Текст книги "Кодекс принца. Антихриста (сборник)"

Автор книги: Амели Нотомб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Вилла подготовила меня к встрече с кем-то другим. Эта молодая женщина, на вид лет двадцати пяти, ничем не походила на обычное население подобного рода жилищ: она была приветлива, не шарахнулась от меня, не ощупала глазами, определяя, ее ли я круга. Я отнес эти достоинства на счет ее национальности и тут же разозлился на себя: экую сморозил банальность, приписав первой встречной шведке черты, которые сам же поспешно постановил считать типично шведскими, – как будто одна ласточка делает весну, как будто личность незнакомки была здесь ни при чем. В Швеции, как и повсюду, наверняка встречаются подозрительные и заносчивые буржуазные дамочки. Мне вспомнились строгие, чопорные жены из фильмов Бергмана.

Я не мог не оценить вкус моего предшественника. У нее была идеальная скандинавская внешность: высокая, стройная, белокурая, голубоглазая, с тонкими, под стать фигурке, чертами. А самый смак в том, что она, не ведая того, была моей женой. Доедая свой ужин, я улыбался. Какая прелесть! Я даже имени ее не знал.

Я пошел в гостиную выкурить сигарету. Вскоре молодая женщина появилась в дверях.

– Вы, конечно, ночуете здесь?

– Я не хотел вас стеснять… – пробормотал я, всерьез оробев.

– Вы меня ничуть не стесните. Олаф вам показал вашу комнату?

– Нет.

– Идемте, я вас отведу.

Я ахнул, увидев, что она несет мой чемодан, и кинулся забрать у нее ношу. На втором этаже хозяйка показала мне просторную спальню со всеми атрибутами комфорта из журнала по дизайну и интерьерам.

– Я вас оставлю, располагайтесь, – сказала она, спускаясь вниз по лестнице.

К моим апартаментам примыкала личная ванная. Я долго стоял под душем, намыливаясь гелями и шампунями, по всей вероятности шведскими. А может быть, в этом доме и сауна есть? Нет, это финское ноу-хау. Теперь, будучи счастливым супругом скандинавской женщины, я не должен допускать подобных промахов, простительных для начинающего. По выходе из ванной меня ждал махровый халат. Я засомневался, стоит ли спускаться вниз в таком облачении, но потом решил, что это даст мне тему для разговора и послужит тестом на сближение.

Застав хозяйку в кухне, я спросил, допускает ли она вольную форму одежды или предпочтет, чтобы я переоделся в костюм с галстуком? Она посмотрела на меня с недоумением:

– Нет, что вы, так очень хорошо. Олаф не сказал вам, когда вернется?

Я ответил отрицательно, что ее, похоже, не удивило.

– Я положила шампанское на лед. Хотите?

Я округлил глаза:

– В честь чего?

– Просто хочется. Вы любите?

– Да.

Она откупорила «Вдову Клико». Меня слегка резанула мысль о ее, хоть она о том и не знала, общем статусе с этой дамой.

– Я ужасно люблю шампанское и терпеть не могу пить одна. Вы окажете мне услугу.

– Я ваш покорный слуга.

Шампанское было до того ледяное, что вышибало слезу. Именно такое я всегда любил.

– Как вас зовут?

– Олаф, – ответил я без колебаний, слегка осмелев от ударивших в голову пузырьков.

– Как моего мужа, – заметила она.

Стало быть, они действительно были женаты. И она, стало быть, действительно вдова. Если только не примет в мужья меня. Как же ей это объяснить?

Она наполнила мой фужер. Я понял, что упустил момент: надо было спросить, как ее зовут, когда она спросила об этом меня. Теперь это прозвучит уже неуместно.

– Шампанское лучше любой еды, – проронила она.

– Вы хотите сказать, что это лучший напиток к любой еде? – уточнил я на правах француза, посвящающего в тонкости языка.

– Нет. Видите ли, я не ужинаю. Шампанское – это и питье, и еда.

– Смотрите, так можно и опьянеть.

– Я этого хочу. Опьянение от шампанского – это просто клад.

Она говорила без малейшего акцента. Я был поражен. Парадоксальным образом это выдавало ее иностранное происхождение. Такого идеального выговора не могло быть у француженки.

– Простите, что не говорю с вами по-шведски… – начала она.

