Текст книги "Те, кого не видно (СИ)"

Автор книги: Анастасия Шалункова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

  Старик Тыкулча, чьи волосы были белыми, как снег, а рот беззубым, как у рыбы, сквернословил у костра.

  – Помяните моё слово! – дребезжал старческий голос, – Мы прогневали Отца Всех Зверей! Скоро мы разучимся добывать огонь и потеряем дар речи! Превратимся в каменных людей, что не умели сшить две шкуры! От вечного холода заледенеют головы, а за теми, кто останется, придут Те-Кого-Не-Видно! – с этими словами он норовил ударить палкой сидящих рядом.

  Но, что бы ни предвещал Тыкулча, зима в тот год пришла вовремя, а долина наполнилась зверьём. Разве что весна настала слишком рано. Не успел день достаточно удлиниться, как снег превратился в непролазную грязь, а в лесу проснулись оголодавшие медведи.

  – Рина, – услышала шаманка позади себя детский голос, – помажь.

  Голый мальчишка шести лет протянул Рине смуглую руку, на которой краснел расчёс от комариного укуса.

  – Я же тебе велела не чесать, – Рина отложила в сторону кусок мамонтовой кости и достала деревянную плошку с резким запахом полыньи. Когда жгучая мазь коснулась покраснения, мальчишка взвизгнул, – А ну цыц! Ты будущий охотник или кто?

  – Охотник, – мальчик поджал губы, – Но ты бы того комара видела! Он же огромный как...как...воробей был!

  – Поразительно, что ты ноги унёс, – усмехнулась шаманка. Мальчик принюхался к мази, сморщился от неприятного запаха и убежал играть.

  – Эй! – Рина окликнула женщин, разделывающих оленя, – Скажите своим, чтобы руки не расчёсывали!

  Женщины закивали и продолжили болтать меж собой.

  В общине их было тридцать. Охотники, женщины, несколько седовласых стариков и десяток не прошедших посвящения детей. От леса, кишащего днём хищниками, а ночью – чудовищами, людей ограждал частокол из острых сосновых кольев. Собаки сторожили общину днём, а в ночи людей охраняли волчьи черепа на кольях, что пустыми глазницами вглядывались в лес.

  Рина вернулась на прежнее место и достала костяной обломок. Уже второй день она безуспешно вырезала из него очертания волчьей морды. Если ничего дурного не случится, то в первые дни осени она наденет его на шею новорождённому ребёнку. Чанаак и его женщина хотели сына: если первенец рождался мальчиком, то это сулило удачу на охоте. Рина же надеялась, что будет девочка. Видит Мать Матерей, женщин в их роду совсем мало.

  Она полоснула острым кремниевым ножом по кости, и от той отвалился внушительный кусок. Теперь обломок больше походил на очертания рыбы, чем на то, что может ходить на четырёх лапах.

  – Слава лучшему охотнику! – воскликнула Рина, – что желает убийца саблезубого тигра, Человек-в-Волчьей-Шкуре, да не дрогнет его рука и не ослабнет мужская сила!

  – Снова ты за своё? – к шаманке приблизился молодой охотник.

  – Великий Таер, сын Тыкулчи! Благословят его духи предков, и да будет щедр к нему Отец Всех Зверей!

  – Прекрати! – как можно более грозно сказал он, но при этих словах молодая шаманка покатилась со смеху.

  – Поглядите на него! Нацепил на себя волчью шкуру: «Я великий охотник!». Да ты того зверя убил только потому, что он со смеху по траве катался!

  Таер скрестил покрытые паутиной шрамов и свежих порезов руки. То, что Таер мог стать Человеком-в-Волчьей-Шкуре, не верил никто. Он был осенним ребёнком, слишком худым и слабым. Большинство тех, кто рождался под зиму, умирали ещё до своей первой весны, когда с оттепелью в долину приходили болезни и хвори.

  Но Таер оказался упрямым, хуже своего отца Тыкулчи. Мальчик дожил и до весны, и до летнего Солнцестояния. Он часто болел, не сильно вышел ростом, а в день посвящения, перепугался, и до ночи просидел на дереве, боясь спуститься на землю.

  Одним словом, не жилец.

  Но вот прошло несколько лет, и тот, кому не хотели давать даже имени, вырос, окреп и стал первым охотником, Человеком-в-Волчьей-Шкуре.

