Текст книги "Дьявол и город крови 2: кому в Раю жить хорошо…"

Автор книги: Анастасия Вихарева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Манька, а разве трудно понять, что когда Бог о себе говорит – это одно, а когда человек – это другое? Бездна предопределила два возможных варианта для вас: остаться со мной, или уйти в Небытие. Я не проклинал и никогда не прокляну землю, которая родит тернии и волчицы, но я с удовольствием прокляну человека, который не может сделать ее достоянием, позволив сорнякам прорасти и размножиться.

Бремя от меня – когда я покинул человека, а он продолжает думать, что он что-то из себя представляет. Все, жизнь закончилась, он доживает последние дни. Я самое совершенное существо во вселенной, и то, что я даю, это не бремя, это право быть впереди вселенной. У меня нет такого бремени, который я мог бы на чужие плечи взвалить. Бремя возлагают на меня люди, когда моя земля вопиет ко мне, и я пью ее боль. Перед тем, как положить ее прахом в землю, откуда ее взяли, я лечу ее. И ты говоришь мне о том, что у тебя железо неподъемное?

А иго Спасителей – иго Спасителей. Бремя вампира – он сам.

Думаешь, в другое время не было умников-Спасителей, проповедующих о себе? Всегда были. Но люди не искали человека. И вот наступило время, когда они выбрали другой путь.

Разве это не предопределение Небытия?

Будь у Небытия хоть капля сознающей материи, разве бы оно не стремилось к тому, чтобы принять в себе все, что враждебно мне и моей земле?

– Будь у Небытия земля, вряд ли… Зачем, если Оно могло бы создавать себя в сколько угодно проекциях меньшего размера?

– Тогда к Небытию приехал бы конец. Небытие – это монстр, которого нельзя насытить. Это такое состояние Ничего, что если в него ткнуть чем-нибудь, то оно переходит в состояние меня. Оно низвергло меня в землю и шагу не дает ступить, чтобы не быть им схваченным. Или не быть схваченным мной, – Дьявол улыбнулся. – Я все думаю, а как я на свет появился? Небытие меня родило, или я был какой-нибудь почкой непророщенной?!

– Но как люди могут изменить предопределение, которое уже свершилось по воле рокового стечения обстоятельств задолго до их рождения? Мессия пришел, положил конец знаниям и утвердил веру в Себя Самого. Миллионы людей поняли, как выгодно поднимать Его, чтобы стать над теми, кто положил себя к ногам Мессии, не став Пастырями. И вот маленький человечишка, один на миллиард, устал от вранья, устал от веры, хочет стать чем-то большим, но не так, как другие. Он хочет знать Истину. Не верить, а знать наверняка. Пощупать ее, поднять Закон, как щит. И что? Выйдет у него что-то?

– А что мешает человеку хоть чуть-чуть поразмыслить над ужасом чужого бремени? Разве это не то же самое, что взвалить на себя чужую болезнь или нищету? Разве люди не взвалили на себя нищету армии нахлебников, проповедующих им определенную чушь? И они из за это кормят, поят, одевают…

Крест не дает ничего, кроме иссушающего креста. И если земля отвечает, то только потому, что ее заставили бояться креста. И кто ее освободит, как не я?

От человека спасая.

Смелым нужно быть и безрассудным, но поистине великим должен быть человек, чтобы, вгрызаясь корнем в камень, произвести многочисленное потомство.

Как сказал один умник:

«Говорю вам тайну: «Не все мы умрем, но все изменимся, вдруг, во мгновение ока, при последней трубе; ибо вострубит, и мертвые воскреснут нетленными, а мы изменимся. Ибо тленному сему надлежит облечься в нетление, и смертному сему облечься в бессмертие. Когда же тленное сие облечется в нетление и смертное сие облечется в бессмертие, тогда сбудется слово написанное: поглощена смерть победою. Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа? Жало же смерти – грех; а сила греха – закон. Благодарение Богу, даровавшему нам победу Господом нашим Спасителем Йесей…»»

Человек смотрит – и видит одну муть. А ведь это откровенное признание вампира!

