Текст книги "Последний костёр (СИ)"

– Товарищи! К нам поступила информация о небывалом ЧП. В школе номер 732 среди учащихся существует антисоветская подпольная организация!

Мы должны в ближайшее же время поставить вопрос о недобросовестных работниках народного образования, допустивших столь вопиющую халатность в вопросах политико-воспитательной работы...

Директор школы Александра Андреевна даже потрясла головой, отгоняя ужасное видение. Но оно было столь ярким в своей реалистичности, что никуда не уходило. Беспощадные слова секретаря райкома снова и снова звучали, как ей уже казалось, отовсюду...

За приоткрытым окном тихо расплывалось прекрасное майское утро. Чистое весеннее небо в лёгкой пене облаков. Ласковое дыхание ветра, воздух, наполненный нежным запахом сирени... И как писалось в классической русской литературе, которую и преподавала Александра Андреевна, – всё это великолепие мира должно было преисполнять душу неизбывной благодатью. А тут...

Нет сомнения – всё именно так и будет сказано, если в райкоме КПСС узнают о событиях позавчерашнего дня. Ни в коем случае нельзя этого допустить. Но как? Ведь столько людей уже в курсе!

У кого теперь окажется больше прыти и меньше ума? – историчка, она же секретарь школьной парторганизации захочет устроить неприятности старшей пионервожатой, и постарается проинформировать райком ВЛКСМ? Да, зная её скверное отношение к несчастной вожатой, вполне можно этого ожидать... Или зав. учебной частью, которая питает столь же высокие чувства к историчке, – да и к вожатой, кстати, тоже! обычные отношения в нашем педагогическом серпентарии, – она ведь тоже может постараться ввести курс и РайОНО, и райком партии. Одна надежда, что у них обеих хватит соображения не вынести сор из избы! Потому что мало тогда не покажется никому. Но вот сама вожатая... Молодая, глупая, не понимает ещё всей сложности и глубины административных и людских отношений. С этой блаженной станется, что она и сама побежит везде трезвонить.

По крайней мере, по школе уже растрезвонила, хотя могла замять это в самом зародыше. Да и вообще, вся эта антисоветская история случилась не в последнюю очередь из-за её педагогической неопытности и беспечности...

С чего всё началось – это почти все ребята седьмого "б" прекрасно помнили. В тот день перед самым началом последнего урока в класс зашла старшая пионервожатая Галя.

Конечно, "Галей" она была только для старшеклассников, и то неофициально. Для пионеров же – исключительно Галина Николаевна. Но как раз этому, седьмому классу сидеть в пионерах оставалось уже совсем недолго. Собственно, для того вожатая и пришла – ещё раз напомнить, что 19 мая, в день рождения Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина, у семиклассников будет праздник прощания с пионерским галстуком.

Новость ни на кого особого впечатления не произвела. О том, что чего-то такое должно быть, им говорили ещё в начале четверти. Ну будет, и фиг с ним. Мероприятие проводилось уже не первый год, но никто из старших ребят ни разу не рассказывал, чтоб там бывало что-нибудь интересное. Значит, обычная муть.

Мальчишкам седьмого класса было куда интереснее разглядывать саму Галину. Что ж поделать – природа одарила её фигурой, совершенно не подходящей для работы с подростками... Это великолепие плохо скрывали даже юбка ниже колен и мешковатая блузка. Девчонки тоже разглядывали этот наряд, и презрительно хихикали, а те, что поумнее – понимающе вздыхали: какой кошмар ей приходится носить из-за дурацких понятий приличия в советской школе!

В общем, речи вожатой никто толком не слушал.

Но Галя вдруг сказала такое, что интерес появился у всех и сразу.

– Поедем на линейку к памятнику на "Дороге жизни".

Все моментально ожили. Пусть от казённого мероприятия никаких чудес ждать и не приходилось, но поездка за город, в майский лес – это ж почти поход! У известного хулигана Лёхи Селиверстова, которого, к сожалению, не успели заблаговременно выгнать из пионерской организации, сразу загорелись глаза. Он-то уж знал, чем развлечься в этом, пусть и не совсем настоящем походе! Вожатая, к сожалению, не заметила его воодушевления, и продолжала излагать по тезисам в тетрадке:

– Наиболее заслуженные пионеры смогут повязать свои галстуки на берёзы у памятника. Это символ в честь ваших сверстников, погибших в годы блокады...

