Текст книги "Скелеты в шкафу истории"

Автор книги: Анатолий Вассерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Не инфляцией единой обусловлен рост цент

[23]23
  © 2008.02.09, для «Бизнес-журнала».


[Закрыть]

Великая депрессия и естественным образом выросшая из неё Вторая мировая война, помимо прочего, отучили экономически развитый мир подкреплять банкноты (и прочие виды векселя на предъявителя) драгоценными металлами. Привязка сохранялась формально, через доллар, а затем вовсе отменена.

Были к тому и мирные причины. В частности, производство товаров и услуг после войны росло столь быстро, что золотодобытчики при всём желании не могли адекватно наращивать массу своей продукции. Снижать же цены пропорционально соотношению прочих благ к золоту не позволяют ни налоговая политика большинства государств, ни традиция красивых отчётов акционерам.

Увы, общий объём реальных благ поддаётся учёту куда хуже, нежели золотой запас. Отказ от размена бумаги на металл снял тормоз с деньгопечатных станков. Уже десятилетия инфляция – не редкая напасть, сопутствующая социальным катастрофам (вроде проигранных войн, как в осколках восточноевропейских империй после Первой мировой), а повседневная неприятность.

Её даже научились частично прогнозировать. Поэтому многие политики не обращают внимания на предостережение лауреата Нобелевской премии по экономике Фридриха Августа фон Хайека: деньги – единственный эффективный носитель экономической информации, так что любые манипуляции с ними вызывают громадные хозяйственные перекосы. В самом деле, если искажения, вносимые в информационный поток, поддаются предсказанию, то разумный хозяйствующий субъект внесёт соответствующие поправки, тем самым локально компенсируя глобальные последствия политического популизма.

Увы, на такой интеллектуальный подвиг способен далеко не каждый. Причём не только потому, что инфляцию – как любой политический манёвр – можно прогнозировать лишь в ограниченных пределах и – главное – на срок, малый по сравнению с характерными инвестиционными циклами. Но и потому, что не всякий рост цен имеет инфляционную природу.

Мы давно привыкли к перерасчётам доходов и цен былых эпох. Легко признаём богатейшим человеком всех эпох и народов не Уильяма Генри Гейтса Третьего, а Джона Дэвисона Рокфеллера: его миллиард долларов в 1913-м куда дороже сотни миллиардов Гейтса в начале 2000-х. Полагаем, гонорары Чарлза Спенсера Чаплина (даже в ту пору, когда он ещё не был совладельцем United Artists) заметно круче, нежели у Джорджа Тимоти Клуни. Завидуем квалифицированным питерским и тульским рабочим (как тогда говорили, рабочей аристократии) последних лет Российской империи, на чью дневную зарплату можно было накупить недельный запас вкусной и здоровой пищи.

Но каковы были шансы рабочего аристократа – да и аристократа наследственного – на выживание при воспалении лёгких (или, не к ночи будь помянут, туберкулёзе, унесшем в могилу даже Георгия Александровича Романова – младшего брата последнего российского императора)? Мог ли Чаплин в 1920-е за свои гонорары съездить из Голливуда в Сидней – или хотя бы Цюрих – на пару дней перерыва в съёмках? Удобнее ли Рокфеллеру распоряжаться сотнями слуг в своём дворце, нежели Гейтсу – программировать автоматическую деятельность своего знаменитого «умного дома»?

Чаплин в 1925-м был бы готов заплатить за билет на «Боинг-747» существенно больше, нежели Клуни сегодня – если бы вообще знал о возможности авиаперелётов через Атлантику (первый беспосадочный полёт – из Сент-Джонса на Ньюфаундленде в ирландский Чифден – совершили Джон Элкок и Артур Уиттон Браун в мае 1919-го, удостоенные дворянства за такой подвиг, но широкая публика обратила внимание только на полёт Чарлза Августуса Линдбёрга из Нью-Йорка в Париж в мае 1927-го, хотя до того Атлантику пересекли по воздуху – на самолётах и дирижаблях – уже 66 человек). Российская императорская семья несомненно отдала бы целое состояние за любое из множества ныне существующих производных сульфаниламида, способных бороться с палочкой Коха – но Георгий умер в 1899-м, Пауль Гельмо синтезировал сульфаниламид в 1908-м, а Герхард Йоханнес Пауль Домагк обнаружил целебные свойства красного стрептоцида только в 1932-м (и получил за это Нобелевскую премию в 1939-м). А уж Рокфеллер, в последние годы жизни панически опасавшийся любой инфекции (он мечтал дожить до 100 лет, но протянул только 98), и подавно пожертвовал бы половину своих баснословных капиталов за возможность не общаться с потенциальными носителями бактерий.

