Текст книги "Необычайные похождения Севы Котлова. Повести"

Автор книги: Анатолий Алексин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Ровно в семь

В тот же день одна наша соседка очень удивлялась на кухне:

– Что это случилось с нашим Севооборотом? (Так «остроумно» – Севооборотом, а иногда даже Севообормотом – звал меня соседкин муж, известный всему дому шутник, который очень хвастался своим агрономическим образованием.) Что случилось с нашим Севочкой? Раньше он, если замечали, никогда не ходил открывать парадную дверь – хоть до утра звони, хоть руками стучи, хоть ногами колоти! А сегодня на каждый звонок выскакивает. Светопреставление!

Я и правда выбегал на каждый звонок: ведь я знал, что сегодня обязательно должны принести штрафную повестку, а она ни в косм случае не должна была попасть в руки к Диме или вообще к кому-нибудь, кроме меня.

«Вот бы Дима ушел сейчас из дому!» – мечтал я. Но Дима, кажется, вовсе не собирался уходить. Удобно устроившись на диване, он решал какую-то шахматную задачу. Перед ним, на самой большой подушке, до которой мама и дотрагиваться запрещала, лежал раскрытый на последней странице номер «Огонька» и шахматная доска, в одном уголке которой одиноко притаились четыре фигурки. Дима ерошил волосы, поправлял очки и чесал свой затылок так, что мне казалось, он доскребется в конце концов до самой коры головного мозга. Но задача, как назло, не решалась. «А вот мы так пойдем, – бормотал себе под нос Дима. – А вот если мы так попробуем?…» Каждый раз, возвращаясь в комнату после очередного открывания дверей, я, словно невзначай, сообщал:

– Говорят, на улице погода просто замечательная!

– Вот ты пойди и погуляй, – не отрываясь от доски, советовал мне Дима.

«Сам пойди погуляй!» – про себя огрызался я. И продолжал вслух:

– А вот сейчас Петр Ефимович пришел. Говорит, скворцы уже прилетели и все почки за одну ночь полопались. Два часа, говорит, по улицам бродил, невзирая на ревматизм.

– Делать нечего твоему Петру Ефимовичу.

Но я не сдавался:

– Я вот сейчас Лидии Кондратьевне дверь открывал. Пошла, говорит, за ботиночками для Борьки, три часа по городу проходила – и забыла купить: такой воздух на улице. Прямо опьяняющий!

На самом деле Лидия Кондратьевна просто не нашла для своего трехлетнего Борьки подходящего номера и вовсе не восторгалась погодой, а на чем свет стоит ругала «торговую сеть». Но вот Дима радостно смахнул фигуры с доски на диван, схватил подушку и подбросил ее под самый потолок (видела бы это мама!).

– Эврика! Эврика!… Упорство горы сокрушает! Он побежал в коридор, к телефону, чтобы сообщить своему другу Кольке об очередной «сокрушенной горе». И как раз в эту минуту раздался длиннющий звонок в парадную дверь.

Никто из наших соседей так не звонил. Я бросился открывать. Ну, ясно! Все!

Конец! Попался! На площадке стоял пожилой небритый почтальон-мужчина с той особенно толстой сумкой на боку, в которой разносят не письма и не газеты, а деньги, разные важные квитанции и повестки. Дима был совсем рядом, у телефона, а почтальон держал в руке повестку – небольшую, желтенькую и очень ехидную.

– Это мне, это мне, – зашептал я, прямо вырывая повестку у него из рук. – Давайте я распишусь.

И быстро-быстро расписался в каком-то разлинованном журнальчике на глазах у растерявшегося почтальона.

Но тут вмешалась наша соседка – жена знаменитого шутника с высшим агрономическим образованием по имени Виктория Владимировна.

– Кому здесь почта? – поинтересовалась она, вытирая руки о фартук.

Я замахал повесткой:

– Мне, мне… Не беспокойтесь, пожалуйста.

– Да, гражданину Клячину, – охотно подтвердил почтальон.