– А остальные? – влез Дима Петров, которому, как всегда, больше всех было надо. – Нам что, нельзя повязать?

– Петров, эту честь надо заслужить. Вы просто сохраните свои галстуки на память.

– А почему? А если мы тоже повяжем, ну пусть в другом месте, если уж там не заслужили?

Все прекрасно знали, что Димуля просто придуривается. Плевать ему было, куда там повяжут эти галстуки, как и вообще плевать на все пионерские дела. Наоборот, он всегда выпендривался, что увлечён тем, чего пионеру, вроде бы, и не полагается: то рок-н-роллом и западной модой, то блатной музыкой и "анархизмом"... А сейчас ему просто-напросто надо было зацепить вожатую каким-нибудь "неудобным" дебильным вопросом. Все учителя давно уж знали эту его пакостную манеру.

Так что балабола Петрова можно было бы и проигнорировать, но его дурацкую идею подхватили и другие.

Вожатая смутилась. Ритуал был ещё до конца не разработан, а всякие инициативы снизу нельзя допускать, пока они не утверждены, – это она усвоила чётко. И бывало тут по-разному – вот и в её пионерском детстве, помнится, что-то такое сначала критиковали в пионерской печати, а потом – ничего, приняли и утвердили... Что именно – вспомнить ей не дали, все так загалдели, что тоже хотят повязывать галстуки на деревья, будто это была самая заветная мечта в их жизни.

Галина Николаевна пыталась втолковать, что повязывать где попало нельзя, что галстук – это частица знамени, но эта "частица" так давно навязла в ушах, что никто, конечно, этим не проникся. В пионерлагерях вон каждый год долбили тем же самым, – мол, нельзя писать друг другу адреса на галстуках, и всё равно каждый год все писали.

Расстроенная вожатая, как обычно, поделилась историей со старшими коллегами. И как обычно, выслушала от старших коллег всякие дежурные сочувствия и какие-то пафосные, но совершенно банальные советы. А высокоидейная и всегда готовая всех в чём-то уличить историчка Анна Кузьминична, она же школьный парторг, как обычно выразила недовольство:

– С галстуками у вас вообще форменное безобразие. Какое там прощание, они же их и так не больно-то носят! А вы не боретесь.

Галя понимающе кивала. Действительно, безобразие. Хотя прошло всего каких-то семь лет с тех пор, как она сама училась в 7 классе, и уж никак не могла не помнить, почему девочки дружно снимали галстуки, едва выйдя после занятий за школьные двери... Но работа, как ни крути, накладывает свой отпечаток – она действительно почти искренне этого не помнила.

По правде говоря, поездку на торжественную линейку Галина Николаевна ожидала с некоторой тревогой и опасениями. Она уже достаточно хорошо знала, что от этих юных пионеров можно ожидать всяких безобразных выходок, и ей придётся там постоянно быть начеку... Но незадолго до 19 мая стало известно, что в организации мероприятия возникли какие-то нестыковки, то ли у райкома ВЛКСМ, то ли где-то ещё, и школа номер 732 не вошла в список участников церемонии у «Каменного цветка». И ритуал прощания с галстуком следует провести в родной школе.

Галя не то чтобы облегчённо вздохнула, но, по крайней мере, особо не огорчилась.

Большинство же пионеров разочарованно завыло. Вот тебе и поход... Петров как всегда орал больше всех.

– Вот так же и принимать в пионеры обещали на "Авроре"! А принимали в школе! Всё у нас так!

– Ох, Петров, – тяжело вздохнула замученная Галя, – ты бы таким активным был в пионерской работе, а то тебя там и не видно и не слышно было все года.

– Да какая там работа! Бумажки одни! – возбух скандалист Димуля.

Впрочем, честно-то говоря, в данном случае он был почти что прав.

В их школе действительно всё происходило настолько формально и скучно, что Дима уж и не верил, когда ему рассказывали, что где-то там в иных школах и пионерлагерях бывают всякие по-настоящему интересные дела. А у них... Тут же одна только сплошная школа советского формализма, вон примерные девочки из совета дружины – все уже мастера толкать правильные речи и сочинять правильные планы с отчётами.

