Текст книги "Совместный исход. 1973"

Автор книги: Анатолий Черняев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

В свете Конгресса миролюбивых сил складывается любопытная ситуация: некоммунистические демократы (включая сугубо буржуазных) на почве мира все ближе подтягиваются к нам, в наши «друзья» все больше отдаляются по мере того, как разрядка становится реальностью. Мол, покуда шла речь о ядерной войне, мы были с вами, потому что вы единственная сила, от которой зависело не довести до этого. А когда эта угроза фактически исчезла, извините – свои дела мы будем делать сами.

Карлссон заметил, между прочим, что на западно-европейской конференции КП, возможно, будет предпринята попытка создать общую модель будущего социализма для развитых капиталистических стран. Но я, говорит, боюсь, что это будет антимодель (т.е. все не так, как в Советском Союзе!).

Странный, какой-то неслужебный совсем разговор с Пономаревым. Он остановил меня после правки текста Кириленко. Мялся. Напомнил, что надо искать кандидатуру на директора ИМЭЛ, так как Федосееву следует сосредоточится на Академии наук (Суслов так тоже считает). Келдыш очень плох. Другие вице не тянут. «А этот, – Б.Н. сделал гримасу, изображая Трапезникова, – уже пронюхал и двигает своего Кузьмина, тупого, подлого человека».

Я: «Борис Николаевич, что же вы меня спрашиваете?.. Ведь академики – члены ЦК вроде Федосеева просто так по улицам не ходят. Людей много способных, умных, практичных. Но у них нет такого звания и положения. Их никто всерьез не возьмет... Вот, например, Замошкин из Ленинской школы. Но согласитесь, смешно даже вылезать с такой кандидатурой».

Б.Н.: «Ну, почему же, почему же... Сейчас не посмотрят, пойдут на то, чтоб молодой. Суслов вот хочет Егорова (из «Коммуниста») туда послать... А кого – в «Коммунист»?!»

Так эта тема ничем и не кончилась.

9 ноября 73 г.

7-го под дождем был на Красной площади. Опять, как каждый раз, – это ощущение силы, перекрывающее всякие «аргументы от интеллигентности». Сила государства – это жизнеспособность народа. Пока это еще так и долго, видимо, будет так. И на Конгрессе мира тоже ведь была демонстрация силы, хотя в другой форме. Именно поэтому многие приехавшие с протестами по поводу Сахарова, евреев и т.п., увидели неуместность протестов, с точки зрения, главного дела, ради которого они старались – мира, а значит права на жизнь.

10 ноября 73 г.

Последний праздничный день. Был вчера у Дезьки (Давид Самойлов, поэт) в больнице. Один глаз еще залеплен, другой – без повязки, но все равно не видит. Застал его спящим. Проснувшись, он бодро стал мне сразу рассказывать о соседях: Гарин, известный артист (на воскресенье смылся домой); серб – гэбист, красивый 50– летний мужик, не первый раз уже здесь; «помещик-марксист» из Аргентины, названный Дезькой Степаном Степановичем, платит 500 долларов в месяц за пребывание в этой больнице, хотя за эти доллары мог бы лежать в хорошей европейской частной клинике. Однако – это институт Гельмгольца!

Разговор не получился. Скакали с темы на тему. Чувствовалось, что он где– то уже не доверяет мне до конца и не знает, как себя держать со мной. Назвал Сахарова единственной чистой и простодушной искренней фигурой во всем этом. Бросил вскользь, что не бывало еще в русских общественных движениях, чтобы тех, кто их предавал, считали, если не героями, то правыми и даже победителями. А к Якиру и Красину (которого, кстати, уже выпустили) сейчас «эти оппозиционеры» с почтением... «Вообще все это мерзостно – так называемое оппозиционное движение, не только по импотентности, но и по содержанию»... «Что Галич имеет общего с Сахаровым? Этот подонок, который обиделся на всех за то, что кому-то наверху не пришлись его песенки... Вот и вся природа его оппозиции. А он вьется возле Сахарова, пачкает его, сочиняет ему политические тексты. Баба его (Боннэр) играет тоже гнусную роль, а сама дура – дурой и пошлая»...

