Текст книги "Время собирать урожай"

Автор книги: Анастасия Головачева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

В день похорон собрались немногие, родственников у нас было мало, а на кладбище поехали только самые близкие и верные. Это были мои первые в жизни похороны. Но далеко не последние. Мне было так страшно и холодно тем февралем, маленькой тощей девочке в шапке набекрень и сморщенных синих колготках. Феврали на протяжении всей моей жизни умели нагнать тоску. У меня текли сопли и слезы. Пришло время прощаться. Мама подвела меня к дешевому гробу, в котором лежал тот уважаемый человек, много лет назад бывший многоуважаемым, а теперь он не получил даже достойных про'водов в последний путь. Вот как легко спуститься с небес на самое дно. Прощай, дедушка, я тебя никогда не забуду.

Когда мы с мамой отошли от гроба, стали прощаться все остальные. Седой подошел последним. Он упал на гроб и зарыдал во всю глотку. О чем-то жалел? О своем поведении, о том, что был грубым, что бил старика, что унижал, что обирал? Нет. Седой испугался, что остался без денег. Бабушкина пенсия была не так велика, поэтому я думаю, что моего ублюдка-отца страшило то, что ему придется урезать свой бюджет. Когда гроб деда заколачивали гвоздями, мне было страшно от этого леденящего душу звука. Когда гроб деда опускали в землю, я плакала, потому что понимала, что если его закопают, то больше я уже никогда его не увижу. Когда гроб закопали, я принялась рыдать что было мочи. Все это время со мной была мама. Как хорошо было чувствовать ее поддержку. Как я скучала по ней. Неужели смерть была единственным поводом нам с ней быть ближе? На столике у соседней могилки открыли бутылку водки. Помянуть. Те, кто не собирался ехать на поминки к нам домой, выпили по стакану водки с Седым там. Мы с мамой и папой сели в автобус. С нами ехал кто-то еще. Основная часть разбежалась по своим машинам. Автобус высадил нас у центрального рынка, потому что ему было заплачено недостаточно для того, чтобы нас привезли к дому. Некоторые разъехались по домам, кто-то поехал с нами. Дома готовили поминки Грачевская и мама Насти. Когда мы с родителями приехали, Вика с братом и Настя были уже там и накрывали на стол. Сначала посидели те, кто был на кладбище. Потом, когда папа сказал, что его «друзья» хотят прийти помянуть, многие решили освободить помещение. Остались только мама, Алеша, Вика, Настя и Грачевская.

Первым пришел Иволгин. Я открыла ему дверь по приказу отца. Этот маленький щуплый человек, страдавший падучей, зашел в коридор, снял ботинки, куртку и принес мне свои чертовы соболезнования.

–Чтоб ты сдох, – ответила я на эти соболезнования. Маленькая, а уже в таком возрасте я умела питать чувство ненависти гораздо ловчее, нежели чувство любви. Каковы уроки, таковы и знания. Жизнь меня любви почти не учила.

Иволгин все прекрасно понимал: он алкаш, собутыльник, поборник халявы, за то и получил от меня в лицо такой плевок. Он лишь виновато опустил голову и прошел в комнату, где стал приносить соболезнования моему отцу, которому они, ясное дело, были нужнее. Седой его неустанно благодарил.

Пришли Толстый и Тонкий, потом Слава со своей отвратительной женой, муж Грачевской, Рафаил… Постепенно подтянулись все, кто желал отведать халявной водки. Эти черти принялись жрать и пить, а я смотрела на них с отвращением. Толстый это заметил и метнул в меня такой жуткий взгляд, полный презрения, что мне аж страшно стало, я убежала в комнату к бабушке. Она сидела на кресле, рядом стояла еда, которую принесла ей мама, нетронутая. Дядя Витя был в своей комнате, я слышала, как он чавкает.

Поминки превратились в самую обыкновенную попойку: отцовские гости стали забывать о том, что в доме кто-то умер, все чаще слышался смех, говорили все громче. Мама решила уйти, потому что ей противно было на все это смотреть. А знаете, она изменилась: с тех пор, как она стала жить с Алешей, она превратилась в человека, стала намного меньше пить, у нее появились принципы, она стала хозяйственной, больше не выглядела вульгарно и вызывающе.

