Текст книги "Вирши левши"

Автор книги: Анатолий Антонов

60/10

 
Нет не сдержусь сорвусь
сойду с ума
и задохнусь не выдержав удушья
и мысль моя становится смутна
столкнувшись со стеной единодушья
один
невыносимо одному
вокруг толпа безгласна
серы лица
и вот когда сдаюсь иду ко дну
вдруг попадется на глаза
страница
и смысл рукописных ее строк
свидетельство что каждый в мыслях
волен
как мог подумать я что одинок?
прости дружище я был болен
нет не сорвусь и руки не сложу
мир тем един что не единодушен
и кто-то где-то шепчет
докажу
и я ему как он мне
нужен
 

На свете счастья нет,

А есть покой и воля.

А.С. Пушкин

90/11

 
Я вновь в зареченском лесу
над речкой тихой Чурилихой,
в стихах путь к раю вознесу
для тех, кто натерпелся лиха,
увяз в безвольной суете,
в трясине стресса и тревоги,
кто счастья возалкал в тщете,
не зная, как мечты убоги,
кто в гонке – жизни подкидной
все ищет в кайфе свою долю,
кто ходит как бы сам не свой
в оковах жизненной юдоли,
не ведая, что счастья нет,
и нет ни воли, ни покоя,
а есть Поэзии
Всевышний Свет –
искусство вечного покроя.
 

Усадьба Влахернское-Кузьминки

60/11

 
Поэт в России
чтим полицией читаем
отродясь в опале
жилища твоего границу
нарушив варварски напали
не правы трижды юридически
под утро в двери застучали
и с точки зренья «поэтической»
твои блокноты изучали
а после рьяного разбора
тебя увез ге-бесотряд
и билась муза о затворы
предчувствуя лубянский ад
а те же те которых ради
нещадно жертвовал собой
тебя сжигали как тетради
сквозь брань прогнали
как сквозь строй
 

20 марта 1964

90/12

 
Застоя скопище какое,
каким должно же было стать,
чтобы мученье от покоя,
как совесть ринулось терзать.
Электротоком оголенным
бить прямо в сердце, бить поддых
всем в колбасу навек влюбленным,
чтоб каждый совесть не продрых,
чтоб потянуло жить инако –
дышать и думать, даже пить,
чтоб каждый чацким стал, однако,
с похмелья перестав чудить,
чтобы оно, мученье это,
сквозь прорву быта прорвалось,
оря: «Карету! Нам карету
Воли,
подать скорее Правды ось!»
 

60/12

 
Город Солнца Кампанеллы
белокаменный стоит
сбылись грезы мысли смелой
самой стойкой
сбылся быт
вид изведан
сверху снизу
изнутри со всех сторон
все по плану
кран карнизы крыши
крысы и газон
солнце всходит – не заходит
ночи нет и нет луны
только тени мысль наводят
на былое царство тьмы
 

90/13

 
Хочу понять я сей расклад,
Но где уж тут – кругом распад,
Развал царит в моей округе,
Разгром танцует буги-вуги,
Разбой разрывов и разводов,
Раскрутка гомогей-породы,
Разгул запойной раскорячки,
Расхляб безбрачья, бред раскачки…
Разбередил нас всех разброд,
Раззор, разборок хоровод,
Разгар раздела и распива,
Размах раздрая и размыва…
О разве здесь разит разгадкой,
Расчисткой или же разрядкой?
Развязкой как разжиться разом,
Чтоб сник раскол и грянул разум?
 

60/13

 
Привыкший не к ножу
карандашу
я как мясник на бойне тушу
разделываю и потрошу
свою прирезанную душу
раскладываю ловко по сортам
на всякий вкус
на спрос не всякий
добро честь совесть… купят?
все продам!
почем?
да оптом все сойдет для кулебяки
запихиваю душу по куску
в ведро – и кровь туда же
не до крынок
товар по тротуарам волоку
на рынок!
 

