Текст книги "Перламутр (СИ)"
Автор книги: Анастасия Павлик
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Анастасия Павлик
Перламутр
Она ползала. Я скажу больше: эта нанозараза ползала даже под ее веками.
Я смотрел, как спит Агния. Она заболевала, ее сны становились мозаикой из пикселей, с каждой ночью отдаляя ее, волоча туда, где не было места для меня. Соус из нано шуршал под ее кожей, в крови, капал из зрачков. Теперь она могла видеть сны с открытыми глазами. Я гладил ее по волосам, и ощущение было другим. Совершенно новым.
Знаете, есть вещи, которые ускользают от нас со временем, но не в моем случае – я любовался Агнией и понимал, что она стала еще прекрасней. Даже после того, как программа захватила почти треть ее тела, Агния была сногсшибательно прекрасна.
Я вылез из постели, подобрал одежду и вышел из спальни за неимением другого способа отрешиться. С каждым вздохом мир казался во стократ фальшивей и тусклей, а халупа – безнадежно сырой и убогой. Сквозняки паразитировали по углам. Откуда-то доносилась погребальная песнь радиоточки, помехи походили на шум прибоя: «…тело президента… опознать… растворено в кислоте… о начале боевых действий…» На крыше соседнего дома вращалась огромная лампа – маяк для демонов электричества, стекла и радиации. Луч белого, как кома, света ползал по комнате. Я сел на подоконник и закурил. Оставались считанные часы до рассвета, но Пески не спали; их лихорадило светодиодами, песок с шорохом несся по дорогам, забивался под лохмотья всякого бездомного отребья. Я курил и думал: ох черт, как же так вышло, почему это произошло с нами, но не мог найти ответа. Просто больше не было ответов. Вообще никаких.
Однажды я угодил в сети девушки с волосами из чистого огня, упал в пропасть ее зрачков и до сих пор не могу подняться.
Мир поимел меня и с едкой усмешкой балаганного фокусника требовал все новых и новых жертв.
Я курил и слушал, как мой сосед, эта жирная полумеханизированная свинья из 260-ой, сливает очередную порцию отходов от выращивания перламутра. Эти белые, точно лен, паразиты требовали особого ухода. Если ты бережен и осторожен с ними, они дают соцветия, из которых потом делается порошок и с успехом толкается на черных фермах, в Районах Упадка. Перламутровый – цвет возвращения блудных детей к истине.
Когда мой сосед прекратил копошение и вернулся, судя по всему, в постельку к своему новому дружку, я услышал другой звук – шум драки на площадке. Меня не волновало: кто, как, почему. Мне достаточно было знать одно: это может разбудить мою девушку.
Потушив сигарету о подоконник, я пересек комнату и достал из-под раздолбанного дивана ружье. У меня не было выбора. Нет, не так: я больше не хотел выбирать, смертельно устал от этой лотереи.
Тонкие серебристые побеги оплелись вокруг дула и сочно рвались. Я замер и секунду-другую смотрел на танец серебристых нитей перламутра, потом с рычанием отдернул руку. Нет, этот перламутр не даст соцветий; он будет въедаться в стены, паразитировать, разъедать их.
Я решил, что однажды непременно сожгу этот сырой муравейник. Также как мир сжег мои мечты.
Тихий ангельский смех, словно перезвон колокольчиков в зимней ночи. Чье-то прерывистое дыхание. Голос, выкрикивающий угрозы – густой сладкий голос, такой можно пить вместо сиропа из черной смородины. Толчок узнавания в груди – я уже знал, кого увижу за дверью.
Я щелкнул замками, запуская в свою нору тусклый свет лестничной клетки и генетически прекрасный запах хризантем. На меня смотрели. Я улыбался. Улыбалась моя двустволка. Улыбался чувак с раскровененной физиономией, хламом лежащий под стеной. Приподнявшись на локтях, он прохрипел:
– Хей-хо, Феликс, приятель! Рад тебя видеть!
Это был Константин. Собравшиеся вокруг него типы выглядели скверно, я хочу сказать, по-настоящему скверно. Один из них зажимал его подружку, но, увидев меня, отпустил ее. Отчаянно матерясь, всклокоченная цыпочка осела на пол. Был еще мальчишка, загнанный в угол одним из подонков. Я не знал мальчишку. Я просто вскинул двустволку. Холодное равнодушие. Ствол – это трубка мира. Аминь.