Кости – вот они! И прах у всех на виду!

Чтобы победить Ад, надо вылизать землю и поганый язык вырвать всякой плоти, которая поселилась в земле. И никакой Йеся не поможет, потому что Сын Человеческий – хищный волк, который будет рвать первым.

Господи Святый, Ад они обошли!

Чтобы сказать такое, сначала надо убить вселенную, и родить ее вновь, с своими законами. Поглощена смерть победою – над кем? Где тот, кто ляпнул это? Стал он нетленным? Или с того света записку послал? Не все умрем, но все изменимся… Конечно, изменитесь: вампир станет вампиром, проклятый – проклятым. Когда труба вострубит. Да, жало смерти – грех: нарушил Закон – умрешь. А что сила греха – Закон – ну это опять поторопились. Записки-то – жив и здравствует – не прислал. Никому не прислал, даже тем, кто лобзает его портрет и лижет полусгнившие мощи.

Не имиджем с Твердью объясняются. Воскреснуть, будучи мертвым, облекаясь в нетленное – и жить вечно, низвергнув Закон – мечта всех вампиров!

Я сказал: «От власти ада Я искуплю их, от смерти избавлю их. Смерть! где твое жало? ад! где твоя победа? Раскаяния в том не будет у Меня» – Ефрему сказал.

Так этими словами я обращался к вампиру, который убил человека проклятием. Пришел к Ефрему и открыл секретики. И воскресло сознание для жизни вечной.

И еще сказал: «Угнетен Ефрем, поражен судом; ибо захотел ходить вслед суетных. И буду как моль для Ефрема и как червь для дома Иудина.

Я разве не моль для тебя, день за днем приучая к труду и помогая избавиться от железа? Или не подкапываем, как черви, фундамент дома Помазанников?

«Пред Ефремом и Вениамином и Манассиею воздвигни силу Твою, и приди спасти нас. Боже! восстанови нас; да воссияет лице Твое, и спасемся!» – это, Манька, молитва, которую каждый день творит Благодетельница, чтобы истыкал тебя Господь перед лицом твоим всеми стрелами, и не стеснялся рубить твою голову, спасая от тебя и возвышая Богоизбранных.

– Что-то как-то раньше я не задумывалась, что молитву можно в Творить, а можно просто… Молиться… Сейчас дошло… Этой вашей хитрой мудрости когда-нибудь наступит конец? – мрачно ужаснулась Манька.

– Но как, Манька, я не мог дать такого Йесю людям, чтобы искусить их самих в себе? Судьбы нет, она предопределена самим человеком. Худшее из возможных грехов я буду вытаскивать на свет. Предопределение – это то, что позволяет мне определить, как сказал тот же умник, «глубину молчания твоего духа!» А судьбы всего мира складываются в судьбу человечества. Где один споткнулся, там многие упадут, если он поводырь слепым, где один поднялся, там встанет еще один. Или не встанет – подняться сложнее. Но что тебе до него, если я и моя земля стали твоими? Попади ты в Рай и наблюдай за моими Судами, первая скажешь: «С ума сошел, убелять лживую тварь? Я хочу жить в земле, не пить кровь, и не поить кровью, а с этой тварью, как мне жить?!»

– Дьявол, разве людям проникнуть малюсеньким своим сознанием в Бытие земли и ее Творца? Люди, всего лишь люди. Разве им понять, что земля для тебя больше, чем ты сам? Абсолют для людей – первый по значимости и положению – первопричина. Его и поставили выше. Сказано: «Дьявол низвергнут Отцом и заключен в землю – он князь, но есть тот, кого он боится». Теперь я понимаю твой страх. Но люди никогда не поймут.

– И что? Разве я не даю то, что они хотят?! Велком в Бездну, я всегда рад услужить, – рассмеялся Дьявол. – Совершенно немыслимы твои обвинения. Я, может, завидую им! Мне точно не дано кануть в Небытие. И да, я не такой смельчак, чтобы повторить их подвиг. Поэтому и восхищаюсь вампирами.