– И правильно делаете, – перебил я ее. – Никогда не упускайте случая попрактиковаться в языке страны, в которой живете.

Для меня это был какой-никакой выход из положения. Я привел свой довод в приказном порядке и отнюдь не гордился этим, но важен был результат. Она удивилась и не стала возражать, из чего я заключил, что допустил промах.

– Я вас оставлю, вы, наверно, устали.

– Нет-нет. Допейте эту бутылку со мной. Вы же не хотите, чтобы я прикончила ее в одиночку. Расскажите мне о себе, Олаф.

Впервые меня назвали – она назвала! – этим именем. Холодок волнения, зародившись где-то в коленных чашечках, поднялся к корням волос и еще несколько раз проделал путь туда и обратно. Только в чужих устах иные слова наполняются смыслом. Особенно имена. От восторга и смущения я не нашелся, что сказать.

– Простите мою нескромность, – извинилась она. – Вообще-то, это не в моих привычках. Это все шампанское.

Она разлила остаток из бутылки в фужеры и подняла тост:

– За нашу встречу!

– За нашу встречу.

Она выпила залпом. Когда фужер опустел, мне показалось, что ее глаза увеличились вдвое.

– Шампанское такое холодное, что пузырьки замерзли, – сказала она. – Кажется, будто пьешь алмазную пыль.

* * *

Наступила ночь, и меня снова одолела тревога.

Положение сложилось в высшей степени ненормальное. Я мысленно восстановил ход событий: вчера я был на званом обеде, где один из гостей проинструктировал меня на предмет действий в случае, если кому-нибудь вздумается умереть в моем доме. На следующее же утро незнакомый человек явился ко мне домой и умер. Ну да, в моем подъезде есть домофон, что в Париже не так часто встречается, однако Олаф с тем же успехом мог позвонить и на другой этаж. Но он позвонил мне, как будто специально меня выбрал. Прежде чем умереть две минуты спустя, он успел дважды мне солгать: насчет телефонной кабины и насчет своего авто.

Была ли связь между вчерашним вечером и событиями сегодняшнего утра? Я не последовал советам доброхота. И все же, если бы не он, я немедленно и без малейших колебаний позвонил бы в скорую. Слова случайного собеседника послужили своеобразным тормозом, дали повод задуматься, и вот тогда-то, в эти сокровенные минуты выбора, мне пришла в голову безумная мысль о смене личности.

А что, если кто-то умышленно натолкнул меня на это? И еще звонок поставщика вин – был ли он частью мизансцены? Не исключено: Батист Бордав окончательно стал для меня посторонним, когда я выслушал рассказ о своих поступках, которых не помнил. Собеседник даже упомянул «мерсо». Для продавца бургундских вин в этом нет ничего необычного. Однако же впору содрогнуться, задумавшись, почему он выбрал имя героя «Постороннего» Камю? И разве я не сбыл с рук Батиста Бордава при первой возможности? Почему же именно он был избранником этой тайны?

Я ворочался в постели. Все мои рассуждения спотыкались об один существенный аргумент: в основе этой истории лежал труп. Олаф Сильдур свою смерть не симулировал. Надо быть полным параноиком, чтобы вообразить, будто кто-то мог пожертвовать жизнью человека только для того, чтобы меня разыграть.

А впрочем, какие у меня доказательства, что он мертв? Я не врач. Я щупал его пульс, слушал сердце – но в наши дни наверняка существуют препараты или приборы, позволяющие на какое-то время до предела замедлить сокращения сердечной мышцы. Я ни о чем подобном не знал, но это казалось мне вполне вероятным. Будь Батист Бордав врачом, его бы так легко не провели. Мне безумно захотелось вернуться в квартиру, чтобы проверить свою догадку: ставлю тысячу против одного, что покойника там больше нет.

Но о том, чтобы явиться по старому адресу, не могло быть и речи: ведь умер-то я. Почему это необратимо? Да потому, что я больше не желаю быть Батистом Бордавом. Более того, я хочу быть Олафом Сильдуром.

Итак, к человеку, ни к чему в этом мире не привязанному, даже к самому себе, подослали его ровесника, такого же роста, с таким же цветом волос. Весовая категория и национальность иные, но эти характеристики изменить легче, чем рост и возраст. А главное, судьба подосланного куда более завидна, чем его собственная: богач, разъезжает на «ягуаре» и живет на вилле в Версале.