90/14

 
Закона нет, но все в законе,
в загоне право и в агонии,
в огне все кодексы и своды
бумажной –
с головы до пят –
свободы.
За что боролись все прорабы?
Прихватизаторы, ох рады,
их чубы в перекиси не замочат,
приватизуют что есть мочи,
в труде и ночь, и день проводят –
народом этим верховодят,
программы, партии пекут,
чтоб лошадь без вожжей, без пут,
сама напялила хомут
и волокла телегу прав,
и в стойле укрепляла нрав,
и при поддержке коров дойных
избрала бы себе водил
и кучеров достойных…
 

60/14

 
Однажды человек поймал коня
в ограде конь огнем метался
не подпускал к себе – не оседлать
огня!
и прирученью конь не поддавался
прошли с тех пор не годы а века
и вот на свете лошадь появилась –
она покорно возит седока
и принимает корм как милость
привыкнув к понуканью и кнуту
без хомута себя не мыслит лошадь
принадлежа к домашнему скоту
считает жизнь свою вполне хорошей
и где-нибудь увидев скакуна
не знающего над собою власти –
Какая дикость! – изречет она
и оглушительно заржет от счастья
 

90/15

 
За гранью разума стремленье
сверкать средь лиц и заграниц…
Секрет любви к перемещенью
в мелькании колесных спиц?
Расчет на взлет в страстях скитаний,
и на спасенье от погонь?
Побег от непомерной дани?
Невольный надоел покой?
Но почему боязнь остаться
среди своих в краю родном?
Чем манят плацы и палаццо,
будто лучше за бугром?
Откуда тяга к переездам
и к перехлесту перемен?
И почему мигрантов бездна,
зачем в переселенье крен?
…Бегут от дома и порога,
к берлогам, вольным берегам,
от здешнего костра и Бога
рвут, торопясь в другой бедлам,
на люди тянет нелюдимых,
в толпу, массовку и на сход,
от дома чешут пилигримы,
чтоб отыскать скорее брод,
чтоб обрести в бреду отраду,
в кругу, где каждый себе Брут,
где от себя, как от торнадо,
от совести больной бегут.
 

60/15

 
Пьют
всё и все: и мал и стар
из океана лужи и кастрюли
пьют
сладостный познания нектар
невежества и веры
пьют пилюли
пьют
славу и любовь и лесть
и водку самогон и политуру –
всего на свете мне не перечесть
что можно
пить и от ума и сдуру
куда не погляжу – повсюду
пьют
взахлеб как жеребцы
на водопое
пить – напиваясь – не перестают
пьют на пиру всемирного запоя
ну что же –
пейте! вновь и вновь
прикладывайтесь ко всему
что пьется
лакайте все что попадется –
не пейте лишь
чужую кровь!
 

90/16

 
Острова…
Был острог без заборов.
Воля – волюшка в море – волне:
беглецов не искали дозоры,
смерть свободу дарила
на дне.
Облака тяжелы, как скрижали,
зашифрованы в них имена.
В это небо проклятья швыряли,
чья же в небе застыла вина?
Сколько лет вот отгрохотало,
всех прописанных здесь
увезли.
Но в любой день багрово и ало
небо над
этой точкой земли.
 

60/16

 
…ноги в тине больного болотца
руки влипли в лиловость лилий
кто-то гулкий в извилистом иле
мне бормочет «надо бороться»
беспощадно зловонная жижа
с ликованием щеки лижет
и путаной с панелей Парижа
в уши пьяно кувшинка дышит
полосует беснуясь осока
бьет наотмашь камыш кулачный
я цепляюсь за неба локон
стиснув зубы бесстыдно плачу
прилетел ненасытный ворон
разве он… последний свидетель?
есть смертей поприличнее ворох
но трясина паскуднее петель
за побег мне расплата лихая
заманила свободой осень
хоть осталось от срока восемь
лучше сгину пусть… без вертухая
задыхаюсь… все… топь поглотила…
перестал я быть… беглым зэком…
Над воскресшим во мгле человеком
соловецкое солнце всходило
 

90/17

 
В ворошиловском саду^*
я теперь не пропаду –
не сгребет меня охрана
ни вечор, ни утром рано.
Раскурочили забор –
внутрь проник народный взор:
мойся в бане, пой и пей,
пейнтболист ты иль жокей.
Для бибиревского народа
привалила вдруг свобода –
та, что век нам не видать, –
ограды строят, блин, опять.
 