– Ты такой хитрый, тебе палец не клади! – возмутилась Манька. – Но у меня нет в уме горошин старика Борзеевича! А кто людей подзуживал и накрутил им абсолюты? Только не ври мне! Теперь я знаю, чем пахнет ваша макулатура! Просто бессовестные вы все: и ты, и вампиры, и старик Борзеевич, и все, кто охотится за человеком. Все вы ловцы человека, и нет у вас ни жалости, ни сочувствия. Когда человеку, который пашет поле, сеет, детей воспитывает, интересоваться вашими бедами? Он посмотрел, принял, как ему кажется, что добрее, а ты его за это в пекло и в Небытие! Дьявол, вот ты сказал про Ефрема, а я вдруг вспомнила: то его благословляют, как первенца, то отрыгивают, как предателя, то мечут против него проклятия, то снова… обнимает его Господь. А что это за пророк, если сам же признается, что мерзости поразили народ, и тут же обрушивается с проклятиями на народы, которые его народу на эти мерзости указывают? Собака лает – ветер носит. Если человек, он везде человек, а если вампир – в любом месте вампир.

– Правильно, Маня, правильно, ругай меня! Пахари и сеятели многими местами обычаи мои блюдут, и ты поплачь, когда в Аду мимо проходить будешь – утри их безутешную слезу! Но, знаешь ли, и птицы гнезда вьют, и животные норы себе роют. А чем он отличается от них? Ах, мне дали, ах, я принял! На песчинку ветер дует, и та сопротивляется! Неужели шевелить извилинами труднее, чем вспахать поле? А мне не нужны пахари и сеятели, у меня земля родит все, что нужно. Люди кормят себя, как любая тварь, которая думает, чем набить живот, чтобы не умереть с голоду. И человек в этом преуспел. Но человек ли он, если извилины не напрягает? Для чего я дал ему абстрактное мышление?

– Но ведь не могут все перестать пахать поле и стать какими-то особенными, за руку здороваясь с Дьяволом! Человеку детей кормить надо, жену, за престарелыми родителями присмотреть.

– А ты не роди, чтобы тебе было не трудно, может, тогда на планете еще для какой-нибудь твари место останется. Разве я сказал, чтобы он плодился и размножался, как плесень? Для себя человек родит детей, чтобы не умирать в одиночестве. Вампиру – чтобы было что покупать и продавать и кому производить. Возьми любой кризис, когда миллионы остаются без работы и без возможности покупать – вот кровушка-то льется! И не рад человек сам себе, и друг другу уже не рады… Разве я не определил день недели для поиска истины? Тут и за руку поздороваться обязан человек, и подмигнуть: мол, я козу тебе припас для всесожжения!

А что он делает?

В субботу он отправляется на съедение к вампиру – сам! Приобщается к идеалу или бьет поклоны, умоляя пощадить жену, детей и все его имущество. Было б о чем молить! Перед ним чужая жена, чужой ребенок, имущество его давно поделено между вампиром и оборотнем, а все остальное – исковерканная и искореженная земля.

Не таким бы видел человека – был бы о нем иного мнения.

Борзеевич выставил вверх палец, посматривая в сторону востока и запада, сверяясь со своими часами.

Ждали, устроившись перед входом в Храм.

– Как сказал один умный человек, – высказал Борзеевич свое мнение, многозначительно посматривая на Солнце, которое коснулось вершины горы, – который долго наблюдал за жизнью вампиров и всех, кто под ним: «Все суета сует! Бессовестным дается много, и не бессовестные имеют ту же участь. Всему и всем – одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы; как добродетельному, так и грешнику; как клянущемуся, так и боящемуся клятвы. Это-то и худо во всем, что делается под солнцем, что одна участь всем, и сердце сынов человеческих исполнено зла, и безумие в сердце их, в жизни их; а после того они отходят к умершим. Кто находится между живыми, тому есть еще надежда, так как и псу живому лучше, нежели мертвому льву!»

