Текст книги "Там мое королевство"

Автор книги: Анастасия Демишкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Осторожно прикрыв дверь в твою комнату, я решаю вернуться за своим вещами в другой раз. Так у меня, по крайней мере, будет причина оказаться здесь еще.

* * *

Пока мы с тобой в ссоре, наши славные товарищи ломают головы над тем, как бы нас помирить.

– Лера сказала, что Андрей плел ей всякие небылицы про тебя, – как-то сказала мне Даша во время нашего экстренного собрания.

– Какие еще небылицы? – я так зла, что мне хочется вцепиться в его лживое лицо и разодрать его на части.

– Ну, то, что ты, например, всегда относилась к Лере как к вещи, с которой тебе просто удобно.

– Что?!

– Да, что тебе нравилось руководить ей и вы просто делали только то, что хочешь ты. Ходили туда, куда хочешь ты; увлекались тем, что интересно тебе; дружили с теми, с кем хочешь ты.

– Но это неправда!

– Конечно, неправда, – подключился Гнилой, – я первая познакомилась с Лерой, а потом она уже познакомила меня с тобой. Знаешь что, мне никогда этот Андрюша не нравился. Он с какой-то гнильцой. – При слове «гнильца» Гнилой заразительно засмеялся так, что даже я улыбнулась.

– Надо что-то с этим делать. Вам надо поговорить с Лерой, когда все эмоции схлынут, – предлагает Даша.

К сожалению, даже такие славные умы, как товарищи, не в силах нам помочь. Ты – под властью Андрюши и отказываешься слушать кого бы то ни было.

Помогает украденный мной свитер, я знала, что он еще сыграет свою роль – плохую или хорошую. Пока свитер находится у меня, Андрюшины чары начинают рассеиваться и ты понемногу понимаешь, что за игру он затеял, но просто лишить его кожи недостаточно.

* * *

Я стою перед зеркалом, держу Андрюшину шкуру в руках и не могу решиться. Знаю, выбора у меня нет, но все равно не могу. Когда я надену ее, я смогу победить, но, возможно, потеряю себя. Плата за самое смертоносное оружие всегда такова. Но заплатить ее я должна сейчас, а не потом – в этом суть заклинания. Все плохое произойдет сейчас перед зеркалом, а потом будет уже все равно.

Смотрю на себя последний раз: у меня зеленые глаза и каштановые волосы, такие же, как у тебя. Этого мне хватит, чтобы не забыть.

Просовываю руки в колючие рукава, накидываю свитер на голову, тьма смыкается надо мной и острыми когтями царапает спину. Горловина теперь выглядит светом в конце тоннеля, и я знаю – пока я доберусь до нее, моя спина и руки превратятся в кровавое месиво. Шерстяная темнота набухает и превращается в Андрюшино лицо. Оно шевелится множеством острых ворсинок. Большой вязаный рот Андрея смеется и извивается, прижимается к моим губам, и ворсинки втыкаются в них как хоботки жадных насекомых, готовые высосать из меня всю жизнь до последней капли.

Пока я добираюсь до конца тоннеля, проходят недели, свет ослепляет меня, и я шумно вдыхаю. Второй вдох сделать не успеваю, так как воротник свитера, через который я наконец протиснулась, сдавливает горло. Рукава заламывают мне руки за спину и завязываются в узел, я не могу ни дышать, ни шевелиться. Шерстяной Андрей торжествует, он получил полный контроль над моим телом. Колючая шерсть забивается мне в глаза, рот, уши, опутывает меня, чтобы навсегда оставить здесь – с собой, сделать меня частью узора, придуманного не мной.

«У меня зеленые глаза и каштановые волосы, как у тебя. У меня день рождения в сентябре, а у тебя – в октябре. Мы должны были родиться в один день, но я родилась на месяц раньше. Мы закопали черную курицу за сараем. Твоя мать называет наших отцов сатаной», – повторяю я про себя.

– У тебя каштановые глаза и зеленые волосы, как у меня. У тебя день рождения в никабре. Мы не должны были родиться. Черная курица закопала нас с сатаной, – слышу злобный скрипучий голос в ответ.

– У меня зеленые глаза и каштановые волосы, как у тебя, – не переставая шепчу я, пока не теряю сознание.

