Текст книги "Прокурор"

Автор книги: Анатолий Безуглов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Кто был Май для Гранской до сегодняшнего дня? Обыкновенный парень, каких тысячи вокруг. Может, немного чудаковатый, со своим странным увлечением собирать из газет и журналов забавные, анекдотические случаи, запоминать и при случае рассказывать.

Инга Казимировна почти ничего не знала о его семейной жизни – Соколов об этом никогда не распространялся.

Почему-то Гранской он казался скорым на подъем, безотказным. Но кроме автомобилей и забавных историй, взятых напрокат, его ничего как будто не интересовало. И вот только сегодня узнала – у Мая золотые руки. Прямо-таки плотницкий талант. Весь свой дом он изукрасил деревянными узорами так, что никто не может равнодушно пройти мимо, останавливаются, чтобы полюбоваться фантастическими птицами, зверушками, цветами, вплетенными в кружева наличников, карнизов, декоративных украшений.

Раньше Гранская никогда бы не могла себе представить, что Май, ни секунды не раздумывая, бросится за преступником, сознавая отчетливо: впереди его может ожидать все, вплоть до смерти.

И еще. До сегодняшнего дня Гранская думала: ну какая может быть жена у Мая? Простенькая, наверное, женщина, с нехитрыми заботами, которые укладываются между работой и домом. А она была одной из лучших вышивальщиц на местной фабрике да еще пела в хоре. И не просто пела – солировала. Говорят: приглашали, звали в консерваторию, но она не поехала.

И еще у них с Маем было двое мальчишек. Младшенькому шел десятый месяц...

Всеми этими сведениями успел снабдить Гранскую Коршунов, который опрашивал соседей Соколова по поводу Марчука.

И вот теперь Инге Казимировне предстояла тяжкая обязанность сообщить жене Мая о случившемся. Конечно, можно было переложить это на других, но Гранская считала, что не имела на то морального права. В том, что произошло с Соколовым, следователь винила себя. И казнилась. За преступниками должны следить и гоняться люди, подготовленные к этому профессионально. Конечно, можно было найти себе оправдание – кто знал, что собой представляет Марчук и что все так обернется.

"Могла не знать, но предусмотреть могла, обязана..." – еще и еще говорила сама себе следователь, меряя шагами больничный коридор. Она решила, что не уйдет отсюда, пока не выяснится точно, что с Маем.

Изредка ее вызывали в кабинет главврача. Это звонил Коршунов или Измайлов. Прокурор был ошеломлен случившимся и, несмотря на свою болезнь, справлялся о ходе операции регулярно.

Наконец из операционной вывезли Соколова с простыней до подбородка. Его обескровленное лицо вытянулось и казалось белее бинтов на голове.

Но, что удивило Ингу Казимировну (и дало надежду), Май, казалось, безмятежно спал – ни мук, ни страдания на лице.

Затем вышел хирург. Гранская хорошо знала его и могла рассчитывать на откровенность.

Они зашли в ординаторскую.

– Ну, что я могу сказать, Инга Казимировна, – начал хирург. Переломы левой руки, ключицы, левой ноги. Это не смертельно, как вы понимаете...

Он замолчал. Гранская напряженно ждала.

– Разрыв селезенки, – продолжил он. – Это уже посерьезней. Мы зашили... Других повреждений внутренних органов нет. Я, честно говоря, опасался травм черепной коробки. Рентген этого не показал. Ну, а ссадины, ушибы...

Врач махнул рукой – мол, что говорить о таких пустяках, когда есть куда более серьезные вещи.

– Короче, – заключил хирург, – ему еще повезло. На полном ходу, с крыши поезда!.. – он покачал головой.

Инге Казимировне вспомнилось то место, где они нашли Мая. Насыпь с мягким, закругленным откосом, густо заросшим лопухами и бурьяном, а дальше – разрыхленная земля...

Но по тому, как был сосредоточен и задумчив хирург, Инга Казимировна поняла, что дело обстояло не так просто. И спросила напрямик:

– Я бы хотела знать ваше откровенное мнение как хирурга. Поймите, ведь я должна сообщить жене, близким...