... «Вообще, Толька, из меня выходит хороший (со смаком) реакционер. Я вот выйду – стихи им (!) напишу»...

Держится он бодро, видно, в самом деле большой духовный потенциал всегда помогает держаться, сохранять достоинство. Между тем, положение его скверное: в лучшем случае через 2-3 недели он сможет читать полтора, два часа в день с очень сильными очками.

18 ноября 73 г.

Всю неделю просидел в Серебряном бору, – очередная «теоретическая задача». Тезисы к встрече секретарей ЦК социалистических стран по внешнеполитической пропаганде и идеологии. Намечена на вторую половину декабря. Там – Шахназаров, Медведев, Вебер, Пышков и соответственно – из других отделов. Народу тьма, что только усложняло работу. Бурлацкий... Он был начальником над Шахназаровым, он – создатель консультантской группы в отделе соцстран (еще при Андропове, он выпестовал Арбатова, который затем его сменил в роли руководителя группы). При подготовке Программы партии и вообще XXII съезда КПСС летом 1961 года в Соснах, Бурлацкий был весьма важная персона. Я «бегал мальчишкой» тогда на этой даче. Но ко мне он был снисходителен. А теперь все наоборот: он зав. сектором в Институте права и рассматривает как благодеяние сам факт приглашения его к такой работе. Шах над ним начальник. И от былой заносчивости – ни следа. А в общем довольно одаренный человек, который, как и Беляков, на определенном этапе решил, что «все дозволено» и мгновенно был низвергнут и даже потерял право выезда за границу. Но старые друзья, многим ему обязанные, не оставляют.

1 декабря 73 г.

Визит Брежнева в Индию закончился. Наговорены тысячи и тысячи красивых слов. Возможно и даже наверняка что-то полезное и для дела... , но ценой, как это ни странно, еще одного крупного шага (говоря языком нашей «публицистики») к утрате всякого престижа: народ объелся до тошноты этими полосами газет с тостами, речами и документами, бесконечным показом на телевидении выступлений, речей, приемов, подарков, поцелуев, рукопожатий, проводов и встреч. Никто уже ни во что не вникает, всем эти церемонии до лампочки. Лидер же выглядит совершенно смешным с этой своей страстью к многопублично-говорению при ужасающем косноязычии и бормотании самых простых слов. А уж с индийскими именами полный конфуз. Нелепость всего этого настолько общепризнана, что, не стесняясь, самые разные люди говорят об этом на улице, в троллейбусах, везде. Хрущев по этой части давно «привзойден».

Кстати, из документов я узнал, что во время пика войны на Ближнем Востоке, все было совсем не так, как изображал Загладин: будто бы ночью в Завидове в пижамах, втроем в зимнем саду были телеграммы Никсону, гнев против собственных экстремистов, предлагавших крутые меры против Израиля и т.п. Оказывается, когда Израиль, нарушив договоренность о прекращении огня, 22 октября, отхватил еще большой кусок территории на западном берегу Суэца и двинул танки на Каир, Брежнев сделал две вещи: а) написал Никсону письмо с предложением вдвоем высадить в Египте советско-американские войска; если же Никсон не захочет, то он, Брежнев, сделает это один. Вот почему и последовало объявление американцами боеготовности №1.

б) Брежнев написал записку членам ПБ, предлагая «что-то» немедленно предпринять – подвести советский флот к Тель-Авиву или разрешить египтянам долбануть по Израилю нашими средними ракетами (но не по Тель-Авиву и Иерусалиму), или еще что-то сделать.

Остаются загадкой две вещи:

– Почему Никсон и Киссинджер (прошел уже месяц слишним) не сделали утечки информации, хотя они ведь оказались в очень сложном положении, вынуждены оправдываться и перед союзниками, и перед американцами, и перед общественным мнением вообще – зачем они предприняли столь грозную акцию, не имея на то вроде серьезных причин.

