Текст книги "Прекрасное видение"

Автор книги: Анастасия Дробина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Георгий Зурабович, пропала Ванда.

– Я в курсе.

– Вы… знаете, где она?

Теперь умолк он. Я ждала, сидя на полу, голая и мокрая, с часто колотящимся сердцем. Наконец медленный голос послышался вновь:

– Нина Сергеевна, мне нужно с вами встретиться.

– Когда?

– Сегодня.

Я взглянула на будильник. Пол-одиннадцатого.

– Да, конечно. Я… должна быть одна?

Неясный звук в трубке. Казалось, Барсадзе усмехнулся.

– Нина Сергеевна, вам нечего бояться.

– Я предупрежу друзей, – холодно сказала я. – И назову им место, где мы встретимся.

– Как будет угодно. Ресторан «Колхида». Это удобно?

– Вполне. – «Колхиду» я прекрасно знала, она находилась в десяти минутах езды от моего дома. – Но мне нужно время…

– Я пришлю машину. Спускайтесь через полчаса.

– Но…

В трубке послышались короткие гудки. Я потерянно взглянула на часы. Кинулась к шкафу, стащила с вешалки шикарное вечернее платье с открытыми плечами – последний подарок мамы. Затем, одумавшись (много чести бандиту!), отшвырнула его и схватилась за синий рабочий костюм. Тот оказался с пятном на воротнике. Джинсы были потертыми и вообще не ресторанными. Остановив выбор на сером платье с пояском а-ля курсистка, я вспомнила, что так и не домылась, и загалопировала в ванную. После душа, оперируя расческой, косметичкой и лаком для волос, за три минуты проделала все то, на что у истинной леди должно уходить не менее часа, села на край ванны и погрузилась в размышления.

Кого предупредить из наших? Мысленно я представила себе лицо Осадчего после того, как я объявлю ему о рандеву с Барсом. Нет, Петьку, пожалуй, нервировать не стоит. Катьку, Беса? Но Яшка попрет как танк, напролом, увяжется за мной… и вряд ли это устроит Барсадзе, который хотел поговорить тет-а-тет. К тому же – чего мне опасаться? Прикинув все варианты, я пришла к выводу, что лишать меня жизни, равно как и похищать, Барсу абсолютно ни к чему. Человек просит о разговоре, ведет себя достойно, не хамит, не угрожает, шлет за мной машину – так чего же психовать? Из-за его репутации? Плевать я хотела на все – Ванды уже вторую неделю нет дома! И только Барс может хоть немного прояснить ситуацию! Я вскочила и решительно натянула серое платье. Батальные звуки за стеной не смолкали: бабуля явно не догадывалась, что ее внучка уже час как дома и готовится потихоньку смыться для встречи с первым мафиози района. Тем лучше. Я схватила ручку, бумагу и сотворила следующее сообщение: «Уехала в „Колхиду“ разговаривать с Барсадзе. Кто Осадчему скажет – придушу!» Записку я, выходя, пришпилила с обратной стороны двери – на тот случай, если ко мне заглянет кто-нибудь из семейства Мелкобесовых. Перекрестилась, поправила прическу и твердым шагом двинулась вниз по лестнице.

Обещанная машина – «БМВ» стального цвета – дожидалась внизу. Рядом с ней стоял мальчишка-кавказец лет двадцати.

– Вы – Нина Сергеевна? – удостоверился он и распахнул переднюю дверцу. Я села. Вскоре «БМВ» неслась по темной улице. У меня тряслись поджилки и то и дело начинали постыдно стучать зубы. Я стискивала их изо всех сил. К счастью, мальчишка не пытался начать разговор. Через десять минут машина остановилась у освещенного входа «Колхиды».

Барсадзе ждал на ступеньках. Какой же он все-таки был громадный!.. Мне пришлось запрокинуть голову, чтобы поздороваться с ним.

– Добрый вечер.

– Добрый вечер. – Он открыл тяжелую дверь и посторонился, пропуская меня вперед. Я, не оборачиваясь, пошла вниз по лестнице.

В ресторане не было ни души. Темный паркет поблескивал в свете зеленых ламп, смутно белели скатерти без приборов, на пустом пятачке эстрады стояли музыкальные инструменты. Я недоуменно осмотрелась, взглянула на часы. «Колхида» обычно работала до часу ночи. Куда девался весь народ?

Барс истолковал мой жест по-своему.