– Дорогая Инга Казимировна, – устало произнес врач, – ну не могу я ответить на все вопросы. Хоть вы и следователь. И не потому, что скрываю, а просто не знаю. Иной раз, казалось бы, все учел, все сделал, а что-то все же от твоего внимания ускользнуло. Мы ведь тоже не боги. Подождем дня три-четыре. Они решающие... А родственников лучше ободрить...

...Этот разговор Инга Казимировна передала Измайлову почти дословно, но уже из горотдела внутренних дел.

* * *

Операцией по розыску Марчука руководил лично майор Никулин.

Уже были получены сведения из Южноморска о сбежавшем. Вот эти данные: "Марчук, Григорий Пантелеевич, 1948 года рождения, проживает по адресу: город Южноморск, улица Цветочная, дом 11, квартира 23. Национальность русский. Беспартийный, женат. Работает на южноморской сувенирной фабрике агентом по снабжению. Ранее к судебной ответственности не привлекался, приводов в милицию не имеет. Жена – Марчук Тамара Власовна, 1952 года рождения, проживает по тому же адресу, работает приемщицей в ателье индивидуального пошива No 4. Детей нет".

По просьбе Зорянского ГОВДа за домом Марчука было установлено наблюдение.

– Что вас еще интересует? – спросил у Гранской Коршунов, когда она ознакомилась с телефонограммой из Южноморска.

– Первое. На каком основании Марчук прибыл в наш город? Отпуск или командировка?

– Хорошо, – записал Юрий Александрович. – Выясню.

– Второе. Был ли Марчук в Зорянске двадцать третьего июня?

– В день гибели Зубцова?

– Вот именно, – кивнула Гранская. – Третье. Круг лиц, с кем он тут общался.

Дав инспектору еще несколько заданий, Гранская спросила:

– Что говорят дактилоскописты?

В то время, когда Гранская находилась в больнице, в отделении железнодорожной милиции, откуда сбежал Марчук, побывал эксперт по отпечаткам пальцев. Марчук "наследил" там хорошо. И на столе, и на стуле, и на подоконнике. Были отпечатки его пальцев и на купюрах, изъятых Коршуновым у Зубцовой...

– Результаты будут попозже, – сказал Коршунов. – Я вам тут же дам знать.

– О здешних родственниках Марчука, у которых он останавливался, наводили справки?

– Да. Фамилия – Разуваевы. Пожилые люди. Живут одни, без детей. Разуваев – брат тещи Марчука...

– Которая якобы при смерти?

– Угу. Живут скромно. Работают в совхозе, в тепличном хозяйстве.

– Вы с ними беседовали? – спросила Гранская.

– Они были на работе. А подъехать в совхоз не было времени, сами знаете... Вот собираюсь к ним через часок. Думаю, к этому времени застану их дома.

– Знаете что, Юрий Александрович... Давайте сделаем это вместе? Я как раз еду к Соколовым...

Коршунов понимающе кивнул...

...Нумерация домов по Лермонтовской улице, что находилась неподалеку от Голубого озера, была перепутана. Но дом Мая Инга Казимировна нашла сразу: действительно, это была игрушка, а не деревянный сруб. Уже один забор был произведением искусства. Над калиткой высился декоративный навес с узорчатым портиком.

Гранская толкнула калитку. Во дворе играл с мячиком мальчик лет трех. С темно-русыми чуть вьющимися волосами, как у отца.

Увидев Ингу Казимировну, он крикнул в открытую на верандочку дверь:

– Ма-ам! К нам чужая тетя пришла...

С крыльца сошла молодая женщина в косынке и легком халатике. У нее были ласковые зеленые глаза.

– Я Инга Казимировна, – представилась Гранская.

– Проходите, проходите, – приветливо сказала женщина и протянула руку: – Бронислава, Броня... Май о вас говорил...

Она с уважением посмотрела на следователя.

"Господи, и как с ней говорить?! – подумала Инга Казимировна. – Какие найти слова?.."

На верандочке стоял детский манеж. Там деловито распоряжался игрушками розовощекий бутуз.

Приход постороннего человека не заинтересовал его совершенно.

– Хозяйничаете? – спросила Инга Казимировна, усаживаясь на табурет, явно сделанный хозяином дома.

