Текст книги "Один коп, одна рука, один сын"

Автор книги: Аманда Линд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Аманда Линд
Один коп, одна рука, один сын

Посвящается маме и папе, которые всегда верили скорее в мою силу, чем в слабость. И теперь, когда я начинаю свою вторую книгу, что своего рода – второе рождение, я хочу, чтобы вы были со мной.

Ваша дочь

1
Крошка Мари и, как потом оказалось, Бэлль

Ох, уж этот нескончаемый дождь в саду, такой же серый и напрочь лишенный очарования, как мужик без мужского достоинства, и даже маленький гипсовый ангелочек под кустом гибискуса не радует глаз. Фрэнси уже успела устать от осени. Вот бы научиться отменять времена года! Вот бы быть Богом!

Она грызла ноготь. Больше сегодня работать не хотелось, но что поделаешь?!

– Даю тебе еще один шанс, – сказала Фрэнси и взяла за слегка заросший подбородок Ханнеса, мелкого воришку и кокаиниста со стажем, который так и не удосужился расколоться, кто же все-таки начал продавать наркоту элитной публике в районе площади Стюреплан и тем самым вторгся прямехонько в ее собственные владения.

Выдержав театральную паузу, она впилась взглядом в его мутные испуганные глазки. Бедолага, был бы ботаником – сидел бы в надежной тиши какого-нибудь офиса. Печально видеть все эти заблудшие души.

– Всего один, – уточнила она. Потом она так сжала ему рот, что он стал похож на рыбку гуппи.

«Как им все-таки хорошо живется», – часто думала Фрэнси. В смысле, рыбкам гуппи. Плавают себе туда-сюда в аквариуме, чпокнутся носом о стекло, затем радостно разворачиваются и плывут дальше по своей нескончаемой вселенной. Сразу позабыв о том, что только что случилось. Никаких тебе воспоминаний, чтобы потом в них рыться. Никаких грехов, чтобы в них признаваться. Никаких раскаяний. И ничего тебе не нужно, только плыть дальше, чтобы посмотреть – чпок, – что там за углом в морской глубине. «Вот бы хоть иногда становиться рыбкой гуппи, – подумала она, передавая Ханнеса Крошке Мари и ее плоскогубцам. – Как было бы славно! Нечего рассказать и нечего вспомнить, зато как приятно! Как небольшой отпуск, отдых от собственной человеческой сути».

Проходя через тускло освещенный холл, она улыбнулась про себя, увидев рамки с рисунками Адриана. Замки, волшебные леса и рыцари верхом, он же хочет стать наездником, когда вырастет, точно как мама. Сердце слегка защипало.

Фрэнси открыла дверь в кабинет и вошла, тяжело дыша, села в офисное кресло и по привычке положила ноги на стол. На ногах – носки. Причем с пальцами. Как перчатки, только для ног. Махровые, в сине-розово-зеленую полоску. Сама купила. Это было единственное из одежды, что она сама себе купила в магазине. Все остальное покупалось по каталогам, либо в магазин ходила Наташа, няня и прислуга в одном лице – в общем, человек в доме незаменимый.

У Фрэнси просто-напросто не хватало терпения бродить по магазинам. Во время шопинга ей казалось, будто она вот-вот взорвется. Кроме того, она безумно уставала. Сахар в крови катастрофически снижался, и все, чего ей хотелось, – упасть на кровать и заснуть. Нет, пусть уж лучше Наташа покупает одежду. У нее и уже глаз наметан, знает, что Фрэнси подходит, и редко ошибается, возвращаясь домой с покупками.

Поэтому заслуга в том, что Фрэнси была довольно элегантной дамой, принадлежала отнюдь не ей самой.

Фрэнси включила радио, вторую программу, естественно, потому что классическая музыка – единственный способ заглушить крики. Лучше всего подходят струнные. На этот раз повезло – передавали скрипичный концерт. Кажется, Шуберта.

Пошевелив пальцами ног, она сложила руки на раздувшемся, как огромный арбуз, животе.

Крошка Мари предложила имя Бэлль. Да, почему бы нет? Или, может, Трэйси? Хотя это скорее для гопников. А ее дочь не гопница, ее дочь – сливки общества. Ребекка? Слишком библейское. Иза? Слишком холодное. Ида? Слишком приторное. Катя? Слишком жесткое.