Кто-то из соседей прилип к дверному глазку и пас нас, волны либидо его программ накатывали на мой мозг – дешевых, хищных, абсолютно нелегальных. Если ему нечего скрывать, его рука сейчас тянется к телефону. Однако этот вариант также нереален, как серафим без веры и ствола. Всем есть что скрывать: пристрастие к электричеству, пищевым добавкам, банкам с собачьей тушенкой, принадлежность к Церкви механизированных или собственную синтетику. Так устроен мир, так задумал Белый Босс; технология улучшает Его труды. Над нашим миром значатся два автора: Белый Босс и Технология. Это – продуктивный альянс против искусства, мышления, любви и созерцания. Эй вы, придурки в кроличьих полосатых шляпах, пейте ваш паршивый чай и сияйте! Сияйте так, словно пьете ночной неон! И пусть ваша кровь закипает от света!
– Я вернусь за тобой, – оскалил заточенные клыки ангел – самый высокий, суровый, в стильных очках, – и отошел от мальчишки.
Откуда-то донеслось низкое пробирающее рычание – кто-то из квартиросъемщиков начинал злиться. Дурной знак – значит, скоро на отсыревшей площадке нас станет больше. Я не сторонник массовок, единственным верным путем продолжения беседы считаю знакомство собеседника с моим оружием. Агния никогда не одобряла моих методов.
– Я буду ждать. – Я был немногословен, твердо держа ружье.
Ангел располагал лишь стильными очками и кастетом. Не густо, если хочешь иметь дело со мной.
– Уходим.
Хорошее решение. Возлюби ближнего своего и катись ко всем чертям.
Типы заскользили по лестнице. Ангел в стильных очках обернулся и поцеловал воздух, словно целовал Господа Бога. Все верно, я не питал сомнений – он непременно вернется. За мной.
Это были ангелы со стремлением к смерти. Всеобъемлющий изысканный танатос; такие отморозки постоянно мелькают на кладбищах и рок-шабашах. Пески – их Небеса, где они закидываются мощными психотропными средствами и страхом своих жертв. Они презирали всех и вся и не стеснялись говорить об этом.
Я собрался закрыть дверь в свою нору, когда детка, та самая, всклокоченная блондинка, подскочила ко мне и вцепилась в дверь. Я хотел ударить ее, но к ней присоединился Константин. Зализанные черные волосы растрепались, пряди прилипли к щекам. И что-то было в его глазах такого, что сразу напрягло меня – какая-то дурная идея, плохой сон, сгусток навязчивого непотребства. Чувак был немного не в себе.
– Чем ты закидываешься? Выглядишь как дерьмо.
Он ласково смотрел на меня:
– Послушай, Феликс. Нет-нет, послушай меня!.. Послушай, что я тебе скажу! Ты был прекрасен с теми торчками. Как всегда дьявольски очарователен и любезен. Шикарный с головы до пят. Мы ненадолго, дружище.
– Иди и трахни себя. Никакого дела. Я завязал.
– Это насчет зерна, дружище.
Я начинал злиться. Ружье уперлось Константину в грудь.
– Я, мать твою, сказал – никакого дела.
– Опусти ружье, любовь моя. Дай детям то, чего они хотят.
Я обернулся.
Агния стояла в прихожей. На тонкое, будто стебель, тело накинута моя рубашка. Трогательная в своей беспомощности. Я бросился к ней. Она была слишком слаба. Этот пожар… пожар в ее волосах и на коже, заставляющий меня стискивать зубы, чтобы не завопить от отчаяния. Тату ползало по ее телу, медленно, но неуклонно распространяя свой огонь.
Я бережно поднял Агнию и отнес в спальню. Обвив руками мою шею, уткнувшись лицом мне в грудь, она что-то мелодично нашептывала – мантры о вчерашнем дне. Уложив ее на кровать, я укрыл ее, и она тут же заснула, ее опьяненный технологией разум унесся в лучшие места. По крайней мере, я надеялся на это.
– Что с ней?