– Я не задержу вас.

– Да уж, будьте добры. – Я села за столик. Барс расположился напротив. Рядом бесшумно, как привидение, возник официант, вопросительно уставился на Барсадзе. Тот, в свою очередь, посмотрел на меня:

– Что вам заказать? Какое вино?

– Георгий Зурабович… – Я откашлялась и изобразила на лице всю неподкупность государственной налоговой службы. – У меня мало времени. Если можно, давайте к делу.

Барс чуть заметно усмехнулся. Впервые я видела его так близко. Смуглое лицо со сросшимися на переносице бровями, тяжелая нижняя челюсть. Темные глаза, в которых прыгал зеленый язычок светильника. Чуть тронутый сединой черный ежик волос. Одна рука Барсадзе лежала на столе, полностью закрывая собой пачку сигарет. Я почему-то подумала: один удар этим кулаком – и все…

– Ступай, Шалико, – не глядя велел Барс, и официант исчез.

– Что вы хотели мне сказать, Георгий Зурабович?

– Я хотел спросить, – в черных глазах напротив не было никакого выражения, – когда вы в последний раз видели Ванду?

– В прошлый понедельник, на работе.

– В понедельник… – задумчиво и, как мне показалось, с облегчением повторил он. – И… после вы не виделись?

– Она ушла после обеда. – Я не стала упоминать о сцене с Шизофиной.

– И где она может быть, вы не знаете. – Он не спрашивал, а утверждал. Я еще ничего не понимала, но уже начала злиться.

– Да, не знаю. Если вы хотели узнать только это – прошу простить, у меня дела.

– Сидите, – не повышая голоса, сказал Барсадзе. Я замерла. По спине пробежал холодок. Барс, впрочем, не заметил моего испуга или не обратил на него внимания. Он сидел, опустив глаза, и о чем-то думал. Прошла минута, другая. Чтобы не сидеть как дура, я вытащила из сумочки сигарету. Барсадзе щелкнул зажигалкой, давая мне прикурить. Если бы не это, я бы подумала, что он вовсе забыл о моем присутствии.

– Дело в том, – наконец заговорил он, – что мы с Вандой не виделись почти месяц. Я рад, что в понедельник она еще была… Что все было в порядке.

– Вы не виделись? – Я сделала глупое лицо. – Почему?

– Она от меня ушла, – просто пояснил Барс. Посмотрев на меня, снова усмехнулся: – Нина, прошу, перестаньте дрожать. Я ничего не сделаю вам.

Утрата отчества неожиданно подействовала на меня успокаивающе. Все же этот человек годился мне в отцы, и проклятая «Сергеевна» только нервировала меня. Я затянулась, перевела дыхание и выложила все начистоту:

– Георгий Зурабович, я вам не верю. Мы с друзьями ищем Ванду уже неделю. Никто не знает, где она, никто ничего не слышал. Остались только вы.

Барсадзе вздохнул. Сунул в рот сигарету. Облако дыма на миг скрыло от меня его лицо.

– Нина… Вы умная девочка. Подумайте. Если бы я убил ее (я невольно вздрогнула), для чего я бы стал сейчас разговаривать с вами? Чем бы мне это помогло?

– Георгий Зурабович… – Я растерялась от подобной прямоты. – Я ничего такого не думала…

– Именно это вы думали, – не меняя тона, сказал он. – Ванда – почти ребенок, она моложе моей старшей дочери. Что бы я мог ей сделать?

Я промолчала, собираясь с мыслями. Недоверие не исчезало.

– С какой же стати она ушла?

Он посмотрел на меня с удивлением. Ничего не сказал. Через минуту молчания я решительно встала и взяла сумочку.

– Пожалуй, мне пора. Мы не сказали друг другу ничего нового. Всего хорошего.

– Сядьте, Нина, – хрипло сказал Барсадзе. – Сядьте. Поймите, что…

Не договорив, он умолк. Я опустилась на место. Барс, не глядя на меня, мял в пальцах сигарету. Наконец медленно и словно нехотя сказал:

– Хорошо, я вам расскажу. Но… Честно говоря, я думаю, что вы знаете сами. Женщины обычно говорят о таких вещах подругам.

– Вы Ванду не знаете, – мстительно усмехнулась я, – она ни слова не сказала. Никому.

Барсадзе улыбнулся – устало и как-то смущенно. Взгляд его скользнул в сторону.