– Дел хватает, – улыбнулась хозяйка. – С ними не соскучишься, кивнула она на сынишку.

"Лучше не тянуть", – решила Гранская.

– Садитесь, Броня, что вы стоите...

– Привыкла. А как же иначе – все на ногах да на ногах, – ответила она, но все-таки села.

– Пожалуйста, не волнуйтесь, прошу вас. Понимаете, Май... в больнице...

Броня приложила руки к щекам и тихо выдохнула:

– Ой, господи! Как в больнице?

Инга Казимировна машинально полезла в карман за сигаретами, забыв, что бросила курить.

– Я только оттуда. Беседовала с хирургом... Врач очень хороший. И уход будет самый лучший...

Гранская понимала, что надо говорить, все время говорить, чтобы стушевать, ослабить первый удар.

– Авария! – словно не слыша или не понимая слов Гранской, в страхе воскликнула Броня.

– Нет-нет, что вы! – ответила Инга Казимировна. – Вы же знаете, как отлично ездит Май...

– В какой он больнице? – вскочила Броня. – Я сейчас же к нему.

– Прошу вас, сядьте... Ехать туда не надо... Увидите его завтра...

– Они не могут не пустить... Не имеют права... Я жена...

– Да-да, Броня, вы жена, но мы пойдем к Маю завтра вместе, и вы убедитесь, что все будет хорошо...

У Соколовой вдруг непроизвольно скривились губы, она как-то по-детски поднесла кулачки к глазам и разрыдалась.

Малыш, безмятежно копошившийся в манеже, замер и с испугом смотрел на мать.

Гранская подошла к плачущей женщине, положила ей руку на голову и стала говорить какие-то ласковые, успокоительные слова.

Потом Инга Казимировна осторожно, пропуская страшные подробности, объяснила Броне, как и почему Май попал в больницу.

Затем она принесла воды из кухоньки. Плачущая женщина сделала несколько глотков, после чего они долго разговаривали, как будто знали друг друга давным-давно и были задушевными подругами. Броня говорила о том, какой хороший у нее муж. Они познакомились до его ухода в армию, и Броня дождаться не могла, когда же он вернется, все боялась, что найдет там себе другую. И свадьба была сыграна через месяц после прихода Мая со службы.

– Инга Казимировна, миленькая, я действительно завтра его увижу? спросила Броня.

– Я за вами заеду, и мы отправимся в больницу вместе...

Когда Гранская вышла на улицу, то почувствовала, каким тяжелым был сегодняшний день. Но еще предстоял допрос родственников Марчука.

Обычно в такое время (а было уже около девяти вечера) она не решилась бы беспокоить людей. Но закон разрешает в исключительных случаях проводить допрос даже среди ночи. А это и был тот самый неотложный случай.

По улочке носилась детвора, на скамеечках у заборов сидели старухи типичная картина, которую можно было увидеть на любой окраине Зорянска.

Уже подходя к дому номер четыре, Гранская услышала сзади шум автомобиля. Возле следователя остановилась темно-зеленая "Волга", и из нее вышел Коршунов. Он попросил шофера ждать за углом.

– Что с Марчуком? – спросила Инга Казимировна.

– Ищем, всех поставили на ноги, – ответил старший лейтенант. – А вы? Сообщили?

Гранская молча кивнула.

– Ну и как? – с тревогой посмотрел на нее инспектор.

– Да как, Юрий Александрович, – вздохнула Инга Казимировна. – Я сама чуть не разревелась. Броня молодец, держится. – И, прежде чем постучать в калитку, сказала: – Значит, как договорились?

– Да.

Еще в горотделе милиции следователь и инспектор набросали план допроса родственников Марчука. Условились – она говорит с Разуваевой, он с ее мужем. Параллельно.

Открыл хозяин. Высокий пожилой мужчина в меховой безрукавке, хотя и стояло лето. Руки у Разуваева были перепачканы машинным маслом.

Гранская и Коршунов представились, предъявили удостоверения.

Разуваев пригласил их во двор и, заперев калитку, настороженно спросил:

– А по какому случаю?

– По поводу вашего родственника Григория Марчука, – ответила следователь, осматриваясь.

