Текст книги "Говорит седьмой этаж (Повести)"

Автор книги: Анатолий Алексин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Мы подошли к подоконнику – там было светлее.

– Это тетрадь сына старшей сестры санатория, – объяснил я, не глядя на Андрея. – Он куда-то уехал далеко-далеко… А это вот, значит, его тетрадка… Тут он про мать свою пишет. А дальше про школу…

– Любопытно! – сказал Андрей и почесал затылок: «побрел за мыслями».

Ничего особенно любопытного в моем сообщении не было, но ему просто не хотелось ложиться обратно в постель, а хотелось помириться со мной. Я же хотел этого еще в сто раз больше!

– Вот читай отсюда, – сказал я.

– «Когда Лешку Куроптева выдвинули в совет отряда, – зашептал Андрей, – я встал и отвел его кандидатуру. Ребята не понимали – почему. А я сказал, что он дома орет на свою мать и что я ему из-за этого вообще не доверяю. Бородач поддержал меня и все…»

На этом месте Андрей остановился и стал перечитывать последнюю фразу. Он перечитал ее раз пять, не меньше. Лицо у Андрея побледнело и стало каким-то сумасшедшим. «Может быть, от луны?» – подумал я. Да нет, и глаза у него бегали как-то ненормально. И лоб он вытер рукой, словно был полдень и страшная жара.

– Что с тобой? Что случилось? – испуганно спросил я.

– Разве ты не узнаешь? Разве ты не видишь? – буквально задыхаясь, спросил Андрей. – Круглые буквы! И Бородач… Бородач, которого мы никак не могли отыскать!

Он поспешно захлопнул тетрадку и прочитал то, что было написано на ее обложке: «Тетрадь по физике ученика седьмого класса „А“ Вани Алексеева».

– Ваня Алексеев! – прошептал Андрей. – Ваня Алексеев!.. Вот они, инициалы «В. А.», которые мы тоже не могли расшифровать!.. Бежим скорей!

– Куда бежим? – не понял я.

– В город! К тому самому месту!.. Проверим!..

– Да ведь уже поздно. Нас никто не пустит.

– А мы и спрашивать не станем. Это же такое дело, такое дело! Прыгай в окно!

Мы как были босиком, в трусах и майках, так и выпрыгнули во двор. И помчались в город.

Андрей быстро отыскал тот самый разрушенный дом: он, оказывается, много раз приходил сюда один, тайком от нас всех.

Луна светила вовсю, и было светло как днем. Андрей раскрыл тетрадку, и мы стали сличать почерки.

– «К партизанам мы пробиться не смогли. Но одну фашистскую баржу все-таки потопили!» – прочитал Андрей. А потом прочитал другое: – «Когда я был маленький, я всегда очень боялся всяких болезней. Но не из-за себя, честное слово! А из-за мамы…» Конечно! Тот же самый почерк! – уверенно сказал Андрей. – И как это ты, Сашка, не обратил внимания? Эх, легкомысленная твоя башка!..

Момент был такой серьезный, что я даже не, обиделся. Просто некогда было обижаться.

– Но ведь он же уехал далеко-далеко… И мама ждет его… Значит, он не вернется? – тихо спросил я.

Андрей ничего не ответил. Он только прочитал последние слова, написанные чернильным карандашом на штукатурке:

– «У нас есть одна граната. Оставим ее для себя…»

– Так надо сейчас же разыскать Марфу Никитичну и все рассказать ей, – предложил я.

– Что ты! Что ты! – Андрей замахал рукой. – Пока не надо, пусть еще подождет. Еще хоть несколько дней… Пусть подождет его…

– Но ведь она все равно узнает…

– Конечно, узнает. Потому что мы соберем здесь торжественный сбор и присвоим имя ее сына своему отряду. Вот!

– Это будет очень здорово! – сказал я.

– А пока пусть она ждет его… Пусть еще надеется, пусть…

6 августа.

Я много раз бывал на торжественных сборах и слетах – и в школе, и в Доме пионеров, и в клубе папиного завода. Другой бы, уж наверное, давно привык и совсем не волновался, а я вот не могу. Как только услышу звуки горнов и барабанную дробь, как только увижу торжественно плывущие красные знамена, так до того расстраиваюсь, что даже слезы на глазах выступают. То есть расстраиваюсь я, конечно, от радости, а не от какой-нибудь там печали.