Почему записка Брежнева в ПБ осталась без последствий. Кто и как остановил эту инициативу.

Причем, поразительно, что эта записка не изъята. Ее читали даже некоторые работники нашего отдела, читают и сейчас, когда все обернулось иначе и Брежнев выглядит из записки совсем не так, как он выглядел с этим же вопросом на трибуне Всемирного конгресса.

Все это для меня непостижимо.

5 декабря 73 г.

Последний, не отмененный еще день сталинской конституции. Вчера шла подготовка к встрече замов международных и идеологических отделов ЦК соцстран. Мне придется ее вести, потому что Шахназаров отозван в Завидово готовить Пленум ЦК. За полтора предыдущих дня готовили и мы свой вклад в речь на Пленуме об МКД... под диктовку Пономарева. Где тут подумать о судьбах комдвижения! На четырех страницах, которые нам отвел Александров – Воробей, едва можно уложить «личный вклад» (т.е. встречи Брежнева с Марше, Гэссом Холлом, Рао, Бахманом и т.д.) и заявку на общеевропейскую конференцию компартий и международного (4– го, как его предпочитает называть Б.Н.) Совещания. Впрочем, он нам сообщил мнение Суслова: Совещание проводить после очередного съезда КПСС.

Да и вообще думать о деле некогда. Оно по настоящему никого и не интересует. Другие дела иссушают мозг и нервы: 6-го – встреча замов из соцстран.

18-20 – совещание секретарей ЦК соцстран. Доклад Пономарева на 50-ти страницах.

24 – доклад Пономарева на встрече послов и представителей агенств пропаганды на заграницу.

27-28 – речь Пономарева в Нальчике по случаю вручения Ордена дружбы Кабардино-Балкарии. Там же – доклад о международном положении и об МКД.

7 января – доклад Пономарева в Праге о судьбах журнала «ПМС».

20 января – доклад Пономарева о 50-летии со дня смерти Ленина. Тема – МКД за полвека.

И все это выходит на меня помимо текущих дел.

Б.Н. вчера сказал мне, что Рыженко надо снимать с Леншколы. Он ездил в ГДР и там (видимо, пьяный) поносил в «определенном кругу» Громыко и Суслова, а Брежневу ставил в пример Сталина, который сам писал свои доклады и речи. Хонеккер сразу же в ужасе сообщил все это в Москву.

Б.Н. предлагает взамен Рыженко послать в Леншколу Матковского, нашего завсектора по Великобритании. Ну и слава Богу, освобожусь от этой серости.

Когда был в Серебряном бору и выдавались свободные два-три часа от официальных текстов, читал я Герцена, том XII – о Воронцовой-Дашковой, его письма Александру П, переписку с русскими друзьями по поводу перехода от одного царя к другому. Этот метод – читать Герцена все время подсказал мне академик Тарле 20 лет назад: читать Герцена, открывая наобум любой том, хотя бы по одной странице в день. Очень плодотворно, очень освежает. Гениальность проникновения в суть событий настолько велика, а язык настолько точен и силен, что будто читаешь о наших днях. Все это я читывал лет 25 назад, но сейчас это воспринимается совсем иначе, как вполне актуальное чтение (а для русского эмоционально несравненно более значительно), чем, например, чтение Бжезинского.

7 декабря 73 г.

Приходил Волобуев. Говорил про своих парней. Один – физик, другой – инженер, третий – студент-экономист, они и их друзья загоняют его в угол. Крыть, жалуется Пашка, нечем. У этой публики, говорит, две тенденции: одна ищет спасения в вожде, другая – в демократии (например, в альтернативных выборах и т.п). Отчего спасаться? От воровства, пьянства, безделья, безответственности, распада связей между властью и людьми, кроме как на основе страха.

Рассказывал о своей командировке в Омск – как предгорисполкома, женщина, водила его делегацию по городу и приговаривала: ох, уж этот нам развитой социализм! Нам бы хоть какой-нибудь, пусть плохенький, да настоящий, чтобы сортиры бы поставить, да тротуары замостить.