1994

^* В конце Алтуфьевского шоссе за МКАД была в советскую эпоху дача Ворошилова.

60/17

 
взять бы крылья
взмыть над взморьем
и на взлете в брызгах волн
на мгновенье застопорить
миг – замри секунд разгон!
в звон ионов окунуться
над песчаною дугой
наглотаться-захлебнуться
солнца моря ра-дугой
радость-жизнь
зачат жить в счастье
я и ты мое ребро
ты янтарное запястье
мое бремя и ярмо
окольцован зацелован
и заливом и тобой
хвоей сосен проспиртован
хмель небесный – мой запой
запою ли иль заплачу
а в глазах звенит восторг
словно зритель впрямь я зрячий
в остров встроен
не в острог
 

90/18

 
Не просто жить – еще не проще,
ища везде первооснов
тащить в исповедальню мощи,
чтоб выразить себя вне слов.
Как звездное пространство немо!
В молчанье пребывает мир,
и Я исчерпанною темой
застыло в центре черных дыр.
 

60/18

 
Страданья предрассветного
следы все резче
схватки все сильнее
и если утро родилось седым
день как покойник посинеет
как вскрывший вены сам себе
чернец
день истечет к полудню
черной кровью
и не наступит ночь уже
и наконец вопьется
ужас Богу в брови
 

90/19

 
Москва подземная, как коробок,
набитый спичками упрямо,
огромная нора – не яма,
где в лабиринтах мечется зверек
души, сорвавшейся с откоса,
и где по рельсам пущен ток,
которым движутся колеса,
где из тоннеля мчит состав,
чтобы разъять меня на части,
червовой, не пиковой масти,
и чтобы жизнь моя чиста
сочилась с этого листа
последним счастьем…
 

60/19

 
Москва и москвиты ее мошкара
кошмар этих полчищ
и трезвых и пьяных
и белой горячки на красных полянах
коробок и окон шальной маскарад
парад перекрестков
кирпичная маска
напялена прямо на череп земли
возьми если сможешь
ее засели – она ведь безлюднее
даже Аляски
а в небе от вмятин
ее тысяч крыш
такая дыра озонно зияет
о кто же кто тот
кто ее залатает
о кто бы ты ни был
зачем ты молчишь?
 

90/20

 
О, все мы, о, все мы – мишени
для точно нацеленных бомб…
Сегодня? Завтра – крушенье?
И во сне настигает озноб.
Ночью проснешься летней,
трепеща сильней, чем свеча…
А что, если мы последние
из москвичан?
 

60/20

 
Врете врете все врете
над миром восходит гриб
от ваших речей воротит
они заразней чем грипп
а я не хочу спасаться
загибаться – гуманная цель
мне гибнуть… за бедра взяться
и чтобы взвыла постель
когда подо мной живое
я знаю что жизнь не сон
и только волной взрывною
растащат в день похорон
я молод здоров и буен
но врач в каждом – жаждут
помочь
я сам исцелю любую
палачи – от кровати прочь!
 

90/21

 
Живем, как всегда живые живут, —
как бессмертный люд.
Мы бессмертны!
Кварталы жилые – верят,
что бессмертен квартирный уют,
что бессменна житейская скука,
что безмерна сует суета,
но бессилье восстанет без стука,
но страданье раздавит уста.
Мы бессмертны и, падая в ложа,
знаем точно – проснемся с утра,
нас бетон наших стен не тревожит,
плоть беспамятством наша мудра.
Страшный суд
никому не приснится,
и никто в холодном поту,
в содроганье не вспомнит десницу,
что карает всех не попусту.
Мы бессмертны, и верим мы свято –
не настигнет в постели нас рок,
крыши дома – защитные латы,
крышка гроба – родной потолок.
 

Испанский физиолог Хосе Дельгадо в 1960-е гг. однажды вышел на арену во время корриды и заставил замереть разъяренного быка, нажав на пульт управления электродом, вживленным в мозг животного.