Я обернулся. В дверях спальни застыла подружка Константина. При всем моем желании я не мог врезать ей.
– Что с огненноволосой? – повторила нимфетка, надувая губки.
– Она заболела, – вырвался из моих уст легких шепоток. Мой кулак разжался.
Что-то обожгло запястье. Я опустил взгляд.
Побег перламутра любовно затягивался вокруг моего запястья, завоевывая новые территории – мое тело. Кожа поддалась и лопнула. Побег скользнул в мое запястье! Я попытался ухватить его, но серебристый кончик уже скрылся под кожей. Побег вполз в мое тело как в новый храм. Была мысль пойти на кухню, взять нож и вырезать паршивца из себя, но Агния дышала так тихо… Сжав запястье, я присел на кровать. Кровь сочилась сквозь пальцы. Поздно что-либо менять. Когда ты позволяешь такому происходить с тобой, ты становишься типом без шансов, заражаешься непрошибаемым пофигизмом.
– Хорошо, любимая, я дам детям то, чего они хотят.
Кажется, ее сон постепенно затягивал и меня.
* * *
– Помню, она стояла на самом краю, сжимая в одной руке мобильный, в другой – пачку сигарет. На ней было дешевое синтетическое платье и тонкий обод в длинных волосах. Волосы – живой огонь, острые специи – натянул ветер, и они били ее по плечам и лицу. Она увидела меня, шевельнула губами в полуулыбке и отвернулась, пачка сигарет полетела вниз, в реку, вслед – мобильный. Восемь цифр, которые она набрала, стоя за ограждением, оказались номером моего телефона. Судьба или чем бы это ни было, свела нас на мосту через Канал Грешников. Двое незнакомцев. И я влюбился до умопомрачения. Полюбил ее с первого взгляда… В тот стылый октябрьский вечер никто не сорвался вниз. Я спас ее, как чертов герой, храбрый ублюдок. Оттащил от ограждения. Она не кричала, не ругалась, просто обняла меня, пока я вел ее вдоль автострады, овеваемый смрадным ветром и грохотом проносящихся мимо машин. Можете быть уверены, именно так все и было. Но теперь наноогонь забирает ее у меня, и я беспомощен. Он забирает то, во что тоже однажды влюбился.
– Она не человек.
– Больше нет, – улыбнулся я.
Константин стоял у окна, сунув руки в карманы своих мегаобтягивающих кожаных штанов, глядя на прослойки песка цвета сливочного масла – результат деятельности предприятий по производству пищевых добавок. Он любил носить кожаные шмотки на голое тело. Молодой, стремительный, готовый к приключениям, легко увлекаемый, его постель – свободная территория. За парнем тянулся ярко-красный шлейф; его душу уже не спасти.
Блондинка промывала рану на лице мальчишки. Девочка от силы лет восемнадцати. О ней я знал лишь то, что Константин нашел ее на черных фермах, где она торговала нелегальными проклятиями. Я то и дело ловил на себе взгляд ее лунатических глаз – нимфетка украдкой поглядывала на меня сквозь упавшие на лицо светлые пряди. О, сразу видно, она осознавала, что нравится окружающим, и безбожно пользовалась своей дьявольской притягательностью. Пользовалась даже тогда, когда знала, что в соседней комнате, унесенная технологической лихорадкой, спит моя девушка.
Что ж, ей придется обломаться.
Я сел в кресло и закурил. Светало, и улицы обливал грязный свет – бешеная смесь отсвета столицы и солнца, заправленная пурпуром с предприятий и узором из пластики рисунка.
– С ней конкретно что-то не так. Впервые слышу, чтобы кто-то заразился программой, как вирусом.
– В ваших животиках тоже много технонаркоты, дети, – сказал я.
Константин очаровательно ухмыльнулся:
– Забей, она везде. Сейчас даже души механизированы.
– Люди любят это, и Лев – не исключение. Кстати, как он поживает?
– Его подстрелили.
Это сказал мальчишка. Он смотрел на меня. Стриженный под ежик, глаза синие, как ночной неон публичных домов, как самый чистый лед; тату на шее, разбрызгивающее по телу капли перманентов. Ангельский лик с полотен мастеров живописи. Я сразу понял: с парнем не все тип-топ.
