Текст книги "Интернет: Заметки научного сотрудника"

Автор книги: Анатолий Клесов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 47 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Это была моя еще бóльшая ошибка. Как оказалось, хорошая музыка была всегда. В итоге я в углу часами экстрагировал целлюлазы из моллюсков и проводил серийные измерения на своем спектрофотометре, в то время как мои две мучачас на остальной территории лаборатории самозабвенно отбивали самбы, румбы и прочие фламенко. Правда, в то недолгое время, когда они действительно находились в лаборатории, но об этом потом.

Хуже то, что проходящие по коридору сотрудники других лабораторий, заслышав музыку, вбегали к нам и тоже присоединялись к танцующим. А я, как папа Карло, живым укором (так я думал, понимая всю слабость своей внутренней аргументации) продолжал работать, остервенело тряся склянками и хлопая дверью спектрофотометра и его блиндажной крышкой.

Спустя еще несколько дней я в точности знал стиль работы моих лаборанток. Он, впрочем, был довольно типичным для тех мест. Они приходили к восьми утра и тут же исчезали в туалетной комнате, смежной с лабораторной. Там они приводили себя в порядок – причёска, макияж. Ясно, чего ради тратить на это домашнее время?! Через час, в девять, они выходили из туалета и тут же, после нескольких танцевальных па, исчезали на политическую учебу. Учеба была многоплановой и занимала немало часов в день – философия, марксизм-ленинизм, экономика, обличение империализма в очередной стране мира – по списку. Потом был ланч. Потом они появлялись минут на двадцать и исчезали на очередную политическую учебу. В перерывах были лабораторные танцы. В четыре мои мучачас снова запирались на час в туалете, приводили себя в порядок после напряженного дня – опять причёска, макияж – и в пять шли на автобус, домой.

Мои ожидания, что это лишь определенный и кратковременный период вхождения мучачас в работу, таяли день ото дня. Настала пора действовать. Я улучил момент, когда они обе оказались в лаборатории, построил их и объявил, что отныне начинаем планировать работу. Каждый день на завтра.

Мои лаборантки явно озадачились.

– Поркé? – спросили они хором.

– А потому, – говорю, – что планировать работу – это хорошо. Это буэно.

– Порке? – опять хором удивились они.

– Потому, – говорю, – что когда вы сядете в свой автобус и поедете домой, то сможете подумать, а что именно следует сделать завтра. Что и куда наливать и как экстрагировать, что и когда кипятить и в каком порядке.

– Ну, – говорят они, – вот это самое последнее, о чем бы мы хотели думать, когда едем домой. А главное, непонятно, зачем сегодня думать о том, что делать завтра, manana. Маньяна настанет, тогда и можно думать. А сегодня-то зачем?

Я немного опешил. Я вскользь слышал ранее об этой концепции, под названием маньяна. Но не представлял, что она встанет передо мной в столь откровенном облике. Признаюсь, что я сначала подумал, что девицы меня разыгрывают. Но это было не так. Они были совершенно искренни в своем полном отрицании системы планирования.

Я начал нахваливать идею планирования, описывая в меру своей языковой возможности преимущества, когда сегодня думаешь о том, что и как сделать завтра. Естественно, параллельно делая то, что запланировал вчера. Лаборантки вконец запутались.

– Послушайте, доктор, – говорят, – а вы вообще-то здоровы или как? Это же очень вредно, вот так, как вы говорите, планировать. У нас закрадывается мысль, что, когда вы спите, вы, может быть, тоже думаете о том, что делать завтра?

Я признался, что да, бывает. Это повергло их в полный ужас. Их концепция маньяны оказалась сильнее моей. Я потерпел полный крах.

Привить им навык планирования мне не удалось даже в первом приближении.

Но работу я сделал. В процессе ее выполнения у меня там появилась хулиганская мечта – по аналогии с книжкой «Пираты Карибского моря», которой я зачитывался в детстве, по возвращении в Москву опубликовать статью в академическом издании про целлюлазы, но под аналогичным названием. Это оказалось непросто: видимо, члены редколлегии журнала тоже книжку читали и такой игривости допускать не хотели. Но в итоге сдались и статью опубликовали[2]2
  Клесов А.А. Целлюлазы Карибского моря // Прикладная биохимия и микробиология. 1986. Т. 22.С. 193–197.


