Текст книги "Тайная жизнь разведчиков. В окопах холодной войны"

Автор книги: Анатолий Максимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Анатолий Максимов
Тайная жизнь разведчиков. В окопах холодной войны

© Максимов А. Б., 2022

© ООО «Издательство Родина», 2022

От автора

Время неумолимо высвечивает одну особенность человеческого характера – память. Она стучится в сердце и бередит душу своим радостным и тревожным напоминанием, обостряясь с каждым годом.

А ближе к восьмидесяти бросает человека в объятия «стола-бумаги-пера». И тогда человек-гражданин-профессионал-патриот мучительно и стремительно торопится погрузиться в ушедший мир событий и окружавших его людей.

Судьба распорядилась так, что автор оказался вовлеченным в события с начала сороковых годов с их военным детством, в пятидесятые – на флотской службе и в военной контрразведке, в шестидесятые и семидесятые – в работу на «разведывательном поле», а в восьмидесятые – в работу в «кузнице кадров разведки».

И везде – встречи, встречи, встречи… В Союзе и за рубежом – на трех континентах и в десятке стран. И в Европе, и за океаном силы были отданы научно-технической разведке, противостоянию западным спецслужбам, а в Союзе – акциям тайного влияния в интересах Отечества.

«Запальным устройством» к решительным шагам к появлению рукописи послужил «призыв» моего любимого писателя-гуманиста Константина Паустовского из его замечательного труда «Повесть о жизни». Это двухтомное издание стало молчаливым укором с шестьдесят шестого года. А лет пятнадцать назад из этого труда перед столом появился небольшой плакат с изречением писателя:

«Кроме подлинной своей биографии, где все послушно

действительности, я хочу написать вторую свою

биографию, которую можно назвать вымышленной…»

Эти строки становились еще большим упреком и привели к накоплению рукописно-печатных воспоминаний, а затем – отдельной папочки. А потом, когда эту сладкую муку уже не было сил терпеть, на столе пристроилось большое досье с завязками. И все под одним названием: «Судьба выбора разведчика».

Только года два назад все это «богатство памяти» начало переходить в компьютер и оформляться в виде двенадцати рукописей. И совсем недавно, в начале 2015 года, рукописи превратились в три книги – с изложением реальных фактов по содержанию и художественные по форме.

Каждая из книг может существовать самостоятельно, хотя и объединена событиями из жизни ветерана флота, контрразведки и разведки. И все пятьдесят лет служения Отечеству укладываются в три главных ипостаси. Это – «Тайная жизнь разведчика» (против запретных санкций Запада); «Тревожная судьба разведчика» (тайные события на двух континентах); «Ветеранский долг разведчика» (тайны праведных дел).

Итак, книга первая с началом с середины пятидесятых годов – флот на Балтике, контрразведка на Севере, первые шаги в разведке, на Японских островах, с позиции Внешторга, британский друг.

Глава 1
«Друг» из Моссада и ЦРУ (1956–1959: Ленинград, Балтийск, Тбилиси, Североморск)

На потолке появилось радужное пятнышко. «От чего бы это? – подумалось мне. – Где-то стекло преломляет солнечный луч…» И еще полностью не проснувшись, я резко повернулся на бок. Боль в руке мгновенно дала о себе знать, напомнив о вчерашнем дне и сегодняшней беспокойной ночи.

Боль пульсировала и с каждым ударом чуть-чуть утихала. Оглядел палату: светлая комната на одного залита солнцем, весенним солнцем города на Неве; белая тумбочка и графин на ней с водой – это от него радужный зайчик; около двери вешалка с моей темно-синей робой.

Судя по солнцу, сейчас время подбирается к двенадцати. Звонки перерывов в санчасть не доносятся – она занимает нижний этаж правого крыла огромного здания нашего училища.

