Текст книги "Удар шаровой молнии"

Автор книги: Анатолий Ковалев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Пилка для ногтей, специально заточенная. Ни один мужчина не осмелится лишить даму пилки! А уж ею она сумеет распорядиться.

Она опоздала на целый час. Так как и задумала. Пусть собравшиеся выпьют за упокой души убиенного Ваха. Люди под хмельком или добреют или звереют. Оба варианта ее устраивали. Кроме того, она успела рассмотреть стоявшие возле ресторана автомобили. Среди них оказался всего один цвета кофе с молоком. Это была новая модель «БМВ».

Швейцар склонился перед ней в почтительном поклоне, а охранники не церемонились. Аида оказалась в огромных лапищах двухметровой девицы с квадратным лицом и длинными светло-русыми волосами. Та попросила у нее сумочку, и Аида сразу же уловила литовский акцент. Ничего подозрительного охранница не обнаружила, и девушка беспрепятственно вошла в зал, где вовсю шли поминки, хотя это мероприятие скорее напоминало званый вечер с литовцами. Литовцы действительно преобладали. Зато почти не было женщин, только совсем высохшая старушка рядом с Нечаевым (по всей видимости, какая-то родственница покойного) да великанша-охранница.

– Инга!

Когда Донатас улыбался, выражение столица становилось фальшивым. Это был тот случай, когда улыбка живет отдельно от лица. Этот сорокалетний невысокий коренастый шатен с живым взглядом чаще всего обходился без улыбки.

– Как не стыдно опаздывать! – по-отечески приобнял он девушку и погладил по спине. – Мы уже стосковались по женскому обществу!

Он посадил ее рядом с собой и представил некоторым гостям. Она с ходу вычислила главных действующих лиц – акул, вокруг которых сновали рыбки помельче. Безусловно, балом заправлял Нечаев, который поздоровался с ней едва заметным кивком головы. Кроме Дона, был еще один и литовский туз, как она догадалась – тот самый компаньон нотариуса, от которого она собралась защищать Нечаева, вытянув под это дело скромную сумму в долларах. Четвертым оказался очень неприятный тип, долговязый, с вытянутым лицом. Он посмотрел на Аиду оценивающим взглядом и улыбнулся, сверкнув золотыми зубами. На шее у него имелся продольный шрам, который он не намерен был скрывать от любопытных глаз, а, наоборот, всячески демонстрировал, по-видимому, презирая галстуки и высокие воротнички. Шрам багровел, когда его хозяин вливал в себя определенное количество водки. Именно этот шрам помог Аиде вспомнить, что она однажды уже встречала этого человека. И тоже на поминках. Два года назад. Это было в Екатеринбурге, и их не представили друг другу. Потому что тогда он не был столь важной персоной. Она не сомневалась, что сидит за одним столом с Борзым, который по словам Мадьяра на днях улетел домой.

А снующие вокруг стола молодые люди с какими-то сверхсекретными папками, давали понять, что тут не просто поминки, не просто вечер дружбы народов, а еще и подписание договоров, дележ владений убиенного Ваха.

– А он бы и так вам все отдал, – тихо сказала Аида.

– Что? – не расслышал Дон.

– Кто-то из твоих друзей перестарался, – дерзко заявила она. – Вах пребывал в депрессии, и готов был продать тебе по дешевке свою часть предприятия. У вас ведь состоялся с ним телефонный разговор, не так ли? – Откуда ты все знаешь?

– Я была у него дома в день убийства.

– Просила денег?

– Это мое дело.

Присутствие Борзого, да еще в виде компаньона Донатаса, ставило крест на всей затее и на ней самой. Ведь она собиралась продать Борзому шефа, и Дон уже, наверно, в курсе этой несостоявшейся сделки.

– Помянете Валентина Алексеевича? – навис над ней Борзой с бутылкой водки и нагловатой ухмылкой.

– Красное вино, пожалуйста, – сказала она с литовским акцентом.

– Правильно, детка – поддержал ее Дон. – Мы, добрые католики, поминаем не водкой, а красным вином! Это цвет крови Господа нашего…

– Да какой ты, в задницу, католик! – перебила она его по-литовски, вызвав взрыв смеха у литовской части сборища. И еще она успела заметить улыбку на лице Нечаева.

