Текст книги "Штуцер и тесак (СИ)"

Автор книги: Анатолий Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 7

Разбудил меня Пахом, тряхнув за плечо.

– Вставайте, ваше благородие! – сказал, когда я разлепил глаза. – Командир зовет.

– Который час? – спросил я, зевая.

– Не ведаю, – пожал он плечами. – Вечереет уже.

Ну, да, нашел у кого спрашивать. Часов в роте нет даже у Спешнева. Дорогая вещь, армейскому офицеру, живущему на жалованье, не по карману.

– Одевайтесь, – Пахом взял с лавки и подал мне подаренный графиней охотничий костюм. – Я одежу, пока вы спали, постирал и у печки высушил. В крови была.

– Спасибо! – сказал я.

Пахом даже бровью не повел. Не принято здесь благодарить низших чинов за услугу, оказанную старшему по званию или положению, но я так привык, и, похоже, что мой внештатный денщик – тоже.

Одевшись, я спустился во двор. По коридорам дома бегали девки и лакеи, во дворе стояли кареты и повозки, из чего я сделал вывод, что графиня вернулась. Интересно, как она оценила опустошение запасов спиртного? Ладно, не моя забота. Пахом отвел меня к каретному сараю, где обнаружились Спешнев и Синицын, сидевшие на лавке за накрытой холстиной столом. Под ней бугрились какие-то предметы. Меня командир роты и фельдфебель встретили внимательными взглядами.

– Ступай! – махнул Синыцин Пахому, и тот вышел, притворив за собой створку ворот.

– Как чувствуете себя, Платон Сергеевич? – спросил Спешнев.

– Замечательно! – ответил я. – Поел, отдохнул.

– Вот и хорошо, – кивнул он. – Я позвал вас по важному делу. Взгляните! – он указал рукой в сторону.

Я повернул голову. В стороне, прислоненные к стене сарая, стояли ружья. Рядом на расстеленном рядне высились груды сабель в ножнах, лежали сваленные в кучи пистолеты. Ух, ты!

– Трофеи, – пояснил Спешнев. – Желаете глянуть?

Желаю! Я подошел к стене и первым делом рассмотрел ружья. Штуцера, мать их! Вернее, карабины. У французов они называются так. Редкая вещь[55]55
  В армии Наполеона нарезные штуцера были редкостью. Произошло это вследствие недооценки императором этого вида оружия.


[Закрыть]. Я пересмотрел все и выбрал один штуцер. Граненый ствол с серебряной насечкой, ложа и приклад из орехового дерева. Легкий, прикладистый. Явно делали на заказ[56]56
  Обычное дело во французской армии того времени. Офицеры заказывали себе карабины за свой счет.


[Закрыть]. Беру!

Я повесил штуцер за спину, следом перекинул через плечо сумку с патронами и принадлежностями, которая обнаружилась рядом на земляном полу. Позже посмотрю, что внутри. Мимо сабель я прошел, только мазнув взглядом. Мне эти железяки без нужды. Заметил только, что некоторые рукояти украшены камнями. Однако! Внезапно взгляд зацепился лежавшие сбоку полусабли, они же тесаки. Интересно, откуда они у кавалеристов? Сугубо пехотное оружие. На русские не похожи: рукоять с развитой гардой[57]57
  Герой рассматривает французский саперный тесак.


[Закрыть]. Я взял один, вытащил из ножен клинок. Хм! Широкий дол (у русских тесаков его нет) и солидное лезвие. Рукоять лежит в руке удобно. Беру. Был бы пешим, отказался – лишняя тяжесть, но у меня конь есть. В сакву суну.

К пистолетам подходить не стал: мне моих «шкатулочных» хватит. Надежные и бьют метко – проверял.

– Штуцер и тесак беру себе, – сказал, повернувшись к Спешневу и фельдфебелю.

– Видишь, какой у нас лекарь, Синицын? – усмехнулся штабс-капитан. – Первым делом к оружию кинулся. А это вам не интересно?