– Золотая девочка. Я таких никогда не видел. Я знаю, сколько она получала в налоговой инспекции. Это даже не копейки… – Барсадзе пренебрежительно пошевелил пальцами. Взглянув на меня, спохватился: – О, извините…

– Ничего, – холодно сказала я.

– И она никогда не просила денег! – В голосе Барса изумление мешалось с гордостью. – Ни разу! Я однажды предложил ей… Клянусь, не хотел обидеть, в мыслях не было оскорблять ее! А она расплакалась, сказала, что не проститутка… Целый вечер объяснял, что не думал ничего такого! Пробовал дарить вещи, платья, – она к ним не прикасалась. На золото даже не смотрела. – Барс вздохнул, посмотрел на меня, грустно спросил: – Шубу-то она надела хоть раз? Два дня уговаривал, чтобы взяла. Только взяла! Сказал – не возьмешь, на куски разрежу!

– Кого?! – перепугалась я.

– Ни-и-ина…

– Ах, шубу… – Я вспомнила переливающееся норковое чудо, вызвавшее бурное возмущение Катьки. – Нет, я ее в шубе не видела.

– Так и знал, – обиженно сказал Барсадзе. – Значит, опять засунула в шкаф – пусть моль ест… Золотая девочка. Если бы не этот щенок!..

В первую секунду я не поняла.

– Щенок?..

– Тони.

– Господи… – вырвалось у меня. – Так вы… Вы знали?!

– Конечно.

– Но… но…

– Ванда рассказала мне сама, – глухо сказал Барс. – Еще в самом начале, в первый же день. Она сказала, что никогда не оставит Тони и что я должен решить – устраивает меня это или нет. Я согласился, потому что думал – это ненадолго.

Барсадзе умолк. Я, совершенно ошарашенная, переваривала новую информацию.

– Она все время ездила к нему. – Голос Барса стал еще тяжелее. Теперь он говорил не поднимая глаз. – Уезжала на день, два, иногда на неделю. Когда возвращалась – молчала. Шла в ванную, включала воду. Меня не впускала, но я же не вчера родился… Я не мог слушать, как она плачет. Я спросил: «Чем могу помочь?» Она сказала: «Героин…»

– Что?! – завопила я.

– Успокойтесь, – поморщился Барс. – Ей бы я не позволил даже пальцем прикоснуться. Но Тони сидел на игле. Сначала Ванда просила меня помочь вылечить его, дать деньги на клинику. Я, конечно, сделал бы все… но разве щенок хотел лечиться? Он вбил себе в голову, что сможет бросить это сам, как только захочет… ну, как все они. Потом Ванда увидела, что он продает вещи из квартиры, занимается какими-то делишками, связался с ворами, перекупщиками… Ему уже нужна была большая доза. Ванда с ума сходила от страха, боялась, что его посадят. Тогда я сказал, что сам буду доставать для него дозу.

Я пристально посмотрела на Барсадзе. Он отвернулся. На его виске под сухой смуглой кожей набухла жила.

– Нина, поймите, так было лучше, – медленно выговорил он. – Во-первых, Ванда успокоилась: сопляк больше ни во что не вмешивался. Я знал – еще год, самое большее полтора, – и он умрет. Я мог подождать. Ванда – молодая девочка, она быстро бы забыла его. О таком долго не помнят. Тогда я смог бы ее увезти.

– Куда?

– Куда угодно. Я не мог жениться на ней, у меня семья, дети… Но она мечтала о Морон-де-ла-Фронтера. Это город в Испании, там люди танцуют фламенко прямо на улицах, возле кафе. Ванда была там шесть лет назад, на каком-то конкурсе. У нее остались там друзья. Когда я спрашивал, чего она хочет больше всего на свете, она говорила: «Мансарду в доме на углу улиц Патас и дель Фьерро». Я говорил: «Зачем мансарда, можно дом купить…» Она смеялась… и все. Я говорил – поедем, есть деньги, тебе будет хорошо, будешь танцевать… А она спрашивала: «Как же Тони?»

Барс вполголоса произнес что-то не по-русски, умолк. Я тоже молчала. В душе я уже жалела, что вынудила его на этот разговор. Грех мучить человека, пусть он даже Георгий Барсадзе. Нужно было срочно переводить тему, но Барс неожиданно продолжил:

– Месяц назад она снова ушла к Тони. Сказала – на день. Вместо этого не возвращалась две недели. Потом примчалась среди ночи и потребовала дозу. «Ему нужно! Срочно! Он умрет!» Я не сдержался, мы поссорились… Я сказал, что проще застрелить этого ублюдка, чем тратить на него героин. Она хлопнула дверью. Больше я ее не видел.