Мама попросила Вику проследить за всем, убраться и прочее-подобное. Вика согласилась и проводила брата с его возлюбленной. Однако обещания своего Виктория так и не выполнила. Я ее не виню. Когда пьянка полностью завладела поминальным столом, она просто не смогла там больше находиться. Вика взяла под руку свою подругу, они сделали попытку дать сыну покойного последние наставления и ушли. Наставления были услышаны, но не исполнены. Поминки окончательно превратились в праздник с музыкой и песнями. Пришли какие-то девки, которых я видела впервые. Отец включил караоке. Насколько абсурдный мир, в котором я живу. Вот так вот провожали моего деда, человека, которого отец, по его же словам, любил всем сердцем! Человека, прожившего жизнь достойную! И проводы эти длились четыре дня. Соседи по дому не вызывали милицию только лишь из сочувствия к нашей семье, погрязшей в такой потере, но стоило ли сочувствовать? Все прекрасно слышали, как рыдания отца сменялись писклявым пением в микрофон каких-то шалав. Балаган! Пару раз Вика пыталась зайти к нам, образумить отца, но взбешенная увиденным, разворачивалась и шла прочь. Больше вмешиваться не решался никто. Так прошло первое в моей жизни прощание. Когда бабушки у подъезда пытались неделей позже упрекнуть протрезвевшего отца, он открывал на них хайло и в бешенстве рассказывал о своей душевной боли и о том, что ему необходимо было ее излечить, ведь груз потери так тяжел. Когда Вика и Настя кидали в его сторону презрительные взгляды, он виновато опускал голову, но заговорить с ними так и не решался. Когда мама прочитала ему лекцию, он покрыл ее последними словами. Так он отвернул от себя тех, кто ему помог, зато остался при друзьях.

Седому было мало того, что он обидел бывшую жену, которая помогла ему всем, чем только могла, он решил ее окончательно унизить. Седой, разъяренный тем, что был теперь у бывшей жены в долгу, вместо благодарности стал ходить и всем рассказывать про Алину такие вещи, от которых уши вяли: она проститутка, она наркоманка, она с наркоманом живет, у нее ВИЧ, у нее трипер… Многое, из сказанного им, было грязной ложью. Он поносил дерьмом не только ее, но и ее сожителя. О, как бесновался Алеша. Однажды, когда до него Шкет, являвшийся Алешиным другом детства, а по совместительству собутыльником Седого, донес новости о том, как бывший муж его бабы рассказывает всем, что Алешу в тюрьме петушили, парень не сдержался: он приехал на Буровую, поймал Седого и устроил показательное наказание. Алеша бил моего отца на глазах у всех соседей, вылезших на балконы. Седой пытался отбиваться, но очевидно проигрывал. Папу спасло только то, что я, увидев с балкона происходящий ужас, выбежала в пижаме и со слезами и криками повисла на Алешиной спине. Бешеный, Алеша все же смог заметить визжащий рыжий комок и остановился. Он посмотрел на меня виновато и ушел прочь. После этого мордобоя отец еще больше возненавидел мою мать и ее хахалька и стал распространять о них сплетни с двойным усердием, а про драку тем, кто не видел, говорил, что наркоман попытался на него наброситься, но Седой, обладая звериной силой, дал дрищу такой отпор, что у щуплого только пятки сверкали. Лжец. Седой был настолько безумен, что не боялся побоев, которые Алеша всегда был готов ему отвесить за грязный язык. Помимо неадекватного его мировосприятия, страх папаше умаляло еще и то, что он знал: Алеша не станет его избивать при мне, а меня Седой таскал постоянно.