Но сегодня сбор был особенный. Таких сборов ни я и никто из наших ребят ни разу в жизни не видел и, может быть, никогда уж и не увидит больше.

Мы собрались в городе, возле того самого разрушенного дома. Каждые пять минут сменялся почетный караул у знамени. Самые обычные наши рапорты звучали как-то по-особенному. Вокруг собрались жители города и городские пионеры.

Андрей от имени нашего отряда рассказал, как мы обнаружили надпись, как хотели узнать имена и историю героев, погибших на этом самом месте, как организовали спецбригаду и как в конце концов совершенно случайно узнали, кто же такие «В. А.» и «Бородач».

– То есть мы узнали только, что Ваня Алексеев был пионером и жил в этом городе, а кто такой Бородач, мы еще точно не знаем, – поправился Андрей.

Потом все устроились на небольшой полянке, недалеко от разрушенного дома. Секретарь райкома комсомола товарищ Зимин рассказал нам про Ваню Алексеева и про таинственного Бородача.

…Как только в город ворвались фашисты, Ваня сразу сказал своей матери, Марфе Никитичне:

– Не буду я сидеть сложа руки и смотреть, как бандиты у нас хозяйничают! Не могу я, мамочка!

Но установить связь с партизанами было не так-то легко. Тогда Ваня пошел к своему любимому учителю, которого ребята в шутку звали «Бородачом». А еще его звали «Макаром Чудрой» за то, что он был похож на цыгана. У него была черная-пречерная курчавая борода, которую он, расхаживая по классу, всегда поглаживал.

В доме у Бородача жил гитлеровский офицер. Под кроватью он хранил гранаты и ручные бомбы: до ужаса боялся нападения партизан.

Однажды Ваня разузнал, что в город пригнали большую баржу с боеприпасами. Он рассказал об этом Бородачу. Они посоветовались, посовещались и решили: вытащить из-под кровати офицера бомбы, ночью взорвать баржу и уйти к партизанам, которые, как было известно Бородачу, скрывались на территории виноградарского совхоза.

Ох, и смелый же это был план: вдвоем взорвать баржу! А ведь она охранялась, наверное…

Товарищ Зимин рассказывал очень коротко, но я представлял себе, как Ваня и Бородач ползли по пляжу, прячась за дюны, за рыбацкие лодки… Ваня, конечно, первый прыгнул на спину часовому, повалил его, и они покатились по песку (так всегда показывают в кинофильмах). Бородач, конечно, вовремя пришел Ване на помощь. Они уничтожили часового, потом уничтожили баржу, то есть не уничтожили, а взорвали…

Это я так себе представлял. Но товарищ Зимин сказал, что ничего точно известно не было, а было известно только одно: Бородач и Ваня хотели взорвать баржу, а после пробиться к партизанам. Об этом Бородач рассказал своему другу – одной старой учительнице.

А потом оба – и Бородач и Ваня Алексеев – пропали куда-то, и никто ничего о них не знал. Одни думали, что они погибли при взрыве баржи, другие предполагали, что им удалось пройти через линию фронта и пробиться к нашим…

Так вот почему Марфа Никитична до сих пор ждала Ваню! «А мы, значит, отняли у нее эту надежду… последнюю надежду… – подумал я. – А нужно ли было это? Хорошо ли мы сделали? Может, лучше было бы ничего не говорить о нашем открытии: так бы и ждала она Ваню, и ждала…»

– Московские пионеры помогли нам разгадать трудную загадку, – сказал товарищ Зимин. – Мы теперь знаем, что, взорвав баржу, Бородач и Ваня Алексеев хотели уйти от преследования фашистов, но не смогли… Они были окружены и отбивались в развалинах этого дома. А последнюю гранату они оставили для себя. Они не сдались врагу! Так почтим же их светлую, незабвенную память!

Все встали. Девочки плакали, и мне тоже что-то попало в глаз, и я полез за платком, но платка я не нашел и поэтому стал вытирать глаза руками.

– Чего стесняешься? Не стесняйся, Саша, – услышал я вдруг позади себя.