Last but not least[1]1
  Последнее, но немаловажное (англ.).


[Закрыть], женат на красавице. Кто бы не мечтал быть мужем такой женщины? Интересно, посвящена ли она в заговор? Она была со мной так радушна, приветлива, тактична… Не говоря уже о том, как мило и запросто предложила выпить шампанского с таким подходящим случаю названием.

Эта последняя гипотеза мне не нравилась. Я готов был признать вероятность мизансцены, но что молодая женщина в ней замешана – этого я потерпеть не мог. Да и не вязалось это с тем, что я знал о ней.

«Знал о ней? А что ты о ней знаешь?»

Что? Разбросанные платья, глаза, фигура, голос, склонность ужинать шампанским, а не под шампанское. Что, если она разыграла комедию? У нее и внешность комедиантки… нет, глупо, внешность комедиантки – этого просто не существует, кто только придумывает такие штампы? И потом, какую, собственно, комедию она передо мной разыграла? Она ведь ничего не рассказала о себе, только упомянула вскользь, что замужем за Олафом, о чем я и так догадывался.

Мое прежнее имя позволило мне окрестить ее[2]2
  Батист (Baptiste) – креститель (фр.).


[Закрыть] Сигрид. Мне нравилось, как это звучит. С этой мыслью я и уснул. В комнате за стеной сладко спала вдова Олафа, Сигрид Сильдур, еще не ведавшая ни о своем вдовстве, ни о воскресении мужа.

* * *

Я проснулся в одиннадцать утра. Спал ли я хоть раз в жизни так долго? Надо полагать, новое воплощение сыграло свою роль. Самый полный отпуск – от самого себя, полнее не бывает. А в отпуске, как известно, лучше спится.

В доме витал запах кофе. Я слышал, как Сигрид ходит на цыпочках: изумительно, до чего бережно относилась ко мне моя жена! Я бы не отказался от завтрака в постель, но нельзя требовать слишком многого от супруги, с которой познакомился только вчера.

Что ж, если завтрак в постель не светит, можно явиться в постели к завтраку: я закутался в халат, уютный, как стеганое пуховое одеяло, и спустился вниз.

– Доброе утро, Олаф! – приветствовала она меня, сияя очаровательной улыбкой.

– Доброе утро, – ответил я, удержав просившееся на язык «Сигрид».

– Хотите кофе?

– Да, спасибо. Кажется, уже поздновато для завтрака.

– Нет, что вы. Времени здесь не существует.

Она подала мне чашку кофе с круассанами и вышла. Почему? Избегала меня? Я принялся за еду с наслаждением, к которому примешивалась легкая досада.

Пять минут спустя она вернулась.

– Желаете чего-нибудь еще?

Мне хотелось ответить: «Да, желаю, чтобы вы составили мне компанию». Но об этом нечего было и думать.

– Нет, спасибо, все прекрасно.

– Я бываю дома только по воскресеньям. Раз в неделю вам придется терпеть мое присутствие.

– Ваше присутствие мне очень приятно.

Она улыбнулась, приняв мои слова за дань вежливости, и ушла в соседнюю комнату.

Я был совсем сбит с толку. Она говорила со мной так, будто заранее знала, что я здесь задержусь. Я только того и хотел, но было ясно, что она принимает меня за кого-то другого. Кто же я, по ее мнению?

Вдобавок она извинялась за свое присутствие, будучи у себя дома. Мне было от этого неловко. По идее, это я ее стеснял, а не наоборот. Я только диву давался, как далеко можно зайти в гостеприимстве.

Или я заблуждаюсь? Допустим, Олаф был членом банды и предупредил Сигрид, что крестный отец приедет к ним погостить на неопределенный срок.

В книжном шкафу в гостиной я наткнулся на роман, переведенный со шведского, – «Шмелиный мед» Торгни Линдгрена. Никогда о таком не слышал. Я улегся на диван и начал читать. Это была история о лекторше, которая в силу таинственного недоразумения оказалась в плену у двух безумных братьев на Крайнем Севере. Написано было превосходно, я не мог оторваться. Время от времени через гостиную, неслышно ступая, чтобы не потревожить меня, проходила Сигрид.