Под навесом стояли красные "Жигули" с иногородним номером. Рядом мотоцикл с коляской. Заднее колесо мотоцикла было снято и лежало рядом на подстилке из мешковины. Видимо, хозяин занимался ремонтом.

– Григория? – удивился Разуваев. – А что он натворил? – По его лицу пробежала тень тревоги.

– Где мы можем побеседовать? – не ответив на его вопрос, спросила Гранская.

– Где хотите... Вот только... – Разуваев показал замасленные руки. В доме, наверное, лучше.

– А супруга ваша дома? – продолжала Инга Казимировна, шагая вместе с Коршуновым за хозяином.

– Тут, тут, – поспешно ответил Разуваев, подходя к водопроводному крану возле крыльца.

Услышав, видимо, разговор, вышла хозяйка. Худая, она выглядела старше мужа.

– Здравствуйте, – посмотрела она вопросительно на пришедших.

– Вот, товарищи из органов, – представил их Разуваев. – По Гришкиному делу...

– Так его же нет.

В отличие от мужа жена явно перепугалась.

Коршунов остался с хозяином на веранде, а Гранская прошла с Разуваевой в комнату.

– Так что же с Григорием? – не выдержав, спросила та, когда они расположились за столом.

– Это потом, – ответила Инга Казимировна. – Скажите, пожалуйста, когда вы его видели последний раз?

– Утром уезжали на работу, Григорий еще спал... А чего ему спозаранку вставать? Мы ведь с мужем в совхозе трудимся, начинаем с семи, а то и раньше. Ехать, считайте, полчаса. Хорошо, свои колеса, а на автобусе более часа уходит...

– А что он делает в Зорянске? Я имею в виду, по какому случаю приехал?

– Не знаю. Дела у него тут какие-то на заводе.

– Давно приехал?

– С неделю.

– А какие именно дела?

– По его службе.

– В командировку, что ли?

– Вроде бы. Знаете, интересоваться неудобно. Зачем да на сколько. Чтобы не подумал – стесняет нас...

– И часто он приезжает в Зорянск?

– Когда как. То подолгу нет, а то вдруг зачастит.

– В прошлом месяце, то есть в июне, он был?

– Был, был, – закивала Разуваева. – Аж два раза.

– Припомните, пожалуйста, когда именно? – попросила следователь.

Хозяйка приложила палец к губам, задумалась.

– Значит, первый раз в воскресенье...

– Число?

– Дайте вспомнить... В середине месяца. Под вечер самый, мы только легли с мужем спать. Не то пятнадцатого, не то шестнадцатого...

– Воскресенье было шестнадцатого, – подсказала Гранская.

– Во-во, – подхватила Разуваева. – Значит, пробыл он денька четыре и махнул к себе. В Южноморск.

– В четверг, выходит?

– Ага.

– Двадцатого июня, – подсчитала Инга Казимировна.

– Стало быть, двадцатого... А на следующую неделю – опять здесь.

– Какого числа?

– Во вторник, как сейчас помню.

– Хорошо, во вторник, – повторила следователь. – Значит, двадцать пятого июня... И долго пробыл?

– До пятницы. Стало быть, до двадцать восьмого, – сама подсчитала хозяйка. – И вот снова приехал три дня назад...

– Как он обычно приезжает – поездом?

– Зачем. На своей машине. Во дворе видели?

Гранская кивнула. И подумала: почему Марчук приехал на "Жигулях", а обратно в этот раз решил ехать поездом?

– Когда он теперь собирался домой? – продолжила она допрос.

– Я же говорила, не спрашивали мы Григория...

– А дома у него как, все спокойно?

Разуваева вскинула на следователя встревоженные глаза:

– А что?

– В Южноморске у Григория как? Все здоровы? Никаких неприятностей?

– Вроде нет...

– И теща здорова?

– Капитолина? – удивилась хозяйка. – Так она в Ростове живет. Вчера письмо получили...

– Можно посмотреть?

Разуваева суетливо встала, открыла сервант, нашла письмо.

Гранская прочла небольшое послание, в котором теща Григория Марчука сообщала, что живет, слава богу, хорошо, вот только артрит мучает, ходить трудно. Но собирается поехать лечиться куда-нибудь на грязи...