Я стиснула пальцами виски. Было очевидно, что Барсадзе не врет. Теперь все становилось понятным. Я вспомнила нашу встречу с Тони, его объяснения, сделанные тоном капризного ребенка: «Она приносила сама… чтобы я ни во что не вляпался. А потом не пришла. Сука, мне же было нужно…» Значит, вот в чем было дело. Я взглянула через стол на Барсадзе. Он сидел опустив голову, постукивал пальцами по столу. Взрослый, умный человек. Он не хотел мешать Ванде, зная, что скоро все прекратится само. Достаточно было посмотреть на Тони в прошлое воскресенье, чтобы понять это. Со смертью Моралеса кончилось бы все. Ванда могла бы бросить осточертевшую налоговую инспекцию, уехать из Москвы в свою Андалузию… Барс никогда не женился бы на ней, но всегда был бы рядом. Он ждал целый год. А потом – минутная несдержанность, срыв, ссора… и Ванда убежала, хлопнув дверью, – вполне в ее стиле. Подумав, что Барс больше не поможет ей, она решила действовать сама. И отыскала на барахолке Нигматулина. Но почему добытый пакетик с героином остался у нее дома? Почему она не отдала его Тони? Почему была разгромлена квартира, что означали слова в записке «Георгий! Ново-с. м. от. фот.?! зачем»?

– Георгий Зурабович…

– Да? – он вздрогнул, поднял глаза. – Извините… Я слушаю вас, Нина.

Я рассказала ему обо всем. Не забыв ни нашу поездку к Суарес, ни встречу с Тони, ни блицкриг на барахолке братьев Мелкобесовых, показала записку. Барсадзе выслушал все без единого слова. Запиской он крайне заинтересовался, но тоже не смог понять, что имела в виду Марсианка, и заверил меня, что никаких фотографий в глаза не видел. К моему удивлению, его не удивил рассказ о найденных мною у Ванды книгах по иконописи:

– Да, про иконы я знаю. Кажется, летом она начала этим заниматься. Несколько раз ездила в какую-то церковь…

– В какую? Где? Куда?

– Я не знаю, – хмуро сознался Барс. – Она никогда не звала меня с собой.

– Но почему? – Лицо Барсадзе потемнело, и я поспешила уточнить: – Я хотела сказать – почему она делала это?

– Я спрашивал ее. Но вы же знаете, Нина… Если она не хотела объяснять – бесполезно.

Помедлив, я задала последний вопрос:

– Как вы думаете, Георгий Зурабович… Она была в своем уме?

Барс резко поднял голову. Я увидела, что он несказанно изумлен:

– Кто? Ванда?! Да, конечно! Почему вы решили?!.

Сказав «а», нужно было говорить и «б».

– Она рисовала иконы со своим лицом. – Я расстегнула сумочку и вытащила три измятых листка. Барс разгладил их ладонью, всмотрелся в карандашные штрихи. Я напряженно следила за выражением его лица. Оно оставалось недоумевающим.

– Этого она мне не показывала. Нет… Не знаю.

Вот и все. И здесь уже нечего было искать. Я притушила в пепельнице сигарету, чувствуя себя усталой и совершенно опустошенной. Барс подал мне рисунки. Казалось, он тоже был разочарован нашим разговором.

– Что ж… Спасибо, что приехали. И еще… Нина, у меня просьба к вам.

– Да?

– Я буду искать Ванду. У меня свои каналы и способы, я сделаю все, что можно. Но остается ее прабабка в деревне. Ванда часто, почти каждый выходной, ездила туда. Вы понимаете, что мне… Что я не могу там появиться.

– Да… Да, я поняла. Я завтра… нет, послезавтра поеду туда. С работы так сразу не отпустят, надо написать заявление.

– Конечно. – На лице Барсадзе не было и намека на улыбку, но я поняла, что он смеется. – Нина, скажите… Зачем вы пошли в налоговую?

Я задумалась. Весь вечер мы проговорили с Барсом откровенно – так к чему же врать под конец?

– Потому что финансовый техникум был близко от дома.