Бэлль.

Не очень-то хотелось соглашаться на имя, которое не она выбрала. С другой стороны, Крошка Мари – ее правая рука и, следовательно, продолжение ее самой, поэтому, в принципе, имя выбрала все-таки Фрэнси.

Возможно: Бэлль, написала она в записной книжке под рубрикой «Ребенок».Там были и другие записи:

Наркоз. Разрез. Швы. Пластическая операция.

Крошка Мари присутствует при операции.

Дочь доктора Валлина учится в Королевской гимназии.

Его долг улажен?

Джим и Луиза, крестный, крестная. (Прим.! Они доставили товар Тео?)

Перенести встречу с Ронни Д. на неделю после родов.

Хотя вообще-то вопрос Ронни Д. должен быть внесен в книжку, в которой она вела записи по делам «Женского рая». Она недовольно зачеркнула это предложение и переписала его в нужный блокнот.

Фрэнси очень важно, чтобы все было разложено по полочкам. Чтобы в доме было чисто, как в больнице, а в саду ни один цветочек не рос как попало. Ее бесило, даже если сугробы зимой лежали не на своих местах (почему – она объяснить толком не могла, наверно, это как-то связано с фэн-шуй).

Если непорядок вовремя не устраняли, у Фрэнси случался приступ ярости, а потом она запиралась у себя в кабинете и ревела.

Хрупкая, как яичная скорлупа, и твердая, как бетон, – вот две стороны ее натуры. Могла часами мучиться из-за царапины на автомобиле. Могла легко переехать того, кто, по ее мнению, этого заслуживал.

Так ее и швыряло все время – то в одну, то в другую крайность. Поэтому она вечно страдала от морской болезни, только душевной.

Случалось, Фрэнси прокрадывалась в какую-нибудь церковь, долго там сидела и кляла Бога за ту душу, которой он ее наделил. Хотя, конечно, это было не совсем справедливо.

Безусловно, сейчас она настоящая негодяйка, но ведь она ею не родилась.

Видать, не обошлось без первородного греха. Ведь папа-то Юсеф, прямо скажем, не ангел.

В дверь постучали.

– Заходи.

Показалась потная физиономия Крошки Мари, из-под одежды выпирали мышцы и грудь огромного размера, а в плоскогубцах она держала, по всей видимости, окровавленный зуб.

– Под конец заговорил, – объявила Крошка Мари и высоко подняла ногу, перешагивая через порог.

Если бы она случайно споткнулась об этот порог, то случилось бы что-то страшное – что именно не ясно, но Фрэнси не стала об этом задумываться.

– Ну, и?

– Ренман.

Фрэнси удивленно подняла правую бровь. Да, только правую. Аккуратно выщипанную и слегка подведенную. Дама-дерматолог решила, что так необходимо. Самой Фрэнси было довольно безразлично, лишь иногда в ней просыпались суетные стремления, и сейчас точно был не такой период. Сложно все-таки ощущать себя шикарной дамой, если приходится везде таскать это тело, раздувшееся, как туша моржа. Пер каждый вечер делал ей массаж стоп и щебетал, что она краше, чем когда-либо. Какой он все-таки добрый, и все же больше всего на свете ей хотелось пристукнуть его за те физические неудобства, непосредственной причиной которых он стал. Если бы к ней пришел кто-то и заявил, что изобрел искусственную матку, она бы сразу выписала ему или ей чек на приятную сумму из собственного кармана. Так, по крайней мере, хоть ее дочь будет избавлена от всего этого.

– Привози его на бойню, – распорядилась она.

– О’кей, – сказала Крошка Мари. – А что делать с этим типом?

– Что хочешь.

Крошка Мари кивнула и вытерла пот со лба. Ее взгляд устремился к бару: бывшая алкоголичка, а ныне убежденная трезвенница по-прежнему испытывала тягу к спиртному. Силиконовую грудь пятого размера она решила оставить, чтобы та постоянно напоминала ей о прошлой жизни шлюхи и наркоманки.