Я уж и не говорю о почти невообразимом росте возможностей существующей техники. Линдберг летел 33 часа – нынче такой же перелёт занимает менее 10-ти (на «Конкорде» менее 3-х, но убийство сверхзвуковой пассажирской авиации подорожавшей нефтью – отдельный сюжет). Современные лекарства, как правило, имеют на порядки меньше побочных эффектов, нежели их предки полувековой (не говоря уж о вековой) давности – одно это уже вполне оправдывает многомиллиардные затраты на исследования. Цена компьютера оптимальной домашней конфигурации уже лет десять порядка $1000 – но его производительность за это время выросла едва ли не тысячекратно (на этом фоне подешевение самого доллара на треть – мелочь, не заслуживающая внимания).

В конце эпохи Клинтона при расчёте индекса цен в Соединённых Государствах Америки стали учитывать рост вычислительной мощности компьютеров в расчёте на доллар. Президента тогда изрядно ругали за попытку замаскировать инфляцию статистическими трюками. В какой-то мере упрёк верен. Ведь производительность личного компьютера (personal – именно личный, и разница между personal computer и нашим выражением «персональный компьютер» та же, что между личным и персональным автомобилем) ограничена не только железом, но и программами (с ростом доступных ресурсов программисты всё меньше заботятся об оптимизации), и прокладкой между креслом и клавиатурой… Но всё же рациональное зерно в этом манёвре есть. Ведь новые машины позволяют решать задачи, немыслимые ещё несколько лет назад.

Скажем, полвека назад компьютерная графика – а тем более видеографика – была лишь предметом фантастических романов. А ещё лет 10–15 назад требовала мощных специализированных машин. Один из главных производителей такой техники – основанный в 1982-м – гордо назван Silicon Graphics. В 2006-м фирма обанкротилась (и сейчас реструктурируется): обычные персоналки давно догнали её технику даже по абсолютной скорости, а уж по соотношению производительности и стоимости давно перегнали. Компьютерные спецэффекты нынче встречаются едва ли не в каждом фильме. Да и аппаратная поддержка графической библиотеки OpenGL – творения всё той же Silicon Graphics – есть в большинстве видеопроцессоров для персоналок.

Иной раз кажется: техника только мешает. Скажем, автомобили в городе зачастую движутся медленнее, чем в начале века, хотя техническая их скорость с тех пор удесятерилась. Но зато без автомобиля вряд ли появилось бы само понятие мегаполиса.

Работать в крупном – и потому экономически эффективном – центре, а жить на природе вроде бы можно и в расчёте на общественный транспорт. Маятниковая миграция вокруг Москвы ещё недавно опиралась на сеть электричек. Но час-другой в переполненном вагоне снижает производительность труда едва ли не на треть. А в пробке и отдохнуть можно: в Соединённых Государствах Америки многие радиостанции ведут даже специальный психотренинг для пробочных сидельцев. Оттого и запружены города миллионами автомобилей, чьи хозяева прибывают на работу личным транспортом.

Примеры можно множить бесконечно. Главное и так понятно: прогресс постоянно раскрывает перед нами новые возможности удовлетворения потребностей (а зачастую и новые потребности создаёт – но вопросы маркетинга в этом журнале подробно освещаются и за пределами моей заметки).

За всё надо либо платить, либо расплачиваться. Причём платить – значительно выгоднее.

Конкуренция постоянно удешевляет уже существующие товары и услуги. Новые же, как правило, дефицитны – а то и вовсе монопольны. Потому недёшевы. На первых порах даже зачастую непропорционально дороги – специально в расчёте на тех, кто готов платить за пребывание на переднем крае прогресса.

Все эти новшества, естественно, включаются в индекс цен. Так что не всякий его рост – инфляция.

Моревладельцы: экономика всемирного могущества

[24]24
  © 2008.02.06, для журнала «Идея Икс».