Он сдернул прикрывавшую стол холстину. Мама мия! На сбитой из досок столешнице лежали в ряд карманные часы – не менее полутора десятка, кучки серебряных и золотых (!) монет, перстни, медальоны, цепочки, стопки ассигнаций… Откуда столько?

– Не простых кавалеристов мы побили, – пояснил Спешнев, будто услыхав. – Смотрите! – он поднял с пола и показал мне кивер. – Видели такое? – он ткнул пальцем в эмблему «N» в обрамлении лавровых листьев.

– Гвардия Наполеона?

– Именно так, – подтвердил Спешнев. – Шеволежеры, личный эскорт маршала Даву. В сумке убитого капитана нашелся приказ за его подписью. Его роте предписано было перейти во временное подчинение полковнику Маре. Не знаю, с чего они сюда забрели, возможно, разведывали пути для армии маршала. Хотя гвардии такие дела, обычно, не поручают. Теперь не узнать.

– Полковника тоже грохнули? – спросил я.

– Ускакал, – сморщился Спешнев, пропустив мимо ушей словечко из моего времени. – Сплоховали егеря, не сразу углядели. Ну, да бог с ним. Что с трофеями будем делать, Платон Сергеевич?

Штабс-капитан и фельдфебель уставились на меня.

– А как положено в армии? – по-еврейски вопросом на вопрос ответил я.

– Сдать по интендантству, – пояснил Спешнев. – Мы на государевой службе, и все, что взяли у врага, принадлежит армии.

А интенданты добычу честно переправят в казну. Ой, верю, верю! Не зря Суворов, который начинал службу интендантом, говорил, что любого из них, кто прослужил в этой должности три года, можно смело вешать – найдется за что.

– Интендантам неведомо, сколько и чего мы взяли. А мы им не скажем. Ведь так?

Спешнев с Синициным довольно улыбнулись. В их взглядах я прочел одобрение: дескать, наш человек.

– Штуцера предлагаю отдать егерям – пригодятся, – продолжил я. – Доброе оружие, если еще пули нужные отлить… Сабли егерям без нужды, сдаем, но не все. Те, которые подороже, с каменьями, пойдут на подарки начальству или тем же интендантам, дабы жалованье не задерживали и на провизию не скупились. Пистолеты… Если кому нужно, пусть берут, остальные сдать, как и французские ассигнации. Нам не пригодятся. А вот золото с серебром предлагаю оставить. Часы – тоже, их можно продать.

– Что я говорил! – довольно улыбнулся Спешнев, посмотрев на Синицына. – Присаживайтесь, Платон Сергеевич, обсудим.

Я поставил штуцер к стене, положил рядом тесак и разместился на лавке напротив начальства.

– Фельдфебель предлагает поделить трофеи на три части, – сказал штабс-капитан. – Одна пойдет в ротную казну, две других – нам с вами.

– А мужикам? – спросил я. – Они тоже воевали.

– Их графиня отблагодарила, – махнул рукой Синицын. – Каждого, кто пришел с Егором, освободила от оброка в этом году. Раненым дала по рублю, семьям погибших – по корове. Мужики ей руки целовали.

Ага. Вот тебе, мужик, и пятак и ни в чем себе не отказывай.

– Еще пообещала щедро наградить, если сохранят в целости ее имущество во время отъезда, – продолжил фельдфебель. – Егор здесь остается, сказал, что собьет из мужиков отряд и не пустит француза к усадьбе. Для этого перекопают дорогу и устроят засеки. Тех, кто все же просочится, убьют.

– Мы им пики шеволежеров отдали, – дополнил капитан. – Нам они без нужды, а вот мужикам в самый раз. Все ж лучше, чем вилами пырять.

– И сапог, которые с убитых поляков сняли, выделили – каждому, кто воевал, по паре, – дополнил Синицын. – Они хотели и мундиры снять, но их благородие запретил.

– Поляки, конечно, враги, но негоже воина хоронить голым, – пояснил Спешнев. – Без сапог ладно. Нам они нужнее – у многих егерей каши просят. А вот нательные кресты, кои на телах были, снимать запретил – грех это. Какие-никакие, но христиане.