– Не Клячину, а Клячину, – поправила соседка: она очень не хотела сознаваться, что ее фамилия произошла от такого некрасивого слова – «кляча». И вдруг, сообразив, в чем дело, она закричала: – Так это же нам!

Посылка!… Мандарины из Самарканда! Я жду эти мандарины, как свежего воздуха, а он схватил их и держит в руке. – Она выхватила у меня повестку, чуть не разорвав ее при этом на мелкие клочки. – Теперь мне все ясно!

Теперь я понимаю, почему письмо от дяди из Архангельска идет уже вторые сутки. И куда девалась позавчерашняя вечерка!…

– Она по воскресеньям не выходит! – только и мог я крикнуть в ответ. И скрылся в комнате.

Я слышал, как Дима долго извинялся за меня перед соседкой, а она отвечала ему:

– Нет, Дима, к вам я ничего не имею. Никаких претензий. Вы вполне интеллигентный молодой человек.

Вслед за этим «молодой интеллигент» появился в комнате и поплотней прикрыл дверь, что значило: «Жди серьезного разговора!» – Зачем ты схватил повестку?… – начал Дима.

– Я думал, что это нам…

– Как же ты мог «думать», когда там по-русски написано: «Клячину»?

– А что я, обязан все слова от начала до конца читать, что ли? Я посмотрел на первую букву и на последнюю, вижу – «К» и «У». Я и подумал, что «Котлову».

– Оригинальный метод чтения, – съехидничал Дима. – Ты, может, скоро будешь в каждом слове только одну первую букву читать! Замечательная получится рационализация: скоростное чтение!

Я отбивался очень вяло, потому что, честно говоря, мне за эти два дня смертельно надоело врать. Я старался выпутаться из всего этого вранья, но одна ложь незаметно цеплялась за другую, одна выдумка тянула за собой еще десять. И я ничего не мог поделать.

– Ты безнадежный человек, – сообщил мне в конце нашей беседы Дима. – Надоело с тобой разговаривать. Пойду в читальню.

Час от часу не легче! Шутка сказать: пойдет в читальню! Да кто его туда пустит?!

Я схватил Диму за руку.

– Зачем тебе идти в читальню? Что там интересного? И потом, ты же устал…

Вон каков бледный! Пойди лучше в Сокольники, на выставку собак. Там знаешь какая выставка! Говорят, есть такие страшные псы, что собака Баскервилей по сравнению с ними просто жалкий щенок.

Дима только плечами пожал.

– А вот в парке культуры, между прочим, открыли выставку женского платья, – сообщил я. – Сам по радио слышал…

Брат посмотрел на меня, как на сумасшедшего.

Что было делать? Как задержать Диму хоть на пятнадцать минут? А потом, я знал, придет с работы папа, начнется разговор о международных событиях – и Дима сам забудет про читальню.

Я взглянул на наши стенные часы с пожелтевшим от старости циферблатом и снова схватил Диму за рукав.

– Ой, сейчас ведь будут «Последние известия»! И сводка погоды на завтра. А вы завтра как раз на массовку собираетесь. Значит, надо послушать!

– Сам послушай, а потом мне расскажешь.

– Я могу чего-нибудь не расслышать… или забыть! Ведь ты же сам говорил, что я безнадежный человек. Вот!

– Да, на тебя надежда плохая, – согласился Дима и присел на диван.

Замысловатая старинная стрелка с резными тоненькими прожилками и заржавленными бугорками приближалась к семи. Вот уж и голос диктора, словно напоминая мне о чем-то важном, предупредил: «Товарищи, проверьте ваши часы!» Радио на миг замолчало, потом из репродуктора стали падать такие знакомые глухие удары…

И тут я вскочил со стула. Семь часов!… Без одной минуты семь! Меня ждет Елена Кирилловна. Вот сейчас она тоже проворит по радио часы и уйдет из маленькой комнаты, которая так солидно именуется «кабинетом директора». Я пулей помчался в коридор. Слава богу, телефон был свободен. Возле него на желтом ботиночном шнурке косо висела телефонная книга. Я отыскал букву «Ш», потом слово «Школа», потом среди сотен школьных номеров – номер своей школы и набрал его дрожащей рукой.