– Теперь вернешь мне кофту? – спрашивает Андрей, растянувшись рядом со мной на кровати. Он торжествует. Каждое его движение уверенное и гибкое, он думает, что получил не только мое тело, но и мои мозги на блюдечке со свечками. Сейчас он задует их, и я навсегда останусь его любимым подарком. Но он недооценивает меня, как я когда-то недооценила опасность, которую представляет он.

– Пусть пока побудет у меня, неплохо сочетается с серыми джинсами, – уклончиво отвечаю я, а про себя думаю: «Еще чего, не дождешься, слишком дорого я за нее заплатила».

– А смешно ты все-таки кофту у Леры выкрала. Не представляешь, как она меня за все это время достала, ведет себя как мамашка, чуть ли носки мне не стирает. Ну какая из нас пара? Ты – совсем другое дело. Ты носки стирать не будешь. Скорее уж меня заставишь стирать свои. – Андрей заходится злым смехом.

Дождавшись, пока он просмеется, я наконец задаю вопрос, который мучал меня все это время:

– А чем ты раньше думал? Зачем тебе вообще все это с Лерой было нужно?

Я догадываюсь, что истинных причин Андрей мне не выдаст, поэтому не удивляюсь, когда он говорит:

– Я просто не хотел прощаться с тобой. Мне ни о ком никогда не хотелось заботиться, кроме тебя. Когда я это почувствовал, то понял, что эту связь уже не разорвать.

Завершает заклинание со свитером диктофонная запись нашего с Андреем разговора, которую я пересылаю тебе. В ней он недвусмысленно говорит, что был с тобой только затем, чтобы не потерять связь со мной. Теперь твои глаза откроются.

* * *

Прошло три месяца, прежде чем мы с тобой встретились, чтобы возродить наше королевство из руин. Даже Ведьмак радовался нашему примирению, уж она-то наверняка заметила, что мир вокруг стал совсем мрачным. Напомнить бы ей, как она не одобряла нашу дружбу раньше. Хотя, наверное, на фоне твоей дружбы с Андрюшей наша с тобой стала казаться ей гораздо более приемлемой и безопасной.

– Как я переживала, что вы поссорились, – щебетал Ведьмак, снова увидев нас вместе. – Вы же не просто так столько лет дружили, есть в этом какой-то божественный промысел!

– Божественный промысел, – передразниваешь ее ты, когда мы остаемся вдвоем, – скорее уж наоборот, учитывая то, кого она записала нам в отцы.

Я улыбаюсь твоей шутке и спрашиваю:

– Я все это время думала про тот случай с курицей из детства, помнишь?

– Да, проклятье черной курицы, – отвечаешь ты.

– Я боялась, что оно наконец настигло нас, что мы что-то сделали неправильно.

– Думаю, для Андрюши слишком много чести – называться чьим-то проклятьем, – хмыкнув, говоришь ты.

Мне кажется, что ты сейчас не совсем верно толкуешь проклятье черной курицы, но я решаю не придираться. То, что мы снова разговариваем – уже огромное чудо.

– Мне очень жаль, что наша дружба пострадала из-за такого куска говна, как Андрюша, – продолжаешь ты, – я вела себя очень глупо, мне как будто кто-то в голову залез.

– Ты не виновата, так оно и было.

Замечаю твой недоверчивый взгляд, но решаю не обращать внимания. Ты можешь сейчас многого не понимать после всего, что случилось. Андрюшин яд еще не растворился до конца.

– Мы должны ему отомстить, – помолчав, говоришь ты.

Мне странно слышать это от тебя, ведь ты всегда была добрее, такое скорее предложила бы я, но я рада тому, что ты первая заговорила об этом.

– Должны. Иначе, боюсь, нам уже не вдохнуть жизнь в наш погибший мир.

– Это можешь сделать только ты. На меня ему наплевать.

Я опять удивляюсь тому, как холодно и расчетливо звучат твои слова.

– Хорошо, – соглашаюсь я. Что-то щекочет мою ногу, я заглядываю под кровать и вижу там маленький зеленый росток, я глажу его и мысленно обещаю, что совсем скоро все станет как прежде, я смогу вернуть все назад.

Он появился здесь, чтобы сказать мне, что все правильно и что ни одно сотворение мира еще не начиналось без великой жертвы.