Обернулся – и увидел Андрея. Он не плакал, а только молча смотрел куда-то вдаль… Андрей положил руку мне на плечо – и мне стало как-то спокойней и не хотелось, чтобы он убирал руку.

Но тут все снова пошли к разрушенному дому. И товарищ Зимин сказал:

– Пионеры первого отряда, обнаружившие место гибели героев, обратились к нам с просьбой. Они попросили, чтобы их отряду было присвоено имя пионера-героя Вани Алексеева. Разве можно было не уважить их просьбу!

Андрей вышел вперед, и товарищ Зимин вручил ему какую-то бумагу. Мне хотелось сейчас же посмотреть, что на ней написано, но неудобно было лезть вперед, и я решил потерпеть.

Теперь наш отряд носит имя Вани Алексеева. Правда, до отъезда из лагеря осталось всего шесть дней, но ведь и в будущем году и каждый год здесь будет пионерский лагерь папиного завода. И всегда первый отряд лагеря будет носить имя Вани Алексеева. Пусть в лагере будут отдыхать другие ребята, пусть! Но и им будет, так же как и нам, приятно носить имя героя. И они будут спрашивать вожатых: «А почему наш отряд носит это имя?» И вожатые расскажут им, как мы однажды удрали на воскресник и как обнаружили место гибели героев. А мы уж тогда будем, может быть, совсем взрослыми людьми. Но, наверное, будем дружить, как и сейчас. Я так думаю.

А Марфы Никитичны не было на сборе. Я спросил у главного врача санатория – почему, а он сказал, что она тяжело заболела.

Заболела?.. Может быть, не стоило нам находить эту надпись?..

7 августа.

Завтра все отряды пойдут в виноградарский совхоз. Но это будет не какая-нибудь там прогулочка или экскурсия. Нет, это будет настоящий поход! До совхоза – восемнадцать километров. Нас не повезут на машинах – мы пойдем пешком, в походном строю, с горном, барабаном и красными знаменами.

В совхоз отряды пойдут разными дорогами. Нам не дадут проводников, мы будем сами находить путь по карте и компасу. Все это придумал Сергей Сергеич. Он сказал председателю совета дружины Петро:

– А хорошо бы экскурсию в совхоз совместить с походом!

– Это здорово! – согласился Петро.

А дальше уж мы сами должны были соображать, изобретать, придумывать…

Сегодня все готовятся к походу – достают в городе карты, берут у Филиппа Матвеевича продукты на дорогу, чистят котелки.

Я уже говорил, что в совхоз отряды пойдут разными дорогами, но забыл сказать, что они будут соревноваться друг с другом: кто первым придет в совхоз – тот и победит.

Впереди отрядов пойдут разведчики. Они будут оставлять на пути указательные знаки и предупреждать обо всех трудностях и преградах. Предупреждать об этом могут, конечно, и карты. Но они не очень-то верны: ведь карты отпечатаны еще до войны, а за это время сколько было разных перемен! Совет нашего отряда решил, что первые пять километров пути должны быть разведаны уже сегодня.

Дело в том, что к совхозу ведут три дороги. Самую короткую дорогу мы уступили третьему отряду и старшим девочкам. Дадим им несколько очков вперед! А вот по какой из двух остальных дорог пойдет наш отряд – еще неизвестно. На этот вопрос и должны ответить разведчики. В разведку решено послать двух пионеров. Но кого пошлют? Члены совета нашего отряда, Катя и Петро совещались между собой.

Всем ребятам, конечно, очень хотелось пойти в разведку, и все вертелись тут же, чтобы обратить на себя внимание. И я вертелся. И довертелся-таки до своего: одним из разведчиков назначили меня. Другие ребята просто умирали от зависти. А я принял это назначение скромно и тихо, как должное.

– А кто же будет вторым разведчиком? – спросил я.

– Андрей, – ответила Катя.

Ага, все ясно: опять педагогический приемчик! Катя и Петро, как и все в лагере, заметили нашу ссору с Андреем и вот хотят послать нас в разведку вместе, чтобы мы помирились. Мне вспомнилось, что в одной кинокартине я видел что-то очень похожее: два бойца ссорятся, и командир посылает их вместе на важное задание. Ну, и они там, конечно, мирятся. Название этой картины я позабыл.

