Мне надоели, пойми, ежевечерние шуточки: "А вот, наша соломенная вдова. Давайте-ка накажем вашего жениха: чтото он не больно торопится". А ты и в самом деле не торопишься. Уверен, что я буду ждать? Да, я жду тебя – держу свое слово. Но почему же ты не держишь свое? Ведь, помнишь, в Москве, когда я добивалась назначения в этот южный санаторий (добивалась ради тебя!), ты говорил: "Вот слетаю в Сибирь за материалом для очерка – и сразу к тебе, в Крым. О пихтах и елях буду писать под пальмами и кипарисами..." Помнишь эту фразу? Но уж, наверно, собран материал для целой книги очерков, а ты все не едешь.

Достань-ка из своей коричневой папки конверт с документами и отыщи там маленькую медицинскую справку.

Это ведь не просто справка, Алексей, – это истина: у тебя плохие, слабые легкие. И тебе нужен юг, сухой воздух

Крыма. Антон Павлович не стеснялся жить здесь, на берегу моря. Так чего же стыдишься ты?

Тут ведь не только отдыхать можно – здесь и "Вишневый сад" был написан.

Жду телеграмму. Не письмо, а именно телеграмму: номер поезда, вагон... Жду!

М.

P. S. Если бы видел, какую комнату отвели мне при санатории: солнце, гроздья винограда прямо на подоконнике!..

Письмо второе

Мариша, родная! А если бы ты видела!..

Еще три месяца назад здесь было роскошное и, казалось, недоступное для человека царство тайги. Но вот бессмысленный рев медведей был заглушен сосредоточенным, деловым гудением тракторов; стук упрямого единоличника-дятла – стуком молотков, а ленивый шум сосен потонул в торопливом жужжании пил, в пулеметном стрекотании электродвижков...

Но тайга отступила недалеко: прошлой ночью захмелевший от меда великан Мишка обознался адресом и улегся в неглубоком котловане. Видно, принял его за то уютное логово, в котором он постоянно прописан со всем своим нестриженым семейством.

Тайга совсем рядом, и, может быть, еще поэтому все, что происходит здесь, приобретает какое-то богатырское, сказочное звучание. Чудеса техники в окружении чудес природы – разве это не здорово?!

Люди работают зверски! Они поражены этим краем, но еще не называют его родным домом: ведь для этого нужно время. И как счастливы были бы люди, если б можно было перенести сюда, в необжитый лесной мир, те далекие переулки и улицы, на которых они родились, где впервые ссорились и мирились, гоняли на коньках и самокатах, а по утрам бегали в школу!.. И вот огромную поляну, где строится сейчас заводоуправление, назвали (представь себе!) Арбатской площадью. А холмистую улицу, посреди которой еще растет трава, нарекли не как-нибудь, а Невским проспектом!..

Полмесяца назад стала издаваться газета. Обычно многотиражки выходят раз или два в неделю, а наша – ежедневнал. Ведь скоро здесь будет город, и многотиражка станет тогда солидным городским органом.

Редакцию пока запихнули в проходную десятиметровую комнатенку. Штат невелик: редактор, ответственный секретарь, то есть я, да один литературный сотрудник. Должна быть и машинистка, но мы ее не можем найти. Представляешь, какая тут нужда в людях, если меня, журналиста, только что окончившего институт, назначили ответственным секретарем! И если не могут найти машинистку... Редактор наш – ярый газетчик. Каждый номер обнюхивает со всех сторон: наслаждается типографской краской. "Это, – говорит, – для меня приятнее всякой хвои и даже самых нежнейших цветов!"

Почти в каждом номере, на первой странице, мы печатаем "Письма родным". И поверь, ни в одном письме не добавили мы от себя ни единой, даже самой коротенькой строчки. Даем прямо так, со всеми "стилевыми ухабами и колдобинами", как говорил наш институтский профессор. Только, может быть, запятым возвращаем их законные места.

