Текст книги "Инсбрукская волчица. Том первый (СИ)"
Автор книги: Анатолий Слюсарев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Каждый раз, когда я разбираю полученную посылку, Анна будто коршун кружит вокруг меня, заглядывает через плечо завидущими глазами. Продолжая немного опасаться ее и пытаясь задобрить, я делюсь своими продуктами: кто знает, что взбредет в голову сумасшедшей?
Несколько лет не видевшая ничего, кроме тюремного пайка, поджигательница с жадностью набрасывалась на крендельки, колбасу и сыр. Я заметила, что после угощения Анна заметно добреет, пускается в длинные разговоры, расспрашивает меня о семье.
Она поднялась с нар после меня, но ни умываться, не причесываться не стала, просто перевязала косынку, спрятав под нее спутанные космы. Волоча свои огромные башмаки, Анна поеживаясь расхаживала по камере, и вдруг спросила:
– Когда ты ожидаешь следующую посылку от брата?
"Ага, – злорадно подумала я, – колбаски захотелось!"
А вслух ответила, что не знаю, когда у Виктора появится такая возможность. Может, его сейчас и в Дебрецене нет.
– Ах да, он ведь у тебя картежник-гастролёр! – хмыкнула Анна и вроде как задумалась. – А скажи, твой Виктор по всей Австро-Венгрии катается?
– Как придется.
– До Вены ездит? Или хотя бы до Инсбрука?
Я пожала плечами. Виктор мне о своих маршрутах не докладывал.
– Это ведь надо немецкий знать, чтоб австрийцев облапошить, а, Ники? Твой брат по-немецки говорит? Вообще кто-нибудь из Фенчи знает немецкий язык? – продолжала допытываться Анна.
Она так уставилась на меня своими провалившимися водянистыми глазками, что в голову невольно пришло: неспроста такие странные вопросы. Что задумала эта волчица? Не исключено, что она просто испытывает меня. А может, собирается попросить о какой-то услуге?
Я уже хотела ответить, вернее спросить, при чем тут немецкий язык, как загремели засовы железной двери, она распахнулась и из коридора послышался окрик:
– На выход!
Нас выгоняли на работу. Нас поставили строем и отправили во двор, где после переклички мы и отправились работать. Я проделывала этот маршрут раз за разом и всякий раз с тоской смотрела на верхушки домов и ратуш Дебрецена. Так желанная свобода была близка, но недостижима.
На работе я вела себя тихо – не пререкалась и не отлынивала, потому кандалов я не носила. У меня до сих пор стоят перед глазами эти ужасные рубцы на ногах Анны. Она слыла буйной, оттого и работала закованной. Сегодня я долго думала, зачем она спросила меня про семью, вернее о том, кто из нас хорошо знает немецкий? Неужели она устроила мне "проверку на вшивость"? Зачем ей знать это? Должно быть, она решила кому-то из нас писать письма. Не факт, что братья обрадуются, узнав, кто им пишет. Но тогда тонкая ниточка доверия между мной и Анной может оборваться раз и навсегда. Я помнила, как буквально оживала эта ходячая мумия, когда я читала письма.
Зигель не слишком-то и преувеличивала, говоря, что здесь много убийц. С некоторыми из них мне даже довелось пообщаться. Совсем уж блёкло на фоне своих соседок по камере выглядела Каталин Таллаш, задушившая подушкой собственного ребёнка, зато Агнеш Гара из Трансильвании стоила всех своих соседок вместе взятых. Из того, что рассказала мне сама Агнеш, и по секрету поведали другие, я узнала много интересного. Когда-то в Трансильвании орудовала жестокая банда, промышлявшая разбоями, кражами и похищениями людей. Замешаны в преступлениях были целые семьи. Работал этот подряд, как часы, и сама Агнеш со своим мужем вовсе не были заблудшими овечками и помогали своим главарям, коими являлись братья Бела и Беньямин Рац, совершенно осознанно. Оба брата получили прозвище "мясники", и надо полагать, не за красивые глаза. Во всю шайку входило восемь человек, в их числе были и женщины, в основном, на роли наводчиц. Однако в убийстве квартирных хозяев Агнеш приняла самое прямое участие. Это был единственный раз, когда братья Рац не участвовали в преступлении. Тем не менее, это не спасло шайку от ареста, а Беньямина Раца – от виселицы. Он был единственный, кого приговорили к смертной казни, остальные же отделались длительными сроками заключения.