Для мести мы выбираем самый простой с точки зрения стратегии, но самый сложный в исполнении план.

Следующие шесть дней я должна провести с Андреем так, как будто бы наконец поняла, что только его-то в моей жизни и не хватало.

Если я в чем-то и убедилась за время нашего с ним общения, так это в том, что он привязан ко мне так же сильно, как я к тебе. А это значит – я смогу сделать ему по-настоящему больно. Он уползет в свою нору зализывать раны, мрак над королевством рассеется, и все станет так, как было раньше.

Свою кошмарную неделю и свой крестовый поход против чудовища я начинаю с извинений перед Андреем. Говорю, что поступала с ним плохо только потому, что испугалась чувств к нему. Мне удается себя убедить в этом в достаточной степени, так, чтобы и он мне поверил.

– Я не могу злиться на тебя, дочка. Потому что слишком хорошо тебя понимаю, – говорит он.

«Ну, это вряд ли», – думаю я, глядя, как в глазах Андрея колышется теплая пустота.

– Я не могу злиться на тебя даже, когда ты делаешь мне плохо. Я могу понять любой, даже самый мерзкий твой поступок. И да, я тоже испугался, когда понял, что готов на все что угодно, чтобы быть с тобой. Если бы ты не вернулась ко мне, я бы трахнул всех твоих друзей обоих полов, просто потому, что они твои, и таким образом я мог бы быть с тобой хоть как-то.

– А тебе не кажется, что это слишком? – я стараюсь, чтобы мой голос звучал непринужденно, но меня пугает Андрюшина одержимость. Пугает потому, что я слишком хорошо с ней знакома.

– Ну, про оба пола я, наверное, загнул, – смеется он, – но, знаешь, мне больше всего хочется быть в твоей жизни.

– Почему, интересно? – на самом деле мне не особо интересно, но я спрашиваю, чтобы поддержать видимость нормального разговора.

– Потому что у тебя хорошая фантазия, – Андрей улыбается, – а еще потому, что ты не прикидываешься доброй. Ты вообще не прикидываешься. Для этого нужна большая смелость.

– Подожди-ка… то есть ты сейчас назвал меня злой?

– Нет, просто ты даешь себе волю в том, в чем никто обычно не дает, и не стесняешься этого.

– Звучит как лучший комплимент на свете, – смеюсь я.

Андрей доволен и, кажется, ничего не подозревает. Он вытягивает из меня все силы, и пустота в его глазах начинает заполняться и мерцать. Мы гуляем, ходим в кино, подолгу сидим на берегу ручья и обсуждаем планы на будущее. То есть Андрей считает это будущим, а я думаю, что лучше умру, чем позволю этому будущему наступить. Если оно и наступит, то только на мое горло. Он предлагает мне променять наш с тобой мир на унылое существование женщины и мужчины, забыть, кто я, и жить нормальной, как он это называет, жизнью. Он только на словах ругает приторно-счастливые семьи, стремление к комфорту, походы по выходным в торговый центр и на шашлыки, а на самом деле именно это он и предлагает. А самое страшное то, что для тебя в его планах места почти не остается: ты будешь просто какой-то подругой, тогда как мы с ним будем чем-то большим. Интересно, как можно быть чем-то бóльшим, чем друзья?

Я стараюсь никак не выдавать своего отвращения и время от времени опускаю руки в воду, чтобы смыть с себя налет Андрюшиных слов. Я вижу черную пустоту, гнездящуюся в нем, именно поэтому он так и липнет ко мне, чтобы оторвать куски моего мира и заполнить ими эту огромную дыру внутри себя.

На седьмой день моим мучениям приходит конец.

Мы выпиваем чайного гриба из наших королевских кубков за то, чтобы все прошло удачно. Гриб стал нашим любимым напитком в основном потому, что выглядел очень мерзко. Склизкая бесформенная масса, колыхающаяся в банке, однажды принесенная Ведьмаком, сначала пугала нас, но потом мы сделали из нее собственный объект поклонения. Всякий раз, когда Ведьмак затевал молитву со своими братьями и сестрами, мы направлялись к банке с чайным грибом, с почестями уносили его в нашу комнату и воспевали так, что, думаю, даже сектанты позавидовали бы такому рвению. Сегодня вкус гриба был особенно прекрасным, потому что сегодня Андрюша лишится своей иллюзорной власти. Надеюсь, он почувствует все то, что чувствовали мы, когда остались друг без друга.