  – Это сова? – с сомнением спросил Таер, указывая на кусок кости.

  – Сам ты сова. Волк, – теперь настала очередь Таера хохотать в голос, – Вот сделай сам, если умеешь лучше! Вот тебе нож, вот тебе кость. Давай– давай!

   Таер протянул руку, чтобы забрать предложенное, но тут же получил от Рины шлепок по руке.

  – Охотникам обереги делать нельзя. Только вот у меня не получается.

  Смерть старой шаманки была тем тяжелее для их общины, что была случайной и совершенно глупой. Её забрал не мор, приходящий по весне вслед за первыми птицами, не дикий зверь, оголодавший за зиму, а обледеневшая тропка, по которой она спускалась за травами. Глаз потерял былую остроту, и шаманка не увидела солнечных бликов на камнях. От удара треснули старые кости, и мудрая женщина, умевшая разрешать споры между охотниками и знавшая все былины и сказки их края, умерла, оставив вместо себя молодую девушку, не обученную и половине того, что знала сама.

  Рина сняла с плеч накидку. Плохое в тот год выдалось лето. Слишком жаркое. Дни невыносимого зноя чередовались с льющимися с небес потоками воды. Золотица дважды выходила из берегов, и людям приходилось бросать всё и уходить в их второе жилище, на холмы, ожидая, когда стихия успокоится.

  Долгое лето – долгая осень, а, значит, и зима настанет позже. Память их рода хранила отрывочные воспоминания о долгом пути, о том, что когда-то они жили южнее, вверх по реке. Это давало надежду. Если настанут голодные годы, они снова снимутся с места и пойдут на север, как однажды сделали их предки.

  – Идём, – Таер поманил её рукой к костру.

  Рина размяла затёкшие ноги, убрала незаконченный оберег в сумку на поясе, и направилась к очагу, где уже собралась община.

  Мясо делил Таер. Сначала он отдал куски оленины обеим беременным женщинам. Затем поделил еду между детьми, что ещё не прошли посвящения. Впереди осень и зима, детям нужны силы, чтобы пережить холода. Затем охотник поднос добычу старикам, и только тогда раздал оставшееся мужчинам, женщинам и шаманке. В это лето обряд не имел значения: мяса на костях хватало на всех, а на утро мужчины вновь собирались на охоту.

  Рина задумчиво жевала мягкое мясо. Если эта зима будет суровой, то Таеру предстоит задача куда более сложная. Кто-то должен будет лечь спать голодным, кому-то должно достаться больше, чем другим. Должны выжить сильные и молодые. Умрёт охотник – еды станет ещё меньше. Из детей придётся выбирать самых слабых. Их перестанут кормить, чтобы больше досталось остальным. Старики порой и сами переставали брать еду, и тихо умирали в своих хижинах. Или уходили на север, в край долгой ночи и долгого дня.

  Вверх взметались искры, и пламя бросило тёплые отсветы на лица людей. Уже наступила ясная летняя ночь, и на темной синеве выступили созвездия. Копье, Мамонт, Медведь, Тигр. Засиял Орёл – ярчайшая из всех звезд, указующая прямо на север.

  Наевшись, Рина встала на ноги и подошла почти вплотную к костру.

  – В те далёкие времена люди не ведали огня, – голос её стал низким и певучим, – Когда Солнце уходило в ночь, люди первых дней оказывались в кромешной темноте. Они походили на зверей. Ели сырое мясо, и, умирая, без обрядов уходили на иную тропу. Первочеловек, сын Матери Матерей, родившийся за закатом, вышел из своей подзвёздной пещеры и ощутил ужас в сердцах людей. Разозлился он на Мать Матерей, разозлился на Отца-Небо, – она взмахнула рукой, едва коснувшись пальцами пламени, – и порешил украсть небесный огонь.

  Долго думал он, как до него добраться. И вот однажды ночью он увидал Лунного Зайца. Накинул он него сеть и поднёс к шерсти ветку. Но лунный огонь был слабым. Едва светил и совсем не грел. Заяц все пытался вырваться, но сеть была крепкой, никак не разорвать.

  – Это поэтому у лунного зайца щербатое лицо? – спросил мальчик. На него зашикали женщины.