Зачем он, собственно, добивался целый месяц встречи со мной? Выживают его с директорства Института истории. Рыбаков, академик-секретарь исторического отделения, уже предложил ему отставку (мол, мне архиологией надо заниматься, да книгу писать, а тут постоянно из-за вас – Волобуева – скандалы, да склоки). Видно, это с Трапезниковым согласовано. Пашка хотел узнать у меня, согласовано ли с секретарями ЦК.

Я говорил с Б.Н. сегодня. Он ничего не знает. Впрочем, это не значит, что не знает Демичев. Б.Н. отпарировал мне: «А зачем Волобуеву уходить?» Подумал я про себя: так помоги, если не хочешь, чтоб уходил.

Б.Н.'у и польстило и напугало (аж покраснел) о ходячей по Москве концепции – почему Трапезников и Голиков едят Волобуева. Концепция такая: Иноземцев, Арбатов, Тимофеев, Волобуев – все эти директора институтов сателлиты Пономарева. Но первые трое хорошо «прикрыты». А Волобуев – нет. К тому же он занимается сюжетами, по которым его легче бить – историей советского общества, т.е. монополией Трапезникова. Разъярился Б.Н. Вы, говорит, скажите Волобуеву, чтоб он не болтал об этом.

17 декабря 73 г.

Главное мучение этих дней – подготовка доклада Б.Н. на совещании секретарей соцстран по внешнеполитической пропаганде. Еще в Серебряном бору сделали первый вариант – с попыткой (очень, конечно, робкой) сформулировать специфику этой нашей внешней пропаганды применительно к разрядке. Вариант был брезгливо отвергнут. Б.Н. надиктовал какие-то лохмотья – обракадабра слов, из которых, однако, проистекало главное: природа империализма не изменилась и надо его долбать идеологически по-прежнему. Преодолевая собственное внутреннее сопротивление и пытаясь все же протащить идею нового этапа в пропаганде, вымучивали с Вебером и Пыннсовым новый текст. Теперь он ему нравится. Но... ив этом бессмысленность, кафкианство всей затеи. Он мне говорит сегодня:

– Я слышал, хотят размножить мой доклад. Это значит его собираются раздавать участникам совещания?

Вероятно. Вы же знаете, что всегда так бывало.

– Нет, нет, Анатолий Сергеевич! Ладно, если китайцам попадет в руки, а если империалистам! Получается,-что мы здесь собираем своих друзей и науськиваем их: мол, разрядка разрядкой, а надо по-прежнему громить Америку и вообще Запад... Нет, нет. Давать текст только особо доверенным людям.

... твою мать! Для чего же ты, политик, собираешь такое совещание, если боишься, что узнают на Западе, что ты призываешь к борьбе против него, несмотря на всякое там мирное сосуществование и проч. Не доказываешь ли ты этим лишний раз, что доклад этот нужен лично тебе только для того, чтобы перед Сусловым– Демичевым-Трапезниковым и всеми, кто за ними, показать себя сверхартодоксом революционной идеологии?!

И вместе с тем опасаешься, как бы доклад твой не получил реального резонанса в сфере политики (а так и будет, если он дойдет до Запада), и тогда тебя огреют по шее Брежнев, Громыко и другие реальные политики. Вот и вся высокая философия, ради которой затрачено столько нервов, изобретательности и времени, что становится тошно жить на свете.

А между тем, 10-11 декабря прошел Пленум ЦК. Подведены итоги 73 и обсужден план на 74 год.

Я был на первом дне Пленума. Тогда выступал Брежнев. Ощущение у меня какое-то неопределенно– тяжелое. С одной стороны, нутром чувствуешь – выдюжим. А с другой – гложит бесперспективность происходящего.