– Елена Кирилловна? Это я, Сева Котлов…

– Почему же не пришел твой товарищ? Этот таинственный мальчик…

– Он приходил! Приходил, Елена Кирилловна. И вы видели его… Утром, помните? И он уже все понял. Честное слово!

Елена Кирилловна строго сказала, чтобы этот мальчик, то есть я сам, завтра еще раз зашел к ней для очень серьезного разговора. Она так сказала… Но я не испугался! Я даже обрадовался. Да, да, обрадовался! Мне вдруг показалось, будто с плеч у меня свалилось что-то очень тяжелое, такое тяжелое, что даже пол под ногами слегка покачнулся.

– Ладно, Елена Кирилловна. Конечно! Он… то есть я… Обязательно зайду!…

Соседка с кухни крикнула, что «если с таким остервенением вешать трубку, так рычаг скоро отлетит и окажется на полу». Но я ничего не ответил соседке. Я легко и весело зашагал в комнату, хотя разговор мне там предстоял совсем не легкий и, уж конечно, не веселый…

«ТАЙНЫЙ СИГНАЛ БАРАБАНЩИКА», ИЛИ КАК Я ВЕЛ ДНЕВНИК
10 ноября 1957 года

Вчера вечером, когда я слонялся без дела по коридору, мама сказала:

– Займись-ка лучше дневником. Это очень хорошее дело! Каждый день записывай в тетрадку все самое важное. А когда-нибудь, через много-много лет, тебе будет очень интересно прочитать ее своим детям или даже внукам и вспомнить, как ты был маленьким.

– Не маленьким, а школьником среднего возраста! – поправил я маму. – Так ведь и в книгах пишут: «Для среднего школьного возраста».

– Ну, пусть так, – согласилась мама. – Только пиши о себе всю правду, ничего не сочиняй. А то тебе же самому будет неинтересно читать свой дневник, если в нем будет неправда.

– Через много-много лет я уж забуду, правда это была или неправда…

– Ничего ты не забудешь: детство никогда не забывается.

Ну, маме это, конечно, виднее!

Доставая из ящика чистую тетрадку, я думал: «А может быть, я стану не просто взрослым, а каким-нибудь знаменитым человеком? Все люди сразу захотят узнать разные подробности о моем детстве. И вот эта самая тетрадка в клеточку им поможет. Тогда уж она будет храниться не в моем сломанном ящике, который можно открывать только щипцами да плоскогубцами (голыми руками его не возьмешь!), а где-нибудь в музее, под стеклом».

Для начала я изрисовал всю обложку и края первой страницы человеческими головками, фигурками животных, хвостатыми росписями. Первую фразу я начинал три раза и три раза нарочно зачеркивал: я знал, что так именно поступают со своими рукописями всякие знаменитые писатели и поэты.

Но что делать дальше, я не знал. Тогда я пошел в библиотеку и набрал много толстых и тонких книг. Это были дневники известных людей: путешественников, ученых, писателей… Они все очень подробно описывали в дневниках свою жизнь и жизнь ближайших родственников. Прямо изо дня в день: и кто что сделал, и кто что подумал, и кто что кому сказал. Они и природу описывали, и все свои мысли, и настроения. И я так буду делать.

Потом я почитал Димин дневник, который лежит в нашем книжном шкафу. Ну, Дима пишет главным образом о книгах, которые он прочитал, и о международных событиях, и о своей общественной работе. Мне кажется, это не очень интересно записывать. О международных делах можно будет потом, через много-много лет узнать из газет или журналов. А в дневнике уж лучше писать о собственной жизни.

Я попросил всех наших домашних – и маму, и папу, и брата Диму – помогать мне, проверять иногда мой дневник. И сразу приступил к делу: сделал в тетрадке эту самую первую запись.