Она залпом выпила вино.

– За что я люблю эту девчонку? – воскликнул раскрасневшийся Дон. – Кто еще посмеет мне дерзить, как она? Есть добровольцы?

За столом установилась гробовая тишина. Все словно оцепенели, только престарелая родственница покойного неодобрительно покачала головой.

– То-то же, – обведя волчьим взгляд ом присутствующих, подытожил Донатас.

После чего смачно выругался по-русски, и Аиде стало не по себе. Она вдруг вспомнила, что месяц назад заметила у Дона на макушечке едва наметившуюся лысину. Вот студентке иняза, стоявшей на балконе, она и бросилась в глаза.

– Как поживает ваш украинский друг? – подсел к Аиде Борзой.

– Спасибо, хорошо. Очень хотел с вами увидеться, но дела не позволили.

– Когда разделается с делами, пусть приезжает в Катю. Я всегда рад гостям, а таким в особенности. – Последние слова он произнес со скрежетом зубовным. Видно, Мадьяр сильно расстроил его планы. Или, вернее, часть планов.

Теперь Аида понимала, что Борзой приехал в Питер не только ради нее, а чтобы договориться с Доном и остальными. Ради сегодняшних поминок он здесь. И Донатас, возможно, расплатится ею с Борзым.

Нет, не зря ее пригласили сюда и показали всем тузам будущего синдиката. Это значит, как верно заметил Мадьяр, что ее услуги больше не понадобятся. И главное – выйти отсюда. Главное – уцелеть.

– А теперь по-православному! – объявила она.

– Вот это другое дело! – почему-то обрадовался Борзой и налил ей полный бокал водки. – Упиться – так упиться. Чтоб мы все сдохли! – провозгласила она тост и снова выпила все до дна, так что ей даже зааплодировали. Сидевший напротив литовский компаньон Нечаева смотрел на нее с восхищением, не отрывая глаз.

– Я бы взял такую в жены, – сказал он по-литовски Донатасу.

– К сожалению, девочка уже не продается, Гедиминас, – ответил тот. – Да и потом, ты ее плохо знаешь. Это дьявол в юбке.

– Она говорит по-нашему.

– Дьявол говорит на всех языках…

– Отдай мне ее, Донатас!

– Ты много выпил сегодня, мой мальчик.

«Мальчику» было под сорок, и он действительно здорово опьянел.

– Тогда хотя бы на одну ночь! Я тебе хорошо заплачу!

– Я, по-твоему, сутенер, говнюк?! – Дон ударил кулаком по столу – И она, между прочим, не шлюха! А тебе надо проспаться, Гедиминас!

Воспользовавшись ссорой двух литовцев, Аида встала из-за стола.

– Куда? – схватил ее за руку Донатас.

– Что мне теперь и поссать нельзя? – сказала она пьяным голосом, снова вызвав смех.

Старушка по-прежнему качала головой, Нечаев смотрел с настороженным прищуром, Борзой нагло улыбался. Гедиминас откинулся на спинку стула и, запрокинув голову вверх, насвистывал незамысловатый мотивчик. Донатас расцепил пальцы на ее запястье.

– Иди и быстрее возвращайся. Поговорим о деле.

Туалет был первым шагом к спасению – он находился рядом с выходом.

Аида закурила. Скорее всего, выхода вообще не было. «К сожалению, девочка уже не продается…» Дон теперь ничего не скрывает. Он уверен, что у нее нет выхода. И если бы она сразу догадалась, что сам Донатас расправился с Вахом, то вряд ли ее заманили бы сюда.

Аида открыла кран и подставила под струю кончик сигареты. Она услышала, как кто-то вошел в туалет. Бросила чинарик в корзину. Раскрыла сумочку.

Принялась мыть руки.

За спиной раздались тяжелые, но быстрые шаги. Аида не успела обернуться, как на шею ей набросили удавку В зеркале она увидела тупую, со звериным оскалом, морду дылды-охранницы и свой испуганный взгляд. Взгляд, в котором застыл ужас, напугал ее больше, чем эта горилла. «Неужели все?» – спросила она у отражения в зеркале.