Андрей ждет меня в парке и еще не знает, что он может хоть вечность здесь стоять – я не появлюсь. Спустя минут двадцать он начинает звонить, я с удовольствием сообщаю, что больше мы не увидимся и что нам с тобой гораздо лучше без него, и он идиот, если думал, что я предпочту его тебе.

Андрей отказывается верить в происходящее, как и я тогда, когда ты предала меня. Ему плохо, это понятно по тому, как его голос бьется между шепотом и криком. Мы с тобой торжествуем.

Проходит еще полчаса, и Андрей появляется под нашим окном. Твоя квартира на первом этаже, поэтому его маячащая в нескольких сантиметрах от нас фигура выглядит довольно угрожающе. Он звонит мне, потом тебе. Я не беру трубку, ты отвечаешь, и я слышу крики: «Что ты ей наговорила?! Кто тебя просил лезть, мразь?!» Андрей также угрожает свернуть тебе шею, а меня умоляет поговорить с ним. Я отхожу от окна, тогда он начинает в него колотить. На шум прибегает Ведьмак и просит не шуметь, потому что она занята переводами церковных текстов. «Что это за тексты такие важные? – думаю я. – К твоей дочери в окно ломится какой-то странный тип, а ты как ни в чем не бывало тексты переводишь?» Хотя рассеянность Ведьмака, пожалуй, все-таки лучше, чем ее пристальное внимание – пришлось бы ей что-то объяснять, а это было бы неловко.

Отдав нам свое Ведьмачье указание – не шуметь, твоя мать удаляется.

Ты продолжаешь говорить какие-то гадости Андрюше, они пролетают мимо меня так быстро, что я их даже не слышу, и впиваются в него десятками осколков. Я снова подхожу к окну, смотрю на трясущегося Андрея, предлагаю ему уйти и понимаю, что так просто он меня не отпустит.

– Пожалуйста, поговори со мной, – просит он, – разве ты не помнишь, как хорошо нам было все эти дни?

– Не было. Я притворялась.

– Ты не могла так притворяться. Даже если ты и хотела врать, то тебе все равно было хорошо со мной. Даже сквозь всю твою злобу. Никто не знает тебя так хорошо, как я.

«В чем-то он все-таки прав», – начинаю думать я. Его слова как яд, поэтому я начинаю шептать про себя заклинание, чтобы не забыть, кто я, не дать себя запутать.

– А если и так? Я не хочу тебя больше видеть, потому что ты испортил нашу дружбу с Лерой, а мы с ней – гораздо важнее, чем ты. Ты должен был бы это знать, если правда считаешь, что знал меня.

– Дочка, милая…

Я молчу.

Андрюшины глаза из зеленых превращаются в черные, руки беспорядочно ищут, за что бы им зацепиться.

– Вы – змеи! Неудивительно, что в итоге вы друг друга изжалили, – кричит он.

– Это неправда, – говорю я, – мы никогда бы не причинили вред друг другу специально. Тут уж ты постарался.

– Да, конечно! Если бы я любил Леру, а не тебя, то она бы о тебе сейчас и не вспомнила.

Я понимаю, что даже сейчас Андрюша пытается поссорить нас, заставить сомневаться друг в друге, но он нас не знает. Не знает нас настоящих – и это наше главное преимущество.

Видя, что заставить нас не доверять друг другу ему не удается, Андрей пускает в ход свое последнее и самое страшное оружие.

– Если ты не выйдешь поговорить со мной, я пойду на железнодорожные пути.

– И что? – спрашиваю я.

– И убью себя, – насмешливо отвечает Андрей, – буду приходить к вам из ада каждую ночь и кидать угли в кровати, пока вы, бессовестные, не тронетесь умом.

– Очень страшно, – говоришь ты и хитро смотришь на меня, – у тебя смелости на это не хватит.

– Смелости?

Андрей проговаривает слово вслух, как будто слышит его впервые, и вопросительно смотрит на меня.