Многое я проспал… Капитан с фельдфебелем даже не понимают, какой процесс запустили. Крестьяне ощутили вкус военной добычи. Сапоги в этом мире – большая ценность, мундир – тоже. Аршин (72 см) тонкого сукна стоит свыше пяти рублей. Понятно, что носить мундир крестьянин не станет – неудобный и приметный. Но этот военный фрак с фалдами можно распороть по швам, а из кусков смастерить кафтан или платье. Богатая одежда выйдет! Носить будут по праздникам, внукам по наследству передадут. В этом времени фабричные товары – большая ценность. Поэтому ничего не пропадает, любому клочку ткани или кожи найдут применение. Это мне егеря, которые шили куртку из гусарских ментиков, объяснили. Так что потянутся мужички на большую дорогу. Историки позже напишут: в патриотическом порыве. Ага, счас! Какой патриотизм у крепостного? За что ему Родину любить? За то, что его здесь продают, как скот? Вот за свою семью и добро крестьянин встанет насмерть – на куски порвет. И за добычей на большую дорогу пойдет… Ладно, пусть. Своих лишь бы не трогали.

– Не много ли будет мне треть? – спросил я.

– По справедливости, – не согласился Синицын. – Егеря вами довольны, Платон Сергеевич. – Они к смерти готовились, а тут всего трое убитых. Говорят: «Как славно, княжич придумал! Поляков побили, и сами целы». Не откажите!

– Ладно, – кивнул я. – Но еще выберу часы – в счет доли. Мои гусары забрали.

Опять вру. Но без часов как-то непривычно.

– Извольте! – кивнул Спешнев.

Я пробежался взглядом по часам. Все карманные, наручные еще не придумали. Одни даже в золотом корпусе, только, ну их! Не по чину такие фельдшеру, лучше продать – немало выручим. А вот эти, серебряные, вроде, ничего. Я взял часы и открыл крышку. Раздался мелодичный звонок.

– Брегет[58]58
  Швейцарской фирмы Breguet. Популярная в то время модель. И не дешевая.


[Закрыть] со звоном, – одобрил Спешнев. – Хорошие часы.

Как же, помним. «Пока недремлющий брегет не прозвонит ему обед»[59]59
  Пушкин, «Евгений Онегин».


[Закрыть]… Я покрутил головой и отложил часы в сторону. Каждый раз, чтобы узнать время, внимание к себе привлекать? На фига эти понты? Перебрав несколько часов, выбрал небольшие в серебряном корпусе. Белый циферблат, большие цифры – римские, конечно. Скромно и со вкусом.

– Что-нибудь из этого? – Спешнев указал на драгоценности.

Я окинул их взглядом. Перстни не нужны. Эти гайки на пальцах у мужиков никогда не понимал. Глаз зацепился за овальный золотой медальон на тонкой цепочке. С тела сняли или в кармане лежал? А он с крышечкой! Что там внутри? Портрет любимой и ее локон? Тогда нах. Я открыл крышку. На меня глянули добрые глаза Богородицы. Хм! Миниатюра под лаком, написана мастером. И канон, насколько понимаю, православный. Не все из поляков были католиками. Что ж ты против единоверцев пошел, неведомый мне Збышек или Лешек? Хотя, скорее, Дмитрий или Владислав. Вот и не уберегла тебя Богородица…

– Беру! – я сунул медальон в карман. – Остальное делите.

Спешнев и Синицын стали высчитывать стоимость золота и серебра, выписывая цифры карандашом на листе бумаге – как бы не оборотной стороне того самого приказа Даву. По их репликам, я понял, что добычу сбудут в Смоленске, включая монеты. Их охотно купят: серебро и золото в России в цене. Соотношение серебряных денег к бумажным один к четырем, то есть за рубль серебром дают четыре бумажных. Пока штабс-капитан с фельдфебелем считали, я рассматривал ассигнации. Французские, перебрав, отложил в сторону. А вот русские (нашлись и такие) внимательно рассмотрел. Качественная печать, четкие подписи. Последние воспроизведены типографским способом. Явно фальшивки. На подлинных уполномоченные на то лица расписываются вручную.