У дылды была железная хватка. Бесполезно отбиваться локтями и острыми каблуками-шпильками. Двухметровая литовка безукоризненно исполняла порученную ей работу. А справиться с такой хрупкой девушкой, как Инга, дело нескольких секунд.

Аида сделала вид, что покорилась судьбе. Она не брыкалась, не дергалась и спокойно давала себя душить.

Первый удар пилкой пришелся дылде в район аппендикса. Она вскрикнула, скорее, от удивления, чем от боли. А удивившись, ослабила хватку. Аида быстрым движением избавилась от удавки. Полной грудью вдохнула спасительный воздух.

Увернулась от новой попытки набросить петлю и нанесла второй, страшный удар.

Охранница с криком отлетела к стене и сползла на пол. Пилка застряла у нее в глазнице. Она ревела и мотала головой, пока Аида не вырубила ее, ударив ногой в солнечное сплетение.

Она расстегнула кобуру на поясе у дылды и достала пистолет. Видно, охраннице было поручено убрать ее бесшумно, и та не стала пользоваться оружием.

Значит, они боятся шума. Значит, чего-то они все-таки боятся!

Снова раздались шаги, но теперь Аида была во всеоружии. И охранник, вбежавший в туалет, тут же получил пулю в лоб.

Ей некогда было радоваться новой победе потому что предстояло самое опасное – выбраться наружу.

Она разоружила охранника и, перешагнув через труп начала осторожно двигаться к двери.

Потом изо всей силы пнула дверь и вылетела вон.

Она застала их врасплох. Они не верили в чудеса. Они забыли, что в жизни есть место подвигам.

Аида наставила один пистолет на второго охранника, а другой на Дона, который оказался ближе всех.

– Одно движение – и я стреляю! В зале, где «праздновались» поминки, наступила минута молчания.

– Тебе сегодня везет, детка, – горько усмехнулся Донатас. – А я всегда на стороне тех, кому везет. Вот ключи от моей машины, – покрутил он на пальце связку – «БМВ» цвета кофе с молоком. Дарю.

– Засунь их себе в задницу! Пусть охранник снимет кобуру и передаст ее мне.

Донатас кивнул охраннику, и тот сделал, как она велела. Теперь у нее был полный арсенал.

– Надеюсь, у тебя хватит ума не делать глупостей? – Для создавшейся ситуации Дон держался довольно хладнокровно. Видимо, бывал и не в таких переделках. Аида прекрасно знала, что это еще не победа и что возле ресторана в респектабельных автомобилях подвыпивших боссов ждут шоферы и охранники.

– Ты пойдешь со мной, – приказала она Донатасу.

– Только провожу до машины, – возразил он. – Безопасность гарантирую, а там – езжай на все четыре стороны. – И чтобы она ему окончательно поверила, добавил:

– Никто ради тебя перестрелку в центре Питера устраивать не будет.

Много чести.

Она приказала охраннику и старичку-швейцару убраться в зал, после чего два трофейных пистолета спрятала в сумочку, а третий оставила при себе.

«БМВ» стоял прямо против входа в ресторан, у самого парапета набережной, нагло перекрыв пешеходную дорожку.

Донатас, как и обещал, довел ее до автомобиля и передал ключи.

– Здесь, детка, наши пути расходятся. Но сегодняшний урок я запомню надолго.

– А пошел ты… – напутствовала она его по-литовски.

Дон возвращался к ресторану не торопясь, с достоинством.

Аида открыла дверцу и уселась за руль. Тут же из-за спины раздался голос:

– Я не думала, пицике, что ты такая дурочка. Зачем только я учила тебя уму-разуму?

В стекле заднего обзора на миг показалось старушечье лицо, будто обклеенное пергаментом, с пустыми глазницами.

Аида резко обернулась – никого. Она хотела уже включить зажигание, но сзади кто-тo хихикнул.

– Куда ты собралась ехать, пицике? Куда можно ехать на этой машине? Не догадываешься, глупенькая?