Фрэнси спасла ее от верной смерти, вытащив из трясины унижения и запустив длительный процесс духовного обновления Мари, который еще не был завершен. Время от времени она срывалась и рыдала у Фрэнси на груди. И наоборот: Фрэнси – на груди у Мари. Это случалось не так уж часто, но достаточно регулярно, чтобы обе в душе стали называть друг дружку сестра.

У Фрэнси была родная сестра Кристина, но Крошка Мари была ей гораздо ближе. По крови.

– Они тебе нужны?

Крошка Мари порылась в кармане и достала пригоршню окровавленных зубов.

– Можешь оставить себе, – ответила Фрэнси, знавшая, что Крошка Мари хочет именно этого.

Фрэнси недоумевала: где Крошка Мари хранит свои трофеи? За прошедшие годы их накопилось уже порядочно. И некоторые были гораздо крупнее, чем зубы. Например, голова одного педофила. Наверное, у нее была морозильная камера.

Ну, конечно же. В маленьком доме с садиком, где та жила, был обширный подвал, и в нем Крошка Мари устроила что-то вроде музея, в котором никто не бывал, даже Фрэнси. В этом же подвале находился и ее спортивный зал.

Крошка Мари была сильной как лошадь. Настоящая тяжелоатлетка. Быстрой как лань она не была, но обладала удивительной гибкостью и молниеносной реакцией.

А когда-то давно она была худенькой девушкой, которую непрерывно трахали свиньи, которые называли себя мужчинами. И она пыталась забыться всеми доступными средствами, чтобы все это выдержать. Два раза пробовала покончить с собой. Умудрилась довольно искусно броситься под поезд в метро, так, что отделалась раздробленным бедром. Тогда ей был двадцать один год, сейчас – сорок два. Волосы собраны в хвост, на ресницах водостойкая тушь, одета в нижнее белье «Слогги» и рабочий комбинезон, а матка исходит от зависти к сильно беременному животу Фрэнси.

У Крошки Мари не может быть детей.

Многочисленные выкидыши и три аборта сделали ее бесплодной.

Жалела ли она об этих абортах? Нет. Рожать детей от клиентов или после изнасилований она не хотела.

Зато у нее есть подопечный ребенок в Танзании, которому она каждый месяц писала письма.

В них она рассказывала о том, как работает библиотекарем и ежедневно бродит по залам гигантской библиотеки, залезает на пятиметровые стремянки и достает романы конца девятнадцатого века, которые заказал какой-нибудь профессор. Еще она писала о том, что у нее есть чудесная сестра. А родители умерли. Просто ей было лень писать о родителях, придумывать еще и их жизнь, вообще о них думать.

– И когда ты хочешь пообщаться с Ренманом?

– Чем скорее, тем лучше, – ответила Фрэнси, – он каждый день к семи утра ходит в спортзал в бассейне Стюребадет. Паркуется неподалеку, так что…

– Понятно.

Фрэнси улыбнулась. У Крошки Мари радостно забилось сердце.

Предстоит удовольствие.

– Позвони мне вечерком и расскажи про Ханнеса, – попросила Фрэнси. – Если успеешь, прокатись мимо Джима с Луизой и забери у них все, что они собрали за крышевание. Мне надо завтра подкинуть Юханссону кое-каких деньжат.

Юханссон. Этот полицейский был постоянным клиентом принадлежавшего Фрэнси казино. Выполнял роль буревестника, предупреждая Фрэнси о готовящихся полицией бурях. Она всегда шла на шаг впереди, водила за нос правоохранительную систему, воркуя с судьями Грён-лундом и Бергом и снабжая их сигаретами и алкоголем, чеками на крупные суммы, машинами, яхтами, туристическими поездками, скрытыми угрозами и милыми дамами из борделей. И когда они стучали своими молотками, судебное решение выносила Фрэнси.

Лишь изредка судьи пытались артачиться. Тогда к ним приходили. Все происходило именно так и пока что относительно безболезненно.

Бесконечные мафиозные войны, о которых рассказывал папа Юсеф, видимо, пока перенеслись в какие-то малозаметные траншеи. Хотя, кто знает… Тот автомобиль, что чуть не задавил ее насмерть, – было ли это покушением? Водитель тогда смылся с места аварии. А она больше месяца проходила с загипсованной рукой. Когда его можно было снять, мышцы настолько ослабли, что рука больше напоминала вялый побег спаржи.