«Значит – отдохну… – проникла мне в голову радостная мысль, но ее выгнала другая: – А рука? Будет ли она в порядке? Хотя пуля и прошла насквозь?.. Ну и влип ты в историю, Максим! В тебя уже стреляют, впрочем, уже второй раз… – то ли с гордостью, то ли с иронией подумал я. – Второй раз? Постой, постой, парень, в третий…»

Первый раз это было в сорок четвертом году. Мне тогда было десять лет… Северная тайга манила и привлекала нас, детей военных лет, предоставленных самим себе. В летнее, не дождливое время опушки леса становились нашим пристанищем на многие дни. От таежной тишины мы испытывали умиротворение. На опушках леса мы играли в войну, подсмотренную в очередном кинофильме.

Играя, я как-то углубился далеко в лес, где наткнулся на небольшое озерцо с кувшинками в воде. Быстро разулся, оставил сандалии на кочке и стал бродить по мелководью, собирая цветы.

Всплеск рядом с собой я услышал раньше, чем звук от выстрела. От неожиданности присел в воду и осмотрелся: вдалеке виднелась сторожевая вышка, над которой поднимался дымок, видимо от выстрела. Снова выстрел – я его видел, – и пуля впилась в березу рядом, мягко чмокнув в набухшую от весенней влаги кору.

Не разбирая дороги, я понесся назад к ребятам. Они стояли на опушке и прислушивались к стрельбе. Увидев меня, закричали:

– Максим, по тебе, что ли, стреляли?

– Кажется, по мне… – неуверенно ответил я, переводя дух и смотря на свои босые ноги. – Сандалии у меня там остались…

Да, сандалии остались на болотной кочке возле злополучного озерца с кувшинками. После долгих размышлений мы решили идти за сандалиями в сумерках полярного дня. Прячась, мы проделали это путешествие, но сандалии не нашли – на болоте все кочки одинаковы.

В том далеком сорок четвертом стрелял вохровец, хотя мы знали, что вышки обычно бывали пустыми. Из разговоров отца с мамой я позднее понял, что вышки, поставленные еще в середине тридцатых годов вокруг зоны ГУЛАГа в Ухте, северном городке нефтяников уральского Приполярья, иногда использовались по назначению для просматривания границ лагеря, если кто-либо бежал из зоны.

Это первый раз, а второй – в прошлом году. Тогда наш взвод-класс после окончания третьего курса артиллерийского факультета высшего военно-морского училища в сентябре проходил практику на побережье Финского залива на военно-разрядной базе Балтийского флота. Опаздывая из увольнения, я решил сократить путь и пошел напрямик кромкой воды. Но берег – это пограничная зона, и я напоролся на патруль, пытался бежать, был обстрелян. Как сейчас помню перекошенное гневом лицо старлея, который тряс меня и возбужденно повторял: «Я мог тебя убить…» Ту злополучную ночь я коротал на гарнизонной гауптвахте.

Итак, три обстрела – и только одно попадание. Да, но было не до смеха. Неожиданно в голове пронеслось: «Стрелял Борька… Конечно, Борька из Быково… Да что я? Бред какой-то… Борька? Гузкин?» Но эта мысль уже властно завладела мной.

В военно-морском училище

Почти четыре года назад я приехал из Москвы в уникальное с точки зрения военной и инженерной подготовки училище. Учились мы по академической программе, так как из нас готовили новое поколение морских офицеров – училище было командно-инженерное.

Здесь перед моими глазами прошла история мировой и русской истории военно-морского флота: от Соломинского сражения в древности, сражений парусного флота на Черном море и Балтике – до морских операций в годы Великой Отечественной войны на театре военных действий советских военно-морских сил и наших союзников по антигитлеровской коалиции в Северном море, Атлантическом и Тихом океанах.

Разбирали удачные операции английского флота против пиратских набегов фашистских рейдеров в Атлантике и скорбели над участью американской морской базы в Перл-Харборе – месте трагедии, которая привела к взрыву патриотизма американского народа и началу войны против Японии, союзника гитлеровской Германии. Нападая на США, Япония уже не решилась на войну на два фронта – японская военщина на Советский Союз так и не напала, несмотря на требования Германии.