Манька, он как раз сказал о том, что людей много, а живых – мало. И только земля всегда будет радовать Бога. Уйдет сей народ с земли, однажды придут другие. Умрет одна планета – миллиарды воскреснут – и все повторится.

Дьявол одобрительно вскинул бровь.

– Ну, не одна земля, Манька иногда радует, и ты… – признался он нехотя. – Говорить, что земля радует меня, это то же самое, что сказать: я радую сам себя. Когда-то у меня возникла идея проникнуть умом во все уголки знания, которые возможны в принципе. А потом я понял, что я знаю то, что осознал уже. Знание не проникало в меня. Я его, примерно, отстроил, зная, что именно хочу, а земля была тем самым пластилином, который исполнял мои желания. Но однажды я столкнулся с тем, что могу больше, а земля имеет ограничения. Земля все время пишет и пишет, все что слышит, видит, думает, что думают другие, что я ей говорю, что говорят люди и животные друг другу. Мне иногда кажется, что она умнее, чем я сам. И, в конечном итоге, это я, я, и еще раз я, который сунулся головой, куда не следовало!

– Ты жесток! – заключила Манька, почувствовав, как приближается кульминация и ее последний выдох. Над горизонтом поднялся диск луны, и страх вернулся. – Ты проткнул головой Небытие, и понял, что таким образом в него можно совать другие сознания. Правильно ли это, не мне судить, но это неправильно!

– Откуда ты знаешь, что правильно, что нет? Каждое сознание, Маня, считавшее себя Богом, получает возможность стать им. Если им не нравится моя земля, пусть достанут себе другую. Богу нет ничего невозможного.

– Но место же занято!

– Ну! – Дьявол пожал плечами. – Небытие тоже пластилин, если с Ним уметь работать. Бездна еще большая… Я буду рад, если у меня появятся соседи. И я иногда мечтаю, перекинутся словечком через забор. Я, маня, бесконечно одинок, мне с кишечными палочками уже поговорить в удовольствие.

– Ну ладно, нечисть, а почему праведнику одна участь? – не поняла Манька.

– Однажды один человек с его женой, которым я дал самое лучшее, что у меня было, передали мою землю во владение змею. Это такой вид бесовской твари, которая просила человеческую жену преобразовать материальность одной плоскости к другой. И жена сразу же согласилась. Она захотела владеть всем, чем распоряжался бы и ее муж – самолично. Над его сонной землей она произнесла речь, и проверка показала, что змей укоренился, разделив их плоть саму в себе. Укоренился глубже, чем врос в землю человек. Он был праведником, но попал в сеть. Разве я не должен судить его за это?

– Наверное, люди правы, у каждого сознания есть шанс стать таким, как ты. Представь, что сознание породило еще одну вселенских масштабов голову.

Дьявол заметил, что Манька прячет руки, которые начали дрожать.

– Вижу, ты меня достать хочешь, но меня мало интересуют произведения Небытия, которым места в моей вселенной не было и не будет. Потому и отправляю свои произведения на уровень, выше Неба. Тут в Бога поиграл, теперь там поиграй. А если на меня свалится такой кошмар, я об этом подумаю на досуге. Возможно, что-то и получилось бы, если бы люди хоть чуть-чуть интересовались моими делами… – он стал серьезным: – Помни, что все ужасы Ада преступник получил по заслугам. Будь хладнокровной и голой, как сам черт. Хочу тебе открыть, что утаил: худшее зло, которое хранит твоя земля – наслаждение. Оно предназначено вампиру, но в Аду ты можешь выпить его – и тогда другая правда откроется тебе.

– Поняла, – кивнула Манька, которая заметила, что солнце вот-вот сядет. – Ты за меня не переживай, я справлюсь!

Глава 4. Было бы желание прыгнуть…

Старик Борзеевич, который успел еще раз сбегать за нетесаными камнями, очевидно, задавшись целью сделать жертвенник небывалых размеров, несмотря на то, что посетителей в Храме не было – Дьявол и Манька оставались единственными – заторопился. Быстро сложил камни на жертвенник.