[Закрыть].

Уезжая, я хотел сделать прощальный снимок – мои мулатки, сидящие на моих коленях, по одной на колено. Они поначалу стушевались: а что, мол, подумают окружающие. Но я привел им в пример Фиделя и его известную фотографию, на которой именно так он и сидел, с двумя дамами на коленях. Собственно, эта фотография и натолкнула меня на мысль о прощальном снимке. Ссылка на Фиделя оказалась решающей, и этот классный снимок украсил мой отчет о поездке, который в виде доклада и слайдов был представлен на химфаке МГУ.

А Куба навсегда осталась в памяти. Чудесный остров, танцующие на улицах и пляжах люди, беззаботный, веселый и непосредственный народ. Полные и галдящие пивные на открытом воздухе, ром на пляже стаканами по кругу из бутылок, зарытых в горячий песок. Отбивные из аллигаторов. Старый, совершенно европейский город с подвальчиками-ресторанами, кривыми улочками, крепостями и пушками, чего нигде больше на Карибах не увидишь. Когда США изменят свою политику в отношении Кубы, а это произойдет, видимо, скоро, и без Кастро, который не вечен, это будет новой туристической революцией.

47. Багира

В 1978 году президент Картер подарил Генсеку Брежневу щенка. Щенка звали Дик. С этого начнем нашу историю. А у нас в Москве был хороший приятель, Игорь Козлов. Жену Игоря звали Глэнис, она была англичанкой. До того как они поженились, Глэнис работала в английском посольстве в Москве. После замужества она посольство покинула и переселилась на улицу 26 Бакинских Комиссаров, что на Юго-Западе, где они с Игорем и жили. Мы дружили семьями и иногда приезжали друг к другу в гости. У них были три прелестные девочки, и Глэнис работала редактором английских переводов, что помогало материально. Игорь окончил тот же химический факультет МГУ, что и я, только курсом старше, и был заведующим лабораторией в корпусе А. Корпус А – это историческое название Межфакультетской лаборатории молекулярной биологии и биоорганической химии МГУ, где одно время работал и я. Так этот корпус назывался на плане застройки территории МГУ в 60-х годах, с тех пор и прилепилось.

Так вот, Глэнис с девочками время от времени ездили в Англию, к родителям Глэнис, и вообще. А Игоря туда не пускали. Точнее, пускали при одном простом условии – когда Глэнис с девочками будет находиться в Москве. А чтобы всей семьей – не надо. Нехорошо. Неправильно. Игорь так не хотел, поэтому его периодически вызывали «в инстанции» и все пытались узнать, зачем он на англичанке женился. При этом они старательно интересовались, «что это в ней есть такого, чего в наших бабах нет». – «Может, у нее это дело не вдоль, а поперек?» – спрашивали они, по словам Игоря. Видимо, им не нравились ответы Игоря, поэтому и не пускали.

Хотя досаждали ему не очень сильно – не мешали защитить докторскую диссертацию по химии, и даже стать лауреатом премии Ленинского комсомола по науке. Видимо, это там не очень пересекалось, в «инстанциях».

Короче, из одной из своих поездок в Англию Глэнис привезла чýдную собаку, по имени Сюзи. Чуднóй породы – лабрадор-ретривер. Черная, с гладкой шестью, и беспредельно дружелюбная. Нам с женой она очень понравилась. Мы захотели такую же.

– Как будут щенки, – говорим, – дайте знать.

На это Игорь отвечал уклончиво, говоря, что еще одна такая собака в Союзе есть, и именно кобель, но «достать трудно». Мы не спрашивали, почему. Трудно и трудно. Тем более что мы не очень-то серьезно наше желание про собаку и выражали.

Прошло время, год или два, и настал олимпийский 1980-й. Звонят Игорь и Глэнис и наперебой говорят, что у них щенки и что нам они отобрали самого лучшего.