С недавних пор Петров вообще научился довольно ловко оперировать цитатами из журнала "Крокодил" и прочей вполне официальной советской сатиры, бичующей бюрократию. И ему, с его пакостной натурой, очень нравилось смущать учителей и вожатую этой "борьбой с формализмом". А попробуй возрази – он же не "вражьи голоса" повторяет, а родную советскую прессу!

Конечно, на "формализм" вожатая сразу обиделась.

– Если и был с нашей стороны формализм, так это в первую очередь в том, что таких, как ты, принимают в пионеры, и держат потом балластом! Ты в первую очередь сам и есть формальный пионер. И таких вообще не стоило бы брать на праздник, – не подумав, брякнула она.

Может быть, все беды с этого и начались.

Надо было знать говнюка Диму – уж теперь-то он из принципа считал необходимым засветить себя в этом мероприятии. А если получится, то и разнообразить его какой-нибудь нетривиальной выходкой. И даже не для того, чтоб отомстить вожатой. Просто наш Димуля вообще был весёлый мальчик, и любил творить всякие каверзы и мерзости.

А Галина Николаевна уже через день начисто забыла об этом мимолётном эпизоде. И только потом, когда она долго и мучительно вспоминала и анализировала, в какой же момент было ею что-то упущено, и что же стало началом всей этой ужасной истории, – тот дурацкий "диспут" о формализме снова всплыл у неё в памяти.

Хотя мучилась-то она, на самом деле, совершенно напрасно. Ну мало ли подобной ерунды происходит в школе по десять раз на дню! И ведь ничего такого страшного из этого почему-то не вырастает... Видимо, настоящие причины надо было искать где-то глубже; но, к сожалению, бедную Галю в педагогическом институте имени Герцена этому не учили. И вообще, простите, – предполагать, что антисоветская организация в их школе могла завестись не случайно?! – нет, нет, об этом она даже боялась бы и подумать! Вот и страдала, занимаясь "анализом" всяких случайных мелочей. В каждой, естественно, находя повод для самобичевания.

И больше всего она ругала себя за то злополучное заседание совета дружины, где проявила непростительную слабость, и допустила обсуждение этих идиотских идей о праздничных мероприятиях...

Вопрос, кстати, даже и не стоял на повестке дня заседания. Всё возникло экспромтом, после того, как Галя довела до сведения актива, что 19 мая, хоть это и обычный учебный день, всех школьников после линейки отпустят по домам. Но не просто так, а чтоб они смотрели по телевизору трансляцию пионерского парада на Красной площади! Галя прекрасно знала, что все понесутся играть во двор, и никто ничего смотреть не будет; да и те, кто спускал сверху такое распоряжение, тоже наверняка знали. Но Галина уже привыкла к такому порядку вещей. Раз велено довести, надо довести. И активисты из совета дружины отнеслись к услышанному, как к должному, потому что они уже тоже научились понимать всё правильно.

Но, как оказалось, не все.

Что ни говори, а неправ был злобный критик Петров – там сидели не только примерные девочки, постигающие школу советского формализма... Нашлась и пара каких-то не особо сознательных членов, которых вдруг угораздило опять вспомнить про несбывшуюся поездку к мемориалу. Предложение у них родилось моментально. Раз туда нас не берут, а занятий всё равно не будет – может, нам всё-таки после линейки устроить поход? В смысле – вылазку за город с прощальным пионерским костром?

Вожатая оказалась в замешательстве. С одной стороны, она и сама в глубине души считала, что одна лишь линейка в актовом зале – это действительно как-то уж слишком казённо и скучно. А поход... ну, поход – дело хорошее; а главное – не такое ответственное мероприятие, как церемония у мемориала. Поход она бы, наверное, и поддержала... Даже несмотря на то, что в предыдущих походах с некоторыми архаровцами случались такие неприятные истории, что лучше и не вспоминать! Но как же можно заменять походом уже утверждённый просмотр парада?!

– Нет, ребята. Давайте в таких делах всё-таки без самодеятельности. Парад все должны посмотреть обязательно. А поход у нас уже запланирован на конец учебного года, там и зажжём прощальный костёр.