Я дочитал книгу до конца и не заметил, как задремал. Диван оказался уютнейшей западней, одет я был в свою постель, все располагало ко сну. Спать в любое время суток – это даже лучше, чем есть между трапезами. Я еще долго не открывал глаз, когда проснулся, смакуя всем телом этот избыток отдыха. Сквозь сомкнутые веки я скорее догадывался, чем видел, что уже стемнело. Мало-помалу я осознал, что рядом со мной кто-то дышит.

Открыв глаза, я увидел перед собой Сигрид – она сидела в сумраке напротив и смотрела на меня. Я так и подскочил.

– Вы, наверно, долго недосыпали, – заметила она.

Что да, то да. В мою бытность Батистом Бордавом меня постоянно мучила бессонница.

– Давно вы здесь? – спросил я.

– Нет. Я знаю, это невежливо.

Мне хотелось сказать, как я счастлив, что она присматривалась ко мне.

– Что вы, это я веду себя по-хамски – уснул в вашей гостиной. Все-таки я вас стесняю.

– Вы здесь у себя дома.

Что это – вежливый штамп? Или подтверждение тому, что она принимает меня за крестного отца банды Олафа?

– Мне понравилась эта книга, – сказал я, показывая ей «Шмелиный мед».

– Да, изумительная. Вы предпочитаете сладкую пищу или соленую? – спросила она, показав тем самым, что книгу читала.

– Когда как.

Ответ получился не из тех, которыми можно гордиться.

– А, например, сейчас – чего бы вы хотели поесть?

Во рту у меня пересохло, и определиться было трудно. Она, видно, поняла, что мой язык ищет информацию на нёбе, и сказала:

– У вас сухо во рту. Вам больше хочется пить, чем есть.

– И правда.

– Только не воду, ни в коем случае: вам нужен напиток, имеющий вкус. Но вкус не резкий, как у кофе, и не скучный, как у фруктового сока. Виски, боюсь, вас доконает, ведь вы только что проснулись.

– С вашим диагнозом трудно спорить.

– Лучшее, что можно предложить, – питье, которое утолит жажду и одновременно придаст сил и бодрости, ответит на призыв вашего нёба и облегчит жизнь, вернув вам ее вкус.

– Что же это за нектар?

– Охлажденное шампанское.

Я расхохотался:

– Скажите лучше, что это вам его до смерти хочется.

– Верно. Но мне приятно, когда мои желания совпадают с желаниями гостя.

Черт возьми, она что, делает мне авансы? Следовало быть осторожнее.

– И много у вас припасено шампанского?

– Вы даже не представляете. Хотите посмотреть?

Она протянула мне руку, приглашая обозреть ее несметные запасы шампанского. Все складывалось слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я вложил свою руку в ее ладонь, которая оказалась нежной, гибельно нежной.

Она привела меня в подвал, состоявший из нескольких просторных помещений, заставленных ящиками с неизвестным мне содержимым. Я вдохнул запах, который всегда обожал, тонкую смесь плесени, старой пыли, сумрака и тайны – запах подвала.

– Это не то, что нас интересует, – сказала Сигрид, – но вот здесь погреб.

Чего тут только не было, целый склад – окорока, сыры, овощи, кремы, соусы; провианта хватило бы на несколько месяцев.

– Мы готовимся к войне? – спросил я.

– Это вам лучше знать. Винный погреб вон там, ну а вот и наше счастье.

Она открыла дверь. Я увидел бассейн глубиной сантиметров тридцать, довольно большой, наполненный водой вперемешку с кубиками льда, среди которых торчали горлышки бутылок – бесчисленное множество. Казалось, наводнение из ледникового периода затопило могилу китайского императора, того, что приказал похоронить с ним тысячи статуй, изображающих его войско.

– Это сон, – выдохнул я.

– Таким образом, в любое время дня и ночи мы имеем шампанское идеальной температуры.

– Сколько же здесь бутылок?

– Понятия не имею. Бассейн проточный, аппаратура поддерживает течение и замораживает воду. Бутылки не должны стоять слишком тесно, чтобы льдинки могли плавать.

– И все – «Вдова Клико»?

– Это мое любимое, но здесь и «Дом Периньон», любимый сорт Олафа. А из коллекционных у нас есть «Родерер» и «Круг».

– Как же вы их распознаете?

Лукаво улыбнувшись, она подвела меня к приборному щитку с кнопками; под каждой была написана марка шампанского и год.