[Закрыть]

На рубеже XIX–XX вв. сразу двое адмиралов – британец Филип Хоуард Джордж-Томасович Коломб (1831–1899) и американец ирландского происхождения Алфред Тайёр Деннис-Хартович Мэхэн (1840–1914) – практически одновременно выпустили труды на одну и ту же тему: владение морскими просторами – ключевой элемент державного могущества. «Влияние морской силы на историю» (1890) Мэхэна и «Морская война, её основные принципы и опыт» (1891) Коломба стали настольными книгами нескольких поколений политиков и военных.

Из двоих адмиралов при жизни популярнее был, пожалуй, Коломб. Ведь в ту пору именно Великобритания являла самые очевидные последствия владения морем. На её кораблях её воины покорили больше колоний, нежели набралось у любого другого государства. Из этих колоний морем шли в метрополию несметные богатства. А главное – колонии стали громадным рынком сбыта, на котором разрослась до крупнейшего в мире размера британская промышленность. Её достижения, кстати, в свою очередь подкрепляли морскую мощь: британские боевые корабли были одними из лучших и самыми многочисленными.

Правда, тринадцать из этих колоний ещё 1776.07.04 провозгласили себя независимыми государствами – и тут же объединились в антибританский союз. При изрядной финансовой поддержке Франции – в ту пору главного конкурента Британии – Соединённые Государства Америки выиграли войну с метрополией и утвердили свою независимость.

Но как раз в этой войне британцы не могли в полной мере употребить свою морскую силу. Дело не только во Франции. Россия провозгласила вооружённый нейтралитет – право перевозить невоенные грузы воюющих сторон и силой сопротивляться любым попыткам пресечь эти перевозки. Ссориться же с Россией Британия в ту пору не хотела. Ей было необходимо равновесие группировок, постоянно противоборствующих в Европе. Россию же всегда можно было уговорить лечь на одну из чаш европейских весов.

Зато во время гражданской войны в Америке (1861–1865) море сыграло едва ли не ключевую роль в ходе сухопутных боёв. Соединённые Государства Америки – северяне – уже располагали флотом, достаточным для блокады побережья Конфедеративных Государств Америки – южан. При первых же намёках на британское намерение прорвать блокаду Россия прислала в Нью-Йорк эскадру новейших фрегатов. Лишившись возможности продавать в Европу свой хлопок и закупать там технику и вооружение на вырученные деньги, Юг в конце концов оказался задавлен численным превосходством Севера.

Кстати, Россия вмешалась в войну прежде всего в порядке мести британцам. Ведь Крымскую войну (1853–1856) она проиграла прежде всего на море. Новейшие британские и французские пароходы могли выбрать для сражения день, когда штиль обессиливал могучие российские парусники. Поэтому наш флот пришлось просто затопить у входа в гавань Севастополя, чтобы не дать противнику войти прямо в город. Оставшись же единоличными хозяевами моря, наши противники подвозили в Крым несравненно больше ресурсов, чем мы могли перебросить из близких вроде бы регионов – но по тогдашним просёлочным дорогам, непроходимым изрядную часть года.

Эти примеры указывают: ценность владения морем – не только в возможности доставить в нужное время и место боевую силу. Куда важнее, что море – лучшая в мире совокупность торговых путей.

Даже сегодня водный транспорт отличается наименьшими затратами на перевозку тоннокилометра груза. А уж до создания железнодорожной сети он был ещё и самым быстрым: даже классические испанские галеоны, из-за громоздкости и неуклюжести развивавшие всего 4 узла (7.6 км/час), могли двигаться круглосуточно, так что в конечном счёте обгоняли конные обозы.

Капиталовложения в железные или шоссейные дороги тоже куда больше, чем в обустройство гаваней. Поэтому выгодно тянуть магистрали не столько по материку, сколько к ближайшим портам: так совокупная стоимость перевозок оказывается меньше. Густые материковые дорожные сети возникают скорее по политическим и военным соображениям, нежели по коммерческим. Скажем, бурное железнодорожное строительство XIX в. чаще всего сопровождалось безудержным казнокрадством. А легендарные американские и германские автострады стали прежде всего способом занять несметные толпы безработных, не давая Великой Депрессии перерасти в революционные взрывы. Хотя, конечно, раз уж дороги возникли, ими пользуются с выгодой и удовольствием.

