Текст книги "Сокровище"

Автор книги: Анатолий Шалин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Шалин Анатолий
Сокровище

Анатолий Борисович Шалин

Сокровище

– Никто у нас о нем ничего не знает. Кто он? Откуда? У нас тут всякий народ бывает: охотники, лесорубы, туристы, бродяги разные, по вопросов никто никому не задает. Я так думаю,– сказал Лестел, разминая сигарету.Захочет человек – сам все расскажет, а нет, так вы, кроме вранья, все равно из него ничего не вытянете. А этот к тому же вроде как немой был, то есть все, что вы ему говорили, понимать он понимал... и насвистывал иногда что-то протяжное, но чтобы по-нашему говорить, этого не было. У нас его Иностранцем прозвали. Чужой он был какой-то, не такой, как все. Посмотришь – кажется, обычный человек перед тобой. Руки, ноги, голова и все прочее наличествует, вроде придраться не к чему, а приглядишься – не то, так и чудится в нем что-то непонятное. Роста он был длинного, метра два, не меньше, голова большая, волосы серебристого цвета с этаким свинцовым отливом. Сколько ни смотри, не понять: седина это или окрас такой. И глаза у него были нечеловеческие, зрачки огромные, какие, знаете, бывают у кошек в темноте. Одевался он странно: жара стоит или холодный ветер с дождем, у нас, сами знаете, какие ветры бывают, а он вечно в одном и том же темном комбинезоне в обтяжку, застегнут до подбородка. Ткань блестящая, искусственная кожа, должно быть, или еще какая синтетика, сейчас много такого барахла выпускают. Лестел бросил в костер толстое сучковатое полено и посмотрел на Хантера и Саймона, двух молодых охотников, лениво слушавших его. – Так вот, чем он здесь занимался, одному черту известно. Как появился в поселке, так целыми днями и бродил от двора к двору, а к вечеру всегда исчезал, свернет в лес – и нет его до утра. Может, у него там шалаш был или еще что, не знаю. И самое непонятное, что вроде ничего ему у нас и не надо было. Другие как: приходят за покупками – соль там, сахар, патроны, а этот сядет на камень у обочины и смотрит, чем ты занимаешься. Смотрит и молчит, и лицо у него при этом такое разнесчастное, словно его избил кто или он три дня ничего не ел. А в глазах – тоска зеленая. Крикнешь ему бывало: "Ну, чего вытаращился! Иди сюда, помоги дрова пилить. Или, там, сена побросать". Подойдет, поможет, сделает даже с удовольствием, а деньги за работу предложишь или выпивку – не понимает, вытаращится на тебя, как баран на новые ворота.– Лестел задумчиво сплюнул в костер, словно допуская, что под луной встречается еще очень много темного и непостижимого. – А между тем – продолжил он свой рассказ,– дураком Иностранец не был. Как-то раз, помню, Марка, моего приятеля, сынок Лоус свой тарантас ремонтировал. Машина древняя, давно ее пора было сдать в утиль, но Лоус все ремонтировал, другой-то у него не имелось. Когда он в этом гробе выезжал, страшно смотреть было, сколько возникало дыму и грохота. Бывало, пешком быстрее дойдешь, чем на этой рухляди. А уж пока ее заведешь, семь потов сойдет... Вот Лоус все и чинил ее, из сил выбился и уже плюнуть хотел и выбросить свою развалину, да в это время Иностранец подвернулся. Тоже смотрел, смотрел на возню вокруг этой телеги, а потом подошел, вежливо, знаками, попросил отойти всех подальше и полез в мотор. Полчаса он там копался, что-то крутил, винтил, затем всю машину обнюхал, вытер руки и отошел в сторону. Лоус с некоторой опаской вернулся к своему автомобилю, включил – работает. Вот уже год с тех пор раскатывает – ни разу не только не ремонтировал, а даже в мотор не заглядывал. И скорость такую автомобиль стал развивать, что другому "кадиллаку" сто очков вперед даст. С тех пор Иностранца часто приглашали что-нибудь починить, и ему это нравилось. Но особенно он любил наблюдать, как мой сынишка со щенками играет. У Дорис, это моя колли, как раз весной щенки появились. Меньшой мой вытащит, бывало, корзину со щенками на солнышко во двор и возится. Визг стоит, шум. Иностранец подойдет, сядет на камень у дороги и смотрит, тоскливо смотрит. Вид у него при этом несчастный, растерянный. И долго так глядит, часами, и нет-нет да и улыбнется, всей фигурой сразу словно засветится, а потом опять опустит глаза и