11 ноября

Сегодня, ровно в 10 часов 20 минут утра, мне в голову пришла гениальная идея: посадить Лельке Мухиной в парту живого ежа! То есть я не сразу дошел до этого. Сперва я хотел сунуть ей живого ужа.

Это случилось опять на уроке немецкого языка, у той же самой Анны Рудольфовны. Лелька зачем-то полезла в парту. А там лежала мокрая тряпка, которой доску вытирают. Лелька со страху так заорала, что из соседнего класса прибежали две девчонки узнать, не случился ли с кем-нибудь приступ аппендицита?

Потом Анна Рудольфовна целых пол-урока объясняла нам, что трусость – это очень плохое человеческое качество. И что Бетховен в своем музыкальном произведении «Эгмонт» как раз воспевал смелость, а трусость никогда и никто на свете не воспевал. Все это Анна Рудольфовна объясняла нам на немецком языке, чтобы «приучить нас к разговорной речи». Но так как мы к разговорной речи еще не приучились, она почти каждую фразу со вздохом переводила на русский язык.

Так прошло пол-урока – и меня не спросили!

Тогда я и подумал: как же завизжит Лелька, если сунуть ей в парту не какую-то мокрую тряпку, а самого настоящего живого ужа! «Надо, – решил я, – сперва вынуть чернильницу».

Сидит-сидит Лелька на уроке – и вдруг через кругленькое отверстие в парте появляется змея. То есть это Лелька будет так думать, что змея, а на самом деле это будет обыкновенный уж из нашего с Витиком-Нытиком живого уголка.

Тут уж Анне Рудольфовне придется читать лекцию о смелости не меньше урока.

А может, и переменку прихватит!

Но потом я подумал: если сунуть ужа в начале большой перемены, когда все убегают из класса, он за двадцать минут может преспокойно уползти и не появиться в круглом отверстии для чернильницы. Нет, лучше посадить в парту живого ежика: он заснет себе в темноте, а иголки его и во сне колются.

Решено: не буду сегодня учить немецкого! Ведь завтра вместо урока будет настоящий спектакль!

12 ноября

Сегодня, в самом начале большой перемены, я сделал все, как было задумано.

Положил Лельке в парту своего ежа, которому мой брат Дима дал очень странное имя – Нигилист. Я поинтересовался, кто это такие – нигилисты и за что Дима так обозвал ежика, которого я сам нашел в лесу прошлым летом. «За то, что он никого не признает и всех подкалывает!» – ответил Дима. Мама называла ежика «Севкой номер два», потому что я, по ее мнению, тоже иногда бываю колючим. А мы с Витиком-Нытиком называли его просто Борькой. В общем, у ежа было целых три имени, и он ни на одно из них не откликался.

Значит, положил я своего колючего Борьку в парту. И не просто в парту. Я засунул его прямо в мухинский портфель, оказавшийся довольно-таки вместительным, и запер на блестящий серебристый замочек. ижик не уж: он не выползет из Лелькиного портфеля! Счастливый как никогда, побежал я на большую перемену. Целых двадцать минут я носился по этажам и даже спустился вниз, где занимались первоклассники. Я даже изучил всю их стенгазету, в которой было всего две маленькие заметочки, написанные огромными печатными буквами, и много разных картинок, нарисованных цветными карандашами: дома, похожие на сундуки с широкими трубами и толстыми хвостами дыма; пароходы с такими же трубами и хвостами; паровозы – тоже с трубами и тоже с хвостами. Я уж давно заметил, что малыши очень любят рисовать трубы и дым. И почему бы это? Тут ракеты летают, атомные электростанции строятся, а у них дым столбом!

В общем, я старался сделать так, чтобы поскорей промчалась большая перемена: уж очень мне не терпелось узнать, что произойдет на уроке.

А случилось совсем неожиданное.