– Выбираете шампанское, нажимаете кнопку – и бутылки освещаются. Вот, например, «Родерер» тысяча девятьсот восемьдесят второго года.

Она надавила пальчиком на кнопку. Несколько бутылок засияли нефритово-зеленым ореолом.

– А если нажать все кнопки сразу…

Бассейн заиграл, как праздничная гирлянда, и стало видно подавляющее большинство осветившейся оранжевым «Вдовы Клико», бледно-голубое сияние «Дом Периньона» и лиловые островки «Круга».

– Специальные присоски удерживают бутылки стоймя и на достаточном расстоянии друг от друга. Бассейн узкий, длинный и окружен коридором, чтобы легко можно было достать любую марку. Какое вы хотите?

– В честь Олафа я бы выпил «Дом Периньон».

Я не решился добавить, что никогда его не пробовал. Столь важному лицу, как я, такие вещи не должны быть в новинку. К тому же мне хотелось узнать, каково на вкус любимое шампанское моего предшественника.

Сигрид достала бутылку и положила ее в ведерко, зачерпнув льда из бассейна. Я подивился плотности льдинок.

Она между тем открыла холодильник, где стояли рядами сверкающие инеем высокие фужеры, взяла два и направилась к лестнице, мимоходом упомянув, как важна температура стекла. Совершенно очарованный, я покорно последовал за ней, как ни жаль было покидать эту пещеру Али-Бабы.

– Хотите открыть бутылку? – предложила она.

Я справился с этой задачей на отлично, не дал пробке вылететь и извлек ее с хлопком, похожим на выстрел с глушителем: к персонажу, за которого она меня принимала, я подошел со всей серьезностью.

– За здоровье Олафа? – предложила Сигрид.

– Которого?

– Я знаю только двух: вас и его. Давайте выпьем за того, кого с нами нет.

В этом я не мог ей отказать. Я сделал первый в жизни глоток «Дом Периньона» – он показался мне еще искристее и тоньше «Вдовы», но, возможно, оттого, что сегодняшний день я провел много приятнее, чем вчера. Однако следовало скрывать эмоции, я ведь человек светский, к подобным удовольствиям привычный.

– Впервые я пью шампанское сразу после сиесты, – обронил я.

– И как вам?

– Изумительно. Вы правы, это именно то, что мне было нужно.

– Вчера вечером вы поужинали. Сегодня пьете натощак. Не кажется ли вам вкус шампанского от этого лучше?

– Может быть. А вы когда-нибудь едите?

– Нечасто.

– Вы манекенщица?

– Нет. Я не работаю. Живу в праздности, купаюсь в роскоши.

Улыбнувшись, она снова наполнила фужеры.

– А давно вы знаете Олафа? – спросил я.

– Он встретил меня пять лет назад.

– «Он встретил меня» – вы говорите так, будто вас при этом не было.

– Вроде того. Мой брат приторговывал наркотой. Чтобы знать, хорош ли товар, он испытывал его на мне. Я была у него дегустатором героина. Конечно, я не только снимала пробу. Олаф подобрал меня никакую, без сознания, в жестоком передозе. Очнулась я здесь.

– А я и не знал, что Олаф имел дела с этой средой, – осторожно заметил я.

– Именно что не имел. Он оставил меня здесь при условии, что я никогда больше не притронусь к наркотикам. Олаф их на дух не переносит. Дезинтоксикация далась мне тяжело. Я выдержала, потому что хотела здесь остаться.

– Вам нравится эта вилла?

– Кому бы она не понравилась?

Я не посмел сказать, что нахожу ее ужасной, и кивнул:

– Уютное местечко.

– Для меня это было спасение. Брат так и не узнал, где я, он далеко. Мы с ним жили близ Бобиньи, теперь ему меня не найти.

– Так вы француженка?

– А вы не знали?

Она рассмеялась и, помолчав, спросила:

– По-вашему, во мне есть что-то шведское?

Именно так я и думал, однако прикинулся скептиком:

– Это ни о чем не говорит. Вот в Олафе нет ничего шведского.

– Как и в вас, – добавила она. – Олаф даже разговаривать правильно меня научил. Вы ведь знаете, как чисто он говорит на самом изысканном французском. У меня теперь нет ничего общего с той, кем я была до того, как он меня встретил.