Маришка, родная! У меня ведь, поверь, не было никакого заранее обдуманного плана -обмануть тебя. Я и правда думал собрать материл для очерка, а потом махнуть в Крым, на солнышко. Но очерк мой очень растянулся, каждый день рождает новую страницу или главу. Я и сейчас думаю приехать к тебе, как только закончу свой очерк. Но когда-то я напишу последний абзац? Да и будет ли такой?!

Звать тебя сюда из твоего уютного гнездышка с гроздьями винограда на подоконнике просто не решаюсь. А целую попрежнему крепко-крепко!

Твой Алексей.

Письмо третье

Так ты, значит, стал ответственным секретарем? Ну, знаешь, большую безответственность трудно себе представить! По отношению ко мне, к своему здоровью и вообще ко всему, ко всему! У тебя сейчас есть лишь один способ сохранить все, что когда-то было дорого нам обоим: немедленно уволиться и прилететь (ты слышишь: не приехать, а прилететь!)

Меня совершенно не интересуют дела вашей ежедневной стенгазеты. Хотя должна сказать, что "Письма родным" не слишком оригинальная форма: ее уже не раз использовали по радио. Для начала могли бы выдумать что-нибудь поинтересней.

И еще. Если бы там, в тайге, очутился какой-нибудь человек с такими легкими, как у тебя, я бы посоветовала ему не углубляться в утренний и вечерний лес, побольше быть на открытых, сухих местах. Больные легкие не терпят сырости. Но тебе я этого не посоветую! Мне совершенно безразлично теперь твое здоровье, раз ты мог (посмел!) так бесцеремонно разрушить все наши планы и вообще все, все!..

М.

P. S. Летчик-богатырь, который каждый день приходит ко мне за пилюлями, совершил сегодня во время мертвого часа самую, как он выразился, "отчаянную мертвую петлю в своей жизни": сделал мне предложение. Ему осталось отдыхать ровно двадцать дней. Раскаяние свое посылай авиапочтой, а то я могу не получить его вовремя, и тогда дела летчика окажутся не такими уж "мертвыми". Ты еще не знаешь, на что способна девушка в ярости и отчаянии!

Письмо четвертое

Дорогая Маринка! Представь себе: мы до сих пор не нашли машинистку. Я срочно учусь печатать на машинке.

Одним пальцем уже умею! Но такой способ пригоден для обычных многотиражек, которые выходят один раз в неделю. А для нашей ежедневной, да еще на фоне здешней строительной техники, столь отсталые методы труда просто недопустимы! Поэтому пока мы решили сдавать материалы в типографию в рукописном виде. Это, правда, дело нелегкое, ибо у всех троих ужасающие почерки – верный признак гениальности нашего редакционного коллектива!

Директор типографии (она находится в двенадцати километрах отсюда, в районном центре Каменищи) сказал, что пока в виде редчайшего исключения он будет принимать статьи и заметки, аккуратно переписанные от руки. Но только при одном непременном условии: если мы, как он выразился, "раздолбаем" заместителя начальника строительства по быту и транспорту Езерского. "Долбать" замов по быту – дело весьма банальное. Но за что все же его так люто возненавидел наш тихий и мирный директор?

Ты, Маришка, я вижу, кое в чем сильно смахиваешь на нашего неспокойного редактора: подавай тебе хлесткие заголовки! А "Письма родным" – банальная форма? Да знаешь ли ты, что значат письма для людей, недавно только расставшихся с домом, с родными своими и близкими? Я-то уж знаю! И видела бы ты, какие здесь выстраиваются очереди перед окошком "До востребования"! Бегут на почту усталые, не успев даже поужинать. И ждут, и волнуются, и чуть не плачут, услышав из окошка виноватую шутку:

"А вам еще пишут..."

И почитала бы ты эти письма! У каждого свой почерк – и на бумаге и в жизни. Про тайгу пишут и про любовь; и о том, как применили кладку дешевого бутового камня взамен кирпича; и про то, что здесь нельзя достать бигуди, а волосы приходится накручивать на бумагу (пригодилась-таки наша газета!).

Иногда пишут и нам – прямо в редакцию. Правда, пока еще не очень часто. Но вот вчера на второй полосе мы поместили "обоюдоострое", как выразился наш редактор, письмо каменщика Васи Ястребкова "Я против своего рекорда!".