– Не хватит! Ты ни за что этого не сделаешь, – повторяешь ты. И тут я понимаю, чего ты на самом деле хочешь, ведь это же наше детское заклинание: не говори того, о чем действительно мечтаешь, а говори все наоборот, и тогда получишь то, что тебе нужно. Повторяй, что хочешь, чтобы уроки были – и тогда их отменят, проси, чтобы родители были дома – и их не будет. Но если ты сказала: «Ты ни за что этого не сделаешь», то значит, ты хочешь, чтобы Андрюша сделал это.

Заклинание не сработает, если я не поддержу его, я смотрю на тебя, и впервые твой взгляд ничего мне не говорит. Раньше мы могли говорить без слов, а теперь я не вижу ничего, кроме злости и обиды, никакого отношения ко мне не имеющих, и потому непроницаемых. Я стараюсь посмотреть вдаль, так далеко, как только могу, туда, где две маленькие девочки встречаются с двумя древними старухами, и нет в них ни сожаления о прошлом, ни страха перед будущим.

– Ты трусливый и слишком любишь себя, поэтому ничего такого не сделаешь, – говорю я Андрею и вижу, как черная пустота вырывается из него и со всей силы бьется в стекло, застилая его. Она шепчет мне последнюю колыбельную, которую он пел мне:

 
Баю-бай, рельсы режут провода,
А-а-а, щеки в краске от вина,
М-м-м, месяц скатится по крыше,
Вдоль по лужам – к дочке в сон,
Где гуляет лесной гном.
 

Когда тьма рассеивается, Андрея за окном уже нет.

* * *

Мы бежим в долину поездов кратчайшим из возможных путей, пробираемся под брюхом спящего состава, забыв о всякой осторожности. На путях, заставленных поездами, Андрея не видно. У нас нет времени, чтобы обходить каждый поезд вокруг – слишком уж они длинные. И мы несемся к виадуку, потому что только оттуда, с высоты, можно что-то разглядеть наверняка. Ступеньки тормозят нас, как могут, но наконец мы оказываемся наверху, облокачиваемся на перила и вглядываемся вдаль.

– Я не вижу его.

– Он не сделает этого, – презрительно говоришь ты, – уже наверняка на полпути к дому, строчит тебе плаксивые сообщения.

Я смотрю на экран, сообщений нет.

– Конечно, не сделает, – говорю я, – но я доведу заклинание до конца.

– Электропоезд до станции «Ручьи» прибывает на первый путь. Будьте внимательны! – объявляет женский голос.

Тот самый поезд, на котором мы все детство ездили друг к другу. Тот, с которым я разговаривала и который был готов отвезти меня куда угодно, но я всегда выбирала путь к тебе. Если Андрей и правда исполнит задуманное, то я помогу ему.

Я закрываю глаза и последний раз смотрю на Андрея. Он лежит на рельсах, они дребезжат, скороговоркой кричат ему в уши:

– Принцу – в лоб – хоп!

– Принца – в гроб – хлоп!

Электричка приближается. В глазах Андрея – страх крутится бесконечным колесом. Все быстрее и быстрее.

Нет, я так не хочу. Не знаю почему, но мне его жаль. Но это не значит, что я сдамся. Я доведу все до конца, я обещала тебе.

– Я ничего не вижу! Его там нет, – кричишь ты мне.

– Он там, – шепчу я, – возьми меня за руку.

Я все еще смотрю на Андрея. Ему больше не страшно. Состав надвигается на него и замедляет ход.

Перед самым носом поезда Андрей встает, отряхивается, приглаживает растрепавшие волосы. Поезд легко останавливается, так, как будто встретил дорогого друга и хочет его сию секунду обнять. Кабина машиниста открывается, и, в последний раз улыбнувшись мне, Андрей садится в нее. Я не знаю, куда отвезет его поезд, но это и не важно, потому что там ему будет хорошо.

– Аня! – Ты кричишь и толкаешь меня в плечо. – Открой глаза! Там кто-то кинулся под поезд! Там, вдалеке! Или мне показалось, я не знаю.

Тебя трясет так сильно, что ты садишься прямо на асфальт и плачешь.

– Поезд все еще едет, – зачем-то говорю я.

Поезд останавливается, не доезжая до платформы. Через мгновение мы слышим все тот же женский голос, сообщающий о неисправности на путях.

Ты кричишь.

– Хочешь, пойдем посмотрим? – говорю я, взяв тебя за руку.