Я ничего не слышал и ничего не видел, кроме рук Лельки Мухиной. А они, эти маленькие, беленькие ручки, полежали немного на крышке парты, словно отдохнули после перемены, потом поправили волосы, а потом… Потом полезли в парту за учебником. Я затаил дыхание: «Что сейчас будет?!» Вот Лелькины руки скрылись внутри. Вот сейчас… Сейчас Лелька вскочит и завопит на весь класс, на всю школу, на всю улицу! И все ребята тоже вскочат и побегут на помощь Лельке. А потом увидят нашего мирного Борьку и будут долго-долго хохотать. Вот сейчас, сейчас… Но ничего такого не произошло. Лелька преспокойно достала учебник, по-девчачьи аккуратненько завернутый в белую бумагу. Открыла нужную страницу и стала водить пальцем по строчкам.

Я не верил своим глазам! Как же так?! Ведь Борька лежал в портфеле поверх всех учебников и тетрадок. Она не могла, просто не могла не наткнуться на его колючки! И все-таки, словно желая еще больше удивить меня, Лелька снова полезла в портфель и достала оттуда тетрадь с аккуратной розовой ленточкой и такой же аккуратной розовой промокашкой.

Это было какое-то чудо!

Чтобы я но так уж сильно удивлялся, Анна Рудольфовна сказала:

– Котлов, раскройте учебник и работайте вместе с нами! Я сунул руку в свой портфель… И вот тут действительно раздался крик! Но вовсе не Лелькин, а мой собственный. Я вскочил на ноги и стал дуть на руки. И все ребята повернулись ко мне. А Анна Рудольфовна даже поднялась со своего стула.

– Что у вас такое, Котлов?

– Тут эти… Ну, как их?… Которые колются… Гвозди! – сказал я, посасывая уколотые пальцы.

Лелька Мухина жалостливо покачивала головой. Чтобы ребята перестали, наконец, вертеть головой, Анна Рудольфовна решила вызвать меня к доске: там уж меня все сразу увидят.

– Но ведь у меня… Эти самые… пальцы… – промямлил я.

– Вы, надеюсь, будете отвечать не пальцами, – строго сказала Анна Рудольфовна. – Разве голова и язык у вас тоже повреждены?

Я поплелся к доске. Но это даже не очень огорчало меня – одна мысль сидела в голове: «Каким образом Борька попал обратно ко мне в парту? Или он тоже, как и собака, верный друг человека и всегда находит своего хозяина?» Да-а… хорош друг! Все, все испортил! Прав был наш Дима, когда назвал его Нигилистом! Типичнейший нигилист. 13 ноября С Витькой невозможно стало ходить по улице – он то и дело вскрикивает: «Ой, спутник летит! Спутник летит!…» Иногда даже ему кажется, что он видит сразу два спутника, один из которых прямо у него на глазах обгоняет другого. Вокруг нас сразу собираются прохожие. Витька тычет пальцем в небо, и все задирают голову вверх. Но всегда кто-нибудь догадывается раскрыть газету, где черным по белому написано, что в это самое время спутник должен пролетать над Порт-Саидом или где-нибудь над Аддис-Абебой.

– А мне показалось… – разводит руками Нытик. – Вон там, вон там! Видите?…

И каждый раз оказывается, что это была какая-нибудь самая обыкновенная падающая звезда или разноцветные огоньки на крыльях и хвосте самолета.

Я решил провести наблюдения за искусственными спутниками серьезно и вполне научно. И хотя некоторые видели спутник, как говорится, невооруженным глазом, я все-таки решил вооружить наши с Витькой глаза.

Но чем вооружить?

Мы перерыли все старые сундуки и чемоданы, пропахшие нафталином, но никаких, даже самых старых, подзорных труб и телескопов у наших родителей не оказалось. А между тем в «Последних известиях» по радио передали, что завтра, ровно в 6 часов 10 минут утра, спутник пролетит над Москвой. Что было делать? Я уж совсем приуныл.

Но вот вечером раздался телефонный звонок, и Витька, захлебываясь, торжествующим шепотом сообщил мне со своего нижнего этажа:

– Ура! Нашел старый бабушкин бинокль. Театральный!… Левая трубка не работает… То есть она работает, но только в одну сторону.

– Как в одну?

– Уменьшает!…

– Это нам совсем не нужно: спутник и так маленький.