  – Заяц вырывался и вырывался, но никак не мог порвать сеть. Наконец, он перестал брыкаться и обратился к Первочеловеку. «Скажи мне, человече, чего ты хочешь?» «Я хочу добыть небесный огонь», ответил ему Первочеловек. «Зачем же?», поинтересовался заяц. Выслушав ответ, заяц ответил. «Ну, раз так, тебе нужно добраться до солнца, а я тебе в этом деле не помощник. Да и ни к чему людям солнечный свет. Был бы нужен, Отец-Небо поместил бы солнце куда ниже».

  Первочеловек разрезал ножом сеть, и заяц ускакал прочь по небесной тропе.

  – А ещё он отрезал ему хвост! – встряла девочка по имени Ашнуу, сидевшая в стороне от женщин, – А хвост лунного зайца отдали мамонту, только у него уже был один хвост...

  – А ещё говорят, что ему отрезали нос, за то, что он слишком часто всех перебивал! – строго сказала Рина, – Призадумался Первочеловек, как добраться до солнца. Долго бродил он по земле, и вот на исходе года решил передохнуть. Поднял глаза к небу, и вдруг видит – впереди гора. Да такая высокая, что подпирает собой небо. Собрался Первочеловек с силами и отправился в горы. Раз за разом взбирался он на верхушку, но не мог поджечь ветку от солнца. В зимние дни оно слишком быстро бежало, в летние – прожигало ему глаза. И вот в последний раз забрался он на гору. Было это в день летнего Солнцестояния, когда Солнце медленное и ленивое.

  Но оно было так высоко, что Первочеловек не смог до него дотянуться. Опечалился тогда он, и решил переночевать на камнях. Лёг он, и вдруг чувствует, жарко спине, будто солнце греет. Глядит – камни раскалились докрасна от солнечного огня. Схватил он их, пока не остыли, и побежал вниз. Ударил камень о камень, отскочила искра на сухие ветки, и загорелся первый костёр. Возрадовался Первочеловек и отправился к людям. Научил он их высекать искры из камней. И с тех пор не страшны людям ни мрак, ни чудища.

  – А ещё он научил первых людей охотиться и делать копья из камня и дерева! – воскликнули охотники.

  – И делать иглы из костей, чтобы сшивать шкуры! – раздался голос с женской стороны.

  Рина хотела вернуться на своё место, но родичи разом принялись просить её рассказать историю дальше. То была страшная сказка, не для ночи накануне осени. Но воздух был тёплым, а небо ясным, и шаманка сдалась. Она подозвала к себе детей. Те уселись вокруг неё, ожидая продолжения.

  – Первочеловек никому не сказал, что отдал людям огонь. Ни Матери Матерей, ни Отцу-Небу. Только Лунный Заяц всё видел, но он никогда не лез в чужие дела.ќ

  – А это, потому что он никому ничего не сказал, у него лицо щербатое? – спросила Ашнуу.

  – Нет, это потому, что был слишком любопытный, – Рина щёлкнула девочку по носу, – Зажили счастливо первые люди. Охотились на зверей, в ночи грелись у костра. Первые шаманы делали обереги, изучали лечебные травы, придумывали детям имена. И вот однажды, холодной ночью, в частокол постучали. На пороге стояли люди. Пятеро, закутавшиеся в неумело сшитые шкуры. «Пустите нас отогреться у костра». И выглядели они уставшими и голодными, будто скитались уже много лун. И решили люди пустить их. Отчего бы и нет? Еды вдоволь, а огонь грел всех, кто сидел подле него. Но только то были не люди.

  Под покровом ночи к людям пришли из тени Те-Кого-Не-Видно.

  Кожа их была прозрачной, а руки как кости мертвецов. Сунули они ветки в костёр, обратились в тени и убежали в лес. И там выпустили солнечный огонь на волю.

  Разгорелся лесной пожар, и небо заволокло черным дымом. Сорок дней и сорок ночей стояла удушливая ночь. Даже солнце не всходило. А потом наступила долгая зима. С неба хлопьями падал серый снег, реки сковало чёрным льдом, а ветра подточили верхушки гор. Первочеловек сидел в своей пещере, с тоской глядя на почерневший мир. Молчала и Мать Матерей. А Отец-Небо ушёл так далеко в небеса, что не услыхать, не увидать земной мир он не мог.