Алина очень злилась на бывшего мужа. Перед тем, как деда Митя умер, мама и Алеша собирались расписаться, но трагедия заставила парочку отложить свои планы до лучших времен. Они думали подождать месяца три после похорон, чтобы папа не убивался еще сильнее, но после того, как Седой начал вести свою бессмысленную войну, Алина поменяла решение. Они сыграли свадьбу через месяц. О, какой это удар был для Седого! Мама купила белое платье, не свадебное, но красивое, Алешу одели в рубашку, Вика устроила им свадебную машину: нарядили черную Приору ее жениха. Сама Вика и ее новый избранник стали свидетелями на свадьбе. Они сделали много фотографий и выложили их в социальные сети, откуда отец и узнал, что бывшая жена теперь стала нынешней женой, но уже другому. Для нормальных людей то, что сыграли мама и Алеша, свадьбой назвать крайне трудно, но для нищего пропитого неудачника, каковым был мой отец, это казалось самым настоящим торжеством, заделанным чуть ли ни на костях. Как и ожидала мама, Седой разгневался не на шутку. Как он орал, когда увидел фотографии – соседи подумали, что он кого-то убивает, постучали в дверь, чтобы спасти жертву, но застали его с красными глазами и пеной у рта абсолютно одного. Они были первые, кому Седой высказал все, что думает о бывшей жене: какая это тварь, проститутка, бездушная сволочь, и муж новый ей соответствует; они не подумали о его горе, случившемся совсем недавно; они не подумали о его дочери, они предали Алису, бессовестные, сыграв свадьбу себе на потеху; зла на них нет, как их земля носит и прочее-подобное. Такие же речи услышали в тот же день многие другие. Отец по обыкновению приплетал меня для создания большей драмы в своем монологе. Седой вышел на улицу и доложил свое мнение о случившемся всем бабкам, гулявшим по дорожке возле нашего дома; он рассказал все грехи моей матери продавщицам в магазине; он позвонил Вике, являвшейся соучастницей того морального преступления, и вылил литры дерьма в адрес ее брата, надеясь, что подруга все же его поддержит, но та слушала молча, однако, не укоряя раздосадованного брошенца. А потом начался недельный запой с горя в компании своих закадычных друзей.

Во время этой пьяной вакханалии хитрые ублюдки (Толстый и Тонкий) развели папочку на крупную сумму денег. Разумеется, что мы были слишком нищими, чтобы иметь наличность размером в сто тысяч рублей. Мы вообще наличность имели не каждый день, даже по сотне, а тут речь шла о тысячах. День на пятый они пришли к нам утром, когда у отца гудела голова, с холодным пивом и продолжили процесс спаивания моего наивного папаши. К обеду, когда он был энергичен и пьян, два разводилы рассказали ему о своих нуждах: есть машина, иномарка, битая, которая стоит, если привести ее в порядок, немалых денег, поэтому ее надо выкупить, подшаманить, а потом толкнуть и получить хорошую прибыль, но для реализации этой идеи нужна сотня тысяч.

–Олег, найди, а? Прибыль потом поделим, отвечаю, – говорил Толстый, прикуривая отцу сигарету.

–Где ж я возьму такие деньги? – замялся Седой.

–А ты кредитнись, – посоветовал Тонкий.

–Кто мне даст? – всерьез задумался Седой. – Я же безработный.

–Быстрые займы есть, Олег, – подсказывал Толстый, – там дают всем.

Вот так просто моего отца развели на кредит под огромные проценты два ублюдка. Знаете, мне интересно, по какой причине мой придурковатый папаша не спросил этих уродов, почему они сами не хотят взять там кредит. Он просто взял паспорт, сел, будучи пьяным, за руль своей машины и поехал с ними брать этот чертов займ.

Жизнь наша катилась под откос, вартира превратилась в помойку, в притон для пьянчуг. Я часто пропускала школу. Скоро моя учительница стала задаваться вопросами. Отца вызвали, но он был не в состоянии идти. Учительница пришла сама, но ей не открыли. Тогда она прислала социальную защиту. Тем отец открыл, но, когда понял, что дело пахнет жареным, стал орать на них, рассказывая обо всех своих бедах, за их безжалостность и непричастность к нашим несчастьям, а потом прогнал прочь, так и не запустив в квартиру, где в тот момент была гора пустых бутылок. Хорошо, что гости хотя бы разошлись. Потом пришла милиция: инспектор по делам несовершеннолетних. Ее визит принес нам много проблем, как могло сначала показаться, но они быстро забылись, наверное, потому что Седой обходил все кабинеты, наорал и укорил всех, кто причастен к происходящему, пристыдил их, опозорил, и те, дабы не связываться с моим чокнутым папашей хотя бы некоторое время, замяли дело, потому что такие они все работники.