Смешно даже: неужели Катя и Петро думают, что мы не можем помириться без их помощи? И я как можно громче сказал:

– Андрей, а здóрово получилось, что мы вместе идем, правда?

Пусть видят, что мы уже давно помирились без всякой их помощи. Как говорится, своими силами!

А председатель совета дружины Петро, который в походе будет командиром нашего отряда, сказал:

– Вы должны разведать обе дороги на пять километров. На пятом километре мы сделаем первый привал и тогда пошлем вперед других разведчиков. Особенно не спешите, но и не ползите, как черепахи. Другие ведь тоже высылают разведчиков. Так вы постарайтесь вернуться раньше их.

Минут десять мы с Андреем шли вместе, а потом широкая дорога разделилась на две узкие. Мы условились на обратном пути встретиться в том самом месте, где широкая дорога раздваивалась, чтобы в лагерь вернуться тоже вместе.

Простившись с Андреем, я зашагал быстрей. Идти было очень легко. По обе стороны стояли высокие тополя. Они бросали густую тень, и я совсем не чувствовал жары, хоть солнце светило вовсю.

На пути встречались разные препятствия: русла высохших речушек, неглубокие рвы… Все эти препятствия были нанесены на карте. По сторонам дороги валялись гусеницы танков, груды ржавого железа, дула разбитых пушек.

Я шел и мечтал о том, как в Москве познакомлю наших школьных ребят с Андреем, с Мастером, Профессором и даже с Зинкой. А у нас во дворе все ребята просто заболеют от зависти, когда увидят, сколько у меня новых друзей. Но я и их тоже познакомлю со своими лагерными товарищами. И мы в Москве тоже организуем могучее пионерское движение под боевым лозунгом: «Помогай родному городу!» Мы будем совершать такие дела, что нас обязательно вызовут в Моссовет и объявят благодарность. Я уже представлял себе, как подхожу к зданию Моссовета… Вдруг я почувствовал острую боль в ноге и громко вскрикнул.

Размечтавшись, я забрел на небольшую полянку, покрытую маленькими, но очень злыми колючками. Я шел босиком, и несколько колючек вонзилось мне в пятку. Прихрамывая, стараясь не ступать на больную ногу, я выбрался с полянки. Присел на траву и попытался вытащить колючки. Но это было не так-то легко. Вот была бы тут Зинка – она бы мигом вытащила! Вся пятка горела, и я даже не мог найти место, куда колючка вонзилась.

Тогда я встал и пошел, или, вернее, заковылял дальше. Я шел очень медленно.

Вскоре дорогу преградила довольно широкая река. Она сверкала на утреннем солнце, радостно журчала прозрачной водой и совершенно не желала сочувствовать моему горю. Нужно было раздеться и переплыть реку. Я посмотрел на карту. До конца пути, который мне полагалось разведать, оставалось всего полтора километра. Раздеваясь, я думал о том, что опять подведу Андрея и весь наш отряд. Ведь я провозился с колючками не меньше пятнадцати минут, а теперь буду именно как черепаха ползти полтора километра до конца пути да пять километров обратно. А Андрей будет ждать меня на перекрестке дорог, и, уж конечно, другие разведчики вернутся в лагерь раньше. Я чуть не плакал от досады.

И вдруг мне в голову пришла мысль: «А не вернуться ли мне в лагерь сейчас же, не доходя этих полутора километров и не переплывая реки?» Ведь до сих пор не встретилось ни одного препятствия, которое не было бы нанесено на карту. Значит, и на последнем километре таких препятствий нет. Никто не узнает, что я не закончил разведку, и не сможет узнать об этом, если даже захочет.

Я снова натянул на себя рубашку и через минуту уже ковылял к лагерю. Когда я подходил к перекрестку дорог, Андрей ждал меня там. «Как хорошо, что я вовремя вернулся, а то ругал бы меня Андрей на чем свет стоит!» – подумал я, увидев товарища.