60/21

 
Сестра моя боль
больше встретиться нам не придется
расстаюсь со страданьем
сострадание стало чужим
чудо-юдо пришло и юродивым
криво смеется
черным вороном черным
над моим безголовьем кружит
сестра моя боль
ты сестра моя радость
ведь не мыслим восторг
тоске зажать если рот
внешне вроде все тот
но себя мне такого не надо
сестра моя жизнь
сестра
мне вживили в мозг
электрод?
 

90/22

 
О чем она думает, шахидка,
туго перебинтованная взрывчаткой
и неловко поправляющая накидку,
в битком набитой вагонной площадке?
Что чувствует она среди москвичей
и приезжих,
выбранных ею себе в попутчики,
в поезде метро,
идущем по графику прилежно?
Что именно думает эта кавказская лазутчица,
думает ли об этом,
вцепившемся в мобильник пассажире,
или об этой задумчиво улыбчивой
гражданке?
Что может думать она, вообще,
о чужеродном мире,
ощущая себя
воином в безудержном танке,
несущемся навстречу неизбежному?
 
 
О чем она думает в грохоте метроэкспресса,
стремясь к слиянию вечному и нежному
с возлюбленным своим черкесом?
 

60/22

 
Слово свое готовое сорваться
я сам же и свяжу и закую
пожестче
чтобы и не догадаться
не докопаться чтобы никому
и пусть оно в потемках там сыреет
чтоб пламя никогда не распалить
во льдах молчанья
пусть же не созреет
хотя бы одну лунку прошибить
…но хорошо бы все-таки однажды
сойти с ума
иль просто психануть
и слово это на таких же граждан
с трибуны где-нибудь как кипяток плеснуть
и после пусть
когда толпою сжатый
я стану проклинать себя по гроб
пусть отрекусь
рванусь пусть на попятный
но так вот загубить жизнь
хорошо б
 

90/23

 
Дом без крыши – это приглашение для пришельцев
из космоса и вселенской тьмы…
Дом без стен – это каркас из остроконечных стоек горя,
врезанных в безразличное небо…
Дом без опор – это видимость благополучия,
построенного на песке надежд.
Дом – это облако отчаянья,
Застывшее, чтобы никуда не лететь и не плыть.
 
 
Дом в Печатниках – это вмятина в пространстве,
которую надо держать в памяти,
это символ дома, который нигде не стоит,
но присутствует всюду…
 

2002, 2012

60/23

 
Когда работа наслажденье
когда о хлебе нет забот
жизнь и не бред не наважденье
и не пустой круговорот
когда любовь тебе защита
и ты любим и ты влюблен
жизнь не сплошное скотство быта
и если сон то сладкий сон
когда в каком-нибудь салоне
ты от избытка загрустишь
не забывай что кто-то стонет
под обезличенностью крыш
 

90/24

 
Умирать легко чеченцам —
некуда им отступать:
фронт в их доме – на кровать,
где родятся ополченцы,
мины падают и рвутся,
чтобы кровью захлебнуться
каждый в доме своем смог,
фронт пришел к ним на порог.
 
 
Убивать нам, русским, тяжко,
родину спасать вдали,
под команду эту «пли!»
в клочья рвать хребты и ляжки;
верить, будто боевик
из-за гор сюда проник,
что чужой он тут, не свой –
чей-то сын, брат, муж-герой.
 
 
Умирать нам всем охота,
чтоб могильщикам была работа,
чтоб за всех за нас отчизне
было горестно на тризне.
 

1995

60/24

 
Осень листья
листья желтые лежат
листья ржавые летят
тихо
осторожно
листопад
осторожно
это сад
сад души моей ржавеет
моей совести
осторожно тихий ход
осторожно пешеход
поскользнешься
пропадешь прямо в ржавчину
перемажешься –
не отмоешься
не отмоешься –
не отмаешься
а отмаешься –
не отмоешься!
 

…И будут спрашивать, за что и как убил,

И не поймет никто, как я его любил.

Владислав Ходасевич

90/25

Брат мой, Авель! Я твой Каин,

приготовься, помолись!