Однако сама Агнеш уверяла всех и вся, что принимала участие лишь в одном убийстве, да и то всё вышло практически случайно, а виной всему следователь, который обещал сперва проверить алиби самой Агнеш и её мужа, а тут вдруг взял и обманул. Получалось, Агнеш и вовсе оказалась не в то время, не в том месте. Однако вряд ли человек, оказавшийся "не там и не тогда" будет считаться самым опасным обитателем тюрьмы после Анны Зигель, рядом с которой меркнут все здешние убийцы.
К слову, мало кто из каторжниц признавался, что сознательно шёл на преступления, каждая из них обязательно сочиняла душераздирающую легенду о своих мотивах, а потом, возможно, сама же искренне и начинала в неё верить. Однако не мне судить кто из них есть кто, особенно учитывая, что сама здесь нахожусь.
– Мелкий что, так и не хочет учиться? – спрашивала она, когда очередь доходила до Барнабаса.
Мой младший брат и впрямь учился из-под палки. На уроках он считал ворон и еле-еле выезжал на тройки. Однажды он уже был второгодником, а ведь мы добрую половину нашего скромного семейного бюджета тратили именно на оплату обучения Барнабаса. В школе он слыл хулиганом и прогульщиком, часто пропускал уроки и, как следствие, ему многое приходилось досдавать. Но вся соль в том, что когда-то в этой же школе учился Эрик, один из лучших выпускников последних лет. Звёзд, правда, с неба не хватал, но безбедную молодость он себе обеспечил. Дурная репутация нашей фамилии помешала ему стать журналистом, но выход нашёлся довольно быстро – наш средний брат на дому занимался корректурой и переводами, знал несколько языков, в том числе, немецкий. Его уровень позволял ему не только свободно разговаривать на этом языке, но и вести переписку, и читать художественную литературу. Мало того, он мог ещё и заниматься гравировкой, и подделать любую подпись. Как-то раз он чуть не прогорел на этом, но пронесло – полиция просто доказать ничего не смогла, а слухи не могут служить весомыми доказательствами вины подозреваемого.
Вечером мы вновь оказались в камере. Анна достала припрятанное под тюфяком яблоко и, начав его уплетать, вернулась к теме нашего разговора.
– Ну так что, кто из ваших знает немецкий?
Я надеялась, что за день она забыла об этом, но не тут-то оно было. Похоже, она решила устроить мне проверку на вшивость. Волчица в человеческом обличье впервые за много дней почувствовала человеческое тепло и, похоже, сама не верила в это. Я действительно относилась к ней хорошо, даже припадки терпела. Теперь у неё появилась отдушина – спасение от чувства нарастающего одиночества. Вот только как отнесутся к этому мои братья и сёстры? Я сейчас серьёзно рискую. Отказать – значит оборвать нить доверия, и настроить против себя Анну, в другом случае можно было столкнуться и с непониманием братьев. Тимея тоже едва ли одобрит дружбу с убийцей.
– Ну... Я, конечно, знаю немецкий, но так, посредственно. Виктор знает – он часто в Австрии бывал. Только дома он появляется редко. Зато Эрик всегда там – он на дому работает. Занимается ещё и переводами.
– То, что нужно! – воскликнула Анна. – Мне даже некому было написать. А я ведь тогда сильно простыла. Думала, всё – ноги протяну, а меня и забрать некому – родители от меня отреклись, друзей нет, в общем... Полная пустота, – с горечью вздохнула Зигель. – Если никто не ответит, то... То оно и понятно – кому хочется марать руки об убийцу?
О нет, у Анны, кажется, начинается припадок! До сих пор я стоически переносила подобные состояния соседки, но сейчас, когда я была напряжена до предела, я рисковала не выдержать и сорваться. Сказывалась и усталость после рабочего дня.