У кого есть собака со щенками, знают, что такое «самого лучшего». Особенно если щенков больше, чем сосков у матери. В таком случае природа немедленно расставляет щенков по местам. Одни, самые сильные, получают свою молочную дозу всегда в первых рядах, пока не засыпают прямо там же, припав туда же. И другие, послабее, которых от молока безжалостно отбрасывают. Они пытаются ввинтиться в толпу братьев и сестер, но безуспешно. Если не чуткий и справедливый хозяин или хозяйка, ждет их, тех, кто послабее, неминуемая смерть. Естественный отбор. Так что любой владелец щенков безошибочно знает, кто сильный, кто слабый, и в каком порядке они в этом отношении располагаются.

Так вот, наш щенок был на первом месте. Девочки-англичанки назвали ее Багирой. Первая буква в имени была железно задана Центральным собачьим клубом СССР. Дело в том, что лабрадор-ретривер в Союзе был новой породой. Первые поколения любой новой породы должны получать имена в соответствии с русским алфавитом. По какой-то логике, оставшейся нам неизвестной, в случае наших лабрадоров было решено начинать со второй буквы алфавита. Может, чтобы уважить родителей, которые тоже не с потолка взялись. Поэтому начинать с буквы А было бы, возможно, действительно неуместно.

Багира была заглядение. Мощный рослый щенок, несколько фунтов плотно упакованного мускулистого мяса. Все понимала с полуслова, а чаще вообще без слов. Она вошла в нашу семью третьим ребенком, без дураков.

Через пару месяцев мы получили родословную из Центрального собачьего клуба. Открыли и остолбенели. Что такое?

Родословная, кто не знает, описывает по четыре колена родителей щенка, по линии папы и мамы. Дату рождения, имена, ну и регалии, если имеют место. У Багиры половина листа по линии отца была плотно забита: чемпион США, дважды чемпион США, двойной чемпион США и Канады, большая золотая медаль США. И так далее. Это только первое колено. И так все четыре. По линии мамы было скромнее, но и то – Companion Champion of England.

Звоню Игорю: в чем дело, выкладывай. Он выложил. Оказалось, что, как я излагал в самом начале, в 1978 году президент Картер подарил генсеку Брежневу щенка. Щенка звали Дик. Он был лабрадор-ретривер. И не просто лабрадор, а отборных кровей. Президентский подарок – не хухры-мухры. Штучный товар. Это и нашло отражение в родословной, которая была передана Брежневу.

У Брежнева собаки были, и не одна. Лабрадор его мало интересовал. И Брежнев отдал щенка вместе с родословной начальнику Кремлевской охраны. Тот оказался нехорошим человеком. Похоже, садистом. Бил щенка смертным боем.

Когда щенка забили до предела, его отдали в собачий питомник. Там работала одна старушка, которая щенка выходила и взяла себе. Потом мы к этой старушке ходили на Арбат, где она жила, в гости со щенками. На показ старушке и Дику, который жил в той же квартире на Арбате. Надо сказать, старушке стоило немалого труда вернуть Дика к полноценной собачьей жизни. Дик был крайне запуган. Старушка роняла зубную щетку, и Дик в ужасе забивался под стол, дрожа всем телом и ожидая очередного избиения. Но ко времени наших визитов все это было уже позади.

Багира была поистине идеальной собакой. Идеальной во всех отношениях. Когда она чуть подросла, мы начали всей семьей ездить с ней на собачьи выставки. Туда же приводили ее братьев и сестер. Но большие золотые медали были всегда наши. Надо было видеть, когда наша Багира вместе с другими лабрадорами, все без исключения ее братья и сестры, ходили по кругу. Наша была самая рослая, самая послушная, самая сильная и энергичная. Мы уезжали ВСЕГДА с большой золотой. Потом нам надоело, поскольку это превратилось в рутину: пришел, прошел, большая золотая. Где-то на паре десятков больших золотых мы перестали ездить на выставки.

Дома Багира никогда не лаяла. Соседи по лестничной площадке всегда удивлялись: почему собака не лает? На прогулках – тоже крайне редко. Но если гавкнет или, скорее, взрыкнет, у другой собаки тут же подгибались колени. Врагов у нее не было, драк не было – никогда. Вместо драки Багира молча, прыжком, нависала мощной грудью над соперником, и тот сразу ложился на передние лапы. Это была какая-то магия.