– Ну, тогда приятного вечера, – попрощалась Крошка Мари, знавшая о планах на ужин и завидовавшая им.

– Спасибо, – ответила Фрэнси. – И тебе того же.

Крошка Мари уже повернулась, чтобы уйти, но Фрэнси взяла ее за руку.

– Как твои дела? – спросила она.

– Нормально, – ответила та.

– Точно?

Крошка Мари пожала плечами и засопела. Еле слышно, но достаточно громко для того, чтобы на Фрэнси нахлынула волна нежности. Она привлекла подругу к себе, та с благодарностью уткнулась головой ей в грудь.

Прошла минута. Затем Крошка Мари вышла, захватив трофейные зубы.

После ухода Крошки Мари Фрэнси по привычке обошла свой дом. На это ушло некоторое время. Много времени. Дом, построенный по индивидуальному проекту, занимал около четырехсот квадратных метров. Его окружал почти бескрайний сад, за которым ухаживал садовник на полставки, два раза в неделю в холодное время года и четыре раза в теплое. От любопытных соседей дом ограждала высокая можжевеловая изгородь. Сразу за ней тянулась стальная ограда (которую Фрэнси называла брекет-системой), из которой торчали острые прутья, скрытые с внутренней стороны густыми розовыми кустами. А еще эта ограда на два метра уходила в землю. Фрэнси не хотелось, чтобы кто-нибудь взял да и сделал подкоп. Красивые кованые ворота высились на три метра вверх и были увиты густым плющом.

Гараж, похожий на небольшой особняк, соединялся с домом застекленной галереей, в которой была устроена оранжерея. В гараже стояли три автомобиля Фрэнси, всегда ухоженные и готовые к выезду.

У голубого с коралловым отливом «мерседеса» были пуленепробиваемые стекла и эксклюзивная внутренняя отделка (сиденья из темно-красной кожи, мини-бар, приборная панель отделана хромом и вишневым деревом, уникальная стереосистема, а также маленький сейф, где она хранила оружие, лекарства и различные успокоительные и взбадривающие вещества – для гостей). Эту машину она купила себе в подарок на тридцатипятилетие, за миллион двести тысяч крон, и ездила на нем, когда нужно было быть в полной уверенности, что никто не сможет ее пристрелить. К тому же эта машина напоминала Фрэнси о детстве, о поездках в деревню. Тогда у родителей тоже был «мерседес» – правда, белый, но все же. В первый раз сесть за руль и попробовать проехать самой ей позволили в десять лет. Мама Грейс сидела рядом и говорила, что делать.

Они проехали кружок по заднему двору, затем двинулись по кривой дороге, ведущей на пляж, вышли там из машины, полюбовались на озеро. Обе молчали, но именно тогда они были близки, как никогда. Подобных мгновений Фрэнси очень не хватало. И матери ей тоже не хватало. После того как она переняла Фирму у отца, отношения с матерью стали очень натянутыми. Они обвиняли в этом друг друга, но при встрече делали вид, что все нормально.

На черном внедорожнике «додж» Фрэнси ездила, когда было нужно перевезти оружие или другой товар, когда предстояла поездка не по городским улицам, а по более открытой местности. Тогда ей хотелось лучше контролировать остальной транспорт, чувствуя себя больше и сильнее других участников движения.

Была и третья машина – бежевый «гольф», она по-прежнему плохо понимала, зачем его купила. Такой типичный для среднестатистического шведа автомобильчик, комфортабельный, но до чего же скучный! Садясь за руль этого «гольфа», она всегда испытывала дискомфорт, поэтому делала это крайне редко. Наташа, напротив, ездила на нем чуть ли не каждый день, возила Адриана в школу и из школы, так что и «гольф» был при деле.

Что касается дома, то в нем было три этажа, три ванные комнаты, пять спален, гостиная, библиотека, большая кухня с прилегающей столовой, хозяйственная комната, бассейн, спортивный зал, кинозал, личный кабинет Фрэнси площадью почти пятьдесят квадратных метров, где хранились самые дорогие ей вещи (в том числе оружие), и, наконец, специальная комната, куда были выведены все камеры наблюдения и системы охранной сигнализации. Там, естественно, тоже было оружие, и еще в нескольких местах по всему дому были спрятаны пистолеты.