Год был вроде бы удачным – вместо 5,8 % прироста 7,8 %. Но может быть именно поэтому труднее мирится с положением. План не выполнен по энергетике, металлу, химии, легкой промышленности и т.д. На 74 год намечен предельно напряженный план, иначе горит пятилетка: за три ее года прирост 44 млрд. рублей из 103 млрд., запланированных на всю пятилетку. Значит, за оставшиеся два года надо дать 59 млрд. рублей.

Брежнев «по-сталински» поставил вопрос: либо мы должны к народу и сказать – извините, мол, не получается, либо мобилизовать все силы, кровь из носу, но добиться выполнения плана. Большевики всегда избирали второй путь.

Видимо, действительно другого пути нет. Первый вариант – это крах, а замены режиму нет, и нет условий для эффективной замены без страшнейшей национальной катастрофы.

Но второй, большевистский путь – это путь штурмовщины. Но, в изменившихся у нас социальных условий этот метод психологически отторгается народом. Сам Брежнев сказал Арбатову: «Все успехи этого года были за счет политических средств (использование студентов, армии, горожан на уборке). Налаженного действующего автоматически механизма у нас нет и опять будем нажимать на соцсоревнование, награды, ордена и т.п.»

А ситуация вот какая:

Байбаков, составляя перспективный план на 15 лет из заявок министерств и ведомств, подсчитал, что если мы примем проект на такой основе, реальный доход населения будет расти на 2% в год. Это меньше, чем ежегодно в предыдущие 15 лет.

60-70 млн. тонн металла у нас во время переработки идет в отходы.

По тоннажу металлообрабатывающих станков мы производим столько же, сколько США, Япония и ФРГ вместе взятые, а по числу, сделанных из этого металла станков и по их производительности, далеко отстаем от каждой из них.

Финляндия вывозит древесины в 10 раз меньше, чем мы, а выручает валюты по этой статье экспорта в два раза больше. Это потому, что от нас она уходит в необработанном элементарно виде.

Договорились с ФРГ построить им на компенсационной основе газопровод, но во время не сделали и нам предъявили иск в 55 тысяч долларов за каждый просроченный день.

На складах скопилось на 2 млрд. рублей неходовых товаров, т.е. таких, от которых отвернулся покупатель. Это почти равно сумме капиталовложений во всю легкую промышленность на остаток пятилетки.

Проект на строительство КАМАЗа был оценен в 1млрд.700 млн. рублей. Теперь выяснилось, что потребуется еще 2,5 млрд., а потом, может быть , и больше. И это при плановом хозяйстве, когда все централизовано в одних руках.

В 1955 году задумали строить в городе Салават завод полированного стекла. Проект был готов к 1962 году. Но в 1961 году англичане предложили нам лицензию на завод с иной, огневой методологией. В 1965 году мы купили у них лицензию, по которой работают уже три завода и дают великолепное стекло. Между тем, салаватский завод продолжал строиться. В 1872 году был закончен, но выяснилось, что установленное оборудование стекло не полирует, а ломает. Все оно было пущено на переплавку. А ответственность за все это до сих пор установить не удалось.

Из одного кубометра древесины мы на три четверти производим продукции меньше, чем в капиталистических странах.

Наши авиа и автодвигатели обладают гораздо меньшим моторесурсом, чем

их.

В Курске построили трикотажную фабрику на иностранном оборудовании для особо дефицитного трикотажа. Но она работает вполовину мощности: не хватает рабочей силы. Оказывается, при проектировании фабрики забыли о жилье.

Огромное количество (не успел зафиксировать цифру) собранного в этом году зерна оставили хранить в буртах под открытым небом. Сгнило.

В миллионах рублей исчисляются потери зерна, цемента, овощей, фруктов и др. из-за отсутствия тары и несвоевременной подачи транспорта.

Из-за плохого качества металла мы закладываем в конструкции из него гораздо больше тонн, чем можно было бы.

И т.д. и т.п.

Запланировали превышение группы В над группой А. Но с 1971 года по– прежнему происходит изменение соотношения в пользу А. Планы по производству товаров народного потребления систематически не выполняются.