– Вот это, – сказал, ткнув пальцем в них. – Нужно сдать начальству, объявив, что фальшивые. Пусть уведомят, кого следует.

– А вдруг настоящие? – засомневался Спешнев. – Нам бы пригодились.

Штабс-капитан, кажется, вошел во вкус…

– Исключено. Откуда настоящим у поляков взяться? Не стоит рисковать. Расплатимся где-нибудь фальшивкой – попадем под подозрение. За такое – каторга.

Спешнев неохотно кивнул.

– Всего тут где-то на тысячу рублей, – тем временем подвел итог Синицын. – Ежели, конечно, удастся по таким ценам сбыть.

– Надо постараться, – буркнул штабс-капитан, и я заметил жадный блеск в его глазах. Спешнева можно понять: его жалованье где-то 200 рублей в год[60]60
  У пехотного штабс-капитана – 192 рубля.


[Закрыть], да и то постоянно задерживают. А тут сразу 300, даже больше. Есть от чего пробудится алчности. – Ты, Синицын, забери все и аккуратно припрячь. Егерям и унтерам, не говори, сколько тут чего, да и цену добычи не объявляй. Не надо вводить людей в соблазн. Скажи только, что никого не обидим, каждый получит свою долю. И пусть держат языки за зубами!

– Слушаюсь, ваше благородие! – кивнул фельфебель, сгреб ценности в патронную сумку, аккуратно завернув перед этим в холстину часы, поклонился и вышел. Спешнев проводил его взглядом и, дождавшись, когда створка за починенным закроется, посмотрел на меня.

– Теперь с вами, Платон Сергеевич! – он полез в висевшую на боку сумку и извлек из нее пачку ассигнаций. Аккуратно разложил их две стопки и придвинул одну мне. – Ваша доля за лошадей.

– Каких лошадей? – не понял я.

– Трофейных. Я их графине продал.

– Всех? – удивился я.

– Двадцать голов. Все равно лишние. Мы взяли шестьдесят пять. На оставшихся посадим егерей. Наездники из них, конечно, неказистые, но все лучше, чем пешком. Быстрее пойдем, переходы станут длиннее.

– Зачем графине лошади?

– Коневодством занимается. Помните, в бане про конюшню говорил? Она тут не одна. Земли здесь тощие, пшеница не растет, только рожь с овсом, а вот луга богатые – поймы у рек большие. Есть, где коней выпасать и сена заготовить. Коневодство – выгодное дело, особенно если лошадей кавалерии поставлять. Казна это дело поощряет. Но для кавалерии отдельная порода требуется – высокая и резвая. Крестьянские лошадки мелкие, а ломовые под седло не годятся. Графиня собралась кавалерийских разводить, но где взять жеребцов и кобыл на племя? А тут сами пришли – у поляков кони добрые. Она, как разглядела, так и предложила продать – с условием, что отберет лучших. Пусть! – Спешнев махнул рукой. – Нам ведь только доехать. Все равно интенданты заберут – не положены пешим егерям верховые лошади.

– Она их, что, в Смоленск погонит?

– Зачем? – удивился Спешнев. – Здесь останутся. Отгонят в дальнюю деревню, там конюшни стоят. Крестьяне присмотрят. Мы же скоро вернемся, сами говорили.

– Почем продали? – спросил я, чтобы сбить его с мысли. А то начнет прогнозы выпытывать.

– По четверному билету за одну. Дешево, конечно, – вздохнул он. – Даром, считай. За таких коней 200 рублей за голову – и то мало. Но кто ж даст? Седла и сбруя в цену вошли. Но зато графиня меняет нам упряжки на свежие, дает три повозки с лошадьми дополнительно. Провизии и фуража – сколько увезем.

Интересные у них тут гешефты!

– Ваша доля – 250 рублей, – указал он на стопку.

– А егерям?

– Зачем им? – сморщился Спешнев. – Без того не обижены. Даже рядовым по три рубля выйдет. Большие деньги для солдата. Все равно пропьют, промотают. Не знаете вы русского солдата, Платон Сергеевич, а я с ними скоро двадцать лет, насмотрелся.