Иногда Фрэнси сидела в этой секретной комнате, заперев тяжелую стальную дверь. И только тогда чувствовала себя в полной безопасности. А так ей мерещилось, что за каждым углом поджидает какая-то неприятность. Многие ее ненавидели. И когда Фрэнси начинала об этом задумываться, то всегда поражалась, почему на нее было совершено всего одно покушение – та самая попытка сбить ее насмерть.

– Ренман, – вслух произнесла она и пробежала пальцами по кнопкам пульта от монитора слежения.

Тощий пижон с комплексом неполноценности и выраженным кризисом среднего возраста. Ходит и раздувает ноздри перед всеми, кто попадается на пути, слишком уж громко хвастается направо и налево своими деньгами. Мало того, украсил себя крадеными брюликами, что, с ее точки зрения, верх безвкусия.

Фрэнси еще не решила, чего он у нее вызывал больше – жалости или презрения. Но он никак не мог быть самой важной птицей в новой наркодилерской структуре. Да и трусоват, чтобы взять на себя такое.

Тогда кто?

Кто-то новенький?

Она вышла из секретной комнаты и спустилась на кухню, отрыла пакет с лакричными тянучками, спрятанный в шкафу с посудой, которой редко пользовались. С облегчением вздохнув, села за кухонный стол. Чем больше был срок беременности, тем сильнее тянуло ее на лакрицу, и, несмотря на то что стыдиться было нечего, она этого стеснялась. Надо как-то себя сдерживать, а не лопать вот так, в три горла. Она уже поправилась на девятнадцать килограммов, и похоже, что Пер, глядя на нее, испытывал настоящий ужас.

Она уже достала шестую тянучку, как перед ней возникла Наташа и с немым укором уставилась на ее раздувшееся, как мячик, тело.

Если бы Наташа была индейцем, то ее звали бы Неслышно Крадущийся или еще как-нибудь в этом роде. Услышать ее приближение было практически невозможно.

– Вкусно? – спросила она.

Фрэнси взяла ее на работу по рекомендации одного эстонского наркодилера, с которым раньше вела дела. Наташа еще подростком подрабатывала у него в качестве администратора, и получалось у нее очень неплохо. Ненужных вопросов никогда не задавала, и, несмотря на то что взгляд ее порой был раздражающе проницательным, она никогда не болтала о том, что видела. Одним словом, человек лояльный во всем. В основе лояльности, очевидно, лежала жирная зарплата, которую она за это получала. Но, кроме того, с Наташей был заключен договор о неразглашении, по которому она соглашалась с тем, что если сболтнет лишнее, то немедленно превратится в труп.

– Да, – ответила Фрэнси и резко встала. – Правда, очень вкусно. Доешь, если хочешь.

Сильный толчок в живот. Ребенок требовал еще лакричных тянучек. Ну, уж нет. Фрэнси вылетела из кухни, поднялась наверх в гардеробную и с плачем распласталась на полу перед зеркалом.

Она вновь превратилась в малышку Фрэнси, девочку, которая никогда не была довольна собой.

Наташа постоянно заставляла Фрэнси испытывать угрызения совести из-за распухшего тела, и в первую очередь из-за сына. А не увольняла она ее не потому, что та была лучшей на свете домработницей, а потому, что ее обожал Адриан.

– Вообще-то он мой сын, а не твой, – всхлипывала Фрэнси.

Сильная ложная схватка заставила ее затихнуть, а когда боль отпустила, она стала задыхаться. Воздуха не хватало. Было нечем дышать. Лежа на спине на полу, как в нокауте, Фрэнси прижала руки к животу, словно пытаясь защитить свое дитя.

Это длилось несколько минут, затем дыхание выровнялось, и она смогла сесть, вся в холодном поту и без сил.

Панические атаки мучили ее уже несколько лет, но она так и не смогла определить, что их вызывало.

Как же вдруг захотелось, чтобы мама Грейс была рядом! Господи, как же ей ее не хватает!

Нажимая дрожащими пальцами на кнопки мобильного телефона, Фрэнси набрала номер родительской квартиры на площади Карлаплан.