Мальчишка первым отвел свой неоновый взгляд.
А я печально ухмылялся и думал: да, Лев, да, старина, это должно было произойти – рано или поздно пуля достала бы тебя. Некоторое дерьмо неизбежно. Например, смерть. Или любовь.
Лев, мой давний друг, был слишком популярен среди неформальной молодежи. Новый пророк. Мессия. Неуловимый, чистый, проповедующий, его «браунинги» знали свое дело. Мы начинали с этим парнем вместе, но продолжил он один. Я отошел в сторону, завязал как с зернами, так и с наркотой. Встретил Агнию.
Бывает так, вам удается поставить крест на прошлом и зажить с мыслью о будущем. Гордитесь собой, если у вас это вышло. А если нет – купите на черном рынке пистолет и станьте подонком. Не церемоньтесь ни с кем, ведь отныне вы – король без королевства, а жизнь – стерео любви и ужаса, и часто смысл не идет с ней в комплекте.
Итак, присмотритесь: я и Агния. Высокий угрюмый тип с длинными черными волосами и ухмыляющимся черепом на поясе. И хрупкая молодая женщина с бесконечно прекрасными глазами и загадочным вытатуированным огнем вокруг запястий. Мы были. Мы изменились. Осели на окраине столицы, на Песках. Мы не являлись поклонниками интуитивной математики или технологической магии, перемешавшей в своем огромном коммерческом чреве викторины, лотереи и телевизионные розыгрыши, однако мы любили друг друга и однажды захотели детей.
В любом случае, это уже не имеет значения. Ничего не имеет значения, кроме сиюминутности.
– Сукин сын был мне как брат, – сказал я. – Как брат.
– Да, и теперь он умирает.
Прикрыв глаза, я затянулся сигаретой.
– Хорошо, дети. Я помогу вам достать зерно.
– Не просто зерно, – хихикнул Константин, – а Папу Чистильщика.
Пепел горкой праха упал на ковер. Я пристально посмотрел на Константина. Расстегивая верхние пуговицы на своей черной кружевной рубашке, он улыбался как закинувшийся мощным галлюциногеном любовник. Малыш был в ударе.
– Эта дрянь не для шуток! Совсем не для шуток, черт возьми!
– Да, именно, охренительно, к черту шутки, – Константин привалился плечом к стене. Щелкнула зажигалка, выпуская язычок пламени. Блондинка смотрела на него и в ее глазах была чистая страсть. Она хотела его так же, как он хотел Папу Чистильщика. – Папа в порошок стирает кости, индивидуальность. Мощная штучка. Защекочет до смерти. Кстати, народ, как насчет чашки чая?
Ладно, думал я, дети знают нюансы. Они тоже готовились к смерти, но перед этим хотели прихватить с собой пару-тройку засранцев. Добиться справедливости в обществе, где балом правит борьба, эксплуатация, неудовлетворенность и разрушение. Я тоже когда-то был обдолбанным бунтарем, а теперь моя девушка умирала, а внутри меня пускал корни перламутр – я чувствовал это, чувствовал его движение и соки. И я был бережен с ним.
За окном занимался светодиодный пожар. Звенели, закручивались в спирали электрические осадки. Просыпался город обкуренных людей.
Пристроившись на подоконнике, раскуривая женскую тонкую сигаретку, Константин посвящал меня в великий план мести. Чувак был великолепным рассказчиком, его ругань была гармоничной, почти камерная музыка, под которую хочется плакать
В жизни всякое случается: ногти иногда скрипят по стеклу, высыпаются волосы или пахнут какой-то левой сукой руки. Но слезы – это портал в никуда. Поверьте, я знаю.
Я слушал Константина, время от времени поглядывая на ангельского лика мальчишку, и постепенно до меня доходила белая и лучистая истина: мальчик ни кто иной, как Человек, исключение, выделенное вишневым курсивом. Вот что с ним не так. Вот почему этим сумасбродам нужен Папа Чистильщик. Потому что мальчишка – Человек, без подсаженных генов и проглоченных ранее зерен. Чистенький как младенец. При особом подходе способный стереть в пыль любого, кто встанет у него на пути.