– А с сердцем у нее как? – спросила Инга Казимировна, возвращая письмо.

– Никогда не жаловалась.

Потом Гранская поинтересовалась, с кем в Зорянске общается Григорий, приходят ли к Разуваевым его друзья.

– Какие у него тут могут быть приятели? – ответила хозяйка. – Бывает наездами. Все дни занят по делам... А сюда никто не приходил... Да и я, честно говоря, против...

И снова попросила рассказать, что же все-таки натворил Марчук, если им интересуются милиция и прокуратура.

– Он покалечил одного человека, – сказала Инга Казимировна, не вдаваясь в подробности.

После этих слов Разуваева испугалась уже не на шутку и на дальнейшие вопросы следователя твердила: "Ничего не знаю", "Не могу сказать", а между ответами искренне удивлялась: "Никогда бы не подумала, что он способен на такое", "А ведь почти не пьющий", "Да и в родне никто под судом не был".

Напоследок Гранская оставила свой номер телефона, сказав при этом:

– Если Марчук объявится или вам станет известно его местопребывание, незамедлительно позвоните мне... Можете и в милицию...

– Хорошо, хорошо, а как же... – бормотала Разуваева.

...В машине следователь и старший лейтенант обменялись впечатлениями. Разуваев дал приблизительно такие же показания, как и его жена. Выходило, что и в самом деле супруги мало вникали в то, чем занимался и с кем водил знакомство в Зорянске их южноморский родственник.

– По-моему, хозяин что-то знает, но скрывает, – сказал Коршунов.

– Из чего вы это заключили? – спросила Гранская.

– Закинул я удочку, нет ли здесь у Марчука дамы сердца, – объяснил инспектор. – Разуваев замялся. Иногда, говорит, Григорий вечерами уезжал на своих "Жигулях" и возвращался поздно. А вот к бабенке закатывался или еще куда – не докладывал, мол.

– В женщине ли тут только дело? – задумалась Инга Казимировна. – Ну, Юрий Александрович, каковы же итоги?

– Странно вел себя сегодня Марчук, – сказал Коршунов. – Непонятно. Наврал три короба на вокзале. Про тещу, подсвечники...

– Главное, зачем ему было бежать? Я вот сейчас вспоминаю: только одна задача – поскорее избавиться от нас! Любым способом! Смотрите, даже паспорт оставил! Выпрыгнул из окна отделения милиции, вскочил в товарняк. Затем – эта драка с Маем на крыше вагона. Ведь сам рисковал головой! Да и когда в окно... Стеклом небось порезался?

– Выходит, боялся тщательной проверки. Насколько я могу судить из ваших слов – этот трюк с отметкой в паспорте Марчук раскусил...

– Да, я тоже так, думаю, – вздохнула Гранская. – Но вот чего он боялся по-настоящему, не пойму. Ведь на такое без серьезной причины не идут!

– Это уж точно.

Они подъехали к горотделу милиции.

Никаких вестей о Марчуке не было – он будто сквозь землю провалился.

* * *

В новой квартире все теперь казалось Измайлову не так. Огромные окна словно открывали жизнь всему миру напоказ. До потолка – рукой подать. Узкий коридорчик, а кухня – не повернуться. Со старой кухонной мебелью Измайловым пришлось расстаться. Остальная же, привычная и дорогая Захару Петровичу, потому что прослужила почти двадцать лет и была в очень приличном состоянии, выглядела на новом месте несуразно. Галя долго ломала голову, как ее расположить: слишком узкие пространства, слишком много места занимали окна и двери. Жена предложила обзавестись новой обстановкой, но Захар Петрович все медлил.

Что было красиво в новой квартире – полы. Паркетные, с приятным желтым отливом, они блестели лаковым покрытием. Но и тут Захар Петрович считал, что крашеные в жару приятнее. Вымоешь пол – и становится свежее и прохладнее.

Все это он особенно ощутил, провалявшись дома с радикулитом.

Странно, что, когда Самсонов приехал в прокуратуру на беседу, он почему-то первым делом поинтересовался, как Захару Петровичу живется в новой квартире.

– В старой было лучше, – признался прокурор.