Наверняка слышат звонок, но не отвечают, потому что лежат в джакузи и щекочут друг другу пятки.

Длинные с проседью волосы Грейс струятся по исхудавшим плечам. Она все еще была красива, но выглядела все более изнуренной. И она не озлобилась, хотя могла, если учесть, какую жизнь она прожила.

Тень за спиной мужа.

Женщина, ставшая для своих дочерей ширмой. За которой скрывалась отнюдь не она сама.

И все. Ширма, и больше ничего.

Теперь, по прошествии лет, она иногда начинала сомневаться в том, существует ли она на самом деле, не подменил ли кто некогда самостоятельную личность.

Но в ней не было злобы (во всяком случае, пока). Она считала, что не имеет на это права после ночных походов по закоулкам, где обитали заблудшие души.

Юсеф не знал об этих прогулках, в этом она была уверена. Он мирно спал в своей постели. Беззаботно или почти беззаботно.

Гулять по ночам она начала за несколько лет до того, как он передал Фирму Фрэнси. Пока муж посвящал себя делам Сатаны, она посвящала себя делам Божьим. Так она это видела, но никогда бы не стала ему об этом рассказывать: не хотела, чтобы ее избили или что-нибудь похуже. К тому же она его любила, каким бы недовольным и ворчливым он ни был порой, потому что глубоко внутри он по-прежнему оставался тем юношей, который так галантно ухаживал за ней, что даже не хотелось сопротивляться, хотя она достаточно рано узнала о том, как он зарабатывал деньги.

Убийства, нередко настоящая кровавая резня. Воровство и разбой, шантаж, взятки, шлюхи, наркотики, азартные игры – все, что относилось к сфере греха. И Фрэнси пошла по его стопам. Причем ее колея стала еще глубже, темнее и кровавее. Иногда, когда Грейс смотрела на младшую дочь, ее буквально тошнило – несмотря на всю ее любовь к ней – от того, что она выносила это существо в своем теле.

Грейс познакомилась с Юсефом в ночном клубе в Нью-Йорке, был солнечный майский день… Хватило одного взгляда и улыбки, и она пропала. Три недели спустя она уехала с ним в Стокгольм, где он жил в забитой ворованными вещами квартирке, и пошло-поехало. Ее деньги – те, что она получила от своих уже покойных родителей в качестве подъемных на жизнь в новой стране, – легли в основу криминальной деятельности Юсефа. Эти деньги позволили ему из мелкого гангстера превратиться в крупного. А она стала женой мафиози. Мечты о карьере художницы пришлось похоронить, и она по-прежнему боялась вернуться к ним даже в мыслях, отворачиваясь каждый раз, когда проходила мимо какой-нибудь художественной галереи.

Фрэнси остановила свой «мерседес» рядом с рестораном «Нова», где сборище подхалимов уже ожидало ее приезда, чтобы как следует повилять хвостом у ее стола. Это был один из двух ресторанов ее сестры Кристины, но все знали, что настоящий босс – Фрэнси, и если хочешь получать большую зарплату, нужно вести себя соответственно. Вообще-то Фрэнси была не из тех, на кого могло подействовать откровенное подхалимство, но она настолько к нему привыкла, что уже не обращала внимания.

– Держись, дорогая, – сказал Пер, предложив жене руку.

Она с благодарностью за него ухватилась, ведь центр тяжести в ее теле сместился, удерживать равновесие было трудновато.

Вместе они вошли в дверь, которую придерживал метрдотель. Все взгляды были прикованы к Фрэнси. Каскад темно-русых волос мягко спадал на плечи, зеленовато-голубые глаза эффектно подведены, губы казались на редкость полными, а светлая кожа сегодня, как ни странно, не выглядела бледной. Тонкие плечи, высокие скулы и тонкая шея. Обычно еще у нее выпирали хребет и лопатки, но беременность заметно смягчила формы.

В сумочке любимый пистолет, «магнум» сорок четвертого калибра, и, в целом, она прекрасно выглядела в отлично скроенном дизайнерском комбинезоне для беременных и туфлях на высоких каблуках, купленных отнюдь не в магазине «Скупунктен». [1]1
  Сеть магазинов массовой недорогой обуви.