Моей Агнии не помог бы даже Чистильщик. Она любила зерна также сильно, как любила меня, и закидывалась ими, если могла раздобыть. Думаю, именно из-за этого, из-за дикого микса программ в ее теле нанотату на ее запястьях каким-то образом мутировало, эволюционировало, начало сбоить – не знаю.
И теперь ей не то, что Чистильщик, – смерть не поможет.
Я закурил третью по счету сигарету. Святая троица: Отец, Сын и Святой Дух. Мы охотились за Отцом, и в этом нам должен был помочь Сын и Святой Дух. Сын в данный момент грелся разглаживал несуществующие складки на своих кожаных штанах, а Святой Дух отсутствующе смотрел в окно. Да, в этом юноше определенно была святость – святость незачумленного технологией и генным строительством духа. Он мог гордиться собой.
Сигарета тлела в моих пальцах, тлели мои мозги. Мое сердце было застрелено.
* * *
Крабы – это шлюхи современности. Они распродают свое тело постепенно, по кусочкам, истинным ценителям человеческой органики, славным малым – фермерам. Они также сотрудничают с нами, толкачами. Если вы занимаетесь сбытом запрещенных конфеток, крабы помогут вам сохранить ваш продукт в целости и сохранности. Этакие живые камеры хранения.
Но приходит время платить по счетам и забирать свое. А я всегда забираю свое. Всегда.
Мой краб работал в метро, на станции Земляничные Поля. Он сидел возле двери в сортир; табличка на его груди гласила: «Я хотел, чтобы мир обтесал меня, но не хотел, чтобы так сильно и так больно». Я нашел это поэтичным. Что ж, возможно, это было его откровение, его песнь. Меня, впрочем, совершенно не интересовало, чего когда-то хотел или не хотел этот обшарпанный кусок собачьих экскрементов. Мне лишь нужно было забрать у него то, что принадлежало мне по праву. У этого жалкого подобия на человека все всегда что-то забирали, но никто никогда ничего не давал, даже проржавевшая банка перед тем, что когда-то было ногами, была пуста – ни монеты, ни жетона, ни огрызка.
Я подошел и сверху вниз уставился на краба. Не тело, а разваливающаяся от холестерина, жира и синяков луковица. Быть может, во мне проснулась жалость (кто знает?), и я достал из кармана двадцатку, наклонился и сунул в банку. Банка была в клочьях налипшей шерсти. Краб поднял на меня налитые дешевой технонаркотой глаза. Секундное замешательство. Потом грязная рука скользнула в накинутую на плечи тряпку и извлекла нож. О да, мой краб был рад видеть меня.
Я ударил толстяка коленом в лицо и, когда он взвыл от неожиданности и боли, ткнул стволом в лоб. Это был отличный револьвер, купленный за полцены по связям у старого приятеля Моисея, инвалида-извращенца, которого пришлось застрелить с этой же пушки – чувак линял и, соответственно, располагал в тот момент нечеловеческим аппетитом. Револьвер стал моим новым приятелем.
– Спрячь нож, красавчик, иначе я засуну его по самую рукоять в твою продажную задницу. Или, может быть, ты предпочтешь мою сталь?
Краб завизжал, плюясь кровью из расквашенного носа. Я вновь ударил его. Его лицо было рубиновой маской. Потрясающий абстракционизм.
– Забей же, дружище, на приличия, – выдавил я, наклоняясь к нему. – На этом празднике жизни все свои и меняются партнерами. Я пришел не по твою душу, а по свое зерно.
– Я думал, тебя прикончили, – прохрипел краб.
– Да, печальный ублюдок, я тоже на это надеялся. Я тоже.
И тут наши взгляды встретились; я понял, что должно произойти.
– ПОМОГИТЕ! ОН НЕВМЕНЯЕМ! ОН ХОЧЕТ УБИТЬ МЕНЯ!
Что да, то да. Два попадания из двух.
Нож словно сам прыгнул в руку.
Крабы охраняемы законом о трудовой деятельности. Правительство называет это работой – сбор подаяния, жалких крошек с пестрого пира ангелов и потягивающего «Джонни Уокера» Белого Босса. И если такое дерьмо, как бомж-инвалид, позовет на помощь в людном месте, ему наверняка ее окажут. Это как раз было людное место, а я ненавидел продажные шкуры.