Удивительно, но в этот раз Анна вела себя поспокойнее – она просто сидела на нарах и, прижавшись спиной к стене, нервно хохотала, причём смех этот был вперемежку с всхлипами. Похоже, она совсем одичала. Я решила всё же подстраховаться и буквально на полях листа сделала краткое предписание Эрику: "ответь на оба письма". Мой брат достаточно сообразителен, чтобы понять, в каком я положении.
– Всё хорошо, Анна, – неожиданно для себя я приобняла сокамерницу, та не сопротивлялась. – Мы – люди понимающие, потому тебе обязательно ответят.
– Да... Да... Кому, как не преступникам понимать меня? – сглотнула она. – Вы ведь там один другого краше. Ну, а если за убийство сижу, так вы, мадьяры, живодёрство впитали с молоком матери. Мои братья по разуму...
Анна резко дёрнулась и ударилась головой о стену. Она изо всех сил, стараясь как-то сдержать себя, обхватила себя руками, вцепившись в одежду. Лишь её голова продолжала дёргаться, а сама она – издавать какие-то непонятные звуки.
***
Прошло ещё три недели. Я получила очередную посылку, а вместе с ней – письма. Вот пять листов написано на венгерском, а ещё один... На немецком.
– Анна, это тебе! – крикнула я, показав бумажный лист.
– А ну дай! – Зигель чуть ли не с руками вырвала у меня заветное письмо. – Это же, ты же... Господи, ответил!
Она взобралась на свою полку и, отвернувшись к стене, начала читать про себя. Казалось, она уже прожгла дыры в этом несчастном листке, но продолжала их читать раз за разом. Она опять легла на бок и какое-то время лежала недвижима.
– Анна, всё в порядке? – спросила я, слегка дотронувшись до её плеча.
Та медленно повернулась ко мне и, присев, тяжко вздохнула. Казалось, впервые я вижу что-то человеческое во взгляде волчицы.
– Жизнь пусть ей наказанием будет, – пробормотала она. – Дитрих сказал это тогда, перед судом... Это и впрямь хуже. Хуже всякой смерти.
Она продолжала покачиваться, словно маятник, а я терпеливо наблюдала за ней. Похоже, она предпочла бы болтаться в петле, чем ждать чахотки или какой другой кончины здесь, в тюрьме. Она уже обмолвилась о том, что боится того, что некому будет забрать её тело и помочь освободиться после смерти. Теперь, кажется, у неё появилась надежда. Я взяла лист и принялась вчитываться. Конечно, мои познания немецкого были существенно ограничены, оттого что писал Эрик, я понять не могла. Немецкий мне давался плохо. Однако кое-что я по смыслу улавливала. Вот те раз! Оказывается, наш заклятый враг Йодль протянул моим братьям руку помощи тогда. Вот почему меня прекратили таскать на допросы, и даже условия содержания стали более-менее человеческими. Почти как здесь.
– Видишь, Анна, всё хорошо, – улыбнулась я.
Впервые я видела Зигель столь счастливой и живой. Мне даже казалось, что эта ходячая мумия с безжизненным взглядом в кои-то веки стала похожа на человека.
Глава 5. Неожиданный союзник
Прогулки в тюрьме были редкостью. Нас выводили во двор, где можно было размять ноги, поболтать друг с другом и вдохнуть свежего воздуха. Эта кратковременная свобода казалась такой сладкой после мрачного сидения взаперти. У меня внутри возникало ощущение полёта – наверное, так чувствует себя птичка, которую выпустили из тесной клетки. Оживали самые прекрасные надежды, хотелось радоваться жизни, смеяться, общаться с людьми.
На прогулках заключённые охотнее беседовали, делились своими злоключениями, давали друг другу житейские советы. Многие девушки и женщины были обычными воровками и мошенницами, но держались дружелюбно. Мне было интересно их послушать. Только Зигель, по-прежнему, мрачно молчала. Сколько я не пыталась завязать разговор, она предпочитала бродить в одиночку, гоняя носком башмака мелкие камушки.