Ступив на крыльцо ресторана, Дон обернулся с той самой улыбкой, которая жила отдельно от лица. Он услышал, как заработал мотор «БМВ», но машина была пуста, и улыбка сразу исчезла. Девушка стояла в нескольких метрах от машины, у самого парапета набережной, там, где ступеньки спускаются к реке. Он не успел удивиться, потому что две пули, одна за другой, пробили ему грудь.

Люди, выбежавшие из ресторана, и охранники, выскочившие из машин, еще не сообразили, что следует предпринять, как раздался оглушительный взрыв. «БМВ» цвета кофе с молоком взлетел на воздух, а девушка с пистолетом исчезла, словно растворяясь в дыму.

Ее уносил с места событий небольшой мобильный катер. И рулевой по имени Саша, восемнадцати лет от роду, с лицом загорелым и обветренным, всю дорогу хохотал. То ли не на шутку перетрухал, то ли вообще был веселого нрава.

– А фейерверк в этом году проорали! Позор! День Морского флота – и такая оказия! Нарушили петровскую традицию, пидоры! Народ облепил Неву со всех сторон, а менты в рупоры объявляют: «Салюта не будет, расходитесь по домам!»

Детишки – в рев, а морячки, засучив рукава, – в мордобой! Вот такие у нас нынче праздники! А вы сегодня компенсировали. Завтра в газетах напишут. Это точно. А может, и по телеку покажут!..

Под его несмолкающую болтовню Аида топила в реке свои трофеи.

В Саше они с Майрингом не ошиблись, когда искали вчера на пристани подходящую кандидатуру. Парень остро нуждался в заработке. И не подвел. Они не стали его обманывать, предупредили, что мероприятие связано с риском, но Саша оказался не из робких. После отъезда Мадьяра Аида крайне нуждалась в таких парнях.

– А когда вы со мной расплатитесь? Прямо сейчас? – не терпелось рулевому. – Если еще понадоблюсь, ищите возле Аничкова моста. А если меня не будет, спросите у любого Сашу Водолаза, и вам подскажут, как меня найти.

Столько бабок я и за неделю не зарабатываю! Всегда можете на меня рассчитывать!

Без разговоров! Я целиком и полностью ваш, девушка!

– А не боишься со мной связываться? спросила она на прощание.

– Трус не играет в хоккей…

Сев в машину, Аида сказала:

– А теперь мне надо хорошенько выспаться, но домой пока ехать опасно.

Есть у тебя на примете какое-нибудь местечко?

Подумав немного, с долей сомнения он предложил:

– Только квартира Виктора. Ты сможешь там уснуть?

Она закрыла глаза, выдохнула воздух и процедила сквозь зубы:

– Мне наплевать…

В квартире Виктора она проспала почти сутки. Ей приснился очень странный сон. Никогда раньше она не попадала во сне в храм. Она сразу решила, что сон знаковый. Тем более, что он приснился в квартире, где было совершено убийство. Аида не стала ломать над этим голову, потому что было много других вещей, о которых стоило подумать.

Майринг появился только вечером следующего дня. Именно от него она ждала новостей.

– Новости тебя, пожалуй, удивят. Софья поработала на славу. – Он расположился в просторном кресле.

За окном сгущались сумерки, но Аида не стала включать свет. Полумрак гостиной наполнился ароматом сандала.

– Извини, но без тибетских палочек я не могу себя чувствовать по-настоящему отдохнувшей.

– А курить-то можно?

– Какой ты темный, Марик. Ну, конечно, нет.

– Черт! – Он с досадой ударил себя по колену. – Ладно, к делу. Твое вчерашнее шоу в «Амбассадоре» кое-кого повергло в ужас, а кто-то, наоборот, пришел в восторг. Главные действующие лица поспешили убраться из ресторана, куда прибыла милиция, журналисты и телевизионщики. Они скрылись в доме нотариуса. Им предстояло многое обсудить, и они просовещались до вечера. А ночью Борзой улетел в Екатеринбург, а Гедиминас – в Каунас. Некоторые вопросы остались открытыми, но самый жаркий спор разгорелся из-за тебя. Борзой потребовал немедленной ликвидации, но коллеги его не поддержали. Напуганный до смерти Нечаев предложил дать тебе денег, чтобы ты уматывала на все четыре стороны, однако требовал запретить тебе проживание в Екатеринбурге, Питере и Литве. Удивил всех Гедиминас. Он заявил, что, если хоть один волос упадет с головы Инги, все договоры, подписанные им, будут аннулированы. Кажется, горячий литовский парень влюбился. Он назвал Донатаса идиотом, не сумевшим оценить сокровище, которым обладал. Короче, насчет тебя так и не договорились. Но сегодня утром последовала неожиданная реакция со стороны нотариуса. Он составил завещание, а состояние у него нешуточное. Небольшую часть денег он отписал своим мальчикам, а все остальное достанется Софье. Насколько я понимаю, в ближайшие дни тебе ничто не угрожает. Нечаев попробует связаться с тобой. Он обещал Гедиминасу держать его в курсе событий. Что предпримет Борзой – загадка.