Я вогнал лезвие в руку краба – чуть ниже плеча – и поддел. Все очень просто: это было именно то место, куда я около года назад поместил на сохранение старину-чистильщика, великого и ужасного Папу всех программ.
История такова: я достал Чистильщика у одного моего приятеля, который, будучи в состоянии крайнего опиумного дурмана, отдал мне Папу в обмен на пару мелких зерен. На следующий день приятеля пристрелили в его же логове – братья по бизнесу приходили за Чистильщиком. В связи с этими обстоятельствами я решил сбыть товар как можно быстрее и поместил его на длительное хранение в живую камеру хранения. Но это в прошлом. Мой краб оказался с характером. По-моему, он лишился слишком много своего, поэтому теперь воспротивился отдавать инородное, чужое. Мерзавцу следовало быть со мной повежливей.
Папа Чистильщик со звоном упал на заплеванный пол и, разбрасывая бусины крови, откатился к дальней стене с зеленой фосфоресцирующей надписью: «НУЖНЫ ДОНОРЫ. УВЕРУЙ В ПЛАСТИКОВОГО ИИСУСА».
– А-а-а! Он убивает меня! Нарик убивает меня! – хватаясь за окровавленную руку, визжал краб.
Я обернулся.
В нашу сторону, сминая тяжелыми сапогами газетные листы, устремился патруль. Пять мохнатых физиономий, и всем руководит баба. Ее глаза были живой татуировкой.
Я бросился туда, куда откатилось зерно: три шага, рывок, черные полы пальто хлопнули, будто крылья. Папа был теплый и охоч на прикосновения. Я сунул его во внутренний карман пальто. Превозмогая боль, мой краб смеялся надо мной, предвкушая мою незавидную участь.
Я не мог спустить ему это с рук. Никто не смеет потешаться надо мной.
Я выхватил из-за пояса револьвер и спустил курок. Выстрел вороньей песней разнесся под стылыми бетонными сводами. Крики, визги, вой – высшая степень признания вашего успеха. Кровь и мозги пурпурным фейерверком рванули на плитку. Краб стал сползать на пол кучей ненужного хлама – глаза распахнуты в удивлении, изо рта ползет красная змея. Он отыграл свой спектакль в этом театре грешников, и ушел на заслуженный отдых. Да, жизнь обтесала его, но передышки и там, на Небесах, ему никто не подарит. Он будет просить милостыню под воротами в Рай, и Белый Босс будет философствовать, проезжая мимо на черном лимузине: «Ты не хотел, чтобы мир обтесал тебя так сильно и больно? О, мой сердечный друг, неужели ты думаешь, будто меня это заботит? В самом деле, мне плевать. Молись и поглощай, сын мой – в этом вся суть. Молись и поглощай». И пустая бутылка «Джонни Уокера», выброшенная из тонированного окна лимузина Белого Короля, разобьется на тысячу мелких осколков, и будут осколки жалить краба, нашептывая: «Так мир разбил твои мечты, так чертов мир сокрушил тебя в Его порно…»
Я оттолкнул в сторону какую-то старую ведьму, вопящую гадким надтреснутым голосом о возмездии. Ведьма отлетела к стене, щелкнули вставные челюсти. Выбросив вперед иссохшую руку, она взвыла:
– Внемлите, внемлите! Это сатана! Он пришел собрать урожай наших душ!
Я пообещал ей: когда она попадет в ад, я лично займусь ею. Старуха была в восторге – по-видимому, от избытка религиозного рвения, она пронзительно завизжала. Этот звук. Этот потрясающий звук триумфа!
Люди с криками, руганью и аханьями разбегались в разные стороны, освобождая мне путь.
– Прочь, прочь с дороги, печальные мудаки! – горланил я во всю глотку.
Я взбежал вверх по эскалатору, едва не столкнув вниз некоего явно закинувшегося мощными колесами типа, и выскочил под серый свод столичных небес. Прекрасная панорама безысходности. Прохожие оборачивались, живо реагируя на механически чеканящиеся предупреждения севшего мне на хвост патруля. Но у меня был Папа и с ним я был новым богом. С ним я вновь был богом – чертовски собой!