Однажды мы всей семьей уезжали на отдых туда, где с собакой было нельзя. Мы с женой сидели на кухне и обсуждали, что делать с Багирой. Куда ее отдать на это время? Вдруг в ходе разговора я заметил черный нос Багиры, слегка высовывающийся из-за угла коридора. Она стояла за углом и молча слушала!

Я вышел к Багире и попытался обратить все в шутку. Она, поняв, что ее засекли, в очень расстроенных чувствах ушла и легла в свой угол, отказавшись разговаривать. Она всем видом показывала, что просто убита тем, что ее собирались куда-то отдать, даже на время.

В итоге мы отвезли ее в охотничье хозяйство под Москвой, к знакомому егерю. Он заверил нас, что все будет в порядке и что Багире будет хорошо. Мы, обнадёженные, уехали домой.

Приехав домой, тут же позвонили егерю и спросили, как Багира и где она.

– В вольере, – сказал он.

– Одна? – спросили мы.

– Нет, с овчаркой, – ответил егерь к нашему ужасу.

Мы помчались обратно в охотхозяйство. Бегом от машины к вольеру, забранному сеткой. Перед нами предстала картина: в углу смирно лежит овчарка, а наша Багира хлебает что-то из миски. Оказалось, что при запуске Багиры в вольер овчарка попыталась показать, кто здесь хозяйка. Багира рыкнула, и овчарка залегла в углу.

Через месяц, когда мы вернулись, картина была той же. За тем исключением, что, завидев нас, Багира практически разнесла вольер и зацеловала нас, кидаясь от одного к другой.

Живя в Кунцеве, мы часто ходили гулять с Багирой в парк, вдоль Москвы-реки. Во время этих прогулок Багира прыгала в воду и плескалась в свое удовольствие. Это же было и зимой, когда Багира прыгала с берега, пробивала тяжелым телом тонкий лед и восторженно кувыркалась в ледяном крошеве. Или находила прорубь, если лед был толстый. Прохожие нередко напускались на нас: мол, зачем собаку мучаете? Зачем заставляете в ледяную воду прыгать? Багира тем временем выпрыгивала, энергично отряхивалась и превращалась в совершенно сухую собаку. Так лабрадоры устроены.

В отличие от овчарок и других собак Багира любила нырять и подолгу сидела под водой. Подозреваю, она работала там с корягами, поскольку иногда торжествующе показывалась на поверхности, держа в зубах нечто крупное, скользкое и ветвистое. Однажды на Москве-реке это вызвало форменную истерику некоторых зевак. Багира нырнула и пропала. Народ стал нервничать. Я со смехом заверял, что, мол, не волнуйтесь, сейчас вынырнет. Прошла минута, пса не было. Женщины в толпе стали взвизгивать. Пес не показывался. Тут и я стал холодеть. В общем, минуты через три показалась озадаченная Багира. Видимо, вытащить корягу не удалось, как ни старалась.

Году в 1984-м я улетал на Дальний Восток, в Хасанский район, где сходятся три границы – СССР, Китая и Северной Кореи. Там, в заливе Посьет, была Морская биологическая станция АН СССР. Улетал я на месяц-полтора и решил взять с собой Багиру. Пусть пес порадуется приволью, поплавает в Японском море, поныряет всласть.

Позвонили в аэропорт насчет правил с собаками и узнали, что только в наморднике. Поехали, купили намордник. Багира надевать намордник отказалась категорически. Она скребла намордник, ложилась на спину и била по наморднику лапами. Я понял, что завтра при отлете будет скандал. О том, чтобы приучить Багиру к наморднику, речи быть не могло. Это было безнадежно.

В предчувствии скандала приезжаем в аэропорт. Выйдя среди толпы из машины, я без всякой надежды вновь пробую надеть на Багиру намордник. К моему изумлению, пес был как шелковый. Впечатление было такое, что с намордником Багира не расставалась всю жизнь.

Вот и поймите собак. На самом деле я понял. Дома одно, в аэропорту другое. Там – надо.

В наморднике прошествовала через процедуру взвешивания (стоимость собачьего билета определялась весом пса), контроль при посадке в самолет. Тут же заняла наблюдательную позицию под моим креслом. Намордник я сразу снял, хватит испытывать собачье терпение, и так молодец.