– Зато другая и увеличивает тоже! Знаешь, как увеличивает!

– Ну, тащи его сюда!

Ровно через три минуты мы с Витькой уже заперлись в нашей ванной комнате и стали разглядывать бинокль его бабушки. Это был очень старинный бинокль. И красивый: сам весь белый, из камня какого-то (Витька сказал, что из перламутра), а ручка и ободки золотые.

Я посмотрел в один глазок – и наша ванна показалась мне маленькой-маленькой, как крышка от белой мыльницы. А посмотрел в другую трубку – и ванна стала огромной: хоть втроем туда залезай! Посмотрел на рыжую кошку Мурку, прикорнувшую на табуретке, – и она показалась мне настоящим рыжим тигром, усатым и страшным.

– Бабушка с этим биноклем в театр ходила!… – как-то мечтательно произнес Нытик.

– Подумаешь, в театр! Всякую там ерунду смотрела!… А мы вот увидим спутник. Понимаешь: искусственный спутник Земли! Твоя бабушка должна быть просто счастлива за свой бинокль, что ему на старости лет выпала такая честь! Понял?

Решено: завтра, в половине шестого утра, мы уходим из дому для научных наблюдений!

14 ноября

Мне казалось, что я всю ночь не спал. Но это было, наверно, не совсем так, потому что мне снились сны. А раз они снились, значит, я все-таки немножко спал. Мне снились спутники и космические корабли, в одном из которых были мы с Витькой. Какая-то планета хитро улыбалась вверху, словно дразнила нас… И мы с Витькой стали добираться до нее. Мы совсем уже почти добрались, но нам помешал будильник.

Я протянул руку, чтобы остановить звонкий дребезжащий голосок, но будильника на стуле не было. Вот удивительно: ведь вчера я поставил его именно сюда! А теперь он трезвонил откуда-то с книжного шкафа. Опять чудеса!

Зато рука моя наткнулась на что-то большое, твердое и продолговатое. Я быстро зажег настольную лампу – и Дима сразу заворочался и заворчал на своем диване:

– Эгоизм! Не может в темноте одеться!

Одеться в темноте я, конечно, мог. Но я никак бы не мог разглядеть предмет, лежавший на стуле возле моей кровати. А это был настоящий полевой бинокль!

Да, да, бинокль! Такой же точно, как те, с которыми ходят и в которые разглядывают поля сражений разные знаменитые полководцы на картинах и в кинофильмах. Честное слово, я подумал, что еще сплю, Я подбежал к дивану и тряхнул брата за плечо.

– Дима, я сплю, а?

– Завтра ночью ты будешь спать в коридоре! Совсем распустился!…

Нет, это было не во сне! Такую фразу мог произнести только мой старший братец Димочка и только наяву.

Но откуда же полевой бинокль? Откуда?! Я осторожно погладил его, прижал к груди, а потом взглянул сквозь его стекла на Диму. И брат сразу уехал на своем диване куда-то далеко-далеко, чуть ли не на край света. Я перевернул бинокль – и вдруг увидел прямо перед своим носом огромное, свирепое и малознакомое (потому что без очков!) Димино лицо.

– Сейчас же потуши свет!

Одевался я в коридоре. Наша соседка-старушка уже зажигала газовую плиту.

– И что ты так рано поднялся, Сева? Это нам, старикам, не спится. А тебе?…

– На спутник хочу поглядеть, тетя Паша.

– А зачем же вставать так рано? Поглядел бы днем: и светлее и видать лучше.

– Так он, тетя Паша, понимаете ли, в определенное время пролетает. Днем его не будет.

– Ну, погляди, погляди. Потом расскажешь на кухне. Это ты молодец!…

Вышел из комнаты папа в пижаме и с каким-то конвертом в руке.

– Тебе, Сева, вчера поздно вечером прислали бинокль… Я положил его на стул, возле кровати. И еще вот это просили передать.

– Как «прислали»? Как «просили»? Кто именно просил?

– Человек какой-то… Папа потянулся и зевнул.