Константин припарковал свою угнанную развалюху – образец полнейшего отсутствия стиля ушедшей эпохи – на обочине, напротив низкопробного ларца «Религии на любой вкус». Я подскочил к машине и рванул заднюю дверцу. Константин обернулся с переднего сиденья, кружевная рубашка расстегнута, оголяя белую линию ключиц и ямочку, в которой, словно в сети из кошачьих шагов, дремал рыбий глаз.
– Где Папа?
– Папа у меня. А теперь рви прочь! Рви так, точно за тобой спустили свору псов Преисподней!
– Вау! Клевая тусня! – Это была нимфетка.
Девчонка пристегнула ремень безопасности, ее кукольное личико светилось от предвкушения. Я начинал понимать, почему Константин выбрал ее. Парочка развратных оторв. Они верили в то, что хотели, брали от жизни по максимуму, выжимали из нее все соки. Дети были очаровательны в своей безбожности. И они эксгумировали мое сердце – я вновь был самим собой. И револьвер вновь пел в моей руке.
Да, черт, все просто зашибись! Клевая тусня!
Бритоголовый малыш сидел рядом со мной и судорожно впивался пальцами в острые коленки.
– Лови кайф, детка, – посоветовал я ему. – Пристегнись и лови, мать твою, кайф.
Машина с визгом сорвалась с места, сшибая табличку: «ПАРКОВКА ЗАПРЕЩЕНА».
– На кой черт ты их соблазнил? На кой черт ты раздразнил синих?! – заорал Константин, выворачивая руль и чудом не размазывая по асфальту переходившую через дорогу стайку старья из дома престарелых. Они бросились на асфальт, словно ища поддержки и утешения в его непоколебимой тверди. – Чертовы мумии! – возопил входящий в кондицию маньяка парень. – Смерть – это высшая идея! Смиритесь со своей ветхостью!
У тощего старикана в малиновом котелке пошла пена изо рта. Константин демонически захохотал и ударил по газу. Я убрал руку от револьвера, простив чуваку его слабости.
Мы пронеслись мимо черного рынка, вниз по склону, к планетарию, и еле вписались в поворот направо. Архисложный маневр, особенно когда за рулем минус-человек плюс-маньяк. Черный зев туннеля сомкнулся вокруг нас. Голограммы, мигающие стрелки, предупреждения, лимиты – яркие звезды на черноте бетона. Здесь царило оживленное движение – организованный хаос.
На светофоре к нашей машине подскочили какие-то сектанты, размахивая брошюрками и мини-библиями. Очень скоро терпение Константина приказало долго жить – поливая все непечатными словами, черноволосый рванул с места так, что машину повело, сектанты с криками отскочили прочь, порыв ветра вырвал у них из рук листовки и закружил в страстном танце. Константин врубил четвертую передачу и, распевая молитвы, понесся к свету, к кислотной серости столицы. Погони не было, но ему давно было плевать – он просто нарушал все возможные и невозможные правила, несся по заасфальтированным артериям Районов Упадка и, неизменно хладнокровный, наслаждался вседозволенностью.
Девочка наклонилась и поцеловала его. Он положил руку с массивными перстнями ей на колено.
Они были иконами классики. Вампир и Лолита.
Нами с Агнией, какими мы когда-то были.
* * *
Огромная алеющая буква «Ф» накачивала воздух демоническим свечением, зависнув над нашими головами. Сладкие обещания о таящей во рту булочке, пикантном кетчупе, выращенной в огромных чанах псевдоплоти (Без сосудов, сухожилий, страха – чистый продукт! Друг, не отказывай своему будущему!), а также о калорийных синтетических начинках и обжигающем каппучино. Вы должны это попробовать!
Мы с трудом вписались во въезд на стоянку фаст-фуда, Константин дал по тормозам, и машину здорово дернуло. Туман пламенел, отсвечивая алым. Не воздух, а сгусток клубничного желе. Человек-Цыпленок любил всех, кто приезжал к нему на «Ферму» отведать его гипернатуральные продукты. А особенно он любил маленьких детишек – девочек и мальчиков, – когда они залазили на его пушистые коленки и нашептывали о своих мечтах. Подонок отсидел за педофилию, что, впрочем, сделало его еще более популярным. Голограмма его оперенного лика раскачивалась рядом с божественной «Ф», нависая над улицей подобно призрачной эманации.