Все девять часов лета до Владивостока Багира лежала под креслом, провожая взглядом и носом каждого проходящего мимо, взад и вперед. Стюардессы тут же ее обнаружили и всю дорогу подносили ей воду и еду. Насчет воды я опасался, но Багира и звука не подала, что ей пора бы прогуляться. Девять часов все-таки.

Прилетели во Владивосток. Такси в морской порт. Таксист вдруг запротестовал: собак не вожу. Но девять часов полета несколько подточили нервную систему, и в вежливые пререкания с водителем я вступать не стал. Еще одним пассажиром в такси был полковник.

– Не возражаете, товарищ полковник? – спросил я его, указывая головой на Багиру.

– Нисколько, – ответил он.

Я свистнул, и Багира тут же впрыгнула на заднее сиденье, возвышаясь над водителем.

– Вопросы есть? – спрашиваю.

– Вопросов нет, – отвечает водитель, втягивая голову в плечи.

– Ну, тогда вперед.

Прибываем в морпорт, «Ракета» на отходе, а билет на собаку мне не дают. Собак, как я понял, во Владивостоке особо не жалуют. Бытие определяет сознание. Только с разрешения капитана, говорят мне. Так. Вынимаю из рюкзака обойму «больших золотых», вешаю на шею Багире, и вместе идем к капитану.

Капитан обалдел, по нему сразу видно. Он, похоже, вообще золотых медалей не видал, а на собаке тем более. Вошел в ступор. Картина, действительно, впечатляющая. Я – про собаку.

– Вот, – говорю, – капитан, на вашу «Ракету» не сажают. Что ж нам, на улице ночевать?

И говоря это, ловлю себя на том, что при слове «нам» указываю на Багиру.

– Нет проблем, – это капитан. – Передайте Марусе, чтобы дала билет. Хотя постойте, я сам скажу.

Проводил нас и сказал.

Одиссея бедного пса продолжалась. Полтора часа на «подводных крыльях» с дрожащей под ногами Багиры металлической палубой. Автоматчики-пограничники при сходе на берег. Автобус – душегубка, еще два часа.

Про это подробнее. Автобус – из тех, образца какого-то мохнатого года или даже века, с маленькими продолговатыми окошками под потолком, пробитыми в фанерных стенах автобуса. Два часа по колдобинам, столбы пыли в автобусе. Бедный пес, не помня себя, стал карабкаться на мои плечи, чтобы дотянуться к тем маленьким окошкам. Пришлось мне Багиру два часа держать на руках под потолком, вплоть до полного их, рук, онемения.

Вот и она, знакомая развилка. Говорю водителю, чтобы высадил. Пес как молния сиганул в открывшуюся дверь, и первое, что я увидел, это была Багира, прыгнувшая в какую-то грязную жидкую лужу, и с наслаждением в ней барахтающаяся.

Грязным бесформенным шаром Багира прыгнула ко мне, но поцелуи ее я твердо пресек. В таком виде на станции показываться нельзя. Побежали к морю, благо тут же, за косогором.

Багира стрелой прыгнула в морскую воду и начала ее жадно пить. Пила долго, минуту-две. Потом, видимо, дошло, что вода сильно соленая. После этого морскую воду она никогда не пила.

Жили мы в домике на берегу моря. Вокруг стояли такие же «односемейные» флигельки. От них глинобитная дорога вела через сопку к лабораторному корпусу, бывшей погранзаставе со стенами метровой толщины. Там же столовая и баня. Дорога была абсолютно неосвещенной, да и откуда освещению там взяться? Новички ходили с фонариками, старожилы – по памяти, в полной темноте, при звездах, если облака позволяли, и при луне.

В то лето и новички и старожилы ходили с повышенной дозой адреналина в крови. Дело в том, что в районе Владивостока и вообще на Дальнем Востоке расплодились тигры. Они ели собак на окраине Владика, и всячески напрягали местное население. Охота на тигров была все еще запрещена – колеса законодательной машины вращаются медленно. Так что мы каждый день ожидали появления тигров, и ожидали с понятной нервозностью. Особенно если задерживались на работе и шли полкилометра по глинобитной дороге домой в полной темноте.