А у меня-то! Решительно, встреча с Олафом преобразила немало народу.

– Он достойный человек, – сказал я.

– О да. Я очень его люблю. Разумеется, не так, как жена мужа.

Не так? Да еще разумеется?

– Я люблю его больше, – закончила она.

Я ничего не понимал.

– Но я вам наскучила разговорами о себе.

– Что вы, наоборот.

– Теперь ваша очередь. Расскажите мне, как вы встретились с Олафом.

Я замялся.

Само Провидение пришло мне на выручку под видом кота. Большой жирный кот с недовольной миной величаво прошествовал к хозяйке дома.

– Это Бисквит, – объяснила она. – Пришел требовать ужин.

У кота были властные повадки и обиженный вид господина, вынужденного напоминать прислуге о ее обязанностях.

Сигрид прошла в кухню и, открыв банку дорогих кошачьих консервов, выложила содержимое в глубокую тарелку. Поставила тарелку на пол, после чего мы допили шампанское, глядя на Бисквита, невозмутимо поглощавшего свой корм.

– Я подобрала Бисквита два года назад, как Олаф подобрал меня. Он был тогда тощим перепуганным котенком.

– Он с тех пор изменился.

– Вы хотите сказать, потолстел?

– Да. И совсем не выглядит перепуганным.

Она засмеялась.

Я почувствовал голод. Мне хотелось, подобно Бисквиту, потребовать ужин. Но мы, люди, вынуждены лицемерить, и поэтому я спросил, не проголодалась ли она. Она, должно быть, не расслышала вопроса, потому что заговорила о своем:

– Знаете, если бы не Олаф, я бы давно умерла. И это было бы даже не очень печально, при моей тогдашней жизни. Олаф меня не только спас, он еще и научил меня всему, ради чего стоит жить.

Она начинала меня раздражать со своим святым Олафом. Так и подмывало сказать, что он умер, а меня, живого, пора бы накормить. Я ограничился мелким хамством:

– Вы хотите сказать, что он научил вас заменять наркотики алкоголем?

Она звонко рассмеялась:

– Научи он меня только этому, уже было бы прекрасно. Но он меня еще много чему научил.

Я не стал спрашивать, чему же научил ее Олаф. И заявил попросту, что хочу есть. Она как будто проснулась:

– Простите меня, я плохая хозяйка.

Что правда, то правда.

– Чего бы вы хотели поесть?

– Не знаю. Того же, что вы.

– Мне никогда не хочется есть.

– Сегодня вечером сделайте исключение. Вы говорили, что не любите пить одна, а я не люблю есть один.

Мои манеры повергли ее в недоумение, но я был слишком важной персоной, и ей оставалось только подчиниться. Она открыла холодильник, ломившийся от припасов, и растерянно уставилась на его содержимое. Ни дать ни взять, кокетка, которая, обозревая свой богатый гардероб, готова заключить, что надеть ей нечего.

Я пришел ей на выручку:

– Смотрите, есть эскалопы, макароны, грибы, сметана. Стряпать буду я, идет?

Она просияла и с явным облегчением спросила:

– Я могу чем-нибудь помочь?

– Вымойте грибы и нарежьте их ломтиками потоньше.

Я очистил головку чеснока, натер и обжарил в масле вместе с мясом. Нарезанные грибы припустил в другой сковородке. Сложил все в кастрюлю и залил целой банкой густой сметаны.

Сигрид смотрела на меня с тревогой.

– Олаф делает это не так? – спросил я.

– Не знаю. Я никогда не видела, чтобы он стряпал.

Что же это за странная пара? И почему я продолжаю называть ее Сигрид? Имя у нее наверняка французское. Какое? Я понятия не имел.

– У вас найдется хорошее вино? К этому блюду пойдет красное.

– В винном погребе, наверно, есть, но я в нем не разбираюсь.

Я заметил бутылку красного в углу кухни.

– А это?

– Ах, да. Наверно, Олаф принес.

Она подошла, чтобы прочесть этикетку.

– «Кло-вужо» две тысячи третьего года. Это хорошее?

– Замечательное, откройте-ка.

Я сам удивлялся своему развязному обращению с ней.

– Мы будем ужинать в кухне или в столовой?

В кухне не было французских окон, что и определило мой выбор. Сигрид, которую наверняка звали не Сигрид, поставила приборы. Я сварил макароны и подал все на стол.