опечалится. Месяц он у нас в поселке так вертелся, все к нему привыкли и даже скучали, если он подолгу из лесу не появлялся. Нравился он многим своей безобидностью, отрешенностью от всех земных забот. Старухи особенно его жалели, чуть не святым считали. И вот как-то в субботу под вечер, дома у меня никого не было, все в город подались за покупками, сижу я на крылечке, покуриваю. Корзина со щенками тут же, и Дорис рядом бегает, вылизывает их, а я наблюдаю все эти собачьи нежности. И вдруг чувствую, еще кто-то рядом стоит. Мне даже страшно стало, глаза боюсь поднять, что за черт, думаю, почему Дорис не лает! Нюх старуха потеряла, что ли! Оглянулся – Иностранец рядом, смотрит на щенков,, и вроде вид у него при этом смущенный, какой-то просительный. Посмотрели мы друг на друга. И взяла меня злость, очень уж он бесшумно подошел. И с какой стати, думаю, ты здесь шляешься, да еще собаку мне околдовал! А он мне знаками показывает: отдай, мол, щенков, видно, очень они ему приглянулись. Присел он на корточки перед корзиной и этак осторожно, одним пальцем, их поглаживает. Дорис, вот бесстыжая, ведь раньше, помню, только тронь щенков, кого угодно разорвать готова, а здесь чужому позволяет ласкать и еще радуется при этом, хвостом вертит. Ну, думаю, чертовка, погоди, уйдет этот тип, я тебе задам. Прикрикнул я на нее, чтобы хвостом не вертела, зло этак взглянул на Иностранца, он сразу вскочил и смотрит на меня виновато и жалостливо. – Нет, – говорю. – Где ты таких дураков видел, чтобы так, за здорово живешь, породистых щенков отдавали. Щепки, – говорю, – денег стоят. Гони монету – твои будут. Вытаращился он на меня, смотрит в упор, как кот, не мигая, и по всему видно, ничего не понимает. Только руками разводит и переминается с ноги на ногу. Пошарил я у себя в карманах, чтобы показать ему, как они, деньги, выглядят, и как назло, ни одной кредитки, ни одного медяка нет. Моя благоверная все у меня выгребла, когда в город собиралась, а медь я малышу на конфеты отдал. Похлопал я по карманам, покачал головой. – Ладно,– говорю,– стой здесь, не шевелись. Я – мигом. Захожу в дом, лезу в ящик стола, ничего путного, конечно, и там нет. Попалось под руку старое золотое колечко, еще со свадьбы моей хранилось, взял его для наглядности. Возвращаюсь во двор, сую ему колечко под нос. Вот, мол, что мне примерно требуется. – Достань, -говорю ему, – что-нибудь из этого металла и хоть всех забирай. А сам думаю – где тебе золотишко иметь, теперь-то ты от меня отвяжешься! Иностранец взял колечко, повертел его, удивленно, вскинул на меня свои глазищи, возвратил кольцо, повернулся и поплелся в лес. А я стоял и смотрел ему вслед, и вроде жалко мне его было, и щенков жалко, и денег, и на душе как-то пакостно; и злюсь уже на себя: кажется, все правильно, отшил его как полагается, а вот поди ты... жалко. "Все же, – думаю, – свинья ты, братец Лестел, порядочная. Одного щенка мог бы и подарить – убыток не большой". Плюнул я и решил сходить к Марку, у него всегда бутыль имеется. "Выпью,думаю,– немножко, авось полегчает". Прибрал я корзину со щенками, запер Дорис, дом закрыл и покосолапил к Марку. Посидел у него. Поболтали о том о сем. Между прочим, выяснил, что зря на свою Дорис грешил: на Иностранца, оказывается, ни одна собака в поселке ни разу не тявкнула. Чем-то он их, видимо, умел приворожить. Часок мы с Марком посидели, повспоминали разные загадочные случаи, и потопал я домой. Поздновато уже было, по еще довольно светло. Солнце только собиралось сматывать удочки и висело низко-низко, над самым лесом. Открываю калитку, захожу во двор, смотрю – Иностранец. Сидит на крылечке, дожидается, а рядом с ним небольшой серый мешок валяется. – Опять ты здесь, – говорю. – Ну что мне с тобой делать? Заметил он меня, вскочил, рванул свой мешок и высыпал содержимое на крыльцо. Солнце в это время как раз закатывалось, лучи так и чиркнули по крыльцу. Мне в первую секунду показалось, будто все крыльцо вспыхнуло, даже глазам больно стало. Пригляделся я и обомлел, стою и шевельнуться не могу – все крыльцо золотыми самородками усыпано. И каждый сияет, словно в кислотах вымытый. Я этого зрелища, наверное, до смерти не забуду. С минуту я так стоял и смотрел, и он стоял