[Закрыть]На пальце кольцо с бриллиантом тысяч за сто, на запястье часы «Патек Филипп» и того дороже.

Глубоко беременная гангстерша в роскошной упаковке.

И вот она широко улыбнулась своему персональному фокуснику-иллюзионисту Оливеру, чья жена пребывала в уверенности, что ежемесячный доход мужу приносили его импресарио.

На самом деле Оливер был глазами и ушами Фрэнси на разнообразных корпоративах и вечеринках для персонала, куда его приглашали развлекать публику. Пьяные директора и прочие высокопоставленные птицы с удовольствием трепались о чем попало.

Не то чтобы это выливалось потом во что-то определенное, просто ей хотелось быть в курсе, знать все сплетни.

– Выглядишь потрясающе! – воскликнул Оливер, которому с трудом удалось обхватить ее, чтобы обнять.

– Похожа на корову, – ответила Фрэнси.

– Да брось ты.

– Посмотри, как меня разнесло, жирная, как…

Фрэнси замолчала. Взгляд Оливера с какой-то грустью скользнул по ее лицу. Он не понимал, почему она так часто говорила о себе уничижительно. Такая красивая женщина! Конечно, сейчас она сильно поправилась, но это удел беременных.

– Привет Джейн! – поздоровалась Фрэнси с его женой и поцеловала ее в щеку. – Давно тебя не видела!

Несмотря на три беременности, Джейн оставалась худенькой, как подросток, и грудь не обвисла. Фрэнси стало так завидно, что она с удовольствием дала бы ей в челюсть, если бы не Оливер, которого она искренне любила.

Мягкий, дружелюбный и скромный, потрясающий профессионал, хотя ему недоставало харизмы, чтобы добиться настоящего успеха. Он стоял на сцене с таким видом, как будто извинялся и мечтал стать невидимкой. Поэтому ему так нужны были конверты с зарплатой от Фрэнси.

Она заметила, что ноздри Джейн слегка покраснели. Амфетамины? Кокаин? Тогда понятно, почему у нее нет аппетита. Сама Фрэнси ничего не колола и не нюхала, не считая нескольких затяжек травкой, которой ее раньше угощали на вечеринках. Желанного эффекта она так ни разу и не испытала, просто становилась заторможенной и безразличной, а вовсе не такой неадекватно веселой, как большинство накурившихся. Поэтому теперь она не баловалась и травкой. К тому же у нее были транквилизаторы в таблетках.

– Когда у тебя срок? – спросила Джейн.

– Семнадцатого ноября, – ответила Фрэнси.

– День в день?

– Восемь утра. Плановое кесарево.

– Уже знаете, кто у вас, мальчик или девочка?

– Девочка. Назовем Бэлль.

– Мы вообще-то это еще не обсуждали, – возразил Пер.

– Но ведь хорошее же имя, милый? – улыбнулась Фрэнси мужу, зная, что он смирится.

Пер был подкаблучником. И конечно, ей это не нравилось. Хотелось, чтобы рядом был настоящий мужик, с которым можно было бы до одурения спорить, мужик, не желающий так легко подчиняться ее воле, плечистый и мускулистый, с широкой волосатой грудью, на которой можно было бы вволю поплакать. Вместо этого Пер сам приникал к ее груди, вздыхая и ища утешения. Но, с учетом рода деятельности Фрэнси, именно такой муж был самым практичным. Никуда не вмешивается. Легкоуправляем и внушаем. Отличный отец для ее детей. Мужчина, для которого на первом месте семья, а не карьера.

– Прошу вас.

Метрдотель проводил гостей к их обычному столику в самом конце зала. Куда бы Фрэнси ни приходила, она всегда выбирала именно такое место. Оттуда видно всех и вся. А если нужно немедленно уносить ноги, достаточно выстрелить в окно и выпрыгнуть на улицу.

На столе уже стояли четыре бокала шампанского и мраморная доска с тончайшими лепестками копченого окорока «пата негра».

Успели чокнуться и немного поболтать.

И тут у нее отошли воды.

Хлынули на пол, прямо на новые туфли «Миу Миу», в которых была Джейн.