Через пятнадцать минут мы доложили совету отряда о результатах нашей разведки. Было решено, что моя дорога больше подходит для похода: во-первых, на пути встречаются разные препятствия, а во-вторых, тополя, растущие вдоль дороги, смягчают жару. Дорога же, которую разведывал Андрей, шла по совершенно открытым и знойным местам.

Итак, завтра утром наш отряд выйдет в поход по дороге, разведанной мною!

8 августа.

Рано утром под барабанную дробь и звуки горна наш отряд выступил в поход. По другой дороге в поход отправились остальные старшие отряды. Командиром там назначена Вера Жигалова. Но на самом деле всеми делами заправляет Зинка. Она сегодня нахально заявила, что придет в совхоз раньше нас. Ну, это мы еще посмотрим!

А весь отряд малышей в это время еще спал крепким сном. Малыши тоже отправятся в поход. Они пойдут по той же дороге, что и мы, но только в девять часов утра. Им, конечно, трудно будет пройти восемнадцать километров. Они пройдут только половину пути и на девятом километре остановятся.

На совете дружины было точно подсчитано, что, когда мы достигнем совхоза, малыши как раз дойдут до девятого километра. Дальше отряд не пойдет, а будет ждать машину, которую мы вышлем навстречу ему из совхоза.

Мы шли четким шагом, в ровном строю. На боку у каждого висела фляга с водой, а за спиной – походный рюкзак. С нами пошла и Катя. Но она была на положении рядового члена отряда. Командовал нами Петро.

И Смелый тоже был участником нашего похода.

Солнце только что поднялось. Тополя блестели от росы. С моря дул ветерок, и на душе было так хорошо и радостно, что хотелось петь. И действительно, наш запевала Вано Гуридзе затянул песню. Я уже говорил, что у нашего Вано очень хороший голос. И когда он поет, то уже не вертится во все стороны, как волчок, а становится спокойным и задумчивым. Видно, очень переживает…

Первые километры пути были мне хорошо известны. Мы пересекли русло высохшей речки, прошли мимо лужайки, покрытой колючками. Я с ненавистью посмотрел на эту лужайку.

А вот и река! Это первое препятствие. Плыть было трудно: в одной руке каждый из нас держал рубашку, флягу и рюкзак. Одним из первых достиг берега Капитан. Он вылез из воды и сразу обернулся назад: Капитану очень хотелось, чтобы мы оценили его подвиг. Все действительно оценили, но только поздравлять стали Андрея: ведь это он научил Капитана плавать.

– Да, теперь уж мы без подпорочек обходимся и без ходуль, – сказал Андрей. – Вот только ручки у нас еще слабоваты: с подкладкой на меху…

Капитан ничуть не обижался, а даже, наоборот, смотрел на Андрея как на бога.

Мы снова тронулись в путь.

– Дальше все пойдет как по маслу! Никаких преград! – сказал я уверенно, стараясь скрыть волнение.

Я со страхом смотрел вперед: а вдруг на пути встретится какое-нибудь препятствие? И тогда все ребята поймут, что у меня не хватило пороху дойти до конца. Я еще раз взглянул на карту, и она меня немного успокоила.

Прошло еще минут двадцать. Дорога в самом деле была гладкая: ни одного холмика не встретилось. Я было совсем успокоился и поверил в свое счастье. Дорога повернула в сторону, мы прошли мимо каких-то низеньких кустарников. И вдруг так ясно, словно передо мной было зеркало, я почувствовал, что лицо мое стало багровым от волнения. Ноги задрожали: я увидел длинную пропасть. Она пересекала дорогу и тянулась так далеко, что ей не было видно конца.

– Смотрите, противотанковый ров! – услышал я чей-то голос.

Да, это был самый настоящий противотанковый ров: метра четыре в глубину и не меньше трех с половиной в ширину. Такие рвы я видел неподалеку от Москвы. С одной стороны рва был пологий склон, а с другой – совершенно вертикальный, отвесный обрыв. Спуститься на дно было бы нетрудно, но как подняться на противоположную сторону по совершенно отвесному обрыву? Ров не был обозначен на карте. Это было препятствие, рожденное войной.

Я замер от ужаса: теперь и Петро, и Андрей, и все члены отряда будут знать, что я вчера не дошел до пятого километра, что я наврал, будто разведал всю дорогу.