Барс пожал плечами:

– Это не женское дело. Если захотите уйти оттуда – сообщите мне. Я найду для вас хорошее место. И… чистое. Вы понимаете.

– Спасибо. Я подумаю. (Только этого мне не хватало!)

Рядом со столиком снова появился официант. Барсадзе недовольно посмотрел на него, но тот нагнулся и тихо произнес несколько слов по-грузински. Барс повернулся ко мне и впервые за вечер улыбнулся по-настоящему – во весь рот, блеснув крепкими белыми зубами. Его сумрачное лицо сразу стало моложе на двадцать лет.

– Нина Сергеевна, за вами приехали.

Внизу, на тротуаре перед входом в ресторан, стоял Осадчий. Он был один. Барсадзе показал мне на него сквозь стекло двери. Затем сунул руку в карман пиджака, достал визитную карточку.

– Если что-нибудь узнаете – звоните. В любое время.

– Вы тоже.

Он кивнул. Помог мне одеться, подержав дубленку, открыл дверь и выпустил меня на заснеженный тротуар.

Петька не сказал ни слова. Взял меня за руку и поволок к своей машине – старенькой, видавшей виды «семерке». Лицо у него при этом было такое, что я не решилась даже пискнуть. Через секунду я была без всякой нежности водворена на переднее сиденье, и «семерка» рванула с места.

С одного взгляда было понятно, что Петька близок к женоубийству. Дабы не форсировать события, я сидела тихо, как мышь под метлой. Рот у меня открылся лишь тогда, когда я заметила, что мы едем не ко мне домой, а в другую сторону.

– Куда ты меня везешь?

– Молчи, – сквозь зубы сказал Осадчий. Но уже и так было все понятно. Мы ехали по Куликовской улице – к Петьке домой, где я не была больше двух лет.

«Семерка» остановилась у темного подъезда. Осадчий выдернул меня из нее как морковку и потащил за собой. Отпер квартиру, толкнул меня внутрь и захлопнул дверь. Все пути к отступлению были отрезаны.

Описывать то, что происходило в квартире следующие десять минут, нет никакой нужды. Осадчий превзошел самого себя. Слова «идиотка» и «шалава» были самыми приличными.

– …и хоть бы сообразила, чем это кончиться может! Ненормальная баба! Мне тебя еще раз на Петровку свозить? Жмуриков показать, которых мы из Москвы-реки вылавливали? Между прочим, твоего любимого Барса конкуренты! Хоть бы позвонила, хоть бы слово сказала, чокнутая! Знал, что дура, но что такая!..

Я молчала, понимая, что в случае бунта Осадчий просто треснет меня и будет по-своему прав. Понемногу я сообразила, в чем дело. У Петьки выдался свободный вечер, он решил не проводить его в одиночестве, поехал ко мне и, естественно, обнаружил мою записку на двери. Бабуля и семейство Мелкобесовых по-прежнему оставались в неведении, чему я тихо порадовалась. Иначе мне пришлось бы выслушать ту же оперу в исполнении Беса и Катьки.

Странно было, что я ничуть не сердилась. Стояла, прислонившись к стене, смотрела в светлые, бешеные глаза Осадчего и вяло думала о том, что завтра на работу, что я страшно устала и что день прошел впустую. Нужно было как-то утихомиривать Петьку и ехать домой. Я взглянула на наручные часы. Полвторого.

Почему-то этот мой жест разозлил Осадчего еще больше:

– Чего смотришь?! Кто тебя отсюда выпустит? Я уже твоей бабке позвонил, что ты у меня! Инфаркта ее ты хочешь, зараза? Она, когда узнает, с кем ты в кабаке сидишь, сразу концы отдаст! И с какой стати ты так домой рвешься, а? Ждешь кого? Завела себе козла какого-то?!

Это было уже чересчур. На секунду у меня полностью выключился самоконтроль, и я сделала то, чего не делала никогда. Ни когда однажды весной Петька явился с триппером, ни когда я застала его в машине с пятнадцатилетней пигалицей, ни когда он восемь дней подряд не приходил ночевать. Размахнувшись, я со всей силы влепила бывшему мужу кулаком по скуле. По-моему, это было справедливо, но кто из нас испугался больше – утверждать не берусь.