  И тут в кромешной тьме загорелся огонёк. А вслед за ним ещё с дюжину. Люди отбросили страх, перестали молить о помощи и вновь зажгли огонь. Пламя рассеяло тьму, и ещё через сорок дней ночь отступила. Вновь загорелось солнце и пошло по своему пути. С севера пришли мамонты, с юга – прилетели птицы. Только Отец-Небо больше не спускался на землю, а ушёл прочь, на запад. Но даже в самый ясный день, в самую тёплую ночь нужно помнить о Тех-Кого-Не-Видно, – она поманила рукой Ашнуу и взяла в руки её оберег, – Пока вы носите обереги, Те-Кого-Не-Видно вам не страшны. Но стоит оказаться одному в ночи, стоит потерять оберег, как они тут же утащат вас на иную сторону.

  – Рина, а с зайцем что случилось? – спросил мальчик с воспалёнными комариным укусами. Ему вторили остальные дети. Рина подняла голову, и увидела, что к ним примостился Таер, улизнувший от своего отца. Старик Тыкулча заставил всех слушать истории о своих подвигах, которые он вершил до того, как медведь разодрал ему ногу три зимы назад.

  – Ты тоже забыл, Таер, сын Тыкулчи?

  Тот, едва сдерживая смех, кивнул.

  Рина, притворно вздохнув, усадила самого маленького из детей на колени.

  – Когда Мать Матерей и Отец-Небо только создали людей, те не уходили на иную тропу и жили столько, сколько сами хотели. Только иногда, когда звери наносили им слишком сильные раны, люди засыпали, но через какое-то время возвращались обратно. Так же и все живое – засыпало и возвращалось, чаще всего, по весне.

  Однажды у Зайца умерла мать. Заяц так горько её оплакивал, что Отец Всех Зверей вышел к нему и спросил, почему же он плачет. Услышав ответ, он сказал: «Все живое умирает и оживает. И твоя мать оживёт, дай ей срок». Но упрямый Заяц принялся ругаться и кричать: «Все умирают, все должны умирать!». Отец Всех Зверей разгневался и ударил его по морде, а тот поскакал по лесу, крича «Все умирают, все умрут!». И так кричал он, пока сказанное не сбылось. Люди стали умирать. Тогда Отец-Небо схватил Зайца за уши и затащил на небо. «Теперь живи здесь, – сказал он, – и носи на лице своём знак позора», – Рина указала на полную луну, на которой виднелся силуэт зайца, – отныне он живёт там, на Луне, и не может спуститься на землю.

  – Люди умирают только потому, что заяц кричал, что все умрут? – недоверчиво спросила Ашнуу.

  – Словом можно ранить сильнее копья, словом можно вылечить хвори. заставить человека заболеть самой страшной болезнью, а можно оживить того, кто уже собрался на иную тропу, – назидательно сказала Рина, – А теперь брысь спать, а не то вас чудища утащат в лес!

  Дети с визгом разбежались. Только рыжеволосая Ашнуу осталась сидеть рядом с шаманкой.

  – А тебе что, отдельно сказать надо? – та, улыбнувшись до ушей, закивала, – Знаешь, что бывает с теми, кто мало спит? Они начинают спать на ходу и проваливаются в иной мир. Те-Кого-Не-Видно подкарауливают их и утаскивают к себе.

  Мать Ашнуу схватила ту за руку и, невзирая на сопротивление девочки, увела её в свою хижину.

  – Зачем ребёнка пугаешь? – спросил Таер, усмехнувшись, – Если кто на той стороне заблудиться, то ты сможешь его вернуть.

  Рина подпёрла кулаком подбородок.

  – Ага. А если кто в лесу потеряется, то вы, охотники, обязательно его найдёте!

  Таер почесал затылок.

  – Потерявшегося тяжело найти...

  – Я пошутила, Человек-в-Волчьей-Шкуре, – Рина встала и направилась к своей хижине, где села на мягкую лежанку, покрытую оленьей шкурой. Хижина шаманки стояла ровно по середине, между мужской и женской стороной. Ровно в центре горел маленький очаг, а дым от него уходил через круглое отверстие в оленьих шкурах.

  Таер замер у полога, вглядываясь в полумраке в лицо девушки.