После смерти дедушки бабушка стала увядать с еще большей скоростью, чем раньше. Седой совсем не ухаживал за старой больной матерью, она мало ела, мучилась от болей, плохо спала. Баба Вера за месяц так постарела, что ее было просто не узнать. Она превратилась в живой высохший труп. Выходить к подъезду подышать самостоятельно она уже не могла, а отец отказывался ей помогать, поэтому она затухала в четырех стенах своей комнаты, провонявшей старостью и мочой. Как она устала от этих непрекращающихся пиршеств, несмолкающей музыки, поселившихся у нас гостей… Когда был жив дед, у нее была поддержка. Пусть он был стар и немощен, но бабушка знала, что муж ее рядом, жив, опора ее и стена, которая стала сыпаться к закату своей жизни, но это была ее стена. После его смерти у бабушки пропала какая-либо уверенность, надежда на спокойствие. Никто не помогал ей, кроме женщин, приходивших к папе в гости. Они кормили ее супом, интересовались, чем помочь, давали таблетки. Бабушка могла хотя бы вздохнуть с неким облегчением, когда в доме появлялись женщины, потому что мужчинам было плевать, что в соседней комнате сохнет старуха, а женщины же хоть как-то старались смягчить этот процесс медленного помирания. Особенно перед бабушкой распиналась Грачевская. Кто-то даже говорил, что она подалась в няньки, чтобы старуха ей что-то оставила, чтобы охмурить Седого, который будет вот-вот наследником, чтобы… Нет, Грачевская просто относилась к старой больной женщине со всем своим состраданием, чего многим людям не понять, ибо они твари законченные. Пусть в этой громкой круглой женщине были другие пороки, недостатки, но светлое, которым она тогда очень помогла, нельзя забывать. Надо видеть в людях и хорошее, уметь благодарить. Еще много помогали бабушке наши соседи. Сосед не то чтобы, а вот его жена да. Эта святая женщина ежедневно интересовалась здоровьем моей бабушки, причем, лично у нее. Она ходила к бабе Вере в гости, угощала ее всяким, беседовала, когда та плохо себя чувствовала, соседка вызвала ей скорую помощь и спасла, продлив на какое-то, пусть и короткое, время жизнь. Вика и Настя тоже помогали бабушке. Когда они узнали от Грачевской, в каком баба Вера состоянии, в тот же день явились к нам. Какая лекция была прочитана моему отцу этой парочкой! Он даже плакал! До него наконец дошло: мать при смерти! Жаль, что эти две подруги явились так поздно. Обиженные на Седого за цирк, устроенный после похорон моего деда, они презирали отца, потому и близко к нему не подходили. Новость о том, что бабушка моя стремительно идет к своей смерти, огорчила их, подробности ужаснули, поэтому они и решили вмешаться.

Утро субботы, мы не спим, играет Queen, папаша упивается великолепием голоса кумира и собственным музыкальным вкусом. В дверь постучали. Он велел открыть. То были девочки. Как я была им рада! Я повисла на них, поочередно целуя в пухлые мягкие щеки. Я надеялась на них, они могли, как герои, спасти меня, нас.

Отец вышел в коридор, когда услышал знакомые голоса. Он смотрел на гостей виновато, но в душе теплилась радость: они снова пришли, вернулись, его любимые подруги, уважаемые, ценные.