и на меня смотрел. Потом я понемногу пришел в себя. "Что за наваждение?" – думаю. Взял один слиток, чувствую – тяжесть, все, кажется, без обмана, а он ждет, смотрит на меня умоляюще. Вытащил я ему корзину со щенками. – Бери, – говорю. – Твои! Кормить их молоком надо, мясом и прочими продуктами. Он кивает – все, мол, понимаю, не волнуйтесь, а сам такой счастливый, словно не щенков у меня выменял, а чистые бриллианты. Мне тогда уже не до него было, стал я все с крыльца сгребать и домой перетаскивать, а Иностранец взял корзину под мышку и, поглаживая и лаская ее обитателей, не торопясь направился к лесу. Больше я его не видел. Потом уже в городе, когда в банк золото сдавал, подсчитали все, и вышло, что он мне больше чем на миллион приволок; как он умудрился такую тяжесть дотащить, уму непостижимо. Вот и выходит, что за четырех щенков мне миллион заплатили; кому расскажу – все смеются, не верят, а между тем это так! Я теперь в этих краях самый богатый человек. Лестел приосанился, смахнул воображаемую пылинку с дорогого охотничьего костюма, довольно усмехнулся и с некоторым пренебрежением посмотрел на походные куртки своих слушателей. – Впрочем, – заметил он, – у меня двенадцать сыновей. Каждый норовит хозяйством обзавестись. Им этого надолго не хватит. И вот что я думаю этому чудаку ничего не стоило отдать мне за щенков и десять миллионов. – Тебе сколько ни дай, все проглотишь! – со злостью сказал Саймон и бросил в костер охапку сырой травы. От костра повалил густой белый дым. Лестел громко чихнул. – Будет злиться, – сказал он. – Я всю жизнь бедняком прожил, а привалило счастье, так нечего завидовать. – А что же потом с Иностранцем стало? – спросил Хантер, желая смирить разгоревшиеся страсти. – Дальше ничего... Никто у нас его больше не видел, но зато той же ночью человек десять наблюдало, как за лесом, куда он уходил, голубой столб огня до самых звезд ударил, и светло было, как днем. Вроде, как ракета взлетела. У нас теперь многие думают, что это Иностранец к себе домой подался. Хотя, конечно, никакой он не иностранец, а человек из чужого мира. Я вот книжку читал, там тоже с Марса прилетали. Вот и он, наверное, откуда-нибудь с других планет. К нам, значит, в гости прилетал... – Лестел невесело усмехнулся и поднялся на ноги. – Я, пожалуй, пойду – дел куча,– сказал он.– Я теперь крупная шишка. Марк так даже стесняется ко мне заходить. Друг тоже... – Лестел устало вздохнул, повернулся и ушел в темноту леса. Хантер смотрел ему вслед и думал, что этот старик сегодня так же одинок, как некогда был одинок тот пришелец с далекой звезды, о котором он рассказывал. И кто из них больше выиграл или проиграл от той сделки трудно сказать. Сыновья Лестела спят и видят, как бы поскорее прикарманить папашины денежки. Друзья, кто из зависти, а кто из чувства собственного достоинства, как этот Марк, от него отвернулись. Почти никто Лестелу не верит, хотя об этом Иностранце и про золото можно услышать от многих. – Ох и здоров старик врать! И куда это я нож засунул? Хоть зубами банку открывай, – сказал Саймон, копаясь в рюкзаке. – Я уверен, он где-то нашел золотую жилу и своими россказнями пытается усыпить нас. Нет, меня не проведешь. Я здесь все переверну, а выясню, откуда у него столько золота. – Ни из одной жилы столько золота сразу не выкачать,– сказал Хантер.– На это нужны годы и техника. – А может, он его годами копил, а? Хитрая лиса. Хантер усмехнулся, но не стал спорить, ему было хорошо известно, что в этих краях на сотни километров вокруг никакого золота вообще не могло быть, а тем более самородного. Ландшафт не тот, как говорил в таких случаях один его знакомый геолог. И Хантер лег на спину, подложил под голову плащ и стал смотреть в черное бездонное небо, полное звезд. Где-то там, в сотнях миллиардов миль от Земли, рассекает пустоту крошка-кораблик, хозяин которого устало сидит у пульта управления. Светятся приборы, мерцают экраны, а рядом весело возятся на полу четыре пушистых комочка. Они повизгивают, прыгают, кусают друг друга, барахтаются. За годы пути они вырастут и превратятся в четырех здоровенных породистых псов, а пока вокруг звездолета – мрак, и только далеко-далеко, на самом краю бесконечности, звезды.