  – Найди себе жену. Такую, потолще! – Рина подбросила в руках оберег плодородия, толстую безликую женщину размером с большой палец – чтоб как за каменной грядой быть.

  – Я за любой женщиной как за каменной грядой буду, – он похлопал себя по худым бокам. Рина поманила его к себе и взяла за руку.

  Он обнял её и повалил на лежанку.

  ...За час до рассвета Таер тихо вышел из хижины шаманки и собрал мужчин на охоту. Не пошло только четверо, и остались спокойно спать в тени навесов на мужской стороне.

  Малая охота начиналась на рассвете, когда Отец Всех Зверей выпускал своих детей на волю. Даже если не удавалось никого поймать, то пытать счастье, когда солнце высоко, бесполезно. Иное дело большая охота: тогда мужчины уходили на много дней, взяв с собой еду и огонь из родного очага. Часто они уходили далеко на север и возвращались лишь через несколько месяцев. С историями о чудовищах, лютых холодах и ночи, что длится половину года.

  Поэтому, когда охотники, возглавляемые Таером, не вернулись, община заволновалась. Люди стали вглядываться за частокол, ожидая, что на тропе, ведущей из леса, появятся очертания мужчин с копьями.

  Время шло к вечеру, но никто так и не объявился.

  Охотники, что в тот день не отправились на звериную тропу, решили пойти по следу, взяв оставшихся собак. Они уже почти вышли за порог частокола, как вдруг один из мальчишек закричал:

  – Эй! Глядите! Нееме идет!

  Люди столпились у ворот. И правда – со стороны леса к ним направлялся юноша по имени Нееме, что прошёл посвящение лишь два лета назад.

  Он задыхался от быстрого бега. Копья у него было, только нож свисал с пояса.

  – Вы куда пропали, лихо вас подери?!– закричали женщины.

  Нееме выпрямился, но говорить ему было тяжело. Один из охотников протянул кожаную флягу с водой. Юноша жадно опустошил её, и только тогда смог заговорить.

  – Они все вернутся к закату, Чанаак так решил, – дальше Нееме заговорил так неразборчиво, что даже те, кто стоял ближе всех к нему, не смогли разобрать ни слова.

  – Почему Чанаак? – обеспокоенно спросила Рина.

  Нееме, пошатываясь, дошёл до общего огня. Наконец, он совладал с собственным языком.

  – Мы наткнулись на медведя. Уж не знаю, с чего он такой злой был и кто его до нас разозлил. Мы его окружили. Стали к обрыву толкать. Он бы тогда на копья бросился, тут мы его и...– он изобразил рукой удар копья, – И тут разом все потемнело, словно ночь настала. А медведь на четвереньки встал и завыл, как медвежонок. И пятиться к обрыву начал. Я такой страх почувствовал, что чуть сам с обрыва не прыгнул. И птицы с ветвей разом в небо взлетели, – Нееме вцепился в обереги, – медведь стонет, уже почти на земле лежит. А мы пошевелиться не можем, и все на Таера смотрим. Он нам знак даёт, мол, нападать приготовьтесь. Копье на землю положил и нож достал.

  – Он шаг сделал и обернулся. И вроде никого не увидел. Стоит, лезвие вперёд и в темноту смотрит. Мы немного расступились, и медведь в сторону убежал, воя как раненный. А я сам чую, что нечто рядом со мной стоит, я его не вижу, запаха не чувствую, но оно рядом, прямо передо мной. И тут меня...– он сглотнул, – как ударит прямо в грудь. Очнулся, никого нет. Начал остальных звать. Смотрю, пёс наш рычит в темноту. Я в сторону отполз. Все собрались, а Таера нет нигде. След его чуть вперёд ведёт, шагов десять, а потом исчезает. А там место ровное, и земля после дождя мокрая, ему деться некуда.

  Рина дала Нееме успокой-травы, разбавленной водой. Тот, поморщившись, выпил горькую жидкость.

  – Мы его отправились искать. Разделились по двое и условились у притока встретиться, когда солнце в зените. Ни следа не нашли. Вот Чанаак и сказал, чтобы я к вам бежал.

  – Рубаху задери, – сказала Рина. Тот повиновался. На смуглой коже красовался огромный синяк.

  – Так это ты же на камни упал, – раздался голос с мужской стороны.

  – Что я, забыл бы, что на камни упал, – обиженно воскликнул Нееме, – Это вот оно меня ударило!