Осваиваются новые торговые пути на море тоже куда быстрее, чем на суше. Чем динамичнее экономика, тем больше значение морской торговли. Вряд ли шоссе и железные дороги поспели бы за бурным ростом промышленности «азиатских тигров» в последние десятилетия.

Островные государства – Великобритания, Япония, Индонезия – и изолированные полуострова – Малая Азия, Пелопоннес, Пиренеи, Индокитай – вовсе не могли бы стать значимыми звеньями мировой экономики, если бы не торговые флоты. Не зря ещё в античные времена сказано: море соединяет страны, которые разделяет.

Дезорганизовать морские перевозки тоже труднее, чем сухопутные. Подорвать железную дорогу или устроить засаду на шоссе можно едва ли не в любой точке. В море же можно блокировать только гавани да узкие проливы: остальной водный простор столь широк, что пройти можно едва ли не любым маршрутом – пусть дольше, зато безопаснее.

Все пиратские подвиги совершались в сравнительно тесных акваториях поблизости от берегов – где шансы столкнуться с транспортом наивысшие. Но даже в эпоху наивысшего расцвета берегового братства Тортуги добыча составляла пренебрежимо малую долю несметного потока южноамериканских сокровищ в Испанию. Только когда в противоборство с империей вступили регулярные флоты конкурентов – Нидерландов, Великобритании, Франции – удалось серьёзно ограничить рост испанских богатств. И то ключевую роль сыграл паралич испанской промышленности, не выдержавшей конкуренции с импортом: гордым идальго было проще использовать американское золото для зарубежных закупок, чем всерьёз развивать собственную экономику.

Впрочем, рынок всегда реагирует на пиратство нервно. Прежде всего – ростом ставок фрахта и страхования. Поэтому держава, владеющая морем, не просто вправе, но и обязана обеспечивать безопасность судоходства. Тогда на её стороне оказываются все страны, чья экономика выигрывает от развития морской торговли.

Та же Великобритания в большинстве серьёзных конфликтов привлекала на свою сторону едва ли не весь мир – именно потому, что её поражение грозило дестабилизировать громадную хрупкую структуру международных торговых связей. Страны же, пытающиеся организовать крейсерскую войну (массовый перехват или уничтожение торговых флотов), неизменно оказывались почти без союзников. Именно поэтому Россия в войне с Японией после первых же успехов владивостокской крейсерской эскадры оказалась вынуждена свернуть их активность. А поводом для вступления Соединённых Государств Америки в Первую мировую войну стало потопление германской подводной лодкой британского трансатлантического лайнера «Лузитания»: на борту были не только американские граждане, но и особо ценные товары для Великобритании.

Сами же СГА стали всемирным лидером, когда опередили не только британскую промышленность, но и британский флот. Как только безопасность всех морских экономических связей стала зависеть от заокеанской державы, на неё переориентировались все нуждающиеся в этих связях – в том числе и былая владычица морей.

Нынче американская экономика неустойчива. Возможные пугающие последствия разнообразны. В числе очевиднейших рисков – новые осложнения на морских торговых путях. Поэтому весь мир будет поддерживать американскую гегемонию до тех пор, пока не появится новый надёжный гарант стабильности на океанских просторах. Кто первым найдёт способ доказать свою состоятельность в этой стратегически важной роли – имеет наилучшие шансы стать новой основой и опорой мировой экономики. А значит, и политики, и культуры.

Российский флот уже достаточен для дестабилизации любого региона моря. Но это разве что настроит остальных против нас: миру-то как раз нужен главный стабилизатор. Успеем ли мы войти в число претендентов на эту стратегическую роль до того, как вакансия откроется и закроется?

Дефляцию деньгами не тушат

[25]25
  © 2008.01.19, для «Бизнес-журнала».


[Закрыть]

Лет 15 назад один одесский экономист обнаружил: в развитых странах денежная масса примерно равна товарной, а карбованцы [26]26
  Пояснение для незнакомых с новейшей историей Украины. Этим словом, переводящимся «чеканный», издавна назывались российские рубли. После провозглашения независимости так же назвали свежевведенную самостоятельную валюту.