– Нет! – взвизгиваешь ты и выдергиваешь свою руку из моей.

А я смотрю, как поезд проезжает под виадуком и уносится вдаль со своим единственным пассажиром.

* * *

Я попрощалась с Андреем задолго до дня его смерти. Для меня он уплыл вниз по реке ясным осенним днем, спокойный и гордый, а не умер, разрезанный поездом надвое, в летней пыли, под лязг и скрежет. Очень надеюсь, что поезд сжалился над ним и спел ему одну из своих грустных усыпляющих песен.

Для тебя все было не так. Ты злилась, плакала и обвиняла себя и меня. Если бы ты успела попрощаться с Андреем, как я, ты бы так не мучилась, но откуда тебе было знать.

На похороны к Андрюше мы решаем не ходить – мы будем там лишними, боюсь, даже сам Андрюша будет там лишним. Вместо этого мы приходим на кладбище через несколько дней после них, чтобы совершить свой собственный обряд. Разгребая ворох бессмысленных искусственных венков, мы освобождаем землю. Я принесла с собой цветы и бусины, слова и обрывки воспоминаний.

– Раз – к печали; два – к радости… – начала я заклинание, кидая цветы на Андрюшину могилу.

– Ты можешь хотя бы сейчас обойтись без этого? – почему-то шепотом спрашиваешь ты. Словно все те люди, которые были здесь несколько дней назад, могут тебя услышать и начать стыдить за то, что последний звонок Андрея был на твой номер, а ты ничего не сделала.

– Без чего – без этого?

– Без всей этой детской фигни! – все так же шепотом кричишь ты. – Он убил себя из-за нас, и никакие бусинки и дурацкие заклинания этого не изменят!

Я молчу и смотрю в землю, туда, где между комьями исчезают брошенные мной цветы, как будто кто-то под землей благодарно вдыхает их. Не понимаю, почему ты просто не можешь признать, что хотела этого и это было нужно. Я хорошо помню твой взгляд, ждущий моего ответа. Неужели ты не заметила, как долго я думала тогда? Самым страшным мигом должен быть тот, когда принимается решение, а не тот, когда ты видишь его последствия.

– Без всей этой детской фигни, как ты сказала, Андрюшина смерть не имеет смысла. Ты бы хотела, чтобы его смерть не имела смысла?

Ты хочешь что-то сказать, но слова застревают у тебя между зубов, а слезы замирают в уголках глаз. Тебе нечего ответить на это, ты качаешь головой и начинаешь повторять вместе со мной:

– Три – для девочки.

– Четыре – для мальчика.

– Пять – к золоту.

– Шесть – к серебру.

– Семь – к секрету, который с собой заберу.

– Этот секрет нам точно стоит унести с собой в могилу, – неожиданно злобно говоришь ты.

Мне становится нестерпимо жаль тебя.

– Если тебе станет легче, то он был не один, – быстро говорю я, – он умер еще до поезда, там, на ручье, и я была с ним. Это была его настоящая смерть, смерть его души, и он не страдал. Он не страдал ни секунды, он…

– А-а-а-а-а, – кричишь ты, – прекрати! Пожалуйста, прекрати!

Я замолкаю и чувствую, как невидимая рука сдавливает мне горло. Ты не хочешь, чтобы я помогла тебе. Мне кажется, нет ничего больней, чем когда твой самый дорогой друг отказывается от твоей помощи. Я вижу, как стою у твоей постели, а ты смертельно больна и мучаешься, в руках у меня обезболивающее, но ты запрещаешь мне даже приблизиться к тебе. На такое невозможно смотреть, а я стою и смотрю.

* * *

– У нас в церкви нововведение, – сообщает Ведьмак. Мы переглядываемся, так как точно знаем, что сейчас думает каждая из нас: «Искать у себя еврейские корни уже не модно, и сектанты придумали что-то не менее оригинальное».

– Какое? – спрашиваешь ты.

– Это – наказание.

«Ну еще бы», – думаем мы.

– Все становятся в цепочку, и тот, кто чувствует себя виноватым, проходит через нее, а все по очереди его ударяют или плюют в него. Вот так, – жизнерадостно заключает Ведьмак.