  Охотники вернулись незадолго до заката.

  Вот залаяли псы, открыли ворота частокола, и отряд измождённых охотников вернулся домой. Их тут же обступили, заваливая вопросами, но те только отмахивались, не в силах ничего ответить.

  Таера среди них не было.

  В ту ночь почти никто не спал. Кто-то вглядывался через бреши в частоколе, кто-то просто сидел у костра.

  Старушка, бабушка Нееме, положила Рине руку на плечо.

  – Он вернётся, ему не впервой пропадать, – она дала ей плошку с кашицей из ягод, – поешь и иди спать.

  – Не могу, мне надо заговоры читать.

  – Ты и так прочла их уже с дюжину.

  Рина устало покачала головой и вновь принялась бормотать заклинания. К утру она задремала болезненной полудрёмой.

  Проснулась Рина оттого, что вокруг было оживление. Она с трудом приподнялась на локтях, вслушиваясь в голоса.

  Люди испуганно переговаривались. А у входа в общину столпились охотники.

  Нееме и Чанаак держали под руки Таера. Голова его безжизненно свешивалась вниз, а по всей левой стороне тела растекался то ли ожог, то ли синяк.

  – Таер! – крикнула Рина, – Таер, как ты?

  Он приподнял голову, но смотрел не на девушку, а как будто сквозь неё. Глаза были остекленевшими.

  Мужчины опустили руки, и Таер упал на землю. Потом он привстал, опираясь на целую руку, встал на колени и потянулся целой рукой к горлу, будто что-то мешало ему дышать. Потом зрачки расширились, глаза закатились, и он снова упал на землю, забившись в припадке.

  – Отнесите его в мою хижину, – велела шаманка, – и чтобы никто близко не подходил, пока я не разрешу.

  Рина села ближе к юноше. Его лицо горело, как при лихорадке.

  Рина перепробовала все снадобья, все заклинания, но Таеру становилось только хуже.

  На исходе дня Рина подошла к костру. Женщины тут же отвлеклись от своих игл и ножей.

  – Ночью я буду камлать.

  Женщины зашептались: в ночь камлания люди не должны спать. С места поднялась рыжеволосая Ашнуу. Мать попыталась усадить её обратно, но девочка извернулась и подошла к Рине, с надеждой смотря в глаза знахарке.

  Шаманка взяла плошку с мутной жидкостью, от которой шёл резкий травяной запах. На мгновение она засомневалась: одной камлать ей ещё не приходилось, а эта девочка даже не видела обряда своими глазами. Рина уже хотела отослать её и привести одну из старших женщин, но девочка дотронулась до плошки.

  – Только слегка пригуби. Тебе не надо идти со мной, ты должна только сторожить.

  Отвар обжёг Рине горло, а перед глазами все поплыло. Рина взяла девочку за руку, а свободную ладонь положила на грудь юноши. Также сделала и Ашнуу. Сердце юноши билось медленно, но ровно, как если бы его дух всего лишь бродил во сне, а не был украден.

  – Я брожу в бесконечности, – девочка эхом вторила Рине, – я та, что начинает и та, кто заканчивает.

  Земля ушла у Рины из-под ног. Голос Ашнуу звучал вдалеке, всё затихая, заглушенный сильным ветром иной стороны.

  Рина падала в темноту. Отовсюду доносились голоса. Одни смеялись, другие кричали, третьи выли зверем. Небеса поменялись местами с землёй, и теперь под ногами Рины водили хороводы звезды.

  Девушка пыталась нащупать ногами твёрдую поверхность, но касалась только пустоты. И небо, и земля были в сотнях вёрст от неё. Солнце шло с запада на восток, знакомые созвездия рассыпались, и только северная звезда, все так же указывала на север.

   Лес все отдалялся, превращаясь в черный свод над головой. Северная звезда светила ярче и ярче, пока от голубого света не начало слепить глаза. Звезда обернулась белоснежной птицей с тонким и узким клювом и устремилась вниз, увлекая за собой знахарку.

  Звезды замерли, и Рина почувствовала, что больше не падает.

  Она стояла посреди простиравшегося насколько хватало глаз поля. Мягкая зелёная трава доставала ей до пояса. Стоял жаркий полдень, и стоявшее в зените Солнце ласкало горячими лучами лицо.