Я пристально посмотрел на него. Спешнев смутился.

– Не нужно так, Платон Сергеевич! Вижу, что хотите сказать. Да, алчу, но поймите и меня. Столько лет, считай, на медные деньги жил. Как эти пятьсот рублей заимел, голова закружилась. Никогда столько деньжищ в руках не держал! Сразу мысли: еще пять раз по столько – и можно деревеньку прикупить[61]61
  Небольшую, на два-три десятка крестьянских семей. Но весьма неплохо для офицера того времени.


[Закрыть]. Мечта многих офицеров[62]62
  В 1812 году 90 % русских офицеров не имели в собственности поместий. Даже среди генералов таких было свыше половины.


[Закрыть], Платон Сергеевич, чтоб вы знали. Двадцать пять лет службы за инвалидную выплату[63]63
  Офицеру, прослужившему 25 лет, полагалась инвалидная выплата (пенсия) в треть жалованья. За 30 лет службы платили половину.


[Закрыть] – это не то, чего я желаю. Хоть на старости лет в довольстве пожить…

Своеобразные у них тут представление о счастье. Хотя, чего я хотел? Крепостники…

– Со мной с чего решили поделиться? Могли бы и не сказать.

– Вы меня за подлеца не держите! – обиделся Спешнев. – Не настолько алчен, чтобы честь забыть! – он помолчал и снова вздохнул. – Давайте начистоту, Платон Сергеевич. Вы нам удачу принесли. Не случись вас, вырезали бы как овец. А так целы и с добычей. Мне удача за все годы службы ни разу не улыбнулась, с вами будто солнце засияло.

Понятно. Военные (и не только они) суеверны. Удачливых в армии любят. Читал.

– Выслушайте меня! – продолжил штабс-капитан. – Мы оба в трудных обстоятельствах. Вы остались без бумаг, происхождения сомнительного, да еще во французской армии служили. Запросто примут за шпиона. В войну с ними разбирательство короткое: вывели за околицу и повесили на первом же дереве. А с меня начальство спросит за то, что от армии отстал. Вот тут победа над поляками и взятые с них трофеи зачтутся. А если будут и другие… Мы можем быть полезны друг другу. Я поручусь за вас честью, вы взамен будете при роте какое-то время. Есть у меня предчувствие, что нас ожидают большие дела. Да и егеря обрадуются. Меня Синицын просил передать вам просьбу от солдат не покидать роту. Они даже готовы платить вам жалованье из своих денег. Хотя, понимаю, что откажетесь?

– От их денег – да, – сказал я. – От этих – нет.

Я сгреб ассигнации со стола и сунул их в сумку на боку. И не надо упрекать меня в алчности! У меня цель – выжить. Деньги этому весьма способствуют. Капитан предлагает дружбу? Очень хорошо. Дружба, завязанная на общий интерес, крепче бескорыстной, как кто бы в обратном не убеждал.

– Значит, не покинете нас в Смоленске?

– Нет, – кивнул я.

– Благодарю, – протянул он руку. Я ее с чувством пожал.

– Мы с вами, считай, ровесники, – продолжил Спешнев. – То, что вы пока мещанин, – он выделил голосом это «пока», – не имеет значения. Наедине можете обращаться запросто. Согласны?

– Договорились, Семен! – сказал я.

* * *

– Я разочарован, Маре, – произнес Даву. – Мы обманули мое доверие.

Голос маршала был сух и безжизненен. Полковник заледенел внутри. Он знал, что бывает с людьми, с которыми Даву говорит ТАК.

– Позвольте объясниться, ваша светлость? – спросил, прокашлявшись.

– Попытайтесь, – разрешил Даву.

– Положиться на поляков в этом задании было ошибкой. Я ее смиренно признаю.

Маре поклонился.

– Чем вам не угодили лучшие всадники империи? – спросил Даву. – Сами хвалили.