Но раскаиваться было уже поздно. Мы с Андреем стояли рядом. Я боялся взглянуть на него.

К нам подошли Петро и Катя. У Петро, у нашего доброго Петро, которого все, любя, называли «хлопцем», было суровое, прямо грозное лицо.

– Кто разведывал эту дорогу? – спросил он.

Я сделал шаг вперед. Андрей продолжал молчать.

– Ты знал об этом препятствии? – спросил Петро.

– Нет… – тихо ответил я.

– Но ведь ты ходил в разведку?

– Я не дошел… я не до самого конца… – пробормотал я так, что даже сам не расслышал как следует своих слов.

– Значит, ты обманул нас? – спокойно, но как-то так, что мне стало холодно, спросила Катя.

А Андрей все молчал.

Я подумал: «Может быть, объяснить им, что я в разведке занозил ногу и поэтому… Хотя зачем! Ведь это все равно ничего не меняет: нужно было честно обо всем рассказать!»

– Что ров появился – это даже хорошо. Лишнее препятствие в походе – всегда находка! Но как ты мог не выполнить задание и обмануть нас всех? – не глядя на меня, сказал Петро.

– Нет, все тут гораздо сложней, – возразила Катя. – За нами идут малыши, и мы должны будем дождаться их, чтобы помочь перебраться через ров. Значит, наш отряд наверняка придет в совхоз позже и займет последнее место!

– А ведь теперь наш отряд носит имя Вани Алексеева! Ты, наверное, забыл? – сказал Андрей.

И это было то, о чем я думал с той самой секунды, когда показался проклятый ров…

9 августа.

Говорят, в совхозе было очень много интересного. Я пишу «говорят», потому что сам ничего толком не видел и не слышал, а только все время думал о том, что случилось со мной вчера… Ведь наш отряд и в самом деле пришел в совхоз последним. Все другие пришли раньше нас на целых двадцать минут. И все из-за меня, все из-за меня!.. Я до сих пор понять не могу, как это все случилось. Ведь я же хотел сделать лучше. Честное слово, хотел сделать лучше!

Я еще там, возле проклятого рва, попросил, чтобы меня снова послали в разведку на самом трудном участке. Но Катя только усмехнулась:

– Ты что же, так и собираешься всю жизнь подводить товарищей и тут же искупать свою вину, подводить – и искупать, подводить – и искупать?..

Я ни слова не ответил, потому что на всю жизнь вперед я еще ничего не загадывал, а только в ту минуту очень хотел пойти в разведку и доказать всем… А что доказать? Сам не знаю.

Может, Катя и права?

В совхозе ребята меня, как говорится, полностью игнорировали. Как встретят, так отводят глаза в сторону, будто я прокаженный какой-нибудь.

И только потом, когда пошли на экскурсию по полям и директор совхоза Николай Иванович стал рассказывать всякие интересные вещи, все, как мне показалось, перестали злиться и вообще забыли про меня.

Мы смотрели, как поля с самолета опрыскивают бордосской жидкостью, чтобы вредители не заводились.

И тут случилось одно происшествие. Пока мы задирали головы вверх, двое мальчишек из младшего отряда ловко нырнули в кусты и начали там лопать виноград. Зинка заметила это и вытащила их за шиворот из кустов.

У мальчишек рты были набиты виноградом, и они никак не могли проглотить его (наверное, от волнения). Потом наконец проглотили и стали с самым мрачным видом повторять одну и ту же фразу:

– Да пусти ты!.. Да пусти ты!..

– Я вас так пущу, так пущу, что всю жизнь помнить будете! – орала на них Зинка.

Она попросила Витьку Панкова подержать ребят, словно они могли удрать куда-нибудь, а сама скрылась в кустарнике и через секунду вернулась, неся вещественное доказательство преступления – виноградные гроздья, которые мальчишки от страха побросали в кусты.

Директор Николай Иванович заступился за мальчишек и сказал, что в этом нет ничего особенного и что винограда всем хватит.

А Зинка сказала, что, если бы они попросили, тогда было бы совсем другое дело, а раз не попросили – значит, это самое настоящее воровство!

И я тоже согласился, что это безобразие. А Андрей, который стоял впереди меня, вдруг обернулся и сказал:

– Безобразие, говоришь? Да они ангелы небесные по сравнению с тобой!