– Ну, тот поход – он сам по себе... А что же в праздник прощания, ничего не придумаем? Может, после парада?

– После парада будет уже поздно ехать за город, – пока ещё терпеливо сказала Галя.

– А если хотя бы в наш лесопарк?

Вот тогда-то Галя и осознала, что совершенно напрасно вообще допустила обсуждение этой темы. И что все эти народные инициативы от греха подальше надо сворачивать.

– Во-первых, костры в лесопарке жечь нельзя. Ну, мало ли, что "все жгут"!.. думай, что говоришь, Степанов, – пионер так рассуждать не должен! А во-вторых... – Галя замялась, не зная, чего ещё добавить, но потом довольно уверенно изрекла: – Такие мероприятия надо заранее согласовывать.

На самом деле, она была совершенно без понятия, надо ли именно в этом случае что-то согласовывать. Но ведь у нас надо всё согласовывать, – в этом-то Галя была свято убеждена. Так что и уверенность у неё звучала вполне искренне.

– ...Надо согласовывать. Понятно? Ну ещё ты тут поговори про бюрократию, Егошина! Мало нам Петровых... Не бюрократизм, а порядок. Там тоже могут быть в это время какие-то мероприятия. Всё, вопрос закрыт. Ваша задача – проследить и обеспечить явку на линейку.

Но было уже поздно. К несчастью для Галины Николаевны, несознательность отдельных активистов этим разговором не ограничилась... Нет, на то, чтоб всё-таки взять и самим организоваться на тот самый прощальный костёр, решимости ни у кого не хватило, конечно. А вот всё разболтать – пожалуйста. И вскоре уже вся школа знала, что костёр предлагали, да не разрешили.

Вожатой пришлось ещё раз прикрикнуть, чтоб выкинули дурь из головы, и никаких костров разводить не вздумали. Чему её только учили в институте имени Герцена... Большинство пионеров и не собиралось делать ничего такого, все мечтали только отбыть на этом казённом мероприятии да поскорее свалить. Но после таких слов многие, естественно, призадумались, что идея с костром – дело, наверное, стоящее...

Призадумался и Селитёр, – то есть, хулиган Лёха Селиверстов. Из-за своей заковыристой фамилии ему довелось носить клички и Селитра и Солитёр, а потом из них как-то и слепилось вот это вовсе уж бессмысленное – "Селитёр"... Лёха-то, конечно, считал, что давно уж вышел из того возраста, когда жгут костры в этом засранном лесопарке. Но, с другой стороны, раз ничего не выгорело с поездкой, где они так надеялись весело провести время, то хрен с ним, можно хотя бы и так.

Селитёр был человеком дела. Пока другие только трепались об этом костре, он уже прикидывал со своими закадычными дружками Славяном и Серым, где и как затариваться спиртным, и кого ещё подписывать на грядущее безобразие. Поначалу-то хотели, как обычно, бухнуть втроём, ну, ещё разве что с Вадькой Шпинделем, постоянным шестёркой в их компании. Но Лёха был добрым парнем. Раз уж праздник, то чего шифроваться от товарищей?

– Ну чё, пацаны, девятнадцатого бухаем. Кто скидывается?

Да, знал бы Лёха, чем всё это кончится, он бы, конечно, нипочём не стал затевать такой сходняк. Или уж хотя бы, по крайней мере, шуганул оттуда сразу поспешившего примазаться Петрова! Тем более, Леха с этим балаболом никогда особо-то и не дружил... Но на беду, у Димули в кармане оказалось аж два рубля с мелочью.

– Так, и чего получается? Три пузыря... на скольких? семерых? Маловато.

– На четвёртый почти рубля не хватает. И то, если сигарет не покупать. Не наскребём.

– А "чернил" взять в сельпо?

– Ага, специально для тебя кто-то за город погонится? Скажи спасибо, если Славянов братан хоть портвейн в лабазе возьмёт...

– Ну, потрясём ещё раз, где получится! Потом, сигареты точно можно не покупать – притащим, у кого что есть. У меня полпачки "Шипки" заныкано...

– Сам её кури.

– Ой, бля, аристократ нашёлся! Тебе что, "Салем" подать?

Так в этот день до конца и не договорились. Спихнули вопрос со спиртным на Славяна с братом, решили встретиться на линейке, и разошлись.