Дьявол подошел к каменной груде, разравнивая. Манька догадалась, что на него водрузят ее труп. Мысленно поежилась, чувствуя, как в душе поднимается паника.

– Маня, если вернешься, может, переберемся с Храмом к людям? – предложил Борзеевич, пока Дьявол не слышит. – Подумай там, на досуге. Мне самим Богом заповедано помогать им становиться на путь истинный. Если вернешься без того имиджа, что тебе вампиры нарисовали, да с моим-то горохом – и для нас паства найдется.

– А я что буду делать? – поинтересовалась Манька, – На службу поступлю? Кем? Залез через половицу, приватизировал избу, жилище мое сделал черте чем, выгнал человека… Не прописанного, но все же, я себя уже хозяйкой мнила.

При последних ее словах старик Борзеевич напрягся и внимательно подумал о чем-то о своем.

– Да-а, без бумажки мы не люди! Манька, а давай мы избы расплодим! Одну себе возьмешь, во второй я буду жить! И будем яйцами торговать, чтобы не дорого, но не в убыток. Думаешь, не найдется желающих купить? Да только свистни! – деловито предложил он.

– Ты и так не человек! – Борзеевича явно понесло. – Живи, сколько влезет. Но изба – существо самостоятельное. Ты хоть десять бумажек ей покажи – она читать не умеет. Выставит, не успеешь помолиться!

– Так! Это кто поганит Мой Храм? – грозно зыкнул Дьявол, испепелив Борзеевича взглядом зажегшихся мертвенно-бледным огнем глаз. – Вот из-за таких первейших священников все Храмы прекратили существование! Приходит человек, просит чудо, а какое чудо я могу дать, если его священнослужитель наипервейший идолопоклонник?!

Глазки у Борзеевича забегали, он ужался, напыжился и раскраснелся.

Манька поняла, что время пришло. Руки затряслись еще заметнее, и она уже не сдерживала свой страх. Разом загорелись ветви неугасимых поленьев, освещая Храм изнутри. Распахнулись ворота.

Борзеевич как-то сразу осунулся.

– Господи! Я ни к тому! – возопил Борзеевич, падая перед Дьяволом ниц. – Прости кровососущего! Я это к тому, что, когда Маня вернется, не сидеть же нам в глухом лесу, к людям надо, да так, чтобы красотой нашей и богатством нашим далеко отстояло у людей сердце от идолов их!

– Мастер Гроб, если ты сейчас не замолчишь, глаза мои извергнут геенну! – пообещал Дьявол.

– Молчу! Молчу! Прости недостойного! – попятился старик задом. – Никаких домов, никакого достояния! Пусть меня ветер носит по всем весям! Тут мой дом, тут мой лес… Водяного с русалками буду приобщать к любви Господней! Дьявол, мать его… и послать-то некуда! – выругался он, ухмыльнувшись. Манька сообразила, что они опять шутят и подтрунивают над ней.

Зубы ее клацали. .

Наступили вечерние сумерки. Наползла неясная тень.

Храм со стороны входа стал темен, и только силуэт вырисовывался на фоне бездонной синевы угасающего неба. Солнце, закатившись концом диска за край горы, наливалось кровью, освещая бледную, грязновато белую убывающую луну, и два светила зависли над горизонтом противоположно.

Как по команде все стихло. Даже кузнечики не издавали не звука. На берегу застыл силуэт водяного, будто он прощался с нею навсегда. Борзеевич вошел в Храм первым, следом за ним Манька, замыкая строй – Дьявол.

Алтарь переливался жидким белым огнем, по бокам от него стояли два золотых светильника, на каждом по семи лампад – одна большая и шесть маленьких, перед ним была выложена из черного камня звезда.

Манька мысленно присвистнула, удивившись, как изменился Храм: «Это сколько золота!» – призадумалась она. И где только Дьявол с Борзеевичем его достали, да еще успели отлить светильники!