Джейн побледнела. А Фрэнси и Оливер засмеялись во все горло. Пер схватил жену в охапку, и уже через минуту она была на заднем сиденье автомобиля, Оливер – рядом, потому что ей хотелось держать кого-то за руку. Джейн как ветром сдуло. Пер позвонил Крошке Мари, о присутствии которой на операции уже давно договорились.

Но поскольку Крошка Мари была занята со все больше упрямившимся Ханнесом, она не ответила на звонок, что было редкостью.

– Нет! – завыла Фрэнси, когда почувствовала, как ребенок упирается головкой ей в мочевой пузырь.

Так она не планировала, ее должны были усыпить и разрезать, а потом бы она обняла младенца, и все без единой мучительной схватки.

– Дави на газ, быстрее! – скулила она, хотя Пер уже и так вдавил педаль в пол.

Потом замолчала, потому что пришла схватка. Боль была адская, и она вспомнила, что Кристина говорила, что ощущение такое, будто пытаешься выдавить из прямой кишки кокосовый орех.

Фрэнси заплакала и так сильно вцепилась Оливеру в руку, что та побелела и издавала хруст на каждой неровности, которую они переезжали.

– Ну, ну, – пытался улыбнуться и подбодрить ее Оливер.

– Не хочу! – орала Фрэнси.

– Все будет хорошо.

– Я не выдержу!

– Все женщины с этим справлялись, и ты…

– Заткнись!

Оливер весь сжался. Фрэнси тоже попыталась сжаться, но упрямый ребенок начал прокладывать себе дорогу наружу.

– А-а-а! Ай-ай!

В роддоме выяснилось, что матка раскрылась уже на семь сантиметров и ни о каком кесаревом сечении не может идти и речи, хотя Фрэнси отдавала приказы направо и налево, плача и крича от боли.

Ей было до смерти страшно.

Щелк.

Ханнес выл, съежившись на земле. Казалось, он пытается ползти, как рыба, выброшенная на сушу. Крошка Мари почесала лоб дулом пистолета и вдруг почувствовала запах мочи. Бедняга описался. Но это убожество ее своим поведением не проведет. Ему нужно как следует объяснить, что Фрэнси нельзя врать, ей надо говорить правду как на духу, иначе вот что получается.

– Вали отсюда, – сказала Крошка Мари и засунула пистолет за пояс. – И не вздумай опять…

– Клянусь, – пропищал Ханнес.

Он уполз прочь на четвереньках, испуганно тараща обезумевшие глаза, из окровавленного, наполовину беззубого рта капала слюна. Только удалившись метров на пятьдесят от Крошки Мари, которая уже повернулась спиной и пошла к машине, он решился встать на ноги и заковылял прочь по просторам парка Иердет. Это пугало можно было легло принять за алкаша. Может и полиция забрать на ночь. Что для него, кстати, неплохо – по крайней мере, будет в безопасности от таких громил, как Крошка Мари.

– Ты справишься, милая, – подбадривал Пер Фрэнси, смачивая ее пылавший лоб.

– Постарайся отвлечься, – говорил стоявший с другой стороны Оливер и доставал при этом монетки из ушей.

– Но я не хочу! – взревела Фрэнси, и тут родилась Бэлль.

Потом несколько часов были только усталость и пустота.

Избита, разбита, зашита. Бэлль, естественно, была само очарование, но особого прилива счастья Фрэнси не испытывала. Заставлял себя ждать и инстинкт, требующий немедленно начать заботиться о малышке. Хотелось только поспать и съесть гамбургер с картошкой фри. Чем больше она об этом думала, тем больше хотелось есть, поэтому Оливеру пришлось сорваться в ближайший фастфуд.

«Я все-таки выжила, – думала Фрэнси, с удовольствием чавкая, в то время как Белль сосала ее грудь. – Хотя какой во всем этом смысл?..» И она улыбнулась, вглядываясь в личико дочери.

Этот вопрос она задавала себе неоднократно, и ответ был: потому что так правильно.На этот раз он тоже подошел.

Фрэнси попросила принести мобильный телефон и позвонила Крошке Мари, которая уже пожирала дома лазанью, просматривая последний номер «Элль».

– Поздравляю! – сказала та, размышляя, имеет ли смысл сделать французский маникюр, учитывая ее грязную работу. – Прости, что меня там не было, но я же не знала…