Девочки поздоровались с папой, осведомились о делах. После шаблонных фраз обе прошли в комнату бабушки. Я с ними. Там они долго интересовались ее самочувствием, как ест, как спит, чего не хватает. Бабушка дождалась своего звездного часа и вылила на девочек все свои жалобы, а их, поверьте, было предостаточно. Мне сейчас ее жалко до ужаса, а тогда она в моих глазах была стукачкой. Я хотела, чтобы долгожданные гости спасли меня, избавили от пьяниц в квартире, шлюх и прочего дерьма, но я не хотела, чтобы они ругали отца за бабушку, потому что его чаша весов моей любви сильно перевешивала сторону старухи. Я тогда прирастала к отцу, брошенная матерью, с которой Седой мне не давал общаться, потому моя любовь к нему росла как к человеку, бывшему единственным близким в моей жизни. Все враги отца были моими врагами, в том числе и бабушка. Я омерзительное дитя, исчадие адской бездны – это понимаю сегодня, но не тогда… Я это к тому, что мне, маленькой бестии, не было жалко бабушку ни на грамм. Истощенную старуху с трясущимися руками, обтянутыми сморщенной кожей, от которой пахло мочой; старуху, чьи седые волосы, немытые уже несколько недель, выбивались сальными тонкими прядками из-под косынки; старуху, сидевшую в халате, который она не меняла уже столько дней, потому что не было сил. Мне не было ее жалко. Тогда я не понимала цену жизни, семьи, человечности. Я была под влиянием одного лишь воспитания отца, а голова моя еще не в состоянии была соображать самостоятельно, вне зависимости от воспитания, получаемого мной от Седого, кого я считала единственным родным и близким человеком, ведь от остального мира он меня умело оградил, дозировано пуская в мой манеж лишь тех, в ком сам нуждался, и ему было абсолютно неважно, нуждалась ли в них я.

Поняв, что бабушке необходим завтрак, Вика пошла его организовывать, а Настя пошла проводить беседу с моим отцом.

–Олег, – говорила она, сев на скрипучий деревянный стул на кухне напротив моего отца, – как часто у тебя мама кушает?

–Как попросит, так и кушает, – отвечал отец, говоря чистую правду.

–Да ну? – Настя не поверила и посмотрела на Седого с холодной издевкой. – А как часто она просит?

Отец пожал плечами.

–Хорошо, – продолжила она докапываться до истины, – спрошу иначе. Олег, когда она ела последний раз?

–Вчера, – уверенно ответил отец.

–Во сколько?

Седой пожал плечами: он не помнил, правда, потому что вчера пил весь день с Толстым и Тонким, но кто-то точно кормил мать, возможно, Витя.

Настя изменилась в лице от такого пренебрежения к старухе.

–Сколько раз в день ты ешь? – жестким голосом спросила она.

–Да как придется, – просто ответил отец.

–А Лиска?

–Да ну, кто ж знает, тоже, – Седой терял уверенность, отводил глаза.

–Тоже? Как придется? Первоклассница должна есть регулярно, – Настя начинала выходить из себя, – а не тогда, когда ее папаша соизволит о ней вспомнить.

Отец потерял перед ней всю смелость. Настя установила свою временную власть над ним. Тогда я злилась на эту высокомерную стерву за то, что она смеет так помыкать моим большим и сильным папой, я не понимала, что она старается для меня в том числе.

До самого дня кончины бабушки девочки ежедневно навещали ее, следили, чтобы старушка была накормлена, вымыта, одета. Им очень помогала Грачевская. Но ходить долго не пришлось. Неделю бабушка прожила в человеческих условиях: без пьянок, сытая, намытая. Потом скончалась. Старушха не смогла жить в этом зверином логове, адской дыре, не имея смысла жизни и любимого человека рядом. Когда у бабушек умирают мужья, они находят в себе силы жить, потому что у них остаются их дети и внуки, которые и являются главной жизненной опорой стариков. У моей же бабушки были и дети, и внучка, но только вот опоры не было. Наоборот, мы расшатывали все больше и больше и без того чахлые подпорки ее жизни. Она, конечно, боялась за дядю Витю, но у нее не было ни сил, ни возможностей поддерживать старшего сына. Ей в этих условиях стало уже настолько себя жаль (и я ее понимаю), что она решила бросить старшего больного сына на произвол судьбы и умереть, ведь ради младшего сына-изверга и бездушной внучки она жить вовсе не хотела.

Отец, когда не пил, вставал рано, часов в шесть утра. После визита Вики и Насти он как раз перестал временно устраивать попойки. Многие порывались прийти в гости, но Седой, волнуясь, что девочки зайдут проведать нас, всем отказывал. Просыпаясь, он часто будил и меня, страшась одиночества.