Дети не скрывали свой страх к троллям, в то время как страх к Человеку-Цыпленку хранили под матрасами вместе с молочными зубами и крышечками от содовой.
– Народ, на выход! – рявкнул Константин и распахнул дверцу, которая тут же вмазалась в припаркованный рядом автомобиль, оставив вмятину.
Пальто черным саваном опало вокруг моих ног. Нимфетка и мальчишка следовали сразу за нами.
Мы ворвались в ресторанчик, принеся с собой привкус осенней сырости, табака и светодиодов. Витающие под гипсокартонными арками запахи дразнили обоняние. Константин – стремительный, стройный как знаменитость, не знающий пощады гонец из Преисподней – пронесся мимо какого-то тощего прыщавого очкарика с подносом в руках, едва не оставив того заикой. Чувак завелся до чертиков и был просто шикарен. Люди нагребали свои заказы на красочных кассах. Лица работников «Фермы», верных рабов контрактов Человека-Цыпленка, источали приторные улыбки, их глаза со скрипом вращались в орбитах. На кепке-хохолке каждого шевелилась алая «Ф».
Со словами: «Посторонитесь, животные» Константин растолкал очередь.
– Пожалуйте, заказывайте, – сказала рыжеволосая крошка за кассой № 9. Это прозвучало почти как непристойное предложение.
– Эй, народ! Что будем жрать?
Из мини-динамиков, рассованных по всему ресторану, несся сладкий, будто порно-грезы, голос Человека-Цыпленка: «Куриный суп, куриный суп! Люблю куриный суп! Хочу большую тарелку куриного супа!»
– Цыплячий суп! – передразнила нимфетка. – Большую тарелку, пожалуйста!
Ею откровенно любовались и мужчины и женщины, потому что она была воплощением греха как для тех, так и для других. Маленькая девочка с длинными ванильными волосами и большими голубыми глазами. Лолита. Смех точно ювелирное украшение, которое можно повесить на цепочку и носить вместо талисмана.
– Эд, малыш? – обратился Константин к мальчишке.
– Бургер и что-то прополоскать рот.
– Феликс, дружище?
Я был не голоден.
– Два ваших фирменных супа, бургер и кола. И, черт возьми, побыстрее!
Рыжеволосая крошка за кассой растаяла от подаренного ей воздушного поцелуя.
Константин водрузил заказ на поднос и протиснулся в дальний угол зала. Влюбленная парочка после нежного «пролейте слезы или убирайтесь к черту» любезно освободила для него место. Лихо смахнув на пол салфетки и брошюры с ухмыляющейся рожей Человека-Цыпленка «Моя Ферма – Ваша радость!», Константин пригласил всех располагаться с комфортом. Мы разместились тесной компанией. Нимфетка тут же прильнула к Константину и они, на зависть посетителей, занялись друг другом. Эдуард меланхолично пододвинул к себе поднос и, развернув упаковку на своем бургере, апатично принялся поглощать горячую биомассу.
– Отвратительно, – улыбнулся я ему.
Ребятенок с ярко-белым пушком на голове созерцал меня широко распахнутыми глазами. Я смотрел на ребенка до тех пор, пока он не разревелся. Тогда извлек из внутреннего кармана Папу и положил на стол. Свет срикошетил от металлической капсулы. Просто очередное лекарство. Лекарство, которое излечит вас от самих себя, всего-то.
Константин резво откликнулся на мое действие, его рот был измазан в голографическом блеске:
– Спрячь, черт возьми, это излишество!
Я наклонился, степенно сгреб парня за воротник и потянул на себя. Нимфетка откинулась на стуле, не потрудившись поправить юбку. Она вытирала губы, наблюдая за нами. Эдуард с неоновыми глазами продолжал жевать бургер.
– Я не подписывался на остальное дерьмо, детка, – прорычал я в лицо черноволосому парню. – Оно мне не нужно, просекаешь фишку? У меня был лучший друг. У меня была невеста. Но, видимо, это не вписывалось в грандиозный замысел Белого Короля. Теперь у меня нет ничего. Давайте покончим с этим как можно быстрее. Сечете, цыплята?