– Ёп-понский бог… – пробормотал Осадчий, поспешно давая задний ход к кухонной раковине. Я смотрела на него, чувствуя, как перед глазами все плывет от слез. Истерика была бы катастрофой: требовалось срочно что-то предпринять. Я шмыгнула носом, кинула взгляд через плечо Петьки и заголосила:

– Где мои черпаки, паразит?!

– Чего?.. – шепотом переспросил он. Обернувшись, взглянул на стену, где виднелась темная полоска, и растерянно захлопал глазами.

Когда мы жили вместе, на стене висел прекрасный набор ложек, поварешек и половников, подаренный мне Катькой в день свадьбы. Набор был чудным, сияющим, с деревянными, покрытыми росписью ручками, но все это великолепие почему-то безумно раздражало Осадчего. По утрам сонный и плохо соображающий Петька задевал висящие на стене кухонные принадлежности плечом, поднимался звон, грохот, ложки и черпаки сыпались на пол, и нередко за ними следовала и сорванная полочка. Вечером Осадчий, матерясь, прибивал ее на место и предлагал разместить поварешки более рационально – в мусорном ведре. Я, естественно, не соглашалась, и провести этот план в жизнь Петька, как видно, сумел лишь после нашего развода.

– Выкинул, мерзавец, – подытожила я. Села на табуретку и заревела. При Петьке, как дура. Потому что уже сил не было.

В мгновение ока Осадчий оказался рядом.

– Нинка… Нинон… Ниночка… Ты что? Девочка, ну ты что? Испугалась, что ли? Обиделась? Ну не буду больше, ну прости…

– Т-т-ты… как-к-кое право им-м-еешь… на меня орать, ск-к-котина? – икала я сквозь слезы.

– Никакого… Никакого не имею, – торопливо соглашался он. – Я уж так… без права. Ну, ей-богу, чуть с ума не сошел, когда узнал, что ты к Барсу двинула. Я-то его получше знаю, чем… Нинка, ну прости. Ну не плачь… Ну все, все… Никто твои черпаки не выкидывал, на балконе в ящике лежат, проверить можешь хоть сейчас. Я вообще ничего не выбросил… И не водил сюда никого. И никаких профурсеток мне не надо. И вообще, я тебя люблю, если хочешь знать.

– Врешь, кобель… Все врешь… Пошел вон, мне домой ехать надо… Избавлюсь я от тебя когда-нибудь или нет?!

Какое там… Петька сгреб меня в охапку и потащил, всхлипывающую и сморкающуюся, в спальню. Через пять минут моя двухлетняя оборона бесславно пала. Чего у Осадчего было не отнять – так это умения правильно воспользоваться моментом.

Утром что-то теплое и мохнатое ткнулось в мое плечо.

– Осадчий, сколько времени? – сквозь сон спросила я. Ответа не последовало. А мохнатый предмет уже возился под одеялом. Мягкие лапки заколотили по моему животу. Я открыла глаза, села.

– Бонифаций! Брысь с постели!

Из-под одеяла на меня смотрели два сердитых желтых глаза. Издав презрительное «мяв», Бонифаций выбрался из укрытия и нахально уселся на смятой подушке. Серо-пегая шерсть топорщилась по-разбойничьи, во взгляде ощущалась прежняя приблатненная наглость – за два года Бонифаций почти не изменился. Разве что заметно похудел.

Из ванной слышался звук льющейся воды и пение Осадчего:

 
– Са-алавей мой, са-алавей —
Га-а-аласистый са-алавей!
 

Ни голоса, ни слуха у Петьки не было. Когда он попытался изобразить верхнюю фиоритуру для колоратурного сопрано, Бонифаций страдальчески мяукнул и перелетел с постели под шкаф.

– Осадчий, замолчи! – крикнула я, но Петька не услышал. Я вылезла из-под одеяла, накинула на себя покрывало и пошла осматривать квартиру.

Ну бабы-то, конечно, нет никакой… К этому выводу я пришла, обнаружив чудовищную грязь на кухне. В хорошеньком состоянии я была вчера, если не заметила этого. В раковине горой была навалена недельная посуда, увенчанная черной от копоти сковородой. На плите между конфорками можно было бы, используя Катькину терминологию, «сажать репу без навоза». Под холодильником высыхала какая-то липкая лужа. Кактусы на подоконнике держались молодцами и напоминали воинственных обитателей КПЗ, выстроенных на поверку. По столу совершали променад два рыжих таракана. Я замахнулась на них тряпкой, и они неторопливо отошли в сторонку. Беспомощно осмотревшись, я подумала, что нет смысла начинать уборку за полчаса до ухода на работу. Здесь нужны два дня выходных, хорошие нервы и отсутствие в доме Петьки и Бонифация. Последний ходил за мной по пятам, задрав хвост трубой, и всем своим видом демонстрировал независимость. Однако кусок колбасы из моих рук выхватил мгновенно и метнулся с ним под шкаф. Вскоре оттуда послышалось такое утробное урчание и чавканье, словно там расправлялась со своей жертвой стая вурдалаков.