Вася Ястребков со злостью рассказывает о том, как дал он сотни процентов нормы. Да, со злостью: "Это была не работа, а черт его знает что! Все ребята, здоровенные мужики, обслуживали меня, как няньки: подносили кирпич и раствор, подготовляли фронт работы... Вся бригада плясала вокруг меня! Я поставил рекорд, а они все и одной нормы не вытянули. Что же это такое?"

Только сейчас, работая в редакции, я понял, Маришка, до чего же люди не любят критику. Задень только кого-нибудь, чуть-чуть зацепи – и сразу летят опровержения, трещат телефоны, спешат на выручку адвокаты. Так и после этого письма: "Вы опорочили трудовую победу! Вы очернили коллектив! Вы толкнули Ястребкова на этот пасквиль!"

Здесь некоторые утверждают, что рекорд, если даже он не очень настоящий, может все же многих чему-то научить, кого-то вдохновить, взбодрить и содействовать, так сказать, общему подъему. Начальник стройконторы даже пожаловался на нас в партком. И вот бегу объясняться по этому поводу.

Парторг наш – бывший таежный охотник. Но не "суровый с виду и добряк в душе", как пишут в романах, а просто очень зоркий на людские печали и радости человек. И шутит, и каламбурит, и обладает какой-то сверхъестественной силой притяжения... Все местные "правдоискатели" устремляются к нему. Его именем тут запугивают провинившихся ("Титов до вас доберется!") и ободряют попавших в беду ("А вы бы к Титову!").

Наш Титыч, как ласково зовут его многие, лично знаком в тайге с каждым деревом, с каждой птицей, с каждым цветком. И откуда он узнал о моей болезни, ума не приложу! Сперва пошутил: "И какая тебя нелегкая с такими легкими в тайгу принесла?" А потом уж всерьез сказал: "Ты тайге поверил и она тебя вылечит. Травами вылечит! Вот пойду скоро на охоту и принесу тебе верное средство..."

Ну, а сейчас посмотрим, какие травы или, вернее сказать, пилюли пропишет мне Титыч за это самое письмо, "опорочившее трудовую победу"!

На бегу, но все-таки очень крепко целую тебя.

Твой Алексей.

Письмо пятое

Напоминаю, что до отъезда летчика осталось всего двенадцать дней.

А ты заполняешь свои письма рассказами, которые меня совершенно не интересуют: газета, рекорды, бутовый камень...

Да приедешь ты сюда в конце концов или нет?!

М.

– P. S. Не знаю, чем кончился ваш разговор в парткоме, но убеждена, что в истории с этим Ястребковым вы (как ни странно!) правы: на лжи, на обмане никого и ничему научить невозможно. И ты, оказывается (о сюрприз!), понимаешь это, когда речь идет о делах общественных?!

У нас среди санаторных врачей тоже есть любители рекордов. Только "весовых". Гонятся за тем, чтобы каждый отдыхающий прибавил побольше килограммов. Потом складывают все эти "индивидуальные поправки" и где-нибудь на совещании потрясают уже целыми тоннами: "В таком-то санатории за истекший квартал прибавлено три тонны живого веса!" Высшая медицинская математика! А то, что от всех этих килограммов у людей одышка начинается, – это уж не так важно. Боюсь, как бы и у вашей стройки не началась "одышка" от показных рекордов.

И еще одно... Меня, откровенно товоря, уже не очень волнует твое здоровье (просто махнула рукой!), но все же я поражаюсь, как можно отказываться от истинно целебного крымского солнца и верить каким-то знахарским средствам, каким-то травам! Даже если их прописывает сам парторг.

Можно ли пользоваться травами без консультаций врача?

Не вообрази только, что я забочусь о тебе! Нет, я просто поражаюсь твоему бескультурью! И как такие темные люди могут работать в редакции да еще поучать других?!

Письмо шестое

Дорогая моя Маринка! Твои сообщения о летчике очень напоминают мне наши ежедневные газетные шапки: "До окончания работы осталось всего десять дней!", "До пуска объекта – всего неделя! Все внимание – ударному объекту!.." Впрочем, прости меня за глупое сравнение.