Что ж недвижен ты, как камень,

иль тебе обрыдла жизнь?

Что ты обо мне печешься,

о душе моей скорбишь –

скоро кровушкой зальешься –

за себя словечко лишь,

хоть словцо замолви, Авель,

жизнь дается раз один,

примешь смерть от этих сабель,

испроси пощады, Авель,

я твой брат, не господин…

Нет?.. Сам… от себя?..

Отрекся… Что же –

ты зарезал нас двоих…

Получай же!

Аве боже…

Я погибель сотворил…

Кто рукой моей водил?

60/25

 
Верить как верят почти мертвецы
в лекарства
которых нигде не достанешь
но если верили долго отцы
потомство ты верить устанешь
а если устанешь
в ярости дик
усталостью распираем
спокойно задавишь в себе
этот крик
и будешь ходить по краю
по краю по грани по острию
минер устрашился бы даже
чтоб не попасться
попасть чтоб в струю
жизнь не придумаешь гаже
 
 
дороги не сыщешь честняга
прямой
есть много и всяких моралей
правда любая бывает кривой
извлекают ее по спирали
 

90/26

ВЫ «отрывались» от Союза «навсегда»,

а МЫ врастали в Родину навечно,

ВАС вон гнала всеобщая беда,

наваливаясь НАМ на плечи.

ВАС удручала «Раши» чехарда,

НАС исцеляла Русь,

сперва калеча.

ВАМ снилось, что конвой

всех вновь вернет сюда,

МЫ строй в стране явили

человечий.

ВЫ ринулись кэш хапать из пруда,

НАМ про бабло толкать

файннэншевые речи,

а МЫ воткнулись в телек до утра,

итоги выборов кляня

простосердечно…

60/26

 
Из пластилина наши души
нас время пальцами берет
и лепит ловко ноздри уши
язык и губы зубы рот
захочет и глаза закроет
заклеит липкой из бумаг и без ума от тьмы норою
своею заживем впотьмах
или как кукольник за ширмой
на лицах счастье смастерит
засветимся улыбкой жирной
на весь сусальный материк
нам время вылепит и совесть
и правду на один манер
и так душою успокоясь
с друг друга будем
брать пример
 

90/27

 
Кто скажет нам, что это было,
и было ль, о мудрый Господь,
за именем, что носила
всем неподвластная плоть?
 
 
Чья магия утаила
тайну тысячи лет,
кто здешний окажет милость
и разгадает секрет?
 
 
О чем душа истомилась
теряя свой вес пера?
Символы чистой силы
расшифровать пора.
 
 
А может сном это было?
Нет памяти у телес.
Как жизнь нас по краю водила,
кто поведает – бес?
 

60/27

 
Запрограммированный как компьютер
ты всегда всем доволен
даже своим недовольством
предусмотренным другими
посмотри на себя массовый человек
образца двадцатого века
нет ничего легче заставить тебя
сделать предрешенный кем-то выбор
или придумывать веские оправдания
своему повиновению любым приказам
нет ничего проще
раскрутить твои мирные руки так
чтобы они потянулись к автомату
а не к серпу и молоту
ты ты это ты
когда придет приказ убивать
таких же как и ты сам
ты назовешь их врагами родины
и будешь стрелять стрелять и стрелять
по цели… а целью могут оказаться
чисто случайно и дети
чужие дети твои дети
дети ни в чем не виноваты
а может быть виновны
слепо веря
что их любят отцы?
 

90/28

 
Защита прав
сильна умением
построить страны в один ряд,
по степени повиновения
определять размер наград,
а тех, кто выбился из строя
демокра… точечно бомбить.
Кровь же невинных –
то пустое –
простое право слабого
не жить.
 