[Закрыть]покрывали менее 1/5 обращающихся в стране товаров. А ведь дефляция – сокращение денежной массы в обращении – даёт очевидные негативные последствия: бартер, разрыв хозяйственных связей, свёртывание спроса. Вывод из статистики вроде бы прост: надо срочно впрыснуть в экономику побольше денег – в данном случае хотя бы вчетверо больше, чем в ней тогда уже обращалось.

Но кроме статистики существует наука. Когда статистика советует «выплесни в костёр ведро – огонь и погаснет», наука предостерегает – «а вода в ведре или бензин?»

В ту пору на Украине бушевала инфляция похлеще российской. Карбованец, изначально (1992.01.01) равный советскому (и российскому) рублю, к моменту обмена по сто тысяч на одну гривню (1996.09.01) был немногим дороже двух тогдашних – тоже обесценившихся в тысячи раз – российских копеек.

Инфляцию же порождает избыток денег (не обязательно своих – так, российскую инфляцию нынче движет приток обесценивающихся нефтедолларов). Все прочие мотивы, перечисляемые теоретиками, – в конечном счёте лишь следствие из этой первопричины.

Явный парадокс. Денег в стране слишком много – цены-то растут как на дрожжах – и в то же время слишком мало – по сравнению с товарами.

По советскому обычаю, специалисты по общественным наукам вправе этих наук не знать. В частности, этот экономист – как и его более именитые коллеги вроде Глазьева, Делягина или главы отделения экономики Российской академии наук Львова – явно не знакомился даже с азами экономики. Пришлось мне в ответных статьях напоминать ему: инфляция всегда сопровождается дефляцией – и причина такой неразрывности вполне очевидна.

В начальный момент инфляции денег оказывается больше, чем товаров. Значит, цены начинают расти. Если пытаться какие-то цены фиксировать – возникает дефицит, и всё равно приходится покупать дороже (то ли переплачивать посреднику, то ли тратить на поиск товара больше времени – а ведь, как указал Бенджамен Франклин, «время – деньги»). Это, кстати, указывает: плановая экономика реагирует на инфляцию иначе по форме, нежели рыночная – но точно так же по содержанию.

Когда товаров – по сравнению с деньгами – не хватает, их ищут повсюду. В том числе и за рубежом. Поэтому особо растёт спрос на то, чем можно расплатиться даже там, где приём инфляционных фантиков не навязан силой власти. Зарубежные валюты, золото, драгоценности, прочие экспортные товары дорожают куда стремительнее, чем товарная масса в целом. Соответственно курс избыточных денег, выраженный в этих твёрдых ценностях, падает быстрее, чем работает печатный станок. И отношение денежной массы к товарной снижается. Инфляция закономерно порождает дефляцию.

Строго говоря, дефляция вызвана не столько избытком денег, сколько их перераспределением от внутренних производителей к импорту. Лауреат Нобелевской премии по экономике Фридрих Август фон Хайек показал: деньги – оптимальная форма носителя экономической информации. Любые манипуляции с ними искажают информационные потоки. В частности, переориентация спроса на импорт – одно из множества искажений, вызванных избыточным предложением денег – обессмысливает едва ли не самый частый в современном мире повод к инфляции – желание подстегнуть платёжеспособный спрос и тем самым поддержать отечественного производителя.

Увы, если уж ложный сигнал подан, восстановить экономическую истину довольно сложно. Скажем, в Соединённых Государствах Америки даже президент (1977–81) от демократической партии Джеймс Эрл Картер не смог переломить тенденцию, заданную его республиканскими предшественниками: Ричард Милхауз Никсон (1969–74) ради поддержки промышленности, в свою очередь традиционно поддерживающей правых, пошёл даже на отказ от соглашений, в 1944-м – усилиями демократа Фрэнклина Делано Рузвелта (1933–45) – обеспечивших доллару роль всемирной валюты, а Джералд Рудолф Форд (1974–77) даже не пытался противодействовать уже очевидным негативным последствиям. Для выхода из тупика потребовались героические усилия Роналда Уилсона Рейгана (1981–89): он, как республиканец, смог организовать дефляционный шок без немедленной агрессивной реакции промышленников. Те встали перед жёстким выбором: перестроиться или погибнуть. Многие заводы закрылись. Но остальные нашли новые пути обеспечения конкурентоспособности – и экономика СГА ожила. Не зря Рейган признан одним из лучших президентов.