* * *

Противостояние великих держав только начиналось, и мысли о роли Америки и союзников, которые отвлекали военные силы «оси Берлин – Рим – Токио» от Восточного фронта, тогда не имели хождения в среде военных историков нашего училища. Фултонская речь Черчилля положила начало «холодной войне», и для нас, будущих профессиональных военных моряков, Америка и ее союзники по НАТО ассоциировались с главным противником на море, в воздухе и на земных полях сражений.

Училище потрясло мое воображение не только хорошо организованной системой обучения с мощными средствами наглядности в лабораториях, где стрельбы проводились в реалиях морского простора. Меня привлекли книги – библиотека, в которой были собраны, кроме художественной литературы, тома энциклопедий и справочников. Из простой школьной библиотеки я попал в замечательную Книжную Страну. Там я впервые познакомился с Большой советской энциклопедией, второе издание которой только что начало выходить. Многие часы и дни провел я в уютных стенах читального зала, пролистав пятьдесят томов этой удивительной кладовой знаний.

Мне там нравилось все: и порядок, какой может быть только на флоте, и непривычные для гражданского уха команды и термины из морской службы и быта, и строгая дисциплина, не допускающая малейших отклонений от регламента и уставных положений. И на этом фоне – мои наставники, боевые офицеры военно-морского флота, каждый из которых был живой историей сражений прошедшей войны с фашистами. Службу я любил и ею не тяготился.

Я, как, впрочем, и многие мои товарищи, воспринимал дисциплину военного без усилий, сердцем понимая ее предназначение. И если у меня и случались срывы, то они не носили серьезного, злостного характера, а больше проистекали из-за преследовавших меня несобранностей гражданской жизни. Я испытывал радостное чувство от совместного движения в строю, а песня, которой пленился с раннего детства, заставляла меня ликовать. Мне был близок герой писателя Куприна из замечательной повести «Поединок». Казалось бы, другое время, другая военная среда, другие обычаи, но духовно я был близок к этому герою, которого уважал за восторженное отношение к окружающему миру.

Позднее, в конце шестидесятых годов, на ЭКСПО-67 в Канаде я посмотрел американский фильм фирмы «Кодак», который носил поэтическое название «Быть живым…». Фильм о природе, ее живом мире. Этот фильм, сам по себе не такой уж шедевр документального искусства, всколыхнул во мне целую бурю чувств и воспоминаний: далекие украинские степи из глубокого детства, морозный северный городок, вековые сосны Подмосковья, аэроклуб, училище и многое другое. Хорошо жить. Хорошо творить в силу своих возможностей, быть товарищем, сыном, мужем, отцом… Это желание быть полезным особенно усилилось после почти месячного исследования в канадском госпитале, когда я ожидал самого худшего… Лежа на больничной койке, я остро ощутил тоску по Родине, столь обездоленной по сравнению с отлично налаженной жизнью сытого западного полушария с Канадой и Америкой.

* * *

Училище я любил. Любил его писаные и неписаные законы, правила, обычаи, традиции. Последних было еще мало – училище было только что создано. Я понимал, что жизнь и учеба в училище – это новое, неизведанное и захватывающе интересное обилием знаний. Главное, я понимал, что эта жизнь в стенах училища и пребывание в городе мирового культурно-исторического значения помогали мне, еще недавнему школьнику с замашками анархиста, в короткий срок стать самостоятельным юношей, будущее которого виделось вполне определенно. Впереди была служба в офицерском звании на кораблях военно-морского флота, а может быть – в научно-исследовательских центрах вооружения ВМС.

За годы пребывания в училище я проходил практику на линейном корабле, крейсерах и эсминцах разных флотов. На флагмане Балтийского флота линкоре «Октябрьская революция» я стажировался в артиллерийской боевой части и ходил на нем в его последний поход в Таллин. Тогда флагман, ветеран еще времен русского флота, провел свои последние стрельбы главным калибром двенадцатидюймовой артиллерии. Через год корабля не стало: его разрезали на металлолом. Спущенный на воду в преддверии Первой мировой войны, он прослужил сорок лет и отдал свой металл на строительство новых, более совершенных кораблей.