Сегодня я ждала визита Эрика. Несколько дней назад он написал, что получил разрешение на свидание, и сразу же купил билет на поезд до Дебрецена. Мне не терпелось поскорее увидеть брата и узнать кое-какие подробности, которые он вскользь перечислил в письме к Анне. Я не совсем поняла, о чём шла речь. Странно, что Эрик скрыл это от меня, раньше он во всём мне доверял.
Около полудня меня вызвали надзиратели. Они сообщили, что приехал мой брат, и начальство разрешило нам встретиться прямо сейчас. До самой комнаты свиданий я почти бежала за конвойным. Сердце у меня колотилось, руки были ледяные. Ведь я так давно не видела никого "с воли"!
Конвойный распахнул дверь, и я увидела Эрика, сидевшего за столом. Он был в летней рубашке с коротким рукавом. Лёгкая куртка, снятая из-за жары, висела на спинке стула. Лицо у брата было невозмутимое. Он барабанил пальцами по столу и скучающе обводил взглядом серые казённые стены.
Конвойный впустил меня в комнату, а сам вышел. Едва дверь захлопнулась, я бросилась к Эрику на шею. Мы обнялись, и я почувствовала, как к моей безумной радости примешивается тоска – ведь следующее свидание разрешат лишь через месяц. От смятения чувств я не могла говорить, и лишь прерывисто вздыхала.
– Тихо, тихо, девочка, – улыбнулся брат. – Не рви нервы понапрасну. Как ты изменилась, Ники. Худая, ужас!
– Может быть, – растерянно сказала я.
Эрик вынул из внутреннего кармана пиджака зеркальце и подал его мне. В первый раз после ареста я смотрелась в зеркало. Кошмар какой! Маленький кусочек стекла отражал лицо по частям. Но всё равно было видно – я стала изжелта-бледной, как человек, перенесший тяжёлую болезнь. Под правым глазом видна тёмная впадина. Кто бы сейчас узнал во мне прежнюю красавицу Ники? Только теперь я заметила мозоли и ссадины, покрывающие мои руки. Возникло гадливое ощущение, что всё тело гниёт заживо.
– Ну, как у тебя дела? – мягко спросил брат.
– Да ничего, – сказала я, вытирая набежавшие слёзы. – Спасибо вам, пока живая. Худо-бедно, но кормят, с голоду не умираем. Газеты читать приносят. А у вас что нового?
– Всё как обычно, – пожал плечами Эрик. – Барнабас наконец-то закончил школу. Никто уж не верил, что такое чудо возможно! Он частенько гостил у Тимеи, а её мальчишки недавно пошли в школу. Представляешь, чему бы он их там обучил?
– Кто знает, – засмеялась я. – Он же не всегда был таким лоботрясом. Сначала считался вполне хорошим учеником, а потом только начал бездельничать.
– Знакомая история. Представляешь, как бы удивились мои педагоги? Они ведь меня ставили всем ученикам в пример, и фото моё до сих пор красуется на школьной доске почёта...Виктор особо не блистал, но и отъявленным шалопаем не был.
Тут я перебила брата. Вспомнились его странные намёки в письме к Зигель.
– Эрик, – быстро спросила я, – ты писал Анне, что Йодль помог разоблачить тех самых полицейских. Как это произошло? Ты мне не говорил.
– Приходилось скрывать это. В письме всего не напишешь – здешнее начальство наверняка всё читает. Если бы не Йодль, ты бы, скорее всего, не дожила до дня суда. Так бывает в жизни, девочка – друзья предают, а враги помогают.
Эрик начал рассказывать, и я слушала, затаив дыхание. Видно было, что брат устал хранить это дело в секрете, и теперь ему хотелось выговориться.
***
Зима выдалась довольно ранней. Декабрь только начался, но на улице было холодно. Землю покрывала тонкая пленка снега. Уже третий день в городе отчаянно выл ветер, ломая ветки деревьев и срывая шляпы с прохожих. В эту промозглую погоду гулять не особенно хотелось, но мне надо было отнести в редакцию рукописный перевод документов, где их останется только напечатать и оформить в надлежащем виде. Собственно, я работал на дому, занимаясь корректурой и переводами. Это было довольно утомительно – просматривать кипу листов и выявлять там опечатки, ошибки. К концу дня у меня уже затекала спина, болели глаза, голова отказывала. Стоит ли говорить про вечно синие от чернил пальцы?