– До чего животное довел! – крикнула я в сторону ванной и отправилась в комнату.

Там царил не меньший кавардак – вещи были разбросаны как попало, и из самых неожиданных мест торчали грязные носки, смятые пачки сигарет и пустые пивные бутылки. Развороченная постель тоже не добавляла порядка. Я застелила ее, сунула в рот сигарету, подошла к подоконнику в поисках зажигалки. Мое внимание привлек розовый кружевной комочек, заткнутый за батарею. Я выковыряла его пальцем. Расстелила на стуле трогательные ажурные трусики. Села рядом. Попыталась усмехнуться, но не смогла.

А на что, собственно, можно было рассчитывать? На то, что Осадчий – Осадчий! – проживет два года «на просушке»? Смешно. Но врать-то вчера было зачем? Я постояла немного у окна, глядя на то, как в свете фонаря крутятся редкие снежинки. Хорошее настроение улетучилось. Вместо него передо мной отчетливо вырисовался идиотизм ситуации. Ну ладно – Петька, который в жизни ни о чем серьезно не думал, но я-то хороша! Стоило держать фасон два года… Я бросила недокуренную сигарету в форточку, оделась, причесалась, вытащила из сумочки косметичку. Появившийся из ванной Осадчий застал меня добавляющей последние штрихи к утреннему марафету.

– Куда в такую рань? – весело удивился он. – Я тебя до инспекции подброшу.

Я не ответила. Петька подошел сзади, обнял меня, уткнулся лицом в волосы.

– Уйди. Прическу испортишь.

– Сегодня вечером поедем к тебе? – Петька не обратил внимания на мой тон, привычно вытащил из прически все шпильки, и мои волосы снова рассыпались по плечам. – Соберешь шмотки, и я тебя перевезу. У меня, конечно, свинство тут везде… Ну некогда хозяйством заниматься – в час приходишь, в семь уходишь, не до того, сама понимаешь… Господи, хоть пожрать вечером по-людски!.. Господи, борща!.. Котлет немагазинных!

– Понимаю. – Я решительно отстранила его. – Осадчий, вот что… Я к тебе не поеду.

– Ну конечно, – ухмыльнулся он. – Не ты поедешь, а тебя повезут.

– Я серьезно. Не нужно, Петька. Ни к чему нам это.

– То есть… как это ни к чему? – Голос у Осадчего изменился. Он вместе со стулом развернул меня к себе, и я увидела, как темнеют его светло-серые глаза. – Ты о чем, Нинон? Ночью что-то не так было?

– Только одно на уме! – не сдержавшись, вспылила я. Перевела дух, заговорила медленно, стараясь подбирать слова подоходчивее: – Петька, я тут подумала – и решила. Нечего все сначала тянуть. Два года все-таки. Я уже успокоилась, привыкла без тебя…

– А я не привык! – завопил он. – Сдурела ты, что ли? Что случилось?

– Осадчий, не хочу я все снова. – Голос предательски дрогнул, я отвернулась. – Хватит с меня. И баб твоих, и вранья. Я нормально жить хочу.

– Какого вранья?.. – растерянно переспросил Петька. – Ты что, Нинка? Что ты?

– Всякого. Глупо, конечно, получилось… вчера. Ну я тоже не железная. Ты мальчик большой, понимать должен. Было – и было. Больше не будет. Все, извини, мне пора.

Петька молча, изумленно хлопал глазами. Взгляд его скользнул мимо меня и остановился на розовых трусиках, расстеленных на стуле. На секунду физиономия Осадчего приобрела озабоченное выражение. Затем Петька подпрыгнул, гикнул по-разбойничьи, сел на пол и захохотал:

– Мать честная! А я думаю – чего она взбесилась! Ну так это не мои трусы!