На крейсерах мне пришлось ходить на Северном флоте и на Балтике: и все это время в качестве морского артиллериста. Но как будущий инженер-артиллерист фактически ежегодно я проводил по несколько месяцев на заводах, где знакомился с особенностями изготовления различных узлов к артиллерийским установкам, их сборкой, боеприпасами к ним. Изучал особенности производства и создание новых технологий изготовления взрывчатых веществ и порохов, взрывателей к снарядам. Нашим местом стажировок были полигоны под Ленинградом.

Выстрелы в упор

Так что же случилось вчера? Со мной, курсантом четвертого курса? Шла весна пятьдесят шестого года. Как старшекурсников, нас уже не мучили нарядами, но некоторые легкие виды дежурства мы все же несли. Наиболее привлекательным было дежурство в составе пожарного взвода. Фактически все дежурство сводилось к физическому пребыванию в стенах училища в течение суток.

Наше десятиэтажное здание по фасаду занимало более ста пятидесяти метров. Построено оно было перед войной почти на границе города, на проспекте Сталина. Это был Дом Советов городской партийной и административной власти. Предполагалось, что вокруг этого здания будет развернут новый центр Ленинграда, а старый город останется как историческая часть его.

Война нарушила планы, и после нее Дом Советов был передан военно-морскому ведомству, который разместил в нем вновь открывшееся секретное военно-морское училище инженеров оружия. В училище были факультеты: артиллерийский, ракетный, минно-торпедный штурманский, химический и атомный. Последний был засекречен даже внутри самого училища. Сделав всего три полноценных выпуска, училище было ликвидировано в момент хрущевского сокращения армии на миллион двести тысяч человек.

* * *

Итак, в один из воскресных дней дежурства я и мой товарищ по курсу вышли из задних ворот училища и расположились на обширном пустыре вблизи его стен. Была весна, и травы уже бурно покрывали землю. Волны травяного моря перекатывались от стен училища до ближайшей проселочной дороги, пролегавшей метрах в трехстах.

Я обратил внимание, что на пустынной дороге стоял одинокий автомобиль и от него в нашу сторону шли парень и стройная девушка. Не доходя до нас метров пятнадцать-двадцать, они остановились возле матроса, который, как и мы, отдыхал в траве. Матроса мы знали в лицо, и был он из обслуживающей команды.

Высокая трава скрыла троицу, и лишь иногда ветер доносил до нас их голоса: они о чем-то бурно спорили. Так прошло минут двадцать. Вдруг голоса стихли, парень и девушка вскочили и стали быстро, почти бегом удаляться в сторону автомашины. Их бегство нас насторожило, и мы окликнули матроса. Ответа не последовало, а странная парочка бегом припустила к автомашине.

Мы бросились к матросу. Он лежал ничком и на наши возгласы не отвечал. Стало ясно, что с ним что-то сделали. Рядом еще дымилась папироса. Оставив товарища у лежащего в беспамятности матроса, я бросился за убегающими. Вот тут-то и пригодились мои занятия легкой атлетикой – моими любимыми дистанциями были 200 и 400 метров. Мне удалось бы догнать парочку, но неожиданно парень резко обернулся в мою сторону и в его руке блеснул пистолет. Раздались выстрелы. Что-то ударило меня в левое плечо, и я мгновенно рухнул в траву, которая скрыла меня от стрелявшего. Азарт погони заставил меня поднять голову, но парочка уже достигла автомашины. И хотя догнать парочку мне не удалось, чуть лучше рассмотреть автомашину я смог. Это был «москвич» первой послевоенной марки.

Автомашина запылила по дороге, а из ворот училища выбегали моряки. Услышав выстрелы, открыл стрельбу в воздух караульный у ворот: так он пытался привлечь внимание удаляющегося автомобиля и вызвать караул на помощь.

Я только теперь почувствовал, что с рукой что-то неладно. Рукав робы пропитывался чем-то теплым. Это была кровь. Сама рука безжизненно повисла, и любое движение причиняло боль.