И тут я понял, что никто обо мне не забыл и что самое неприятное, наверное, еще впереди. И уж дальше я все время молчал.

В столовой для нас приготовили большие корзины с виноградом.

Сперва все как набросились на корзины! Но я заметил: если думаешь о чем-нибудь вкусном, чего нет (ну, например, думаешь зимой о вишнях или о винограде), то кажется, что ел бы это самое «чего нет» без конца; но если вкусного много и можно есть сколько угодно, так очень быстро надоедает… Так было и в столовой. Уже через десять минут ребята только стреляли друг в друга косточками.

А у меня вообще не было никакого аппетита, и я не съел почти ни одной виноградинки. Только положил немного в пакет, чтобы завтра отнести Павке, – вот и все.

10 августа.

Сегодня вечером меня обсуждали на совете отряда.

Больше всех нападал на меня Андрей. Чего он только не говорил! И все мои грехи припомнил. Я даже не ожидал, что он такой злопамятный!

Он говорил, что я очень легкомысленный человек и за поступки свои не желаю отвечать, и что я подвел всех на волейболе, и что с шахматного турнира удрал, и что за спецбригадой следил, «наплевав», как он выразился, на все звено…

Когда Андрей говорил, со всех сторон неслись разные реплики. Витька Панков сказал, например, что я «типичный несознательный элемент». Он-то мог бы и помолчать. Рисуется так, что смотреть тошно. Строит из себя чемпиона! А сам, между прочим, подвел нашу футбольную команду на состязаниях. Его бы тоже не мешало обсудить! И мне было бы немного легче: у наших ораторов на двоих не хватило бы пороху, и каждому меньше досталось бы. Между прочим, откуда происходит слово «оратор»? Я сегодня понял, что оно происходит от слова «орать». Я это понял, когда Вано Гуридзе выступал. Он топал ногами, махал руками, как мельница: наверное, его горячая кровь накалилась сегодня до ста градусов. И все, все меня ругали!

Даже молчаливый Мастер и тот вставил слово. Он развел руками и сказал:

– Да, с походом плохо вышло. Это уж не дело!

Тогда Андрей прямо совсем озверел и предложил, чтобы мне объявили выговор на линейке, перед всем лагерем.

У меня даже мурашки по телу запрыгали. Ведь я уже и так все понял… честное слово, все понял, зачем же такие жестокости?

И вдруг за меня заступились. Кто бы – вы думали? Вожатая Катя… Вот уж не ожидал! Она сказала, что Андрей в основном прав (ну, это я и сам знаю!), но что вообще-то я парень неплохой и добрый и что я помог дружине узнать историю Вани Алексеева.

– А потом подвел отряд его имени, да? – крикнул Андрей. – А с тетрадкой все это, если хотите знать, случайно получилось. Сашкиной заслуги тут вовсе нет.

Катя предложила на линейке меня не позорить, а ограничиться этим разговором. Почти все ее поддержали. А Андрей сплюнул и сказал:

– Эх вы, добренькие… Смотреть противно!

Ко мне подошел Витька Панков:

– Кланяйся в ножки: пожалели тебя!

Еще чего захотел! Вот если бы меня Андрей простил, так я бы на животе, по-пластунски, десять раз прополз до моря и обратно. Но Андрей не простил…

11 августа.

Последний день нашей лагерной жизни. Сегодня утром на пляже я видел, как Андрей, Вано и Профессор разглядывали какую-то толстую тетрадку в кожаном переплете, очень похожую вот на эту, в которой я веду свой дневник. Из их разговора я понял, что в руках у них книга о партизанах города, что там очень много написано о Ване Алексееве и что книга эта уже кончена.

– Знаете, кому мы подарим ее? – сказал Андрей. – Матери Вани, Марфе Никитичне. Она сейчас больна, но мы пойдем к ней домой и подарим. Согласны?

Профессор и Вано прямо заплясали на песке – так им понравилась эта идея. Они знали, что я слышу их разговор, но ко мне не обращались.

А перед обедом они пропали куда-то и даже на «мертвый час» опоздали. Я пришел в комнату и лег в постель. Мастер тоже улегся. И вдруг ввалилась вся пресвятая троица. А вслед за ними вошла Катя.