Ты пишешь мне зло и раздраженно. Но вот удивительно:

когда я читал вчера твое письмо со всеми этими "совершенно безразлично" и "я махнула рукой", мне вдруг ясно вспомнились другие письма... Я подошел к своему, еще до сих пор не распакованному чемодану и достал их. Мамины письма...

Мама часто бывала в командировках, а я оставался дома один И вот что она писала мне издалека: "Я ничуть не сомневаюсь, что ты там без меня уже нахватал целую кучу двоек!. А когда ты ложишься спать, конечно, забываешь выключить газ... Я уже махнула рукой на твое будущее, но меня все же поражает, как можно целыми днями сидеть в темной ванной комнате над какими-то мокрыми фотопленками, когда на свете есть Гончаров, и Тургенев, и Диккенс.

Мама прекрасно знала, что я никогда не получал двоек.

И что если бы я хоть однажды забыл выключить газ, у нее бы уже не было сына. Но она так писала... А я читал и сердился. И только потом, когда мамы не стало, я перечитал и понял все ее письма: в них были любовь и тревога...

Как и в твоих! Могу ли я на тебя сердиться?

Могу ли сердиться, если и сам люблю тебя еще сильнее, чем прежде! Пойми это... У меня только меньше оснований для тревог: у вас там солнце, и море, и гроздья винограда на подоконнике. Но, может быть, один твой летчик перевешивает все здешние опасности? И даже сырой вечерний воздух при моих слабых легких, а?

Нет, не верю! И за то, что не верю, крепко целую тебя.

Алексей.

Письмо седьмое

Маринка, родная!

Минуту назад я вернулся из типографии, раздеться не успел – и вот уже спешу рассказать тебе об истории с Владиславом Петровичем Езерским. Наши молодые ребята зовут его "Владик", что в расшифрованном виде означает: "Владыка домов и квартир". А еще его называют: "Наш ОТК". Нет, мы и не думаем сравнивать его с отделом технического контроля: это вполне достойный и очень нужный отдел! Речь идет о сокращенном звучании знаменитого словечка "отказать!". Есть разные слова-паразиты. Одни люди суют всюду свое любимое "так сказать", другие не могут жить без "понимаешь", а вот грешный язык Владислава Петровича легче всего и с наибольшим удовольствием произносит это самое "отказать!".

Нам, к примеру, он не дал-помещения для типографии, хотя мог бы его найти. Ему приятней, однако, чтобы мы по нескольку раз в день топали в Каменищи и обратно.

Одним словом: "Чего моя левая нога пожелает!" Свой фельетон мы так и назвали: "Наше слово – к левой ноге Владислава Петровича!"

И, представь себе, Владик заранее узнал о статье. Нет, он ничего не вынюхивал – просто директор типографии проговорился. Езерский отказал ему в новых шрифтах ("Вы и старыми больно шлепаете!"), а директор ему в ответ: "Васто уж шлепнем! И на первой полоске!"

Владик немедленно принял меры. Прежде всего он помчался в партком. А наш старый таежный охотник ответил ему: "Я тебя, Езерский, сам давно на мушке держу. Но пусть газета первая пальнет! Сразу оценишь этих "разбойников пуха и пера".

Ты думаешь, Владик сдался? О нет! Он с ходу реквизировал автомобиль, на котором мы иногда ездим в типографию, и я прошагал десять километров в темноте через лес (так намного короче).

Газета завтра опоздает. А мы в самом конце номера напечатаем жирным шрифтом: "Номер не вышел вовремя изза того, что герой нашего фельетона, Владислав Петрович Езерский, вновь оказался во власти своей левой ноги". Борьба так борьба!

Алексей.

P. S. Прости! Первый раз в жизни забыл поцеловать тебя:

зол, как собака. И валюсь с ног от усталости. Прости!..

Письмо восьмое

Быть может, это прозвучит пошловато, но я убедилась:

время – самый надежный целитель. Еще недавно я бы ужаснулась, узнав, что ты со своими легкими прошагал десять километров по сырому вечернему лесу. А сейчас это твое сумасшествие (ты слышишь: сумасшествие!) меня нисколько не тронуло. Ну ни капельки!