К Алтарю от входа вела широкая дорожка. По стенам из на держателях горели ветви неугасимого поленьего дерева. Избы нарастили балкончики, символизирующие крылья.

И все ради нее… Красивая смерть…

Борзеевич прошел к Алтарю. У величественного Алтаря в своем балахоне в горошек и с бусами Борзеевич смотрелся несколько нелепо, но ей было не до смеха. Она не могла до конца понимала, как согласилась на эту авантюру, и все пыталась припомнить, каким образом эти двое сумели ее уговорить. Глаза ее шарили по сторонам, выискивая щель для отступления.

Борзеевич достал из углубления в стене медную чашу и еще один свиток.

– Это я из другого Храма взял, – шепнул Дьявол. – Потом на место положу. Храма уже нет, и принадлежности Храма долго никто не достанет.

– А с Храмом что стало? – полушепотом спросила Манька, заметив, что Борзеевич наливает в чашу живую воду и что-то шепчет.

– Там шла очень жестокая борьба между старыми знаниями и новой верой. Жрецы не умели убивать людей, они могли убить нечисть, а человек был для них свят. А вера принесла новые веяния, когда стало все наоборот: нечисть убивать запрещено, а человека сколько угодно. У жрецов был колодец с живой водой. В него они спрятали все сокровища, которые были в Храме. И когда первый человек справил в него нужду… Захотел посмеяться над убитыми, трупы жрецов плавали в воде… Земля над колодцем замкнула свои уста.

– А зачем туда трупы жрецов бросили? – удивилась Манька.

– Святые мученики нового Бога просили Старое Ветхое Знание доказать, что в живой воде человек может воскреснуть. А зачем их воскрешать, они и так живые. Живые родились, живые жили, живыми пришли в мою землю. Безупречная репутация, безупречное служение. Чтобы их еще раз убили? Рук нет, ноги рядом плавают, животы вспороты.

Так новое училось по-новому использовать чрево: кишками одних, душили других.

Типа, по-новому учили жрецов читать чрево.

Но живая вода не воскрешает живых людей, если у человека нет ни единого шанса после этого остаться здоровым. В мертвом теле, спустя час начинаются необратимые реакции. Это же не вампир, который может воскреснуть безо всякого ущерба. – три дня в гробу отоспался и шагай себе дальше. Живой водой Йесю не поливали, кол в сердце не воткнули, огнем неугасимым не жгли.

Жаль, что прибили не к тому кресту, к которому следовало.

Хотя, может, он был сделан из осины…

На многие деяния Йеся уже не подвигнулся, качало его от ветра, но живым, говорят, видели. Не все, посвященные в тайну.

Великий Город Кровей! Исчез народ, выпитый до последнего человека, и мразь от тебя расползлась по всей земле!

Но не стоит об этом… Если человек хотел вкусить крови, я не мог не дать ее....

Не отвлекаемся!

Борзеевич славил Бога, стоя у Алтаря, и преподнес еще один сюрприз, который Манька никак не могла себе объяснить. Его пламенную речь она прослушала, не до того ей было, ее поставили в центр звезды, и звезда под ней стала не то прозрачной, не то, как зеркало. В глубине ее, как в водной глади отражалась она сама, и шло какое-то шевеление. Она обратила внимание на Борзеевича, когда тот воздел руки к небу, скосив глазом на Дьявола, который стоял рядом с нею, и торжественно произнес:

– Во имя Живого Бога: Всем Един! Господи, прими свою жертву!

И она с ужасом заметила, что стоит в круге с ядовитыми змеями, которые не могли переползти через границу.

В ее душе стало еще поганее и холоднее, чем тогда, когда она впервые встретилась с волками. Змеи смотрели на нее человеческими лицами, пронзительно, лица их менялись, они шипели и кидались на нее, сплетались в клубок, и будто сливались одна с другой, чтобы стать больше и толще, и другие выползали из пасти.