1999

60/28

 
Две ненависти есть
одна – слепая
в чем бед исток не видит
и не знает
ломая и стреляя и взрывая
она причины зла не разрушает
и есть другая
превратит в золу тот корень зла
была бы лишь бумага
она придет
и пригвоздит к столу
для созидания «Архипелага»
 

90/29

 
Как хорошо политиком служить —
бумаги ворошить и не тужить,
что там случится
после подписи твоей
с кем-то из этих, из толпы,
из тех людей,
которых миллионы там и тут,
которые туда-сюда снуют
и слезно хнычут,
что-то просят и галдят
который год уже подряд…
Как хорошо по протоколу и в прикиде
сидеть за чашкой чая где-то в МИДе,
и знать, что никакой на свете «град»
сюда не поднесет тебе снаряд.
 

Бенедикту Сарнову

60/29

 
Нет не с любым умершим рухнет век
и прошлым станет целая эпоха
так вышло когда умер человек,
с руками палача и маской бога
он умер, и восстала из могил
расстрелянная по его приказам правда
к своим как и к чужим
он беспощаден был
и знал что будет беспощадным к нему
завтра
он умер и с собою потащил
в могилу сотни новых трупов
метались милицейские плащи
хрипел, стонал и выл с толпою рупор
восстал из немоты народ
и верноподданно сник в рыданья
как без него теперь
искать ли брод иль строить мост
к райским берегам соцмироздания?
Из замуровок нежившие пришли
чтоб жизнь пришила их опять
своим прикосновением…
амнистии за реформаторство сошли
как оттепель зимой за дни весенние
он умер в назидание живым
чтобы остаться пугалом стальным
 

1963, 1968

90/30

 
Хуже тротила и динамита,
хуже СПИДа и радиации,
это когда из-за спины дефицита
высовывается мурло инфляции.
Инфляция денег и души,
инфляция правды и чести,
все обесценено – водку глуши
каждый,
сидящий на чьем-то месте.
Некогда думать,
нечем дышать…
Кричите SOS по рации!
Мы сами душегубы…
Мать нашу Русь
спасите от инфляции!
 

60/30

 
А мир все тот же…
изменяясь
он изменяет только нас
от возмущенности измаясь
молчим все чаще
без прикрас все реже хочется
романов
и все милей покой диванов
и как бы ни был плох режим
все солидарнее мы с ним
мы изменяемся
вставляем другие зубы
и глаза
и по другому мы взираем
на произвол и небеса
а мир все тот же
тот же самый…
 

90/31

 
Тяжко там – не на чужбине,
а в краю родном до слез,
где кочуешь, как на льдине,
то ли к рынку, то ль в колхоз.
Мне легко здесь, в заграницах,
как в невесомости парю.
По ночам же дом мне снится
и жена «май лав хар ю».
С матушкой я по-английски,
на сленге шпарит детвора,
пьет семья со мною виски
в пабах прямо до утра.
А проснусь когда, в каморке,
то гадаю про себя:
это я на койке в Йорке,
или в Бибиреве, бмя?
Там иль здесь я настоящий,
где остался жить я весь?
Кто меня в Россию тащит?
Рвусь отсель – куда?
Бог весть!
 

60/31

 
Живи они при Николае
вновь при романовской династии
они бы также верно лаяли
о правильности «нашей» власти
живи они опять при Сталине
при том же самом культе личности
они б не хаяли
а славили усы его
его величие
и добровольными ищейками
за чуждой им идеологией
охотились бы выгнув шеи
и не щадя при слежке ноги
живи они при тех кто после
хрущевобрежневых взойдет
они почить не смогут в бозе
жить будут задом наперед
и будут пятиться извечно
на жалких пялиться вождей
ярмо лелеять врать беспечно
страдать без пайки и вожжей
 

1968

90/32

 
Не выбирают Родину-судьбу,
а выбирают – без нее иль с нею.
И если с Родиной – ее хлебнут беду,
о выборе своем не сожалея.
А если без нее – без нищеты,
без воровства, неволи, произвола,
то пусть счета вам будут, как щиты
по месту нового прикола!
Воспоминанья пусть не мучат вас,
пусть вам не снится ужас,
что назад вернулись,
пусть вам полюбится чужой покрас,
пусть на чужбине повезет
поболе, чем в Твери иль Туле.
Чтоб вас самих никто не грабанул,
и чтоб от вас не разбежались дети,
крича, мол, вашу родину
видали мы в гробу,
получше есть отечества на свете!