Обсуждать этот вопрос с директором завода он не хотел: были другие, куда более важные дела, и, прямо скажем, непростые. Однако Глеб Артемьевич продолжал:

– Все системы, значит, работают нормально? А то могу прислать рабочих, если что надо. В наше время новый дом без ремонта – не дом, добавил он с улыбкой.

– Спасибо, – поблагодарил Захар Петрович. И решил перейти к делу: Чтобы не повторяться, товарищи вам сообщили, о чем у нас был разговор?

– Вы имеете в виду наших заводских командиров?

– Да. Главного инженера Гальперина, председателя профкома Пушкарева и главного бухгалтера Фатхулину.

– Информировали, – кивнул директор.

– Глеб Артемьевич, в прошлом году вот на этом самом месте вы уверяли меня, что покончите с массовыми прогулами, опозданиями, сверхурочными...

– Захар Петрович, как говорится, кто помянет старое... – шутливо перебил Самсонов.

– Рад бы не поминать. Если бы не новые нарушения...

– Неужели у вас мало своих дел, что вы обременяете себя и нашими, чисто производственными? Ей-богу, отлично разберемся сами. Тем более, завод на подъеме. План даем. Строимся, налаживаем культуру. И, между прочим, город не забываем. Так ведь?

Измайлов знал напористость директора. Он даже выработал с Самсоновым особую тактику – дать ему выговориться, а уж потом прижимать фактами.

– У древних была хорошая поговорка, – продолжал Глеб Артемьевич. Богу – богово, а кесарю – кесарево.

– Кто же бог? – не удержался Измайлов.

– Закон! Закон, конечно! Правопорядок... А мы уж будем заниматься мирскими делами, – расплылся в ослепительной улыбке директор завода. Тяжко, трудно, но что поделаешь. Продовольственная программа – это сейчас главная задача в стране! А наши запчасти к сельскохозяйственным машинам идут во все ее концы! Попробуй я не дать план – тысячи тракторов, комбайнов и других механизмов не выйдут в поле! А это – сотни тысяч пудов неубранного хлеба...

Самсонов еще некоторое время говорил о том, какое значение имеет продукция завода для страны. Когда, по мнению прокурора, он выложился, Захар Петрович сказал:

– Я все понимаю...

– Очень хорошо, – довольно произнес Самсонов. – Тогда вы тем более должны знать, что отдельные недочеты, упущения...

– Позвольте, Глеб Артемьевич, – уже строго сказал Измайлов. – Давайте остановимся на этих самых недочетах и упущениях. Конкретно. Согласны?

Самсонов пожал плечами.

– Беда в том, что они не отдельные, – покачал головой прокурор. Нарушения стали системой. Повторяю: системой. Вы смирились с массовыми прогулами, опозданиями. Растет брак.

Самсонов нахмурился.

– Почему, на каком основании завод часто работает в выходные дни? задал вопрос Измайлов.

– Ну, один-два цеха, во-первых. А во-вторых, это бывает в крайних случаях, особых, я бы сказал, – возразил директор завода.

– Хорошо, я приведу вам факты. – Захар Петрович перелистал материалы проверки, проведенной Ракитовой. – В прошлом месяце, в июне, завод работал каждую субботу, а тридцатого – и в воскресенье. Ольга Павловна побывала в этот день у вас на заводе лично и убедилась – трудились все производственные цеха...

Самсонов хотел что-то сказать, но Измайлов не дал:

– Вы должны вести учет сверхурочным работам, выполненным каждым рабочим. Такой учет у вас не ведется. Да, да, Глеб Артемьевич, не ведется. А это нарушение статьи пятьдесят шестой Кодекса законов о труде!

– Сразу видно, что вы не производственник, – усмехнулся директор завода. – Даю голову на отрез, что не назовете мне ни одного предприятия, где бы постоянно не возникала потребность в сверхурочных работах...

– Назову. Мебельный комбинат – раз. Кирпичный завод – два. Если хотите, продолжу. А ведь у них тоже план. И, кстати, тоже вносят свой вклад в Продовольственную программу. Не нарушая закона.

– Значит, вы считаете, что в выходные дни завод никогда, ни при каких обстоятельствах не имеет права работать?