  – Пойдём! Пойдём! Пойдём! – белоснежная птица взмахнула крыльями и полетела в восточную сторону. Рина бросилась за ней, – Быстрее! Быстрее! Быстрее!

  Издалека доносился шум.

  Рина остановилась и чуть пригнулась, готовая бежать или нападать. Шум все нарастал, он походил на пение леса во время сильной бури, и в то же время Рина слышала, как бьётся вода о камни.

  Птица зашлась в крике.

  Рина замерла, не в состоянии осознать, что именно она видит.

  Впереди была вода.

  Волнами она билась о берег, почти доходя до ног Рины, а над нею стаей вились белые птицы. Другого берега Рина не видела. Чуть помявшись, шаманка сделала несколько шагов и зашла по щиколотку в тёплую воду. Ступни тут же погрузились в песок.

  Птица уселась Рине на плечо.

  – Что это за место? Оно здесь или там?

  – Оно здесь. И там!

  – Я не вижу другого берега. Куда бежит эта река?

  – И не увидишь! Здесь нет берега! И она никуда не бежит! Все реки устремляются сюда!

  Рина сделала несколько шагов и погрузилась в воду по пояс. Она никогда не думала, что вода может быть такой тёплой. Мимо неё прошмыгнула стайка рыб. Птица закричала, ринулась к водной глади и клювом выхватила яркую рыбёшку.

  Шаманка хотела зачерпнуть воды, но птица остановила её.

  – Не пей! Отрава!

  – Зачем же нужна вода, которую нельзя пить?

  – А зачем нужен зверь, на которого нельзя охотиться? – парировала птица.

  Небеса зашумели, и Рина увидела летящих косяком птиц. Крачки возвращались домой, на север, после долгой зимы.

  Рина глубоко вдохнула тёплый солоноватый воздух. Она никогда ещё не чувствовала себя так хорошо. Здесь было тепло и без одежды. Наверняка в здешних лесах водится множество зверя, медлительных от жары. Зачем же её предки поколение за поколением уходили всё дальше на север?

  Птица недвижимо сидела на её плече.

  – Я ищу человека по имени Таер-Красная-Птица, – сказала Рина, – Его душу украли Те-Кого-Не-Видно. Ты поможешь мне его найти?

  – Помогу, если придёшь сюда, – буркнула птица.

  – Но я уже здесь, о чем ты? Эй, подожди! – но птица уже взмыла в сторону вечерней звезды.

  Ветер поднял волны, и вода захлестнула Рину. Поток нёс её прочь от берега, и она захлёбывалась жгущей язык водой. Несколько раз она ударилась о камни, а затем волна выбросила её на берег.

  Рина закашлялась, отплёвывая воду, что была солёная, как человеческая кровь. Девушка отползла в сторону, опасаясь второй волны, но, оглядевшись, увидела, что вокруг неё только тёплая грязь.

  В воздухе стоял тяжёлый запах гнили.

  Небо было окутано пеленой облаков, а от духоты по лицу девушки потекли струйки пота. Каждый шаг давался с трудом, ноги то и дело вязли в трясине.

  Птица с острым клювом исчезла.

  Вскоре грязь стала жиже, и Рина, широко расставляя руки и ноги, попыталась добраться до виднеющейся впереди берёзы.

  Наконец, ступни почувствовали твёрдую почву, и Рина взобралась на сушу. Подул тёплый ветер, и знахарку скрутило от запаха разложения.

  Вокруг лежали тела животных.

  Мамонты, носороги, олени, медведи, саблезубы. Сотни и тысячи звериных тел. Острые как ножи тигриные клыки разломились, глаза умершего хищника выклёвывали вороны. Величественный мамонт умер от голода, завязнув в грязи. Из его сгнившей шкуры торчали кости. Над тушами вились насекомые.

  Издалека доносилось тихое пение. Грустное, безжизненное. Рина пошла на голоса. Тел становилось все меньше и, наконец, они вовсе исчезли, уступив место полчищам крыс. Они были толстыми, шерсть лоснилась, а плотоядные глаза с ненавистью буравили Рину. Шаманка пнула тварь в бок, и крысы с визгом разбежались.