– Мы были у Марфы Никитичны, – рассказывал Андрей, – и подарили ей нашу книгу. Она так была довольна, так довольна!.. Она уже поправляется…

– А потом, – перебил его Вано, – она нам такой подарок сделала!..

Он что-то показал Кате.

Мне очень хотелось посмотреть, прямо глаза чесались от любопытства, но я лежал, повернувшись к стене, и делал вид, что сплю.

– Вот какой он, Ваня Алексеев! – шептал Вано, чуть не захлебываясь от восторга. – Марфа Никитична нам подарила!

«Наверное, они фотокарточку разглядывают», – подумал я.

А Андрей вдруг как вскрикнет:

– Ой, ребята, а может, эта карточка-то у нее последняя была? А мы взяли!

– Это маловероятно, – подумав немного, произнес Профессор. – Последнюю она бы не отдала.

– А вдруг!..

– Нужно было спросить, последняя или не последняя. Что это вам все благородные мысли в голову задним числом приходят? – с досадой сказала Катя.

Но тут Мастер вскочил с постели, зашелестел фотобумагой (значит, взял в руки Ванину фотокарточку) и сказал:

– Давайте ее сюда. Я сделаю!

Что именно хотел сделать Мастер – видно, никто не понял, а он не стал объяснять. Он вообще не любит заранее говорить о своих планах и намерениях.

Катя вдруг спросила:

– А Сашу вы не взяли с собой?

Никто ничего не ответил.

– Ну, это уже нехорошо! Ведь он помог вам узнать историю Вани… И вообще это несправедливо.

– Он слышал, что мы собираемся идти к Марфе Никитичне, – ответил Андрей. – Мы на пляже нарочно громко говорили, чтоб он услышал. А что. же, ему специальное приглашение посылать на золотом подносе? Так, что ли?

Я стал чуть-чуть похрапывать, чтобы все были уверены, что я сплю. А на самом деле мне хотелось не храпеть, а плакать…

После «мертвого часа» я побежал в санаторий. У меня было очень мало времени: ведь сегодня торжественное закрытие лагеря.

Собираясь к Павке, я позабыл, что в санатории ребята отдыхают днем гораздо дольше, чем мы. Вспомнил я об этом, когда молодая сестра в белом халате и в косынке решительно преградила мне путь у входа на веранду. Как я ни умолял сестру, все было напрасно: в санатории – железные порядки. Только главный врач Савелий Маркович мог дать разрешение.

– Можешь пойти к Савелию Марковичу. Да только напрасно. Я уж тут третий год работаю, и ни разу еще никто не нарушал дневного сна. Не разрешит он.

Но я все-таки пошел к Савелию Марковичу. Другого выхода все равно не было.

Главный врач встретил меня хорошо. Но как узнал, зачем я пришел, так сразу нахмурился и закачал головой.

Когда я понял, что мне, может быть, не придется проститься со своим другом, сердце у меня упало и, сам не знаю откуда, появился ораторский талант. Я начал рассказывать Савелию Марковичу о своей дружбе с Павкой. Не могу передать, что я тогда говорил, потому что у меня сейчас все равно не получится так убедительно, как получилось тогда.

Савелий Маркович долго слушал меня, потом встал и сказал:

– Ну ладно, разрешаю тебе, Саша, проститься. Паша ведь все равно не спит сейчас: разве можно спокойно спать, не простившись с другом! Пойди и успокой его. Еще, чего доброго, разочаруется в тебе. А всякое разочарование вредно сказывается на здоровье. Только поэтому и разрешаю. Но даю на все прощание десять минут. Не больше!

Савелий Маркович проводил меня на веранду, а потом вернулся назад. Когда мы проходили мимо дежурной сестры, лицо ее вытянулось от удивления: она впервые видела, чтобы кто-нибудь поднимался на веранду во время «мертвого часа».

Савелий Маркович был прав: Павка действительно не спал. Он лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок. И вдруг он увидел меня. Его глаза сразу перестали быть грустными и радостно заулыбались. На цыпочках, чтобы никого не разбудить, подошел я к Павкиной постели.