– Мужчина или женщина?

– Не знаю. Кто-то из соседей дверь открывал, а я не разглядел… Кажется, мужчина.

– «Кажется»! И как это можно было не разглядеть?! Папа не спеша, будто ничего такого не случилось, пошел в ванную комнату.

В конверте лежала записка. Она была напечатана на пишущей машинке:

«Посылаем тебе полевой бинокль для наблюдений за спутником. Завтра же, после уроков, оставь его в своей парте – и сразу уходи! Не вздумай только следить. Если вздумаешь, будет беда!» Внизу стояли три большие буквы: «ТСБ».

Что это значило? Кто прислал мне бинокль? И эту записку?! И что такое «ТСБ»? Ведь никто… никто, кроме меня и Витьки, не знал, что мы собираемся наблюдать за спутником!

Но размышлять было некогда – скоро уж этот самый второй спутник должен был появиться над Москвой! И я побежал к вешалке…

На улице было утро. Или, верней сказать, только так считалось, что это утро, а на самом деле еще стояла самая настоящая ночь. Было совсем темно. И шел мокрый снежок. И было холодно. Витька поеживался и по своей противной привычке скулил:

– Ну да-а, тебе хорошо-о: у тебя теплое пальто. А у меня куртка… Да-а, тебе хорошо-о: ушанку надел. А у меня кепка… А что ты прячешь под пальто?

– Тайна!

– Покажи-и… Ну, покажи-и…

– Не скули! Все равно не покажу. Вот придем на бульвар…

– Покажи сейча-ас!…

– Замолчи!

– А я тогда тебе бабушкин бинокль не дам!

– Ха-ха-ха! – сказал я громовым голосом прямо Витьке в лицо. – Сдалось мне твое театральное старье! Отправь его в музей. Понял? У меня есть кое-что поважнее!

И тут я вытащил свой полевой бинокль. Витьку на утреннем морозе пот прошиб.

– Бинокль?! Откуда?…

– Тайна!… Сам не знаю.

– Как не знаешь?…

Но тут мы пришли на бульвар. Все лавочки были уже заняты. И это в шесть часов утра! Люди были с телескопами, с подзорными трубами. И только у меня в руках был полевой бинокль!

Рядом с нами на лавочке сидел старичок – маленький, сморщенный, замерзший.

А телескоп у него был огромный, на высоком треножнике. Этот телескопище был похож на какую-то птицу с тонкими ногами и длиннющим клювом, только без крыльев.

– Тише, тише, молодые люди! – зашептал он нам. – Мы присутствуем при великом событии!…

И мы с Витькой стали переговариваться торжественным шепотом. Я долго разглядывал в свой могучий бинокль и бледное небо, и снежинки, каждая из которых казалась огромным снежным комом, и памятник великому русскому писателю.

А где-то внизу пыл Витик:

– Дай мне-е… Дай посмотре-еть… Я оторвался от могучего аппарата и взглянул на Витьку. Он со своим стареньким бабушкиным биноклем был какой-то очень несчастный и смешной.

– На, посмотри немножко, – сказал я.

Витька прямо впился в круглые стеклянные линзы. И тут по всему бульвару пошел крик: «Летит! Летит!…» И Витька тоже заорал как полоумный:

– Лети-ит!…

Я вырвал у Нытика бинокль и направил его прямо в небо.

И вдруг сердце у меня забилось так сильно, что я даже придержал его локтем: я видел, как по темному небу мчится красная звездочка. Наша! Красная!

– Ур-ра! – завопил я на весь бульвар. И маленький замерзший старичок тоже вдруг разгорячился и подхватил хриплым голоском:

– Ур-ра! Ура, друзья мои!… Второй спутник в истории человечества. И опять наш!

А когда мы шли с Витькой обратно домой, мы уже твердо решили, что полетим на Марс и куда-нибудь еще подальше. Мы знали: так и будет! Мы знали это совершенно твердо!

А вот откуда появился вдруг полевой бинокль, мы еще не знали. Откуда же?!