Брежнев признал, что мы не можем преодолеть положение, когда предприятиям выгодно обманывать государство, и объяснение этому есть: на стороне количественных показателей и план, и премии, и традиция, и контроль инстанций. Немудрено, что в схватке с качеством они всегда побеждают. Ибо на стороне последнего – одни только призывы и умные статьи в газетах.

Какие же предложения, чтоб преодолеть все это? Все они из той же сферы реорганизаций, создания комиссий, погоняловок и призывов, только оформлено это более интеллигентно, чем прежде, ибо написано Арбатовым и Иноземцевым под руководством Цуканова.

Брежнев самим фактом своего критического выступления подтолкнул большинство, выступивших в прениях, вываливать десятки фактов, подобных тем, какие я перечислил, взяв их из выступлений Брежнева и Байбакова.

Не сложилось ли у нас уже какая-то инертная, бюрократическая, закостеневшая сила безнадежного равнодушия (по принципу – лишь бы уцелеть еще на несколько лет), сила, которая поглотит любого кто попробует на месте действовать по-новому?.. Даже если есть люди, которые способны так действовать.

Сегодня в доме приемов на Воробьевых горах шло согласование тезисов по итогам встреч секретарей ЦК соцстран. Жалко и смешно выглядели претензии румын и очень активничали болгары.

Кстати, на Пленуме Брежнев говорил, что у нас с болгарами складываются «особые отношения». Болгары взяли курс на превращение своей страны в очередную советскую союзную республику. На встрече секретарей они предложили тезис: патриотом можно считать только того, кто любит социалистическое содружество так же, как свою родину! Остальные (венгры, немцы и прочие) переглянулись, но возражать не стали.

Обратил я внимание на манеру его выступления на приеме «друзей». Державность. Внешняя демократичность больше походила на фамильярность. Он над ними, он патриарх. Он имеет право на отеческую откровенность, на внушение. Говорил без бумажки и подтекст был все время антирумьшский. Все это понимали, а румыны ежились.

25 декабря 73 г.

Б.Н. вдруг стал сомневаться, нужно ли вообще собирать общеевропейскую конференцию компартий по типу Калово-Варской. Не лучше ли прямо держать курс на большое Совещание. Резоны вроде есть: негоже комдвижению подстраиваться под межгосударственное совещание по безопасности в Европе. Противопоставлять одно другому тем более невозможно – дипломатический скандал. А поскольку никто в компартиях не хочет выходить на конференции за рамки международных проблем, то и платформы вроде для нее никакой нет.

Б.Н. хочет вылезти на совещании в Праге по журналу поперед батьки и фигурировать в качестве человека, который первый сказал А насчет большого Совещания. Но не дадут ему ли по шее за эту претензию?

30 декабря 73 г.

Неделя была наполнена подготовкой к Праге. С помощью Юрки Карякина – «учение Пономарева» об уроках Чили, на этот раз развернутое так, чтоб было видно не только подтверждение «догм» революционной теории, но и реальные уроки.

Столкновение с Пономаревым по поводу оценки нынешней ситуации в мире (социальной). Он настаивает, как уже много лет, при каждом его докладе: показать кризис империализма и, значит, подъем революционной борьбы. Кризис действительно есть. И он имеет свое лицо: энергетический, в котором как в узле сейчас затягивается все остальное. Но не видно, чтоб был революционный подъем, да и неоткуда ему взяться. Я Пономареву пытался доказывать, что исторический опыт опровергает его догматический оптимизм. В условиях мирного времени экономические потрясения всегда оказывались на руку реакции и даже фашизму: 1921-23 г.г., 1929-33 г.г., 1947-48 г.г., и революционное движение либо терпело прямое поражение, либо впадало в длительный период стагнации.