Жили мы бедно. Дом маленький, убогий, весь в уродливых заплатах – так когда-то отец латал дом, чтобы зимой не продувало, а зимой было холодно – всегда мы были вынуждены тепло одеваться. Забор наш покосился местами, ворота ржавели. Двор маленький, но там вполне умещались пёс, птичник и небольшой огород. В последнее время всё хозяйство было на мне, поскольку братья и сёстры давно разъехались кто куда. Теперь в этом доме жили только Барнабас, да я. Но младший брат был балбес, каких ещё поискать – вечно забывал сделать что-то важное, у него постоянно то куры, то пёс ходили голодными, хотя именно он больше всех хотел собаку-гиганта. Пёс вырос дурным, под стать младшему братцу, и похоже, Барнабас нашёл себе родственную душу.
В этот день я дома не застал ни собаки, ни младшего брата. Видимо, они ушли гулять. Однако стоило мне зайти на порог, я почувствовал, что дома кто-то есть. Я чуть приоткрыл дверь и осторожно заглянул внутрь. Красть у нас, в общем-то, и нечего – кому нужна ветхая мебель и довольно дрянные вещи? Через небольшой угол обзора можно было подробно рассмотреть и нашу гостиную, служащую мне рабочим и спальным местом – здесь всё мало чем отличалось от обстановки в других комнатах. Сама же гостиная была просторная, но довольно низкая, и фанерный потолок, так и повисший над головой, создавал какую-то гнетущую, давящую обстановку. Мебели было мало – старенький шкаф, поеденный тараканами, стол на хилых ножках, да прохудившаяся кровать, которую я подпёр кирпичом посередине, чтоб не провалилась окончательно. Обои были изодранные, обветшалые и казалось, держатся на одном лишь честном слове. Барнабас жил в соседней комнате, такой же обшарпанной и мрачной, как все остальные. Даже странно, как восемь человек могло уместиться в таком маленьком домике. Однако мы умудрялись не только жить здесь, но и строить далеко идущие планы. Может быть, после выпуска Барнабаса из школы, я наконец смогу заняться ремонтом. Если не считать затрат на учёбу младшего брата, получаю я довольно-таки хорошую зарплату, да и вряд ли бы мы без денег протянули мою учёбу в университете. В те года учителя всячески нахваливали мою способность к науке, особенно к литературе и иностранным языкам. Я знал не только немецкий, но и некоторые славянские языки, что позволяло существенно расширить горизонт моих возможностей.
Осторожно войдя в дом, я застыл. В гостиной на диване сидел не кто иной, как инспектор Йодль. Это был мужчина лет сорока пяти, роста небольшого, и не сказать, чтобы прям толстяк, но брюхо было видно невооружённым глазом. На его тщательно выбритых щеках виднелись небольшие ссадины. Причёска всё та же – короткий ёжик чёрных с проседью волос. Его круглое, немного морщинистое лицо, было довольно флегматичным, сам он смахивал на мастера средней руки какого-нибудь производственного цеха, в силу возраста потерявшего былую форму и хватку. Взгляд его светлых, близко посаженных глаз, был вечно сосредоточенным, при этом он постоянно водил ими из стороны в сторону, словно намереваясь выискать что-то. С виду и не скажешь, что это многоопытный сыщик, работающий в полиции вот уже два десятка лет, и раскрывший множество запутанных дел. Когда-то наша семья изрядно попортила ему кровь, потому теперь он нас держал на прицеле. После ареста Ники он часто напоминал о себе, хотя в последнее время он как-то утратил к нам былой интерес, очевидно поняв, что мы ничего не знаем о том, куда Ники спрятала краденые драгоценности.
– Добрый день, господин Фенчи, – поздоровался он, привстав.
При этом его даже не смущало то, что он проник в наш дом в отсутствие хозяев и без санкции на обыск. Этот нахальный сыщик нравился мне всё меньше.
– По какому праву вы вламываетесь в наш дом? – я с порога перешёл в атаку. – Без постановления на обыск и без нашего согласия! Вы прекрасно знаете, что это незаконно. Убирайтесь!