Во всяком случае, ему невыгодно портить отношения с литовцем. Как видишь, все складывается в твою пользу.

Аида неподвижно лежала на диване, вдыхая аромат тибетских благовоний.

Ему показалось, что она сейчас где-то далеко и он зря распинался перед ней.

– Я была предельно внимательна, – успокоила его Аида, будто подслушав мысли Марка. – С Питером рано или поздно придется расстаться. Я поняла это еще месяц назад, когда ты только начал свое дурацкое расследование.

И вот уже целый месяц я прощаюсь с ним, и ты не представляешь, как это тяжело. Словно с ребенком, который вот-вот должен умереть, и ты наслаждаешься каждым мигом его жизни. Питер скоро станет для меня миражом. И я постараюсь никогда не приезжать в этот город, чтобы больше не испытывать ничего подобного.

Поэтому предложение Нечаева убраться на все четыре стороны, да еще с премиальными, меня вполне бы устроило, если бы… я не могу уехать, не отомстив за Веру и еще за одного хорошего парня. Убийство произошло на даче нотариуса, а значит, не без его ведома.

– Но если ты не согласишься на его предложение и не возьмешь денег, то на тебя снова начнется охота.

– А кто тебе сказал, что я не соглашусь на его предложение и не возьму денег? Я отправлюсь скорее всего в Москву, а Нечаев – на тот свет.

Майринг до сих пор не нашел ответа на вопрос, почему он ей помогает?

Почему становится соучастником преступлений, которые совершает эта юная особа?

Почему не пытается ее остановить или как-то образумить? Вопреки своей жизненной философии, которая выработалась с годами, он искал оправдания и себе, и ей. И легко находил их, следуя старой мудрой поговорке: «С волками жить – по-волчьи выть».

* * *

Родион, исхудавший от страданий, вновь отпустил фараонскую бородку. В один прекрасный день он протрезвел и сказал себе: «Хватит!» Надел свой лучший костюм, который ему подарила на день рождения Аида, завязал галстук и отправился в свою больницу. Оказывается, его никто и не думал увольнять, а, учитывая несчастье, случившееся с доктором, задним числом оформили отпуск за свой счет.

«Слава Аллаху, опять похож на человека!» – твердила каждый вечер Патимат, когда сын возвращался с работы.

Он снова стал веселым и общительным, а на получку за май месяц, выданную только сейчас, купил «Ледяной дом» Лажечникова, изданный в прошлом веке. И две ночи провел за чтением, с трепетом перелистывая пожелтевшие страницы.

Аида не могла нарадоваться на дело своих рук, она вновь обрела брата, прежнего Родьку. И на радостях сообщила ему, что они в скором времени переедут в Москву и там он сможет заниматься частной практикой. Она сама профинансирует аренду и ремонт помещения и купит брату лицензию.

Родион холодно поблагодарил сестру, но она не обиделась, ведь Родька любил Питер не меньше, чем она, и его прежде всего огорчил грядущий переезд.

Они сидели в ее комнате под массивным распятием с позолотой, сделанным в Германии в восемнадцатом столетии, и у Христа было суровое арийское выражение лица.

– На днях мне приснился сон, и он никак не выходит из головы, – поделилась она с братом. – Дело было зимой. Мы шли по Невскому с Иваном.