То воскресное мартовское утро выдалось не самым ужасным, хотя март, как правило, мерзок в своих проявлениях, особенно утренних. Седой проснулся, сделал свои дела, понял, что его гложет одиночество, и растолкал меня.

–Вставай, Лиса, – услышала я знакомое родное бурчание над ухом, – пошли чай пить, уроки делать будем, завтра в школу.

–Папа, – спросонья попыталась перечить я, хотя давно уже должна была привыкнуть к подобным ранним побудкам, – я хочу еще спать.

–Лиса, – голос его стал тверже, настолько, что я даже сквозь сон почувствовала страх, – я сказал тебе, что пора просыпаться. Вставай.

Отец сказал – дочь сделала. Я проснулась, включила мультики, папа лег рядом, мы не собирались делать уроки и пить чай, просто ему было спокойнее так.

Я привыкла вставать рано в школу, но не каждый день. Частые пьянки, происходившие у нас дома на первом году моего обучения, длились до самой глубокой ночи, поэтому спать я ложилась довольно поздно, а мой отец еще позже. Из-за этих вакханалий мы часто не могли с ним вовремя проснуться, поэтому в школу я периодически опаздывала на урок, а то и два. За этими систематическими опозданиями последовала неуспеваемость. Разумеется, моя классная руководительница задавалась вопросом, почему я нередко пропускаю первые уроки, но у отца было оправдание: уход за престарелыми родителями и братом мешал нашим с ним походам в школу. Постоянные записки скоро перестали удовлетворять учительницу. Тетя Алена, мать Кристины, выручала нас время от времени, забирая меня в школу, но не каждый день. Иногда Кристина ходила сама, потому что ее родителям было безразлично, что на пути у нас стоит оживленная дорога, для первоклассницы являющаяся сложным препятствием. В такие дни отец не отпускал меня с ней, потому что беспокоился, переживал, считал подобное опасным.

Когда пьянки временно прекратились, я стала наконец высыпаться, потому что мы с папой ложились рано. Спали до сих пор вместе. Странно, не так ли? Девочка в трусиках и голый мужчина, пусть и родной отец. Сегодня это кажется мне омерзительным, а тогда я не представляла себе, что может быть как-то иначе.

В общем, мы с отцом проводили воскресное мартовское утро, лежа в постели, когда в комнату зашел бледный дядя Витя. Отец разозлился на вошедшего без стука и закричал:

–Какого черта ты сюда заперся? Пошел вон!

–Холодная, Олег, она у нас, – тихо сказал дядя, печальный и бледный, казалось, еле живой.

–Ты что несешь, эпилептик?! – продолжал орать отец, думая, что у дяди снова плохо с головой.

–Матушка наша, говорю, холодная.

–Так укрой ее, чего тут встал? – отец не понимал, чего от него хочет брат.

–Укрытая, – еле говорил дядя.

–А от меня что надо?

–Хоронить ведь надо.

До папы стало доходить, что имеет ввиду брат. Он перестал орать, вовсе замолчал на какое-то время, пытаясь осмыслить. Седой тогда очень надеялся, что дядя Витя несет чушь, обычную для его расстройства, но страх охватил его с головы до пят. Отец медленно встал, обул тапки и неспешно пошел в комнату бабушки. Я вскочила и потопала за ним.

Картина была ужасная, мерзкая, отвратительная… Прости, боженька, если ты есть, за то что говорю так о теле мертвой бабушки своей, но тогда мне было страшно. Она лежала, скрючившись, на своем диване, с открытым ртом, из которого на подушку вытекла какая-то жидкость; глаза ее бледно-голубые были открыты и, казалось, впивались в меня; волосы растрепались, постель была мокрой и грязной от испражнений.

Отец очень испугался. Чего? До сих пор я не знаю ответа на этот вопрос. Самое простое, что пришло бы в голову всем, кто хорошо знал этого безумного ублюдка: дохода больше нет, сухой закон, голод, долги станут нашим бременем. Он принялся рыдать. Дядя Витя сидел на стульчике у изголовья и поглаживал седые растрепанные волосы матери. Он, любивший мать всей душой, скорбел гораздо больше Седого. Я побежала скорее звонить Алине.