Багиру я поначалу брал на работу, в лабораторию, но начальство станции запротестовало. Еще, мол, нам собак в лабораторном корпусе не хватало. Говорю же, не жалуют собак на Дальнем Востоке. Не балуют. Чтобы не конфликтовать, стал я Багиру оставлять на целый день в своем домике. Она, однако, быстро научилась открывать запор и ходила по ближним окрестностям, изучая их и попутно собирая на себя всех мыслимых и немыслимых клещей. Вечерами их, раздувшихся, я снимал пинцетом десятками. Бог миловал, хотя район считался сильно энцефалитным.

Так вот, поскольку Багире было одной скучно, она с наступлением темноты выходила на ту самую глинобитную дорогу и радостно встречала каждого и каждую, которые возвращались после трудового дня или вообще домой. Поскольку она не лаяла, то радость встречи выражалась в том, что Багира в полной тишине вставала во весь рост на задние лапы, а передние – опять же в полной тишине и темноте – клала на плечи несчастного, радостно дыша в лицо.

Эффект, говорили, был потрясающий. Особенно в нервном ожидании прихода тигров.

Но народ там был хороший, и после нескольких истерик, которые до меня, к счастью, не дошли, народу даже понравилось. Приятно все-таки в итоге ощущать, что это оказался не тигр. Заново родиться, действительно, неплохо, чего бы там ни говорили.

В общем, Багиру все там полюбили. Я много нырял с ней за гребешками, или скаллопсами по-нашему, и под водой совал ей очередного скаллопса размером с хорошее блюдце. Она их выносила на берег и там складировала.

Мы с победой вернулись и решили, что пора Багире стать матерью и завести детей. Опуская массу деталей и натуралистических подробностей по части зачатия, вынашивания и рождения, скажу только, что мы в итоге оказались счастливыми обладателями одиннадцати щенков лабрадора. Отмечу только, что романтическая встреча Багиры и ее избранника (в смысле избранного нами) проходила в таких трудностях, что я с тех пор категорически не верю в возможность изнасилования. Я с тех пор точно знаю, кто контролирует этот процесс. И не надо мне ля-ля.

Щенки наши все назывались уже на букву «К». Так что Багира в девках засиделась, это точно. Более мелковатые братья и сестры поактивнее оказались и наваяли поколений от «В» до «И».

Выкармливание щенков – еще та работа, доложу я вам. Вся жизнь в борьбе. Сначала отрывать от питания одних щенков, посильнее, и подкладывать тех, кто послабее. И отбивать немедленные возвратные атаки тех, более сильных. Потом, когда переходишь на корм кусочками мяса, начинаешь болезненно испытывать на себе зубки одиннадцати маленьких пираний. Дверь в кухню была единственным барьером от их зубов, от которых иначе спасения не было. Если на кухню прорывались, то спастись можно было, только моментально вскакивая на кухонный диван. Когда босые ноги, а даже и в носках, атакуются одиннадцатью хищниками, мало не кажется. Зубки, как ряд гвоздиков.

Утром, спросонья забыв реалии, опускаешь ноги с постели на пол, а они там, преодолев барьер их огороженной территории и притаившись под кроватью, прыгают на голые ноги, как на живца. А дальше – о спорт, ты мир! Подпрыгивая, как на горячей сковородке, от их зубов, бежишь на кухню за кормом для этих маленьких палачей, а за тобой катится лавина плотных, крепко сбитых тел. Главное – как проскочить на кухню и успеть за собой захлопнуть дверь, не повредив этих вечно голодных грызунов.

Так, захлопнул. Если проскочил хоть один, его уже туда, к ним, не вбросить, поскольку те уже штурмуют стеклянную дверь, барабаня в нее всеми доступными лапами. Самое трудное – открыть дверь, когда еда готова, против лавины. В образующуюся щель, как в прорыв, идут штрафные батальоны. В этот момент опять береги ноги. На бегу сожрут, им все равно, какое мясо и чье.

А одна наша «дочь», по имени Карма, переехала в Бостон. И жила здесь долгие годы. Если бы у собак были фамилии, ее была бы Torchilin.

Багира наша тоже прожила довольно долгую жизнь. После нее другой собаки я не хочу. Во-первых, просто не хочу, а во-вторых, не хочу ее опять пережить. Хотя вероятность этого постепенно и неуклонно снижается.