Зажав рану, я пошел к товарищу, который был возле матроса, бес сознания раскинувшегося на траве. Прибежал дежурный по училищу офицер и приказал сопроводить меня в санчасть:

– Курсант, – обратился он ко мне, – о случившемся помалкивай, потом разберемся… Я сейчас буду там сам…

Дежурный что-то тихо сказал дежурному врачу, и тот позвонил в гараж, вызвал санитарную машину, а фельдшеру-медсестре приказал обработать мне рану.

Дежурный по училищу снова что-то прошептал медсестре, которая внимательно взглянула на меня и, кивнув головой, сказала: «Отдельная палата ему будет…»

Во время перевязки сестра удовлетворенно хмыкала и говорила сама себе: «Отлично, чуть правее – и остался бы без руки…» И ко мне: «Терпи, дружок, пока укол подействует, я обмою рану вокруг. Не дергайся, терпи, в войну с такой раной оставались в строю…» И я терпел.

– Пошли, – пригласила меня сестра и, поддерживая, повела в палату. Она действительно была отдельная, чему я был весьма удивлен, ибо, бывая в санчасти, лежал в палате человек на десять.

Скоро зашел дежурный офицер и задал мне несколько вопросов. В основном его интересовало, как мы оказались вне здания, хотя знал, что «пожарники» могут быть вне здания – на спортплощадке или, как мы, на травке.

Встреча с особистом

С момента происшествия прошло менее часа. И вот в дверях показался представитель Особого отдела военной контрразведки – особист, как мы его звали за глаза. Мы его знали в лицо. Этот приветливый капитан третьего ранга всегда не по-уставному oбщался с нами, часто разговаривая о разных мелочах. Но, зная его должность, мы, беседуя с ним, особой радости не испытывали.

– Ну, что, друг, повезло?! Ты жив… – широко улыбаясь, подсел ко мне особист.

– Да, вот так случилось, товарищ капитан третьего ранга… – не зная, как начать говорить на эту тему, сказал я.

– Зови меня просто – Василий Иванович, как Чапаева. Нам придется о многом поговорить…

Он внимательно смотрел на меня. Не строго, но и не расслабляюще-панибратски. Изучающе и выжидательно. Так обычно ведут себя люди, готовящиеся к обстоятельной беседе и не желающие торопить события. И, облегчая мне вступление в беседу, сказал:

– Ты понимаешь, Максим, что дело не обычное?

И неожиданно:

– Давно ты знаешь отравленного матроса?

– Так его отравили?.. Там была сигарета…

– Разве не ты дал ему эту сигарету? Караульный у ворот видел, как ты бежал от этого матроса, точнее – от того места, где потом нашли его.

– Я бежал не от матроса, а за странной парочкой – парнем и девушкой. До того матрос и «парочка» о чем-то спорили, и затем они побежали…

– «Странная парочка», говоришь, – повторил «особист». – Почему «странная»?

– Так ведь побежали…

– Так, значит, ты матроса не знаешь?

– Только в лицо – он из обслуживающей команды…

– А «парочку» ты знаешь?

– Нет. Никогда раньше не видел.

Я стал понимать, что это не беседа, а допрос, похоже на допрос, и решил быть предельно лаконичным. В голове промелькнуло: «Хорошо, что я был там не один…» Еще не понимая, почему «хорошо», инстинкт самосохранения подсказал мне такую линию поведения. Я стал ждать очередного вопроса.

– Так что же произошло? – продолжил беседу Василий Иванович. – Куришь? Если хочешь – кури, я разрешаю, для такого случая можно…

Я постарался рассказать все, как было. Контрразведчик слушал, не перебивая. Вопросы стал задавать потом, и все – конкретные. Начал он с описания парня и девушки.