Денег у нас не было вообще. Даже на еду. Вчера мы доели последний суп, а сегодня отец должен был занимать, только у кого, мы еще не придумали. Я прекрасно знала, что в доме нет и рубля. Мама, могла ли помочь мама, оскорбленная Седым так сильно после всех своих добрых дел? А Алеша? Разрешит ли Алеша помочь нам теперь, после той драки, после всех мерзких слов, что не так давно изрыгал мой сумасшедший придурковатый отец?

–Мама, мама, – кричала я в трубку, услышав родной голос, – баба умерла!

Мама немного помолчала, потом попросила меня успокоиться и сказала, что сейчас приедет. Я почувствовала облегчение. Будто булыжник давил на меня, а тут легкость. Я побежала к отцу с криком:

–Папа, папа, мама приедет!

Он молча посмотрел на меня, закусив губу. Слезы текли по его грубому морщинистому лицу. Тогда он забыл все обиды, нанесенные Алеше и маме. И забыл обиды, которые хранил в себе на них, но лишь временно, пока нуждался в их помощи.

Все, что произошло с нами месяц назад, теперь повторилось. Мама и ее новый муж приехали. Алексей позвал Вику. Вика позвала Настю.

За круглым столом выяснилось, что денег нет ни у кого. Казалось, пятеро сидевших в комнате взрослых людей в тупике.

–Насть, может попробуешь занять у матери? Я все отдам, – говорил с робостью в голосе мой отец, не надеясь на положительный ответ.

–Олег, – оправдывалась та, – я студентка, у меня денег нет, а мама мне не даст. Она знает, что тебе тяжело будет отдавать.

–Но я ей отдам, это точно! – отец делал жалкие попытки убедить подругу.

–Но чем? Пенсии нет, – парировала Настя, опустив голову. Она хотела помочь, но было нечем.

–У меня точно нет возможности раздобыть денег, – вздохнула Вика.

–Кредит, – строго сказала мама.

Папа поднял на нее печальные глаза.

–Не смотри так, – сурово говорила Алина, – словно я враг народа. Ты взял кредит для этих уродов, теперь бери такой же займ на похороны для родной матери.

–Алин, – вмешался ее муж, – не неси ерунды. Он по дурости тот кредит взял. У него дочь твоя живет. Его приставы начнут насиловать. Он же не отдаст этот долг. Пожалей Алису.

Почему чужой человек думал обо мне больше, чем родители?

–Но у нас тоже денег нет, – вспылила Алина, – а тетю Веру надо на что-то хоронить!

Отец молчал. Ему было стыдно.

В итоге решили искать деньги, кто сколько сможет, а на следующий день считать собранную сумму и думать, что дальше делать.

Алина и ее муж ушли. Отец остался с подругами. Он снова зарыдал.

–Девки, только вы мне помочь можете! Поддержите меня! Возьмите водки! Я не вынесу!

С одной стороны его подруги понимали, что бутылка не самый лучший выход, но с другой… Они знали, как отцу важна подобного рода помощь, поэтому решили, что лучше сами с ним разопьют, чем он позовет шалман уродов. Вика сходила в ларек. Стали напиваться, пока за стеной смирно лежал жуткий труп старухи.

Алкоголь кончился, решили разойтись. Девочки оставили отца, пьяного и несчастного, на мое попечение, надеясь, что он уснет. Но отец не смог остановиться. Он твердо решил в тот день напиться до чертей. Позвонил Грачевской, как человеку, любившему его мать, считая, что с ней он сможет лучше разделить боль утраты. Та примчалась с мужем, который сбегал за парой пузырьков. Сначала они пили втроем. Папа долго плакал, выговаривался им. Потом пришла еще парочка любителей выпить: Леша по кличке Ванька-встанька, молодой, но уже повидавший и повыпивший, а с ним Иволгин, не знавший, что у Седого сидит его бывшая жена с новым избранничком. Но желание выпить перевешивает гордость такого сорта людей, поэтому бабу делить не стали. Так как компания разрослась, подумали, что не хватает еще пары хороших общих друзей: Алены и Славы. Позвали и их. Пили все. Кто-то даже забывал, какой повод.