– Имеет. Но для этого надо иметь веское основание, предусмотренное законом. А у вас его не было.

– Для меня основание – государственный план!

– План завод обязан выполнять в установленное рабочее время – сорок один час в неделю.

– А когда мы простаиваем из-за смежников? Вы это не принимаете в расчет?

– Для этого существуют ваш главк, министерство и другие организации. Они должны заботиться о четкой согласованности поставок. В конце концов, есть Госарбитраж. И через него можно взыскать с нерадивых поставщиков...

Самсонов рассмеялся.

– Да если я буду рассылать запросы, названивать, жаловаться да судиться, то работать будет некогда... Производство – штука сложная, и такие сбои, увы, пока не изжиты... Поймите, план нужен не мне. Если хотите знать, зорянский завод своих потребителей не подводит... Конечно, если придираться да цепляться, можно такую платформу подвести – хоть завтра Самсонова на голгофу...

– Я не собираюсь цепляться, Глеб Артемьевич, – ответил Измайлов. – Но разобраться, что творится у вас, обязан...

Затем прокурор остановился и на других нарушениях, обнаруженных в ходе проверки. А в заключение попросил написать объяснение по поводу вскрытых фактов. Измайлов также сказал, что ждет объяснения председателя профкома Пушкарева и главного бухгалтера Фатхулиной.

– А может, мы представим вам общую объяснительную записку? предложил Самсонов.

– Нет, Глеб Артемьевич, не общую, а каждый отдельно. И прошу это сделать через два дня.

– Не успеем.

– Ладно, через четыре, – согласился Измайлов. И повторил: – Четыре! Это окончательный срок.

Заверив прокурора, что все отмеченные недостатки будут исправлены, Самсонов ушел.

Завершив самые необходимые дела, Измайлов отправился домой: Межерицкий самым категорическим образом настаивал на щадящем режиме работы. И все же Захар Петрович заглянул по пути в больницу. Май уже пришел в сознание, но завотделением просил не беспокоить его без экстренной необходимости. Таковой у прокурора не было. Он передал ему фрукты, две газетных вырезки с копилками курьезов и записку, после чего направился домой.

Галина находилась у Межерицких, и Захар Петрович заглянул к ним. Борис Матвеевич потащил Измайловых на кухню – излюбленное место, где они частенько болтали с Захаром Петровичем, и напоил отваром шиповника, холодным, прямо из холодильника.

Речь зашла о том, как идут дела со строительством садового домика.

– Идут, – не очень весело откликнулся Межерицкий. – У меня еще одна забота – квартиру надо привести в порядок к зиме. Нет, как строят, а? Борис Матвеевич встал, попробовал закрыть дверь. – Полюбуйтесь! Двери не закрываются, окна не открываются. В спальне плинтуса отошли, в столовой обои... Ведь нарочно захочешь так напортачить – не получится... Зато отрапортовали на две недели раньше срока.

Захар Петрович почему-то вспомнил, как Самсонов предлагал ему прислать рабочих в случае обнаружения каких-либо недоделок. Но в их квартире, кажется, все было в порядке.

– Ничего, Боря, ты набил руку на садовом участке, – попыталась успокоить Межерицкого Галина. – Наведешь такой марафет...

– Прости, Галя, – разозлился Борис Матвеевич, – но почему это должен делать я? Представь, к врачу поступил больной. Врач его выписывает через положенное время и говорит родственникам: основную хворь я вылечил, а уж там бронхитик, почки, желудочные колики и другие-прочие болячки подлечите сами...

Галина улыбнулась.

– А ведь я не шучу, – серьезно продолжал Межерицкий. – Тут до черта дел! – обвел он рукой вокруг. – Три месяца живем, а все сыпется, отклеивается, перекашивается. А виновные где? Не найдешь! Да еще, я уверен, за этакую срамоту кто-то премию получил. За перевыполнение, экономию и так далее. А теперь я должен тратить свое время, деньги и нервы, чтобы в новенькой квартире сделать ремонт! И не делать нельзя. Просто невозможно жить. Зимой и вовсе будет худо, попомните мои слова. Видели, как заделаны наружные швы? – Он вздохнул, помолчал и махнул рукой: – Впрочем, что вам толковать. Сытый, как говорится, голодного...