  Вокруг костра на небольшом сухом участке сидели люди. Их жидкие волосы были грязными и спутанными, ребра выпирали под бледной кожей. Дюжина взрослых мужчин и женщин. Ни стариков, ни детей. Только один мальчишка, больше похожий на зверёныша, объедал птичью кость.

  Знахарка, женщина чуть старше Рины, но уже с выпавшими зубами, прервала пение.

  – Много лет назад в этих местах было вдоволь пищи! – голос её по– старчески дребезжал, – Там, где сейчас один мелкий зверь пройдёт, проходило десять! И что это были за звери! – она достала оберег в форме мамонта, – Он мог прокормить общину в пять раз большую, чем нашу, в течение двух лун! Из его шерсти мы шили одежду, сберегающую нас от холодов, а из костей строили хижины! Отец Всех Зверей щедро давал нам своих детей! А теперь, – она обвела их тощей рукой, – мы прогневали Его, мы прогневали Мать Матерей! Не растёт больше лечебных трав, не водится зверь в лесах! Только проклятый тёплый дождь все льёт и льёт! Мы – виноваты! Наши предки виноваты – и наши дети будут нести бремя нашей вины! И на иной тропе нам нечего ждать, кроме как голода и холода!

  Рина в ужасе попятилась. Как смеет шаманка говорить подобное своему роду? Она должна лечить людей, а не медленно убивать их.

  Но шаманка всё изрыгала проклятия. Люди были виноваты перед могущественными создателями мира. А те в отместку насылали мор и голод. Отец Всех Зверей обратился в чудовище, ненавидящее все живое, а Мать Матерей – в молчаливую хранительницу костей умерших. Отец-Небо стал наблюдателем, он смотрел в душу каждого человека, запоминая все дурное, будто он был не создателем мира, а злобным духом иной стороны.

  Сзади потянуло холодом. Рина обернулась и увидела плачущую под жестоким солнечным светом глыбу льда. Полные злобы слова женщины становились громче, а вода стекала все сильнее. С грохотом от ледника отвалился кусок. А потом исполинская льдина обратилась в воду и с рёвом поглотила и грязь, и павших зверей, и людей. Рина закрыла голову руками, готовая вновь начать тонуть, но почувствовала лишь дуновение зимнего ветра.

  Не было больше ни грязи, ни мёртвых тел. Только вечнозелёный лес, укрытый снегом.

  Рина улеглась на спину. Она глубоко вдыхала морозный воздух, стремясь изгнать запах разложения. Но ядовитый голос шаманки все стоял в ушах, и он становился только громче в тишине зимнего леса.

  Птицы нигде не было видно.

  Рина отвела в сторону ветку ели, и пошла вниз по тропинке.

  Она звала Таера его обычным и тайным именем. Лес не отвечал. А что, если та птица была Той-Что-Не-Видно? Она могла заманить её вглубь своего мира, и теперь Рине суждено здесь скитаться, в то время как её тело будет спать вечным сном.

  Рина дотронулась до россыпи оберегов на шее и нащупала знак Матери Матерей – полную женщину с толстыми бёдрами и грудями. Этот оберег, размером с большой палец, она перекинула на спину.

  – Эй! – голос безликим эхом разнёсся по лесу, – Есть кто живой?

  – Эй! – звонко захохотали в ответ, – Есть кто живой?

  Рина огляделась по сторонам.

  – Кто ты? Покажись!

  – Кто ты? – передразнил голосок, – покажись!

  Рина двинулась на голос.

  Она спустилась с горки, перешагнула через поваленный ствол дерева и оказалась на круглой полянке, окружённой плотным частоколом елей.

  Там стоял белоснежный мамонт. Исполинский зверь спал, только хобот его слегка шевелился в такт дыханию. Бивни изо льда сверкали, а острые концы могли проткнуть насквозь даже вековечный дуб.

  На загривке мамонта сидел ребёнок с такими же белыми волосами, как и шерсть зверя. Кожа была синеватой, нос острым, а в руках он держал сосульки, которые и не думали таять.

  – Я Рина-Родившаяся-Зимой, ищу Таера-Красную-Птицу! Его забрали Те-Кого-Не-Видно!

  Голосок снова зазвенел.

  – Его забрали Те-Кого-Не-Видно! Ты слышал? Забрали! Никогда не слыхивал такой любопытной истории! Как же ты знаешь, кто его забрал, если их не видно?