После очередной стопки Грачевская задала отцу очень простой, но важный вопрос:

–На что мать хоронить будем?

–Не знаю, денег нет, – ответил тот.

–Хоронить надо, – сказала Грачевская.

–А я что могу сделать? – фыркнул отец.

–Но это же мать твоя! Как ты так можешь?

–Да он пьяный, – отмахнулся дядя Слава.

–И что? – гаркнула на него жена, решившая поддержать подругу.

–Да при чем тут то, что я пьяный! – вспылил Седой. – Даже если бы я был трезвым, у меня не было бы представления, на что хоронить!

–И что ты собираешься делать? Какие у тебя есть варианты? – спросил Иволгин, наливая себе водку.

–Да кто знает, – махнул рукой Седой. В нем уже не было той скорби, которая несколько часов назад выливалась слезами. А ведь когда умер деда Митя, Седой долго не мог успокоиться, даже водка не могла прекратить рыданий. – Мы говорили сегодня с Алинкой, с Настей, с Викой. У них у всех тоже денег нет. Я понимаю, девочки студентки еще, с них спроса нет. Они помогают всегда, чем могут. А эта шалава даже помочь не может! Что, ее наркоша не зарабатывает?

–Имей совесть, – перебила Грачевская. – Она тебе похороны отца организовала.

–И что? – возмутился неблагодарный Седой.

–Она туда все деньги впарила, – напомнила Алена. – А ты, кстати, так и не отдал ни копейки.

–Еще бы я отдал! – петушился отец. – У меня на руках ее дочь, которую я кормлю, содержу, воспитываю.

–Ой, да ладно тебе, – перебила Грачевская. – ты говоришь так, будто на своем горбу все тащишь.

–А как еще? – возмутился Седой.

–Ты не работаешь, какой тут горб! – говорила тетя Ира громко, распаленная выпитой водкой.

–Куда мне работать? – оправдывался отец. – У меня ребенок на руках. Кто ее будет воспитывать? Следить за ней надо. А брат? Он же больной человек! Оставлять Лиску с ним опасно! Ты что несешь! Какая работа! – он говорил все это и был твердо уверен в том, что в таком образе жизни, как у него, здорового безработного мужика, нет никаких отклонений от нормы.

–А почему ты на Алину наезжаешь? – Грачевская решила заступиться за некогда подругу. – Она разве недостаточно делает для Лиски?

–Да она шлюха! – закричал отец, теряя рассудок. – Что она делает?! Она ничего не делает! Она променяла дочь на наркомана!

–Она не меняла! – кричала Грачевская в ответ на повышенный тон отца. – Отдай ей Лиску, они заберут ее, ребенок будет сыт, одет, обут!

–И кем она там станет?! Такой же шлюхой, как ее мать?! Да кто она такая?!Она спирт пила беременная! Ее я с притона вытянул! Я ее спас! – кричал папаша все это, на самом деле уязвленный лишь только тем, что мама променяла его на наркомана, а он ее все еще так любил. А ведь когда-то Седой гордился тем, что Алина пила спирт во время беременности и родила меня здоровой. Теперь все иначе. Но не от осознания того, что пить беременной женщине противоестественно, а лишь от своих личных обид. – Моя дочь в моих руках тоже сыта.

–Да она попрошайничает по соседям на пару с Вано, – возмутилась Грачевская. – Иногда их кормят в четвертом подъезде. А от Вики она вообще не вылазит: если б не щи, которые она там жрет, давно бы с голоду упала.

Это была чистая правда. Я тогда еще только начинала промышлять этим: ходить по соседям, у которых есть дети, с которыми я якобы люблю играть, на самом деле только ради тарелки щей. Я даже ходила гулять с одной мамашкой, у которой был грудничок, чтобы она меня иногда звала в гости с ним посюсюкаться, а потом кормила. Деньги мы с Ванькой клянчили постоянно, и нам их давали. Попрошайничество было для нас необходимостью, потому что кушать хотелось часто, но было нечего, ведь родители про нас забывали.