Я всё ещё был зол на инспектора за то, что допрашивал нас до почти полного изнеможения, и в итоге довёл Тимею до нервного срыва.
– Полно, голубчик, полно, – он миролюбиво поднял руки. – На то, чтобы, как вы выражаетесь, "вломиться" в ваш дом, у меня должна была быть веская причина, иначе... – он сознательно недоговаривал, пытаясь спровоцировать меня на новую вспышку агрессии.
– Какая такая причина? Мало того, что благодаря вам мы теперь как на иголках, так теперь вы сюда ломитесь без спросу! Вон!
– Полно кричать, юноша, – усмехнулся Йодль. – У меня нет никакого намерения обременять вас своим присутствием, но прежде хотелось бы вам кое-что рассказать. Видите ли, ваша сестра Николетт, с тех пор как была арестована, не созналась в разбое, в частности, в том, куда спрятала краденое. Я думаю, она и вам не сказала. Она упряма весьма, и это может плохо кончиться для неё. До меня дошли сведения, что арестованная Фенчи терпит много грубости от наших будапештских коллег. И похоже, движет ими исключительно корыстный мотив.
– Вы хотите сказать, что... – я на секунду оторопел, представив, что сейчас испытывает Ники. Я был готов сейчас хоть пешком сорваться и идти стремглав в Будапешт, лишь бы помочь сестре. Вот только самого Йодля можно было бы заподозрить в чём угодно, кроме желания помочь своему давнему неприятелю.
– Довольно странно с вашей стороны, инспектор, – я решил взять себя в руки. – Вы сейчас стремитесь помочь тем, с кем давно не в ладу, мало того, говорите откровенно о преступлениях, что совершают ваши коллеги.
Йодль посмотрел на меня сначала иронично, затем – серьёзно, после чего взял в руки свой портфель и, приоткрыв замок, достал оттуда несколько листов бумаги, после чего ответил:
– Понимаете ли, господин Фенчи, я – человек принципа. Я узнал, кто ведёт дело вашей сестры. Его фамилия Надь. Как и любой представитель нашей профессии, он весьма амбициозен. И порой неразборчив в средствах достижения цели. Зачастую они выходят не только за рамки порядочности, но и за рамки закона... Вы помните дело "ночной твари"?
Я задумчиво прищурился, вспоминая целый рой газетных статей о бесчинствах грабителя-гастролёра, создавшего целую преступную сеть, охватившую чуть ли не всю Австро-Венгрию. Личность его давно не была тайной, порой он оставлял записки для полицейских, тем самым навязывая свою игру. Например, такого содержания: "Завтра я отправлюсь в Лемберг, оттуда уже рукой подать до границы. Поспешите, второго шанса не будет". Эти издевательские послания он оставлял то ли с целью потешить своё тщеславие, то ли побольнее ужалить полицию, которая вот уже который год не может пресечь серию дерзких налётов. Звали его Маттеуш Гудачек, к своим тридцати трём годам он уже дважды успел побывать за решёткой. За всю жизнь он не провёл и дня на честной работе, если не считать за таковую разбои, грабежи и кражи.
Пресса подняла настоящую шумиху, особенно отличился будапештский журналист Вазул Меланьи, не щадивший желчи в своих статьях, прямо намекая, кому венгры должны быть благодарны за продолжающийся кошмар, говоря о том, как полиция работает спустя рукава, и как ловко Гудачек в очередной раз обводит их вокруг пальца, хотя казалось бы, почерк его изучен, маршруты и явки – тем более.
– Думаете, можно к этому придраться? – с сомнением спросил я.
Йодль в ответ развёл руками:
– Видите ли, моя должность даёт некоторые привилегии, но в то же время, связывает меня по рукам и ногам по части поиска вещественных доказательств. Да и доказательства, добытые таким образом, невозможно использовать в суде, скорее с меня самого погоны слетят. Но вы, в отличие от меня, ничем не ограничены и можете повлиять на ход дела. Со своей стороны я лично гарантирую, что разговор останется только между нами.