Вьюжило. Довольно сильная метель, а проспект абсолютно пустой. Я сказала, что хочу помолиться, а мы как раз дошли до храма Святой Екатерины. Иван ответил, что подождет меня на улице. Мне нужно было войти в храм во что бы то ни стало, и я совсем не подумала о том, что ему придется ждать меня на холоде. В костеле оказалось несколько прихожан, хотя месса не служилась. По всей видимости, они просто грелись. И тут я заметила на себе их взгляды. Люди смотрели на меня с осуждением и даже с ненавистью. Я не могла понять, в чем дело, пока не обратила внимание на свои ноги. Я была в белых валенках ив огромных галошах. Они были настолько велики, что в них я передвигалась, как на лыжах. Мне стало невыносимо стыдно. Не знаю, испытывала ли я когда-нибудь что-то подобное… Стыд причинял физическую боль. Священник указал мне пальцем на дверь. Он тоже меня презирал и ненавидел. А вот статуя Мадонны за его спиной… Лицо Девы Марии вдруг ожило.

Она улыбнулась мне и даже подмигнула. Ведь я пришла не к нему, а к Ней. Пришла помолиться… – В этом месте Аида умолкла. Она опустила одну несущественную деталь. Во сне у Девы Марии было лицо погибшей барменши.

– Это все? – поинтересовался Родион.

– Пожалуй.

– Тогда нет ничего проще. Галоши – это ключ к разгадке сна. Как известно, галоши делаются из резины, и их надевают на валенки. В твоем сне галоши – это только символ. Наш мозг любит подбрасывать нам символы, заменители подлинных предметов, вызывающих у нас тревогу. В данном случае галоши – это презервативы. Они тоже резиновые и тоже надеваются. По всей видимости вы с Иваном пользовались презервативами, а католическая церковь осуждает подобные вещи. Поэтому прихожане и священник в костеле смотрели на тебя с осуждением, а ты испытывала стыд именно из-за галош. Сон вызван страхом. Страх не иметь детей. И вот ты уже пожалела об Иване, оставшемся на холоде. И не случайно ты идешь молиться Мадонне. У кого еще просить о ребенке? Дева Мария часто изображается с младенцем на руках.

– В моем сне она была без младенца…

– Не важно. Вот, собственно, и все. Наверно, пора уже подумать о потомстве… – Он вдруг сделался грустным и очень уставшим.

– Родька, ты прямо как Фрейд! Тебе действительно надо кончать бороться с наркоманами и браться за психоанализ. Это твое призвание. Конечно, бабушка растолковала бы все по-своему, но ты, как никогда, оказался близок к истине.

– Наверное, ты делала аборт, – произнес он в задумчивости, но тут же спохватился:

– Извини! Просто психоанализ очень похож на детектив, ужасно увлекателен и требует дальнейшего расследования. Я пойду к себе, ладно?

Она пожелала брату счастливых сновидений и поцеловала его в лоб.

В своей комнате Родион первым делом поставил кассету с «Нирваной». Сел за круглый письменный стол из дуба, купленный Аидой на Рождество для любимого брата. Попробовал начеркать на листе бумаги несколько слов по-немецки, но оказалось, что язык, который он учил в школе ив институте, напрочь забыт. Полез в шкаф за русско-немецким словарем.

Когда он учился в Алма-Ате, то не любил писать писем, а каждый месяц посылал родителям открытки, исписанные мелким, неразборчивым почерком. Открытки получались преглупейшего содержания: сдал такой-то зачет, купил себе кроссовки, записался на такую-то лекцию и так далее. Патимат гордилась сыном, а папаша неплохо «доился», посылал студенту деньги, и Родион обычно проматывал их с друзьями в кабаке за один день.

Однажды он написал, что у него не ладится с языком и он никак не может сдать зачет строгому, придирчивому преподавателю. Аида училась в третьем классе обычной школы. В классе у них было двенадцать немцев, и когда у всех заканчивались занятия, они оставались еще на один урок, под названием «Родная речь». – Я тоже хочу остаться, – заявила она как-то классной руководительнице.

– Тебе не положено.

– Почему?

– Потому что они – немцы, а ты – русская.

– Я останусь, – твердо решила девочка, и та почему-то не посмела ей возразить, только пожала плечами.