– Очень вкусно, – вежливо проронила она.

– Съедобно. Я приготовил много, чтобы осталось на завтра. Это блюдо становится вкуснее, когда постоит.

Я думал огорчить ее перспективой есть и завтра. Она же, воспользовавшись этим предлогом, едва прикоснулась к еде: «Вы же сказали, что завтра будет вкуснее».

Меня всегда раздражали женщины, которые не едят, а ковыряются в тарелке. Я чуть было не сказал ей об этом, но одумался: нельзя откровенно хамить человеку, который так любезно принимает меня в своем доме и угощает «кло-вужо» 2003 года.

– Это, знаете, замечательное вино.

– Наверно, – кивнула не-Сигрид, отпив глоток. – Мой вкус недостаточно тонок, чтобы его оценить.

– Вам не нравится?

– Не так, как хотелось бы.

– Понятно. Вы экстремистка – шампанское и только шампанское.

– Вот именно.

Я по-прежнему не решался спросить, как ее зовут. Мне до того хотелось это знать, что от чрезмерного любопытства вопрос прозвучал бы слишком интимно. Однако было еще немало вопросов, которые меня так и подмывало ей задать: кем был Олаф, кто, по ее мнению, я, какие общие дела нас связывали? Вот эти темы и вправду были табу. По сравнению с ними область ономастики представлялась вполне безопасной. Возможно, было даже невежливо не спросить ее об этом.

– Как вас зовут?

Она улыбнулась:

– Как вам хочется.

– Что-что?

– Как бы вы хотели, чтобы меня звали?

– Какая разница, чего бы я хотел? Скажите мне ваше имя.

– У меня его нет. То, что значилось в паспорте, так ко мне и не пристало. У матери был склероз, и она звала меня каждый день другим именем. Отец и брат вообще никак не звали. А в школе ко мне обращались по фамилии, которую я, к счастью, сменила.

– Почему к счастью?

– Потому что моя фамилия была Батист. Это мужское имя. Странно себя чувствуешь, когда тебя кличут Батистом.

Я невольно вздрогнул. Повисла пауза.

– Кстати, – нарушил я молчание, – это имя дает вам право крестить. Так что можете сами выбрать себе любое. Как вы себя называете, когда говорите сами с собой?

– Никак не называю. А вы себя?

– А как же! Бывает, выругаешь себя в сердцах: «Батист, какой же ты болван!»

– Вы назвали себя Батистом! – расхохоталась она. – Я совсем заморочила вам голову.

Я постарался загладить промашку:

– А как зовет вас Олаф?

– Шведским именем.

– Вам нравится?

Она пожала плечами:

– Я привыкла. Лишь бы не Батистом, все остальные имена я люблю.

– Даже Гертруда?

– Гертруда – хорошее имя.

– По мне, уж лучше Батист.

– Я не люблю мою семью, как же мне любить это имя? И потом, знаете, мне это нравится: носить то имя, которое человеку хочется мне дать.

– Получается что-то вроде временной работы.

– Вот именно.

– Какое же имя выбрал для вас Олаф?

– Я вам не скажу. Не хочу влиять на вашу фантазию.

Я сделал вид, будто задумался, внимательно глядя на нее: так рассматривают альбом с образцами, выбирая краски. Она, похоже, блаженствовала под моим пристальным взглядом. Я понимал ее: ей хотелось переживать ad libitum[3]3
  По желанию, сколько угодно (лат.).


[Закрыть] тот особый момент, который каждый из нас переживает лишь однажды в жизни и, как правило, не сознавая этого: момент получения имени.

На самом деле мой выбор был уже сделан. Больше всего меня поразило, что я инстинктивно, еще не зная об отсутствии имени, окрестил ее. Как будто угадал ее желание и исполнил его, дав ей это имя, к которому сам уже успел привыкнуть.

– Сигрид.

– Сигрид, – мечтательно повторила она. – Как красиво.

– Это имя дал вам Олаф?

– Нет.

– Какое же выбрал он?

– Вас это не касается.

– Вы всегда храните в тайне имена, которые вам дают?

– Да, если меня связывают с человеком близкие отношения. Олаф – мой муж.

– А если не говорить о близких людях, самое необычное имя, которое вы когда-либо получали, – какое?