– Э-э, – только и можешь сказать ты. Я срочно берусь за мытье скопившейся в раковине посуды, чтобы никак не реагировать на рассказы твоей матери.

– А вы чувствуете себя в чем-нибудь виноватыми настолько? – как будто издеваясь, спрашивает она.

Я почти физически ощущаю, как кружащая в воздухе пыль замирает и падает на пол замертво, а напряженное молчание расползается по комнате и заполняет ее, не оставляя места ни для чего другого.

Ты швыряешь на стол недопитую чашку чая и бежишь в свою комнату. Я так и продолжаю стоять у раковины, подставив руки под теплую воду, и молчу.

«Да, я чувствую вину, старая ты сучара! Я чувствую такую вину, что тебе и не снилось. Но я знала, на что иду, я, представь себе, хорошо думаю прежде, чем что-то сделать. Так что я готова к последствиям и не собираюсь отмываться от них чужими слюнями», – покричав про себя, я выключаю воду.

– А что я такого сказала? – спрашивает Ведьмак у моей удаляющейся спины.

– Ничего такого, – говорю я и стучу в дверь твоей комнаты.

Ты не открываешь, хотя знаешь, что это я. Может быть, ты не открываешь именно потому, что это я.

* * *

Мы больше не говорим про наше королевство: между нами как будто заключен негласный договор – никогда больше не говорить ни о чем таком. И я чувствую, как мой язык с каждым днем все сильнее присыхает к нёбу, потому что больше не может произнести ни одного действительно важного слова. Ты откуда-то знаешь, когда мои силы молчать вот-вот закончатся, и в такие моменты всегда сбегаешь куда-нибудь или начинаешь болтать про планы на всю дальнейшую жизнь: о том, как тебе хочется вырваться отсюда и о том, что ты будешь учиться в США и много путешествовать.

Жертва, которая должна была возродить мир, оказалось непомерной. Наша земля поперхнулась Андрюшиным телом и зачахла.

Проклятье черной курицы наконец настигло нас. Мы разлучимся, и я прощаюсь с тобой заранее, потому что все настоящее происходит не в один момент с очевидным для глаз событием, а за какое-то время до него. Так работает мое заклинание, и так оно спасает меня от неминуемой боли.

Сегодня облака волочатся прямо по верхушкам деревьев, острые ветки вспарывают им животы, и они ползут дальше, роняя на землю свою кровь. Мы сидим на нашей горе и смотрим вниз на море листьев. Все изменилось: теперь это уже не наша гора, а просто какая-то гора, едва отличимая от всех других вокруг. Под горой извивается какая-то река, а у деревьев больше нет имен, как и нет их у нас с тобой.

– Ты останешься там, куда поедешь, если будет возможность? – спрашиваю я.

– Да, – говоришь ты. Так просто, как будто одну ночь собралась провести у подруги.

И я знаю, так и будет: за одной ночью последует еще одна, за ней – месяцы и годы, Джеральдина уплывет за море и никогда не вернется. Я последний раз сжимаю твою руку, пока эта рука еще твоя.

– Нам нужно сфотографироваться.

– Сфотографироваться? – удивляюсь я. Мы больше никогда не увидимся, а ты хочешь сфотографироваться? Для такого события я придумала бы что-нибудь более оригинальное, чем снимок на память. Нам стоило бы развести огромный костер и сжечь все свои вещи, или установить памятник из вечных камней прямо на этом месте, или хотя бы закопать «секретики».

– Хорошо, давай, – соглашаюсь я, потому что знаю, что все мои идеи теперь покажутся тебе глупыми или опасными. Ты больше не хочешь наделять окружающий нас хаос смыслами.

Вдалеке раздаются раскаты грома, и я радуюсь тому, что хотя бы погода соответствует происходящему.

Ты ставишь таймер на фотоаппарате и бежишь ко мне, садишься рядом на траву и ныряешь головой под зонтик, который я держу. Раздается щелчок, и в память об этом великом последнем дне остается фотография наших спин на фоне лесных волн.

В день, когда ты улетаешь в США, ничего особенного не происходит: небо не падает на землю, даже чай не выливается из кружки на стол.