Хотя мои сообщения о летчике и напоминают тебе какието там газетные "шапки", я все же дерзну еще раз сообщить:

он уезжает отсюда через неделю и очень просит меня до отъезда что-то ему ответить. Ради меня он готов перевестись на постоянную работу сюда, в Крым: преподавателем в какуюто летную школу. Я вижу, что он в отличие от тебя по-настоящему любит! Да, да, да: именно по-настоящему и именно в отличи е!..

Не воображай только, что я когда-нибудь приеду в твой дикий лесной край: это значило бы не уважать себя, не ценить своей работы и, наконец, не дорожить твоим здоровьем.

Хотя им я, кажется, почти уже и не дорожу.

История с Езерским, которой ты заполнил все предыдущее письмо, меня очень мало интересует, но я уверена почему-то, что фельетон вы написали беззубый: откуда вам уметь писать фельетоны?! Хотелось бы убедиться в своей правоте: пришли мне один номер этого вашего боевого листка.

И еще скажу, что любая уважающая себя редакция уже давно бы добилась постоянной автомашины, а не гоняла бы своих сотрудников ночью через лес.

Так приедешь ты в Крым или нет?! Спрашиваю тебя в последний раз. Самый последний!

М.

P. S. Как, между прочим, кончилась эта история с "рекордом"? Кто победил?

Письмо девятое

Маришка, любимая! Сегодня был на стройке нового жилого дома, что выходит одной стороной на наш местный Крещатик, а другой – к большому лесному озеру. Думал собрать материал для очерка. Но ничего не собрал...

Бродил по недостроенным этажам и все думал: "А вот бы поселиться нам в этой комнате!.. Или вот в этой... Или вон в той... Сюда бы поставили письменный стол и полочку с книгами. А здесь вот, в этом углу, было бы Маринкино царство: врачебные инструменты, и едва уловимый запах духов, и уж непременно электрический утюг на гладильной доске...

Я ведь знаю, как любит она разглаживать каждую морщинку на платье! А отсюда, с этого балкона, Марина могла бы глядеться прямо в озеро – такого чистого, что даже цвет камешков на дне разобрать можно..."

Мечты, мечты!..

На третьем этаже налетели на меня молодые штукатуры – ребята из ремесленного. "Где же газета?! – кричат. – Обеденный перерыв на носу, а газеты нет! Эх, работнички!.."

Я объяснил, что в понедельник мы "не выходим". Да они это и сами знают. Просто работали без выходного, воскресенье смешалось у них с рабочими днями – вот и понедельника не заметили.

Ну, стали извиняться. А за что? Ведь их "налет" доставил мне только радость! Значит, газету ждут...

Совсем забыл... Ты же спрашивала, чем кончилась борьба вокруг знаменитого уж здесь ястребковского "рекорда". А кончилась она тем, что парторг наш сказал начальнику стройконторы: "Мы не против показателей, а против очковтирателей". И рассмеялся: случайно в рифму получилось. Мы хотели дать эти слова "шапкой" на второй полосе, но Титыч не разрешил: "Цитируйте классиков!"

Выслал тебе бандеролью не только фельетон о Езерском (ты ведь и об этом просила), а всю подшивку нашей газеты, которую ты так неуважительно именуешь то стенгазетой, то боевым листком.

Алексей.

P. S. Кстати, вчера зачислили в штат редакции машинистку. Нашли наконец! Отыскали! Девятнадцатилетняя девушка из Ленинграда. Никаких оценок давать не буду. Скажу лишь, что весь мужской состав нашей редакции (кроме меня) вышел сегодня на работу в новых костюмах.

Телеграмма первая

Каменищи. Строительство завода. Редакция многотиражки. Алексею Костенко.

Выезжаю десятого тридцать третьим скорым, вагон седьмой.

Марина.

Телеграмма вторая

Поезд тридцать третий скорый, вагон седьмой. Марине Крыловой.

Насчет машинистки наврал. Жду нетерпением, крепко целую.

Твой Алексей.

1956 г.