– Так что ты можешь сказать об этой «странной парочке»? Опиши каждого: возраст, рост, цвет волос, особенности лица, одежду… Особые приметы: это значит – походка, жесты…

Сам себе удивляясь, я смог достаточно подробно ответить на все эти вопросы. Василий Иванович удовлетворенно кивал головой и все подробно записывал. С моих слов он описал автомашину и лишь один раз переспросил:

– Что ты заметил на заднем сидении? Собаку? Какую собаку? Ведь ты был метрах в двадцати от машины? Как ты смог заглянуть на сидение?

– Да нет, Василий Иванович… – Я впервые назвал его по имени, преодолев смущение, свойственное людям военной косточки, когда они разговаривают со старшими по званию. – Это была собака-кукла, и лежала она под задним стеклом. Цвет светлый и шерсть длинная. В наших магазинах таких я не видел…

– Опиши-ка оружие, из которого в тебя стреляли?

– Это трудно, но звук резкий, как из пистолета Макарова. А по свисту пуль определить пистолет сложно… – пытался пошутить я.

– Свистящая пуля – это уже не твоя. Свою ты не услышал, а почувствовал. Вот так-то, Максим. Подпиши.

Контрразведчик дал мне подписать бумаги, которые он составил с моих слов. Я подписал, не проверяя их правильность. Прощаясь, он попросил ни с кем не обсуждать состоявшийся разговор. Заметил, что, возможно, придется встретиться еще раз. Мой вопрос, что же произошло, он оставил без ответа. А я почувствовал бестактность его постановки.

* * *

Стрелял мой бывший школьный товарищ?! И вот утром следующего дня меня настойчиво стала преследовать мысль, что стрелявший мне знаком, что это мой одноклассник из бывшей школы, где мы учились в десятом классе в пятьдесят втором году. Все более я уверялся, что это был Борис Гузкин.

Борис появился в нашей школе в начале девятого класса.

Худощавый и подтянутый, аккуратный и собранный, черноволосый и темноглазый парень всем понравился, особенно своей сдержанностью. Он мог бы прослыть молчаливым, но это только поначалу. Очень быстро освоившись, Борис с головой окунулся в наши школьные заботы и немедленно стал членом лыжной секции Юношеской спортивной школы, которая у нас, в Быковской школе, воспитала не одного чемпиона Москвы и области. И это неспроста. Быково славилось своими отличными спортивными традициями еще с довоенных времен.

Жизнерадостная и веселая натура Бориса привлекала к себе нас, его школьных товарищей. Жил он от школы далековато, километрах в пяти. Между станциями Удельная и Малаховка. Зимой ходил из дома и обратно только на лыжах. Когда нужно было задержаться после занятий, он частенько стал бывать у меня дома.

В общем, мы подружились. Вместе учили уроки, вместе тренировались на лыжне и участвовали в соревнованиях, ходили на танцы и школьные вечера. Как-то в воскресенье я побывал у него дома. Его семья: отец, мать, братишка и еще какой-то родственник, кажется дядя, – снимали дом-дачу. Меня, видевшего всегда Бориса подтянутым и аккуратным, удивил беспорядок в их доме. Правда, кроме стола Бориса – там было все прибрано.

Отец и мать приветливо встретили меня и, как говорится, не знали, куда меня посадить. А посадить, действительно, было некуда: на столе – горы посуды и остатки еды, на стульях – одежда, разбросана обувь, кровати не убраны. Из соседней комнаты вышел дядя и, бросив косой взгляд, исчез.

Всегда приветливое лицо Бориса исказилось в болезненной гримасе, и он резко бросил родителям:

– Я же предупреждал, я же просил…

У Бориса была прекрасно поставленная речь, но не у родителей. Они говорили так, как будто у них во рту была вставлена свиристулька. Это был типичный говор одесситов.

Мы вышли погулять, и я стремился отвлечь Бориса от не приятностей увиденного. Но он оставался хмурым: губы были плотно сжатыми, густые брови еще больше «срослись». Но лицо его не было злым, скорее печальным.

Я попытался уйти домой, но Борис резко, в несвойственной ему манере, одернул меня:

– Хочешь обидеть забитых нуждой евреев?

Мне сказать в ответ было нечего.