Кстати, Рузвелт вёл свою валюту ко всемирной роли не только через победу в войне. Придя к власти, он тут же обесценил доллар более чем вдвое – с $16 [27]27
  Сегодняшнее уточнение. В момент написания статьи у меня под рукой оказалась книга с этим числом. По более надёжным источникам – $20.67.


[Закрыть]до $35 за тройскую унцию (31.103477 г) золота. Зато потом уже никаких инфляционных шагов не делал. Весь его «новый курс» оплачен налогами и займами, не обесценивающими деньги.

Рузвелт действовал не по интуиции. К тому времени выдающийся английский экономист Джон Мейнард Кейнс уже предложил лечить застой в производстве впрыскиванием избыточных денег – и ради подстёгивания внутреннего спроса, и ради повышения конкурентоспособности на внешнем рынке: в самом начале инфляции цены растут медленнее, чем обесценивается валюта. А в числе советников Рузвелта был молодой в ту пору, но уже талантливый последователь Кейнса – Джон Кеннет Гэлбрэйт.

Но сам Кейнс – в отличие от многих ссылающихся на него – прекрасно понимал разрушительные последствия инфляции. Так что прямо предписал изымать впрыснутые деньги ещё до того, как они пройдут полный цикл обращения и станут явно избыточны.

Даже в войну, когда дефицит рабочей силы нарастил заработную плату, Рузвелт предпочёл явной инфляции скрытую – в форме дефицита. Всё тот же Гэлбрэйт возглавил специально созданное управление контроля цен.

Государственная служба Гэлбрэйта на этом не кончилась. Президент (1961–63) демократ Джон Фитцджералд Кеннеди назначил его послом СГА в Индии. Кстати, на очередном посольском приёме один из гостей сообщил ему, что самой выразительной в англоязычной литературе считает фразу Гэлбрэйта «shit hits the fan» (в русском переводе – «дерьмо попало в вентилятор» – она звучит не столь изящно).

Но всё же основная заслуга Гэлбрэйта – не эта фраза, не посольская служба и даже не контроль за ценами в военное лихолетье. Более всего прославился он теорией конвергенции – постепенного слияния рыночной и плановой экономик в нечто гармонически сочетающее рыночные стимулы с централизованной координацией хозяйствующих субъектов.

У нас теорию конвергенции активно отстаивал академик Андрей Дмитриевич Сахаров – великий физик и популярный политик. Но нечто подобное наши специалисты выработали задолго до его выступлений – в незаслуженно забытой экономической дискуссии 1950–63-го годов. Инициировал её лично Иосиф Виссарионович Джугашвили, ибо уже чувствовал отставание марксовой теории от жизни по мере развития экономики. По итогам дискуссии харьковский экономист профессор Евсей Григорьевич Либерман выработал рецепт формирования социалистического рынка. Попытка Алексея Николаевича Косыгина осуществить программу Либермана, начатая в 1965-м, сорвана подорожанием нефти в конце 1973-го. Полнее всего исполнил конвергенционные указания Дэн Сяопин – ему посчастливилось пережить китайских брежневых и сусловых.

Увы, американским президентам не впрок уроки ни Кейнса с Гэлбрэйтом, ни Рузвелта с Рейганом. Нынче республиканец Джордж Уокер Буш (2001–09) вновь – как Никсон и Форд – профанирует кейнсианство. С момента инавгурации он разгоняет инфляцию всеми доступными средствами, включая безудержные военные расходы и политическое провоцирование дороговизны энергоносителей. Бен Шалом Бернанке – новый глава Федеральной Резервной Системы – в отличие от своего умеренного предшественника Алана Гринспена готов ради разгона экономики хоть разбрасывать доллары с вертолёта.

А ведь гасить дефляцию инфляцией не лучше, чем костёр – бензином. Начавшийся в 2007-м кризис ипотеки – признак непосредственного приближения полномасштабной дефляции. Интересно, успеет ли следующий президент остановить её до того, как она полностью парализует американскую экономику? [28]28
  Сегодняшнее уточнение. Пока американцам удаётся изыскивать всё новые способы экспорта своей инфляции. Не берусь гадать, когда же их изобретательность исчерпается. Основные методы экспорта описаны в следующей статье.


[Закрыть]