– Это так, – признал Маре. – Они отлично знают местность, умеют находить провиант и фураж. Великолепные бойцы. Но есть недостаток, который я, на свою беду, не принял во внимание. Заносчивы. Польский дворянин считает себя равным королю, и на простолюдина, пусть даже старшего чином, смотрит свысока. Можно только восхищаться мудростью императора, который отменил прежние титулы и наделяет новыми тех, кто их по праву заслужил!

Маршал, носивший в юности дворянскую фамилию д'Аву, отказавшийся от аристократической приставки после революции и ставший при Наполеоне герцогом Ауэрштедтским, с любопытством глянул на Маре.

– В чем вы обвиняете капитана Пршибыславского? – спросил сухо.

– В первый же день рейда он дал мне понять, что не считает себе ровней сына стряпчего и будет выполнять его распоряжения, если сочтет нужным.

– Следовало поставить его на место.

– В окружении таких же заносчивых польских дворян? В роте капитана они составляли большинство. Это привело бы к бунту, и мне пришлось бы возвращаться за другими кавалеристами. Хотя, как сейчас стало ясно, это следовало сделать, – Маре делано вздохнул. – Но я боялся потерять время, а с ним – и возможность захватить посланца. Поэтому смирил гордость и не стал возражать капитану. В конце концов мы союзники и служим одному императору.

– Дальше! – потребовал Даву.

– Мы нагнали русских егерей к вечеру третьего дня. Разведка установила, что они расположились на отдых в имении, принадлежащем вдове русского генерала. Атаковать их было поздно – сгущались сумерки. Ночной бой непредсказуем, и капитан отложил захват до рассвета. При этом проявил полную беспечность. Не выслал дозор к имению, чтобы проследить за русскими в течение ночи, не продумал план боя. На мои замечания ответил, что он лучше знает, как воевать. Мне же посоветовал держаться позади его шеволежеров, ни во что не вмешиваясь.

– И что произошло?

– Русские узнали о нас и сумели подготовиться к бою.

– Как им удалось?

– Опять-таки из-за действий поляков. Их дозор поймал в лесу русского мальчика. Допросив, поляки зарезали ребенка, бросив тело там же. Полагаю, именно это и привело к беде. Мальчика стали искать, нашли тело и насторожились. Выслали дозор, который обнаружил бивуак. Подсчитать численность противника по кострам просто. У русских появилась возможность встретить врага во всеоружии, и они ею умело воспользовались. Первым делом стянули в усадьбу графини егерей – большая часть их, согласно докладу разведки, ночевала в деревне. К тому поляки неверно определили численность противника. Егерей оказалось значительно больше – не менее роты, да еще при пушках.

– У них была артиллерия?!

– Да, ваша светлость! Не менее двух орудий.

– Но откуда? Вы докладывали, что егерей не более полусотни, и все с легким вооружением.

– Не могу знать, ваша светлость. Артиллерийская упряжка оставляет на дороге характерный след, мы его не наблюдали. Остается предположить, что орудия нашлись в имении графини. Возможно, бросили отступавшие русские войска, либо там находилась другая русская часть, к которой присоединились егеря. Как бы то ни было, но пушки были, и их использовали.

– Это так, Маре? – Даву пристально посмотрел на полковника.

– Клянусь! – вытянулся начальник разведки. – Сам едва не угодил под залп картечи. Просвистала рядом с моим лицом, – Маре коснулся ладонью щеки.

– Орудия – это серьезно, – задумчиво сказал маршал. – И что же Пршибыславский? Неужели, видя орудия, решился атаковать?

– Он их не видел, как и я.

– Поясните! – удивился маршал.

– Русские не стали устанавливать их поле. Разместили во дворе усадьбы и встретили ворвавшихся в ворота поляков картечью.

– Капитан не выслал разведку?