В аэропорт мы едем вчетвером: ты, Сатана, твой брат и я. Всю дорогу мы не переставая над чем-нибудь смеемся: над названием деревни «Дрокино», над тем, что у тебя дырка на кедах, и тем, что твой брат вот-вот расплачется и, конечно, над тем, что Сатана – Сатана. Я хочу наклониться к тебе, чтобы в очередной раз прошептать про истинно сатанинскую скорость машины, но неожиданно встречаю препятствие. Между нами сидит Андрюша, кутаясь в плащ из черных перьев, цветов и бусинок. Он скрежещет зубами от холода и пытается сложить на меня свои посиневшие голые ноги.

– Что ты хотела сказать? – спрашиваешь ты.

– Ничего, – быстро говорю я и отворачиваюсь к окну, – уже ничего.

Все, что бы я ни сказала тебе сейчас, не имеет смысла, я уже прожила этот день, сидя на горе вместе с тобой.

– Я напишу тебе, сразу как прилечу, – говоришь ты, перед тем как скрыться в зале ожидания. Я киваю, хотя знаю, что ты не напишешь. Ты убегаешь от чувства вины так далеко, как только можешь, и не захочешь, чтобы что-то напоминало тебе о случившемся.

* * *

Каждую субботу с двенадцати до часу дня вот уже десять лет я сижу в шкафу.

Нет, я больше не надеюсь, что ты вдруг возникнешь передо мной, как в детстве. Это просто час, посвященный тебе. Я оказываюсь в темноте, и мне так легко представить, чем ты сейчас занимаешься.

Десять лет – не так-то уж много для того, кто готов ждать вечно. Я знала, что ты вернешься. Хотя бы для того, чтобы повидать свою семью: Сатану и Ведьмака. Годы разлуки сгладили твои с ними отношения и, наверное, ты уже даже не называешь Сатану – Сатаной. И мне нестерпимо грустно от этого. Ты совсем взрослая. Пока меня не было – нет, пока тебя не было, ты успела выучиться на художницу в американском колледже, выйти замуж и развестись. Хочется верить, что детей ты не завела из-за нашего привычного к ним презрения, а не по какой-то другой причине. Все десять лет я следила за тобой в соцсетях, представляла, чем ты занимаешься каждый день, какие фразы ты сейчас говоришь и кто твои друзья. Я даже пыталась представить себе твои сны, но потом перестала, потому что в них мы никогда не могли встретиться.

Тебе понадобилось так много времени, чтобы получить гражданство и набраться смелости для возвращения.

Я надеюсь, что ты все еще помнишь наши тайные имена, и я смогу узнать тебя при встрече. Я надеюсь, что ты – это все еще ты.

Пока ты выходила замуж и разводилась, я тоже не сидела сложа руки. Я выучилась на медсестру – мне очень хотелось помогать людям, потому что чужие страдания и боль заглушали мои собственные и заполняли пустоту, оставшуюся после тебя.

А еще я знала, что медицинское образование когда-нибудь пригодится мне по-настоящему, и наконец этот день настал.

Все время, что тебя не было, я поддерживала отношения с Ведьмаком, это сокращало расстояние между нами и давало ощущение хоть какой-то близости. Я могла хоть с кем-то поговорить о тебе. Кроме того, это был разумный вклад в будущее, потому что мне-то Ведьмак и позвонил, когда ты прилетела, и предложил прийти завтра. Я, конечно, отказываться не стала. Внутри себя я снова чувствовала ту легкость и силу, которую ощущала в четырнадцать лет.

Когда я пришла на следующий день с огромным букетом синих цветов, которые ты всегда любила, на столе уже все было приготовлено к чаю, стоял торт, варенье из слив и бутылка вина. Я пришла раньше, ты еще не вышла из душа.

– А вы говорили Лере, что я приду? – спрашиваю я у Ведьмака.

– Нет, решила сделать ей сюрприз.

– Это вы правильно решили, – поддакиваю я, всерьез сомневаясь, что ты рада будешь меня видеть.

– Аня? – спрашиваешь ты, выйдя из душа. «Как будто привидение увидела», – отмечаю я про себя.

Я вскакиваю и обнимаю тебя, ты не сопротивляешься, но твои объятия какие-то сдержанные и холодные.

– Привет, Джеральдина, – шепчу я так, чтобы Ведьмак не услышал.

– Привет, Аня, – громко говоришь ты. Особенно подчеркиваешь это имя «Аня».