И сейчас – поправение всюду на лицо. Даже социал-демократию везде теснят: массовик-обыватель, естественно, не верит в ее способность справиться с кризисом. А он, этот обыватель, хочет преодоления кризиса, а не обострения его до революционной точки. И ему подбрасывают приманку: «порядок» авторитарного руководства. Отовсюду идут сигналы о правой опасности. (Другое дело, что она может пойти навстречу нашей политике мира!). Но болтать сейчас о наступлении «прекрасной революционной ситуации» в китайском духе – просто смешно, не говоря уже о близорукости таких оценок.

Конечно, он меня переломил: доклад-то ему делать! Но пока я, переменив акценты, сохранил большой кусок о правой опасности.

31 декабря 73 г.

Итог 1973 года во внутриполитическом плане, пожалуй, лучше всего символизирует утреннее сообщение по радио... (о поздравлении!) «в 23-45» Генерального секретаря ЦК КПСС товарища Леонида Ильича Брежнева советскому народу по случаю Нового года»... Такого еще никогда не было. Ни Президиума Верховного Совета, ни ЦК и Советского правительства, ни даже «от имени»..., а лично.

При всех его несомненных заслугах (особенно во внешней политике) он незаметно для себя и заметно для всего остального мира соскользнул на хрущевскую дорожку. Апогеем презрительного раздражения (об этом можно было слышать со всех сторон, даже прямо на улице – из случайно услышанного разговора) по поводу положения, в которое он себя поставил, была реакция на телерепортажи о его пребывании в Индии. Но ему, видимо, об этом не донесли. И вот результат: новогодний выход.

Трудно судить, как к этому относятся в душе (!) его «коллеги». Единственно, что я могу наблюдать непосредственно, что Пономарева это коробит. И «позиция» его проявляется в гримасах и жестах, но отнюдь не в формулах. Судя по контексту этих гримас (например, при упоминании о подготовке резолюции апрельского Пленума ЦК, где впервые официально было сказано «и лично»!), не очень в восторге от происходящего Громыко.

В аппарате известно, что его трусливо и подобострастно, но люто ненавидит Демичев. Но тут – не дай Бог, если именно такое недовольство (с этой стороны) обернется против Брежнева.

Полянский, о котором перед декабрьским Пленумом чуть ли не на улице говорили как о кандидате на вылет из Политбюро, не очень скрывает своей неприязни. Скорее даже хочет, чтобы о ней стало известно. Мне рассказывали: Ванька Дыховичный – актер театра на Таганке, женат на дочери Полянского и в хороших отношениях с ее братом, с которым Полянский «всем делится». Так вот, Полянский перед Пленумом сказал сыну: «Мня уже не волнует, останусь ли я в ПБ. Я, как и остальные, фактически уже год не являюсь его членом. Там теперь порядок такой: Брежнев говорит, а мы киваем или поддакиваем». Распространяет Полянский подобное, видимо, для того, чтобы, когда его выгонят, выглядеть не «освобожденным за неспособность» (что, видно, соответствует действительности), а как пострадавший за принцип.

«Личный» момент весьма благоприятный и, как показали эти годы, очень эффективный фактор во внешних делах. Но он может быть и очень опасен. Именно на «личном моменте» случился Карибский кризис, который чуть было не привел к катастрофе. Но ведь во время октябрьской войны на Ближнем Востоке произошло, по-видимому, нечто подобное. Недавно я прочитал интервью Моргентау в «Вашингтон пост». Он говорит: повышенная боевая готовность США была объявлена потому, что стало достоверно известно, что в Александрию направлен советский транспорт с ядерными ракетами на борту. После объявления «тревоги», советский корабль повернул в обратном направлении.

Это согласуется с тем, о чем я писал выше: в одну из ночей, после 22 октября был окрик Генсека – «надо же что-то сделать!» И даже бумага была разослана по ПБ. Вот это и было, видимо, тем «что-то», чему никто не осмелился (уже!) возразить.

Прочитал вчера очень содержательный сборник ИНИОН'а о Брандте. Как раскованно и умно пишут, когда продукция не подцензурна и распространяется только среди доверенной и «всепонимающей» публики, не подверженной влиянию чуждых взглядов.

* * *

Послесловие к году.