Ранней весной пятьдесят второго года Борис исчез, так же внезапно, как и появился полтора года назад. В конце недели меня вызвала к себе директриса и попросила срочно съездить к Борису домой и выяснить причину отсутствия его в школе. Для этого дела меня отпускали с занятий. Тогда я не обратил внимания, что при разговоре присутствовал еще один человек, которого я никогда в школе не видел.

– Езжай и сразу возвращайся, – напутствовала директриса. – Если болен, то пусть возьмет справку…

Я рад был прогуляться весенним ярким днем, когда слепит солнце, а небо сияет чистой голубизной. Через час с небольшим я подошел к калитке дома Бориса. На дорожке, ведущей к крыльцу, лежал ровным слоем снег. Следов не было. Значит, подумал я, прошло три дня, как был снегопад, и дом никто не посещал. Взойдя на крыльцо, заглянул в окно террасы – никого. Заглянул в окно комнаты – тоже пусто.

– Чего ищешь, парень? – услышал я голос из-за соседнего забора. – Их уже неделю как нет…

– Уехали, что ли? – спросил я женщину-соседку.

– Да кто их знает. Еще в тот, субботний вечер они были дома. Ночью слышала – гудела машина… Может, уехали на время?

Я обошел весь дом и заглянул во все окна. Все говорило о том, что дом жильцами покинут.

Обо всем этом я рассказал директрисе и незнакомцу, когда возвратился в школу. Незнакомец задавал вопросы и между прочим расспрашивал: что за человек Борис. Директриса в это время тактично помалкивала. Я же понял, что расспросы незнакомца неспроста, лишь тогда, когда он попросил умолчать о беседе со мной в отношении Бориса.

– Парень ты башковитый, говорила твой директор, – и он кивнул в сторону директрисы, – все понимаешь и будешь молчать.

– А что я скажу ребятам? Куда ездил?

– Скажи, что ездил к Борису: он переехал. И ничего больше, особенно, о чем мы говорили здесь. Коли ты мужчина, то поймешь меня правильно, – уговаривал незнакомец.

Я кивнул в знак согласия и потом молчал перед товарищами «как рыба об лед». Хотя по моему виду догадывались они, что я приобщен к какой-то тайне. Мне это нравилось, но вскоре одноклассники с вопросами отстали.

Новая встреча с особистом. И вот теперь моя уверенность, что стрелял Борис, все более усиливалась. «Нужно сообщить Василию Ивановичу. Но как его вызвать? Телефон…» Я набросил больничный халат и пошел якобы в туалет. Проходя мимо дежурной комнаты врача и медсестры, бросил взгляд туда. Никого. Зашел и увидел под стеклом список телефонов факультетов, кафедр и других подразделений училища.

«Так. Учебный отдел, кадры… Вернее всего он числится где-то здесь? Как его фамилия? Но звать-то Василий Иванович… Буду искать по имени. Кажется, это он… Фамилия, телефон. Только был бы на месте…»

– Старший лейтенант… – услышал я в трубке и, торопясь, пока не пришла сестра, сказал:

– Мне нужен капитан третьего ранга Барабаш. Это из санчасти… – Я хотел назвать свою фамилию, но меня перебили:

– Не называйте себя, я понял. Вы можете говорить? Вы один? Что передать?

– Да. Могу. Мне нужно срочно его увидеть…

– Он будет у вас через два часа. Ждите.

Время тянулось долго. Я успел пообедать. Приходили врач и сестра. Ничего не расспрашивали, только осмотрели рану. И он, и медсестра делали вид, что ничего особенного не случилось.

Я понимал, что действительно произошло что-то необычное, но, уже привыкший к бдительности и секретности в делах службы, особенно не удивлялся. «Значит, так нужно», – думал я. И даже испытывал гордость от участия в таких событиях. Несколько удивляло, что никто не навестил меня. И опять выручало: «значит, так надо…»

Позднее я узнал, что по училищу поползли слухи: матроса отравили, и кто-то завладел его документами. Произносили слово «шпионаж»… О том, что я ранен, разговора не было, но уже после того, как командиры рот сказали на вечерней поверке о моем вывихе руки. Как отвадили моих товарищей от посещения санчасти, я так и не понял, а после выхода оттуда мне никто вопросов не задавал.