– Маня, это василиски, не хотят с тобой в Ад, – то ли серьезно, то ли прикольнулся Дьявол. Он стоял рядом, подбадривая. Ни страха, ни волнения не было в его лице.

– Это виртуальные червяки, согласно ритуалу… Которые в земле людей живут и дырявят ее…

Старик Борзеевич видимо змей не видел, потому как он подошел к ней с Дьявольским кинжалом, безо всякого страха, вступил в круг и попросил ладонь. Потом резанул ее, смазывая кровью свой лоб и ухо, вывел ее из круга за руку, зажимая рану, и привел к жертвеннику, доставая еще крови, чтобы окропить камни по углам.

Содержимое чаши, наполненную землей, высыпал на жертвенник. Борзеевич неопределенно помолился: молитву молитвой назвать можно было лишь условно – он не столько молился, сколько выговаривал Богу, что тот попустил вампиров, и Дьявол, начертав какой-то знак на земле, сообщил Маньке, что в жертву приносится символ начатка ее земли. Потом исчез на несколько мгновений, шарахнув с неба молнией, от чего поленья (обычный хворост), сложенные на жертвеннике, тут же загорелись. После этого Борзеевич налил в чашу живой воды, смешал с мукой, испек на огне лепешку и приказал ее съесть.

Манька вдруг почувствовала привкус железа, испытав некоторое угрызение совести, вспомнив, что где-то на чердаке валяется котомка с ее нехитрым скарбом.

Будто специально напомнили…

Снова появился Дьявол со словами: «Ну, теперь имущая!», подхватил ее и поставил на выступ в стене избы.

Уж как Манька не готовилась, а к чему-чему, к прыжку она как раз была не готова. Вроде невысоко, но, не кстати, закружилась голова, то ли от напряжения, в котором находилась весь день, то ли Храм на нее так подействовал и глюки, но отступать было поздно.

«Хм, – с сомнением, мысленно хмыкнула она, примерившись к расстоянию, – вряд ли я тут сломаю шею… Ангелы мне точно не понадобятся!» Затея Дьявола и Борзеевича сразу показалась ей сомнительной. Она предполагала, что ее зарежут или снова в огонь пошлют, или разрежут, как голубя.

Дьявол парил рядом, и держал ее за шиворот.

И вдруг в лицо ударил такой ветер, будто они стояли не в пяти, а в сотне метров над землей. Внизу под нею образовалась воронка, которая раскручивалась.

Манька перепугалась – если Дьявол ее отпустит, ее подхватит ветром и затянет в воронку. Но быстрый взгляд в сторону Борзеевича, который стоял, засунув руки в дырявые карманы (из которых почему-то никогда не просыпался горох), скрестив пальцы крестиком, она опять обнаружила, что у нее глюки: волосы Борзеевича не трепало ветром и трава стояла не шелохнувшись.

– Смотри! – каким-то не своим голосом, глубоким, пространственным, приказал Дьявол.

Казалось, голос его идет от ветра, он разнесся на всю округу, как звон набата, и прошел сквозь нее – она услышала его и снаружи, и внутри себя.

– Куда! – крикнула она, сквозь усиливающие порывы, которые вот-вот сорвут ее с выступа.

– Вниз! – ответил Дьявол.

Воронка становилась все шире и шире, разевая пасть. Там было темно, как в глазах Дьявола, и били молнии, освещая мертвенно бледным светом пространство, которого в принципе не должно было быть. И она с ужасом уставилась в эту дыру, к еще большему ужасу заметив, что Дьявола рядом уже нет, но краем глаза она уловила, что по левую и по правую руку от нее за спиной стоят два крылатых существа, или просто крылья собственные крылья выросли – одно красное, как запекшаяся кровь, а другое – грязно-серое, будто им помыли полы – но такие огромные крылья!

Манька закосила взглядом за спину, пытаясь понять, это ангелы или крылья? Не могли же они вырасти, пока она стояла на выступе.

– Прыгай! – услышала она глас Дьявола отовсюду.

Повиновавшись, Манька изо всех сил зажмурилась и прыгнула…