– Именно так, ваша светлость! На подходе к усадьбе я обнаружил, что та словно вымерла. Не было видно ни слуг, ни дыма из труб. Заподозрил засаду, о чем сказал Пршибыславскому. Но тот не стал меня слушать, заявив, что русские просто спят. Рота поскакала к усадьбе, где немедленно угодила под ружейный огонь, который егеря открыли из окон второго этажа. Капитан приказал шеволежерам спешиться и укрыться за оградой. Двое поляков перелезли через нее и открыли ворота. Как я понял, именно на это и рассчитывали русские. Их огонь из окон выглядел жидким и не принес существенных потерь. Хотя капитану, конечно, следовало насторожиться. Но вместо этого он впал в ярость и велел атаковать. Шеволежеры пешими вбежали во двор усадьбы, где и угодили под картечь. Затем последовал залп егерей, которые ждали атаку во дворе. Пршибыславский мгновенно потерял половину людей, заодно погиб сам. Остальные поляки побежали. Русские кинулись следом и довершили дело штыками. Я видел это собственными глазами.

– Идиоты! – выругался маршал.

Маре лицом изобразил, что полностью согласен. На обратном пути он тщательно продумал, что сообщит маршалу, и решил не врать. С Даву это не пройдет – «железный маршал»[64]64
  Так звали Даву во французской армии. Его 1-й корпус славился железной дисциплиной. Даву без колебания расстреливал дезертиров и мародеров. Единственный маршал Наполеона, не проигравший ни одного сражения.


[Закрыть] чувствует ложь. А вот слегка подкорректировать картину… Капитан поляков мертв, как и его люди. Им все равно…

– Если верить вашему рассказу, а не доверять вам у меня нет оснований, – продолжил Даву, – то русские организовали засаду блестяще. Никогда не слышал о такой тактике.

Маре почувствовал, как ослабла внутри сжимавшая его пружина. Ему удалось! Маршал поверил!

– Это он, ваша светлость!

– Посланец?

– Именно так. Никогда не поверю, что такой план мог придумать командир русских. Мы много раз видели их в бою, где регулярно били. Русские обычно выводят солдат в поле, где они стоят под огнем наших орудий, терпя потери. А здесь военная хитрость, тщательно продуманный план, автор которого будто знал, как поведет себя противник. Наверняка русские сумели разузнать, кто им противостоит, и учли это при планировании засады. Французы действовали бы иначе. Из чего следует вывод: доверять следует только своим.

– Что ж, – сказал Даву, сделав вид, что не заметил шпильку в адрес союзников. – Это только подтверждает прежний приказ. Вам надлежит захватить и доставить мне посланца.

– Но как?! – воскликнул Маре, сообразив, что совершил ошибку, расхвалив гостя из будущего. – Русские егеря сейчас на подходе к Смоленску, если уже не в городе. Захватить и вывезти человека из расположения русской армии? Это невозможно.

– Для императора нет ничего невозможного, – обронил Даву. – Или вы этом сомневаетесь?

– Нет, ваша светлость!

– Вот и выполняйте. У вас найдутся люди, которых можно заслать к русским?

– Поищу.

– Ищите.

– Ваша светлость, – собрался с духом Маре. Следовало отвертеться от опасного поручения. Бог с ними – титулом и чином, жизнь дороже. Он едва ее не потерял. – На пути сюда у меня была возможность обдумать ситуацию. Вы поверили в посланца после того, как я предъявил убедительные доказательства: необычный прибор, показывающий живые картины, ассигнаты из 2009 года, одежду пришельца. Ничего этого у посланца более не осталось – гусары обобрали его до нитки. Его не станут слушать, более того, примут за сумасшедшего. Нет причины опасаться. Армия императора разгромит русских, после чего мы потребуем выдать этого человека.

– На вашем приборе показано, как армия русских вошла в Париж, и вы это сами подтвердили, – покачал головой Даву. – Я не хочу, чтобы такое случилось. Ваш рассказ о разгроме поляков опять же свидетельствует: посланцу удалось найти общий язык с русскими. Он опасен. Не пытайтесь увильнуть, Маре! Понимаю, что задание непростое, но приложите ум и старание. Разрешаю в случае невозможности захватить посланца убить его. Лучше так, чем оставить его русским.

– Понял, ваша светлость! – поклонился Маре.

– Идите! И помните: я жду добрых вестей.

«В конце концов все не так плохо, – подумал полковник, выйдя от маршала. – Убить – это гораздо проще…»