С тем и ушёл. Я решил немедленно отправиться в Будапешт к Вазулу, благо помнил, где он живёт. Какое-то время я помогал ему с написанием статей, исправлял ошибки. Этот журналист постоянно путал запятые – либо пропускал их, либо лепил, куда ни попадя. Я не раз говорил ему об этом, а он, разводя руками, объяснял, что в длинных предложениях он откровенно "плавает". Однако платил он всегда в срок, и платил достаточно хорошо, потому ради такого заработка можно было и потерпеть.
Я не видел его уже довольно давно, с тех самых пор, как закончил университет и уехал домой, в Залаэгерсег. Но я думаю, он не откажется по старой памяти помочь мне.
Я прибыл в Будапешт на следующее утро, и тотчас направился на улицу, где жила семья Меланьи. Когда после звонка дверь открыла его жена Ирен, я не сразу узнал её. Располнела она после замужества, то ж была стройная, видная женщина, а теперь как-то быстро потеряла форму.
– Вам кого? – спросила женщина, оглядывая меня с головы до ног.
– Добрый день, – улыбнулся я, пуская в ход своё природное обаяние. – Муж ваш дома?
– А где ж мне ещё быть? – отозвался сам Вазул и вышел в переднюю. – Вы кто, юноша? – спросил он, очевидно, не узнав меня.
– Кто сожрал все ваши запятые? – в свою бытность корректором я не раз задавал такой вопрос Вазулу, и он тотчас вспомнил меня.
– Эрик Фенчи! – воскликнул он. – Сказал бы, что в гости собрался, я бы тут организовал чего-нибудь... – Ирен ушла в комнату, а Вазул, выйдя за порог, спросил: – Ну что, какими судьбами?
– Э-э... Знаешь, Вазул, есть тут у меня одно дело... Ты мне очень поможешь, если расскажешь о "подвигах" одного немного зарвавшегося легавого.
Меланьи понял, что это лучше обсудить с глазу на глаз и, переодевшись в уличное, вышел вслед за мной. Мы зашли в небольшой трактир, где Вазул, развалившись на стуле, спросил:
– Ну что же, Эрик, рассказывай.
– Видишь ли, моя сестра Ники попала за решётку. Легавые сильно давят на неё. Её дело ведёт некто по фамилии Надь. Тебе эта фамилия ни о чём не говорит? Ты много что знаешь о нём, например, ты вроде писал о том, что он упорно не хотел выпускать человека, задержанного по подозрению в участии в банде "ночной твари". Нельзя ли к этому придраться?
– Мудрено, друг мой, мудрено, – покачал головой Вазул. – Конфликт официально исчерпан, полиция принесла свои официальные извинения. Сомневаюсь, что у тебя что-то может получиться.
Надо немедленно ехать в Будапешт! Только сперва дождусь Барнабаса, да найду Виктора. Он как раз недавно вернулся в наш родной город, и как это часто бывает, целыми днями болтал с нами обо всём, что с ним случилось. Он не имел постоянной работы, перебивался случайными заработками, ну и, разумеется, не забывал и об азартных играх. Как правило, карточный шулер, если он новичок, сразу обдирает свою жертву, как липку, и на этом прогорает, попадая в руки полиции. Профессионал же устраивает настоящие «качели» то проигрывая, то выигрывая по мелочи, а потом, взяв солидный куш, удирает.
Искать брата долго не пришлось – он коротал день в бильярдной, как обычно. Страсть к азартным играм никуда не исчезла, а об его умении надувать в карты соперников, были наслышаны все. С ним решался играть только Лайош, да и то своими картами и в комнате без зеркал. Как я понял, сегодня Виктор был в большом выигрыше. Даже не хотелось как-то прерывать его игру, но пришлось.
– Виктор, – позвал я. – Сворачивайся, дело есть.
– Что такое? – спросил он, готовясь к удару, а после того, как загнал мячик в лунку, повернулся, наконец, ко мне.
– Едем в Будапешт. По дороге объясню.
– Да подожди ты, видишь, как мне везёт! – с задором отозвался братец, однако следующий удар смазал.
– Я сказал: срочно! Пошли уже.