– Еще не хватало… – успела вставить я, но Петька даже не заметил насмешки и продолжал возбужденно орать:

– Это Бес! Яшка! Да чтоб мне до аванса не дожить, падлой буду, – Яшка! Он у меня по выходным ключи берет, чтоб со своей Маринкой покувыркаться! Мне что – жалко, если хата свободная? Ну не веришь – ну, позвони ты ему сама! Хоть сейчас звони! Вот! – передо мной на стол шмякнулся телефон.

– Ага, сейчас… Знаю я вашу круговую поруку. – Я отстранила телефон и поднялась. – Вот что, Петька, – хватит. Не в трусах этих дело. Я бы и без них ушла. Пойми… Не для того я два года от тебя отвыкала. Ничего у нас не получится. Кончилось. Все.

Петька перестал улыбаться. Секунду напряженно смотрел мне в лицо. Затем встал и повернулся к стене. Глухо сказал:

– Ладно… Вали куда хочешь.

Я встала. В прихожей, не попадая в рукава, натянула дубленку, взяла сумку и вышла из квартиры.

В инспекцию я явилась раньше всех – не было даже Шизофины. Первым делом закурила, привела в порядок лицо, черное от потеков туши, – слезы все-таки нашли дырочку, и в метро я от души наревелась, уткнувшись в железный гладкий поручень. Поправив макияж, я поставила кипятиться воду в банке из-под перца: хотелось кофе. Села за стол, вытащила книгу Ванды «Иконопись московских монастырей». Лениво перелистала страницы.

Смешно, но Петька даже не спросил у меня, о чем, собственно, я разговаривала с Барсадзе. Вероятно, и к лучшему. Тем более что разговор этот ничего не дал – кроме твердой уверенности в том, что Барс к исчезновению Ванды непричастен. Но что же в таком случае остается? Столетняя прабабка, живущая черт знает где, в забытой богом Калужской области? Конечно, съездить стоит, но, скорее всего, Ванды там не окажется. Только зря напугаем старушку, а с учетом ее возраста исследование и вовсе может плохо кончиться. Как там говорил Осадчий: «Много ли бабке надо? Трах – и с копыт». Осадчий… Я торопливо встала, налила себе кофе и уткнулась в книгу. Не реветь. Ни в коем случае. Впереди еще целый рабочий день.

Хлопнула дверь, влетела Катька.

– Батюшки – сидит! – изумилась она. – Ты что здесь делаешь в такую рань? А я-то бегу, думаю, что Шизофине врать, если ты вообще не явишься…

– С чего бы это? – удивилась я.

– Ну как же! – сощуренные глаза Катьки смеялись. – Нам разведка доложила точно! Знаем, слышали! НУ, КАК?

Я обалдело захлопала ресницами. С минуту Катька наслаждалась моим видом. Затем снизошла до объяснения:

– Бабку твою с утра встретила, когда из дома выходила! В булочную за хлебом плывет, дымит, как паровоз, и довольная – сил нет! Я ей: «Здрасьте, Софья Павловна, Нинка скоро выходит?» А она мне говорит: «Девочка не дома. Она устраивает свою личную жизнь». Я так в сугроб и села! Ты что – нового мужика наковыряла? Где? Когда? И молчала, партизанка несчастная, а еще подруга называется! Давай, колись – кто у тебя там завелся? При деньгах хоть? Где работает? Машина есть?

– Какой новый, господи… У Осадчего была.

Катька охнула, швырнула пальто в один угол, сумку в другой, плюхнулась на стул и потребовала подробностей. Но к отчету о прошедшем утре я была еще не готова и поэтому отвлекла Катьку рассказом о вчерашней встрече с Барсом. После десяти минут оханья, всплескивания руками и упреков – почему не предупредила, почему не взяла с собой, мог и по кумполу дать, бандит такой, совсем мозгов у бабы нет, правильно Осадчий орал!.. – Катька неожиданно спросила:

– А про какую это церковь он говорил?

– Не знаю. Не сказал. Она ему не объясняла ничего.

– Ох, бедный мальчик… – неожиданно пожалела Катька сорокапятилетнего Барсадзе. – И им вертела как хотела. Да что ему стоило шлепнуть этого Тони втихую и в Москву-реку спустить, а?! Не скоро бы отыскали. А Вандке бы сказал, что, мол, дружки пацана зарезали. Сам говорил, что он с какими-то уголовниками снюхался. И всего-то делов. И чего мужики так дуреют, когда влюбляются?..