Этот год выявил инерционный характер существования Советского Союза.

Экономика – в состоянии депрессии. Но не той, которая свойственна обновляющей ее цикличности капиталистической экономики. Это было начало стагнации и необратимого упадка. Будучи государственной и опираясь на партийную дисциплину и карьеризм номенклатуры, она могла существовать, но уже не развиваться.

И это начал ощущать, если и не понимать, правящий слой. Даже такие умные. и осведомленные люди, как Иноземцев и Арбатов, ничего не могли предложить, кроме паллиативов, которые не выводили за пределы уже забуксовавшей системы.

Идеология все более явно становилась жертвой безвыходного экономического застоя. В качестве квази-религии внутри она была мертва. Никто не верил в ее догмы, сверху донизу.

Официальная идеология (как теория) впервые натолкнулась на внутреннюю оппозицию, которую нельзя было уже задавить по-сталински. Появился Сахаров и диссидентское движение, которое критиковало и осуждало советскую власть, апеллируя к ее собственным законам и программными установками.

Государственный de facto антисемитизм выплеснулся наружу вместе с «еврейским вопросом», подрывая в корне интернационалистскую целостность советской идеологии. Евреи, которые были самым активным этническим слоем в Революции и становлении советского государства, воспользовавшись укреплением Израиля, как международной величины, потребовали свободы выезда. И побежали бывшие большевики, их дети и внуки из своей, оскорбившей их и неблагодарной Родины.

Утратила свою роль советская социалистическая идеология и как всемирный (экспансионистский по сути) фактор. Знаменитая формула Энрико Берлингуэра – «импульс Октябрьской революции иссяк» – точно отражала ситуацию. Коммунистические партии, имевшие какую-то социальную базу у себя в стране, начали вырываться из под патернолистской крыши КПСС на путях «еврокоммунизма». Малые, ничтожные у себя партии, целиком материально зависимые от нас, тоже отторгали советский образец для своих стран. СССР перестал быть символом надежды и вдохновения, источником энтузиазма. Но без СССР и против СССР компартии были обречены. И поневоле сохраняли верность пролетарскому интернационализму.

Международное коммунистическое движение, таким образом, тоже продолжало существовать лишь по инерции. Оно не хотело, да и было уже не способно выполнять даже роль пропагандистского рупора и защитника своей революционной когда-то «праматери». Лихорадочные усилия Пономаревского ведомства ЦК сохранить хотя бы формальную оболочку МКД обнаруживало все большую беспомощность.

Положение СССР как одной из двух сверхдержав вошло в явное противоречие с его претензией быть центром мирового социализма. Брежнев, окончательно утвердившись в качестве неоспоримого лидера и не будучи по натуре человеком злобным, агрессивным, сознавал свою ответственность за недопущение ядерной войны. Для него «мирное сосуществование» стало реаль-политик. Соответственно он и действовал, предпочтя разрядку на главном фронте холодной войны – в Европе и при тушении региональных конфликтов (даже вместе с США) в третьем мире; начал поиск подходов к нормализации с Китаем.

Арабско-израильская война 1973 года нанесла непоправимый удар по ореолу национально-освободительного движения. Впервые и в народе, и в правящих кругах почувствовали, что оно для нас не опора, а нахлебники, которые к тому же могут втянуть нас в большие неприятности при решении главной, жизненной внешней задачи – не допустить мировой войны.

В социалистическом лагере, в нашей внешней империи неблагополучие ощущалось все заметнее. Вопреки ожиданиям интервенция в Чехословакии не укрепила социалистическую систему, а стала дополнительным источником ее разложения. Бремя подпитки приличного жизненного уровня в странах-союзниках становилось все тяжелее для советского народа. Привязка экономического развития этих стран к советскому рынку и советская модель промышленного развития вызывали там все большее недовольство. Сервилизм и холуйство в правящем слое государств-сетелитов все больше отрывали там власть от народа, где зрели антисоветские настроения, мощно подпитываемые западной пропагандой.