Виктор попрощался с игроками и, накинув куртку, последовал за мной. В детстве мы постоянно соперничали между собой, но в чём были едины, так это в намерении командовать младшими. Когда ещё Барнабас был маленький, слушался нас беспрекословно, но как подрос, то всё – старший брат ему больше не авторитет. Справедливости ради стоит сказать, что и Тимея имела такие же проблемы с нами. Представляю, как часто она теперь с улыбкой вспоминает времена, когда пыталась отучить нас хулиганить. Но наверное и к лучшему, что я оказался в шкуре старшей сестры, теперь я куда лучше понимаю её.
– Ну ничего, – говорил Виктор с некоторым сожалением. – Всё равно в игре главное – вовремя остановиться. Так, а что теперь делать?
– Иди домой, собери вещи, я пока телеграмму Золтану отправлю. Надо ещё узнать за поезда на Будапешт. Потом поедем. Дело серьёзное, потому не подведи.
Следующим утром мы уже ехали в поезде. За окном замельтешили деревья, да одинокие полустанки. Обычно в поезде я дремал всю дорогу – осталась привычка со времён студенчества. Иногда перед выходными я пропускал последние лекции, поскольку следующий поезд ехал только через три часа, а домой прибывал затемно. Товарищи часто прикрывали меня, но однажды всё-таки факт моих самовольных уходов всплыл, из-за чего я едва не лишился стипендии. Как раз на последнем курсе я пораньше ушёл, чтобы успеть на поезд. Как выяснилось, профессор тогда проводил привычную всем перекличку, и когда дошла очередь до меня, слово «здесь» выкрикнули сразу с трёх мест. Естественно, он понял, что я самовольно ушёл, никого не предупредив.
– Вставай, – крикнул Виктор. – Приехали!
Поезд, наконец, остановился, и в ту же минуту пассажиры и пассажирки, торопливо схватив багажи, поспешили к выходу. В этой давке легко было потеряться, потому мы с Виктором, выйдя из вагона, сразу отошли в сторону и направились к зданию вокзала, стремясь укрыться от мерзопакостного ветра, пронизывающего буквально до костей. Мокрый снег – обычное явление для ранней зимы, оттого было даже холоднее, чем в самый пик морозов.
– И ведь представляешь, – делился Виктор. – Я уже был готов куш сорвать, а на тебе – конечная. Скудный сегодня навар, скудный.
"Кто о чём, а вшивый – о бане", – с усмешкой думал я, выслушивая тирады разочарованного шулера. Сегодня ему не повезло, ничего не поделаешь. Золтан пока не появился, и я начал волноваться. Конечно, наш брат узнал бы нас, но не факт, что он не проглядел нас в толпе. В это время, когда часы на башне пробили полдень, я почувствовал чей-то лёгкий толчок в спину. Я от неожиданности отпрянул и, повернувшись, увидел бледное лицо Золтана.
– Куда вы запропастились, а? – спросил он. – Ищу тут вас в толпе, ищу...
– Ну так встал бы на перроне, – парировал Виктор. – Встретил бы нас сразу.
– Э не, – покачал головой брат. – Я не могу лишний раз светиться.
– А чего так?
– Ну ты даёшь, – помотал головой Золтан. – Я, знаешь ли, в розыске. Вот только ищут меня, конечно, не особо – у полиции и без меня забот хватает...
– Например, присвоить себе чужие ценности.
От такой новости мои братья остолбенели. Золтан покосился на меня с недоверием, а Виктор даже решил пощёлкать пальцами у моего носа, проверяя, не случилось ли у меня помутнения рассудка. Но нет, всё нормально, я в здравом уме и твёрдой памяти. Разговор с Йодлем я не стал пересказывать, поскольку у нас был уговор, что всё между нами. Да и упоминать лишний раз отошедшего от дел журналиста Меланьи посчитал лишним. Золтан, очевидно, понял, что к чему, и мы направились к остановке трамвая.
– Вот, – достал несколько папок. – Здесь есть досье на человека, что ведёт дело Ники. Не так давно я узнал, что в тюрьме на неё давят. Сильно давят. Это объясняет отказы в свиданиях.