– Почему это вас так интересует?

– Не знаю, – ответил я, хотя прекрасно знал почему – из-за моего имени.

Она задумалась и наконец сказала:

– Сигрид.

– А у нас с вами, по-вашему, не близкие отношения?

Она рассмеялась:

– Как бы то ни было, я счастлива, что вы выбрали шведское имя. Это очень тонко с вашей стороны. Вы как будто приняли меня в свой мир.

«Дорогая моя Сигрид, это ты принимаешь меня в свой мир», – подумал я про себя.

Когда она пожелала мне спокойной ночи, я горько пожалел, что не могу сопровождать ее в спальню. «Супругам спать порознь – это противно природе», – сетовал я про себя. Но Сигрид не знала, что она теперь моя супруга. Не стоило торопить события.

Я лег, очень довольный прожитым днем. Что я сегодня сделал? Прочел прекрасный роман, выспался, отведал «Дом Периньон» и «кло-вужо», ужинал в обществе восхитительной женщины. Лучшего времяпрепровождения и пожелать нельзя. А главное – сегодня я лучше узнал свою жену. Я представлял себе мою спутницу жизни идеальной шведкой, а оказался женатым на соскочившей наркоманке из Бобиньи, сам окрестил ее Сигрид, и такой она мне нравилась еще больше.

Однако ее девичья фамилия была Батист – это совпадение показалось мне притянутым за уши. Снова всплыла гипотеза заговора. Случайность? На домофоне моего этажа значилось имя Батист Бордав. Может ли быть, что покойный Олаф решил позвонить именно мне, потому что мое имя было ему хорошо знакомо? Если так, то мне не о чем беспокоиться.

Несмотря на долгую сиесту, меня клонило в сон. Это, как известно, самая неодолимая тяга на свете, особенно когда противиться ей нет никаких причин. И я уснул сном праведника.

* * *

Четыре часа спустя, выплыв бог весть из какого уголка мозга, в моей голове грянула мелодия из десяти нот. Я сел в постели, сна как не бывало: я узнал ее, это был телефонный номер, который набрал перед смертью Олаф.

А что, если это телефон виллы? У кровати стоял телефонный аппарат, но номера на нем не было. Вряд ли стоило заниматься изысканиями среди ночи. Лучше снова уснуть, только надо запомнить номер. Я мог положиться на свою память: не она ли разбудила меня в четыре часа утра? Но увы, я не понаслышке знал о ее капризах: она порой выдает никому не нужные сведения, а когда информация необходима, молчит. Если бы я мог записать мелодию! Но я не знал нотного письма.

Я зажег свет, взял бумагу и карандаш. Нанес на лист десять точек, соответственно высоте звука, и соединил их линией, как созвездие на астрономической карте. Система записи была, мягко говоря, рудиментарной, но памяти порой достаточно и малого подспорья.

Марая таким образом бумагу, я надеялся успокоиться, но не тут-то было: снова уснуть в эту ночь оказалось равносильно чуду. В моем мозгу прочно сидела дурацкая мелодия из десяти нот, словно какой-то примитивный механизм заело в голове. Это напомнило мне пять нот, которые в «Близких контактах третьего вида» служат для общения с инопланетянами, и все жители Земли в исступлении начинают их играть, призывая марсиан.

А кого же призывал я?

В какой-то момент аккорд так ударил по нервам, что у меня вырвался крик. Я тотчас испугался, что его могла услышать Сигрид. А через мгновение уже надеялся, что она слышала и сейчас прибежит в атласном дезабилье ко мне в комнату осведомиться, что со мной случилось. Я сошлюсь на приснившийся кошмар и попрошу ее побыть со мной, положить прохладную ладонь на мой пылающий лоб и спеть мне колыбельную.

Этого не произошло. Я хотел было крикнуть еще раз, громче, но не осмелился. Чтобы заглушить мелодию в голове, я принялся напевать про себя: исполнил «Strawberry Fields», потом «Enjoy The Silence», потом «Satisfaction», потом «Bullet with Butterfly Wings», потом «New Born», но эта какофония не помогла. Тупое сочетание десяти нот пробивалось из-под «Битлз», «Депеш мод», «Роллинг стоунз», «Смашинг пампкинс» и «Мьюз», точно музыкальный сорняк. Зато эти усилия так утомили меня, что я уснул.