Немцы смотрели на нее как на заблудшую овечку, примкнувшую к стаду благородных антилоп. Учительница немецкого спросила:

– Ты новенькая?

– Нет, я учусь в этом классе. Меня зовут Аида Петрова.

– У тебя мама-немка?

– Нет, я просто хочу послушать.

– Что послушать?

– Вашу родную речь. Класс взорвался смехом, но учительница подняла руку, и снова стало тихо.

– В пятом классе у вас будет предмет «иностранный язык», и ты сможешь выбрать немецкий, – здраво рассудила она.

– Я просто хочу послушать.

Строгие, холодные глаза учительницы встретились с горящим взглядом девочки, и учительница, славившаяся своей несгибаемостью и бескомпромиссностью, усмехнувшись, произнесла:

– Что ж, послушай…

Она «послушала» два урока. Откопала в кладовке старые учебники немецкого, по которым учился Родион. И на третьем уроке подняла руку Больше над ней никто не смеялся. Приехавшему на зимние каникулы Родиону она заявила, что будет с ним общаться исключительно по-немецки и пусть он только попробует не сдать зачет.

Каждый день девятилетняя Аида усаживала за уроки своего девятнадцатилетнего братца. Они читали вслух книги, которыми с ней делились сверстники из немецкой группы. Обалдевший Родя без конца повторял:

– Во время войны ты была бы разведчицей. Наверное, готовишься в шпионки, а?

Зачет он благополучно сдал и прислал ей в подарок из Алма-Аты «Фауста» на немецком, роскошно изданного в конце прошлого столетия. Книгу Родион купил на папины деньги.

И сейчас, с помощью словаря, он пытался написать Аиде письмо своим мелким, неразборчивым почерком.

"Я жил иллюзиями, а наше время этого не прощает. Я родился в другой стране и в другую эпоху и до сих пор не приспособился к переменам… Я долго учился в институте, а потом долго переучивался, и все это было бесполезно. Как врач я не многим помог, а последний год работы в наркологической клинике показал всю мою некомпетентность и даже беспомощность. Поэтому моя частная практика, да еще в Москве, – это всего лишь новая иллюзия. Я чувствую себя лишним, ненужным… Иногда мне удавалось спрятаться от действительности за чтением книг. Это были самые счастливые, самые полноценные минуты моей жизни.

Боже мой, сколько удовольствия мне доставили Гоголь и Достоевский, Диккенс и Пруст, Цао Сюэцинь и Шолом-Алейхем! Но и книги – это тоже иллюзия, и в них не найти ответа на вопрос, который гложет тебя изо дня в день: зачем ты живешь?..

Я не успел оставить потомства, но это, наверное, к лучшему. Что я передал бы своим детям? Беспомощность, бесполезность или, может быть, иллюзии?.. Ты всегда презирала слабых людей, но почему-то много и долго возилась со мной.

Однажды я предал тебя и, возможно, способен на и новое предательство… Таким, как я, не стоит…" Родион не дописал фразы, поставив многоточие.

Внизу: «Извини за плохую немецкую орфографию, я ведь все-таки не вундеркинд. Твой любящий брат».

Еще ниже по-русски: «Мама, если можешь прости».

Он достал из шкафа цветастый галстук, тоже подаренный сестрой, но так ни разу и неодеванный. Никогда не следил за своим гардеробом, но кое-что все же пригодилось. Включил старинную люстру, ее первую покупку в новую квартиру, приобретенную наспех в ближайшем антикварном. Ведь брату нужен был источник света!

Некоторое время он стоял в оцепенении, смотрел, как мерцают хрустальные подвески на люстре, отливая всеми цветами радуги, как отбрасывают радужные блики на бархатные обои и книжный шкаф.

На стол, где лежало его последнее письмо, он поставил стул в стиле ампир.

* * *

Это случилось в самом конце лета девяносто девятого года. Родиона похоронили рядом с бабушкой. Отец приехал как раз к похоронам. Он поселился в комнате Роди, несмотря на то что ему предлагали другие комнаты. Он приехал не один, а со своей шестилетней дочкой Дуняшей. Девочка впервые оказалась в таком большом городе и впервые видела покойника, поэтому не отходила ни на шаг от отца и всех сторонилась.