Василий Иванович пришел поздно, часов в десять вечера.

– Твои описания помогли разыскать автомашину и «странную парочку». Вот их фото. Сейчас составим протокол опознания…

– Но это не тот парень. Его я не видел. Может быть, он сидел в «москвиче», точнее – прятался там?

– Как – «не тот»? Ты точно знаешь?

– Точно. Парень мне не знаком.

– Стрелял не он?

– Не он.

– Так. Начнем с начала. С момента перед выстрелами? Может быть, ты, пока лежал в траве, не разобрался с обстановкой? Ведь ты говорил, что в отъезжающей автомашине было двое – парень и девушка, парня ты описал. Но мы нашли вот этого, что на фото, через автомашину и девушку. Девушка подтвердила, что они были двое…

– Но парень-то не подходит под мое описание!

– Мы решили, что ты что-то перепутал. Ну, из-за стрельбы и расстояния… Видел только со спины…

– Я видел его глаза, лицо… Именно он вскочил за руль и увел машину. Может быть, другой парень лежал на сидении?

– Значит, это не тот, кто стрелял?

– Нет и нет, – твердо отрезал я, – у того другое лицо. Я знал его еще по школе в Быково, под Москвой…

– Что-о-о? Ты его знал? И промолчал вчера? – В голосе «особиста» послышались стальные нотки. – Почему?

– Только сегодня утром понял, что это был мой школьный товарищ…

– То-ва-рищ?! – воскликнул Василий Иванович. – Хорош товарищ! «Товарищ»…

– Что они хотели от матроса?

– Эта девушка и парень сказали, причем порознь, что им было поставлено задание проникнуть в училище и собрать сведения о его структуре и направлении обучения, – коротко удовлетворил мое любопытство контрразведчик. – Матрос отказался работать с ними, и они пытались его отравить папиросой. Ваша помощь пришла вовремя… Вовремя и для матроса, и для нас, госбезопасности. И еще. Обо всем этом никому ни слова, даже командиру роты. Понял?

Я кивнул и спросил:

– А матрос опознал парня? Он-то точно может сказать, что с ним был другой…

– Матрос еще плох. Кое-что он сказал. Фото еще не видел, но я думаю, он тоже подтвердит – это не тот… Так ты говоришь – школьный товарищ? Ну выкладывай, только все по порядку.

Я достаточно подробно рассказал о нашей с Борисом совместной учебе в быковской школе.

– А как ты догадался, что это Борис? Ты же видел его долю секунды, да еще в такой обстановке, со стрельбой…

– Мы много бегали с ним на лыжах и просто кроссы. Тянули друг друга на трассе – это когда по очереди шли друг за другом. Когда долго ходишь на лыжне или бежишь за кем-либо, то видишь характерные движения человека. Я ходил за ним десятки раз, а это значит – каждый раз тысячи движений совершенно однотипных. Это запоминается…

– И это все?

– Нет. Еще лицо. В суматохе вчерашнего дня я еще не осмыслил знакомые приметы лица.

– Приметы, когда по тебе стреляют? – недоверчиво качал головой Василий Иванович.

– Я «сфотографировал» его лицо, видимо от испуга. Оно и встало передо мной уже ночью, а утром до меня дошло: лицо Борькино. И походка, и фигура его…

– Ну про походку ты уже говорил, а фигура?

– Борис был худой, но жилистый, выносливый. И узкоплечий. Вот и Петр Первый тоже был худой и узкоплечий, резко это было видно.

– Эко хватил! Петр Первый – это всем известно, а тут совсем другое дело. И обстановка, сам понимаешь. Нужно разбираться…

– Когда я бежал, то видел его со спины, обтянутой тонко, курткой. Потом вспомнил, что такого узкоплечего человека мне приходилось встречать.