– В каком это смысле? – не понял друга Измайлов.

– Я, конечно, тебя не осуждаю, – виновато улыбнулся Межерицкий. – И, имея твое положение, сам бы...

– Погоди, Борис, – нахмурился Захар Петрович. – Ей-богу, не знаю, о чем ты...

Галина смутилась, и Измайлов понял, что за словами Межерицкого кроется определенный и реальный смысл. А вернее, какая-то неприятная для него, Измайлова, штука.

– Прости, если лезу не в свое дело, – сказал Борис Матвеевич. – Не будем об этом...

– Нет будем, – сказал Захар Петрович и, посмотрев на жену, повысил голос: – Черт возьми, объясните же, наконец!

– Ну, помнишь, я тебе говорила... Как-то к нам зашла соседка... Да и во дворе все говорят... Таких квартир, как у нас, в доме всего три. Еще у Петрова и Бабаянца... Паркет, моющиеся обои... И вообще, качество...

Петров был заместителем начальника горотдела внутренних дел, а Бабаянц – зять председателя горисполкома, и к тому же директор автобазы.

– Но ты ведь знаешь, я не обращался к Самсонову по поводу отделки квартиры. И не видел ее, пока нам не выдали ордер! – сказал Захар Петрович, обращаясь к жене. А потом – к Межерицкому: – Честное слово, Боря!

– Я тебе верю, – похлопал его по руке приятель.

Но Измайлову показалось, что Межерицкий не верит. И от этого было почему-то неловко, стыдно.

Потом уже, дома, Захар Петрович думал о том, что стыдно ему стало вот почему: сто двадцать одна семья, проживающая в их доме, обижена, оскорблена и обременена чьим-то заведомо нерадивым трудом, а он и еще двое счастливчиков освобождены от забот и хлопот.

За какие такие заслуги? Ведь они, эти остальные, такие же трудяги, как и он. У каждого свое дело, свой участок работы. Даже посложнее, может быть. И, например, как у Бори Межерицкого, не менее ответственный. Ведь он, прокурор, и рабочий у станка на заводе Самсонова равны по существу и по закону. Они имеют равное право на жилье...

– Почему ты мне не сказала об этом раньше? – спросил Измайлов жену, когда они пришли к себе.

– Господи, да я сама узнала об этом недавно...

Настроение было испорчено. Захар Петрович хотел было опять засесть за свои деревянные скульптуры, но не смог – боли в пояснице усилились.

Он лег с книжкой, но не читалось.

Измайлов почему-то вспомнил слова, оброненные как-то Зарубиным, что прокурору вредно долго засиживаться на одном месте. Тогда Захару Петровичу показалось, что прокурор области не совсем прав: чем дольше работаешь в районе или в городе, тем лучше знаешь людей, их проблемы и нужды и, разумеется, местные "болячки". Теперь же он понял, что имел в виду Степан Герасимович.

Взять хотя бы сегодняшний случай. Он, прокурор города Измайлов, получил квартиру в доме, построенном заводом. Одна деталь: его квартиру отделали лучше других. И пусть он этого не знал, но ведь Самсонов же знает!

Захар Петрович пожалел, что говорил с Самсоновым не так, как надо было говорить на самом деле, – строго и требовательно. То, что огрехов у директора хватает, видно очень хорошо.

Значит, миндальничал? Боялся испортить отношения?

Так вот, наверное, почему Самсонов уверен, что и на этот раз его "волевые" действия сойдут ему с рук. Как и в прошлом году.

"Вот что для него означают паркет и моющиеся обои!" – с горечью размышлял Захар Петрович.

И подумал: в сущности сколько в нашей жизни мелочей – еда, одежда, квартира. Каждодневные заботы, от которых вас незаметно могут избавить вот такие "доброхоты", чтобы потом потребовать за них соответствующую плату на что-то закрыть глаза, что-то посчитать "отдельными недочетами"...

Мелочи... А если посерьезнее? Например, устройство сына или дочери в "престижный" институт, потом – на "теплое местечко". Тогда и услужить надо будет соответственно – не заметить хищение, простить взятку, а то и еще похуже...