В эти дни Аида не оставляла Патимат одну. Та всерьез поговаривала о самосожжении. Когда мачеха, устав от слез и бессонницы, переставала ощущать действительность, Аида трясла ее за плечи и умоляла: «Ты мне нужна! Ты мне необходима! Я тебе не позволю уйти, мама!» И Патимат, очнувшись, успокаивала ее: «Конечно, я тебя не брошу, дочка».

Они несколько раз ходили в мечеть. И там в специально отведенном для женщин месте стояли на коленях и молились по-арабски. Аида помогла ей вспомнить давно забытую молитву.

В сентябре зарядили дожди. Они часами просиживали с Марком в какой-нибудь забегаловке и пили много, как никогда. Он совсем забросил работу, передав жене бразды правления. Он теперь редко видел Ирину и детей. Каждую ночь проводил на квартире Виктора. Иногда с Софьей, а чаще в одиночестве.

С Майрингом Аиде всегда было уютно, а в эти безрадостные, скорбные дни сентября его присутствие стало для нее необходимым. «Ты совсем не похож на Родиона, – сказала она как-то, – но я хотела бы иметь такого брата». – «Ты его имеешь».

Теперь их любимым местом стал пивной бар на Первой линии Васильевского острова. Это было не очень удобно, потому что Марк, в связи с беспробудным пьянством, перестал пользоваться своим автомобилем. До разведения мостов они успевали перебраться через Неву, и он провожал Аиду на Фурштадтскую, а потом топал пешком на Сенную площадь.

Тихими вечерами в полумраке бара они рассказывали друг другу истории своей жизни, пытались привести все к какому-то общему знаменателю, и, конечно, ничего у них не получалось. А на трезвую голову издевались над своими нелепыми, полуфилософскими-полумистическими излияниями. Марку прожитые годы представлялись в виде набора зубочисток. Выковыривание мяса из чужих гнилых зубов, а дальше – забвение, помойка. Аида позволяла себе расслабиться и признавалась, что в ее молодое, красивое тело переселилась душа прабабушки.

Старая Аида немного не дотянула до ста лет, а она, кажется, уже дотянула.

В эти дни они на удивление много смеялись. Их смешила всякая глупость.

В основном, собственная. Марк тянул ее в Русский музей. «Я люблю Нестерова, Борисова-Мусатова, Врубеля, Кустодиева», – говорил он. Аида качала головой: «Мы пойдем в Эрмитаж. Я люблю Брейгеля, Кранаха, Рембрандта и малых голландцев». В конце концов они никуда не шли, а снова и снова заказывали пиво и водку В некоторые ее рассказы он верил с трудом.

– Ты бродяжничала с двенадцати лет, а как получала паспорт? Вернулась в свой город, в паспортный стол? И тут тебя сцапали?

– Все куда проще, Марик. У меня был фальшивый паспорт. Причем уже с четырнадцати лет, а настоящий, российский я сделала совсем недавно. Нет ничего невозможного, надо только очень захотеть. Так говорили в какой-то детской телевизионной передаче, и я поверила.

Как-то к ним подсела молоденькая девушка, светлоглазая блондинка с мягкими чертами лица, и заговорила с Аидой по-литовски. «Вам привет из Каунаса», – сказала она. «У меня нет там родственников», – возразила Аида.

«Зато есть друзья, которые помнят о вас». – «Как вы меня нашли?» – «Я узнала вас по фотографиям». И она протянула ей пачку фотоснимков: Аида с Донатасом, Аида с Борзым, Аида встает из-за стола, Аида ведет Донатаса к машине, Аида у парапета набережной с пистолетом в руке. Странно, ей казалось, что Гедиминас в «Амбассадоре» был в стельку пьян. Но кто-то по его команде фотографировал ее скрытой камерой. «Сколько вы хотите за эти снимки?» – спросила она девушку.

«Ну, что вы! – притворилась смущенной та. – Это подарок от Гедиминаса. Он хочет с вами встретиться». – «Где и когда?» – «На днях он приедет в Петербург и остановится в гостинице „Прибалтийская“. В какое время вам лучше позвонить?» – «Во втором часу ночи».