Лёха ради такого случая даже постарался найти дома свой галстук, который сто лет уже не носил.

И вот знаменательный День Пионерии наконец настал.

С утра вся компания уже пребывала в суматошном и возбуждённом состоянии. По сотому разу опять принимались с преувеличенным жаром обсуждать каждую деталь. Уже даже не для того, чтобы действительно что-то по существу обсудить, а просто, чтоб ещё больше накрутить в себе чувство значимости предстоящей затеи.

Галя была с головой поглощена всякими организационными заботами, но эти горе-заговорщики подняли такой гвалт, что поневоле обратили на себя её внимание. Смутная тревога сразу шевельнулась в сознании... Да, этот момент она тоже потом вспоминала не один раз, нещадно ругая себя за беспечность. Ведь компания, собравшаяся вокруг Селиверстова, сразу показалась ей подозрительной! Но, увы, замотанной Гале некогда было выяснять, что там у них происходит. Впрочем, ясно же, конечно, что затевают какое-то очередное хулиганство, чего ещё можно ждать от этих недоумков! Опять сотворят что-нибудь из своих обычных бессмысленных пакостей...

Галя сразу вспомнила, сколько школьного инвентаря было переломано этими великовозрастными вандалами, сколько выбито стёкол, чего они только не поджигали, портили, уродовали... Вот кто объяснит – зачем? чего они хотели этим достичь? Ладно, когда ещё срывали уроки, и делали гадости учителям, – там была хоть какая-то, противоправная, но логика. А это? Просто от скуки, или от бравады, или от врождённых дефектов психики? Ну вот взять хотя бы их изощрённые "шутки", – например, когда все дружно мочились в цветочные горшки...

Тут её отвлекли, и она вообще забыла про этих дегенератов.

И разве ж могла она предположить, что именно из них и составится та самая "подпольная антисоветская организация" – причина панического ужаса, который охватит всё школьное начальство на следующий же день?! "Могла, – корила потом себя Галя. – Надо было обратить внимание. Недотёпа!" А весь дружный педагогический коллектив, конечно же, изо всех сил старался поддержать в ней это чувство вины. Проглядели, Галина Николаевна, проглядели... Опытного педагога такие вещи должны были насторожить! Ну-ну... Ведь при этом те же историчка с завучем, которые больше всех старались заклевать бедную вожатую, прекрасно понимали, что и сами бы точно так же прощёлкали ситуацию. И тоже никогда в жизни бы не подумали, что дело там может зайти дальше тех самых "обычных пакостей".

Да что там говорить, если даже и сами-то члены этой "организации" в то утро пока ещё нисколечко не догадывались о своём антисоветизме!

Ну, допустим, Петров, которого прямо физиологически тянуло на всё "запрещённое", от рок-музыки до блатняка, – этот, конечно, обожал всякие "политические" анекдоты. Пожалуй, не меньше даже, чем похабные. Но ведь таких балаболов было везде полным-полно... И да, в последнее время он, конечно, ещё и стал щеголять всякой политической демагогией, чтоб подразнить учителей. Шут гороховый! Но вот именно – чтоб подразнить. Вряд ли он сам хоть наполовину понимал, чего молотит. Да и такие клоуны, в общем-то, тоже не редкость, тоже можно было найти в каждой школе... До "инакомыслия" тут ещё было далеко, как до Луны.

А уж Лёха-то и компания, дети улицы, давно забившие дюймовый болт на всю учёбу, – эти вообще не знали, что такое антисоветчина, и с какого конца её курить! Просто рады были творить любые безобразия ради безобразий – вот и всё. И если Селиверстов ещё обладал хотя бы каким-то хулиганским чёрным юмором, то другие только тупо за ним повторяли, а у того же Вадика Шпинделя вообще своей головы не было по определению... Но ведь и Лёха безобразил абсолютно без всякой "идейности", даже по сравнению с сопливым нонконформистом Петровым. В милиции, правда, им намекали, что от нарушений общественного порядка недалеко и до посягательств на общественный строй, но кто ж там вслушивался, чего тебе вешают в душеспасительных ментовских беседах!

Более-менее настоящий антисоветчик, Алик Рыбкин, присоединился к ним только в самый последний момент.

Вот он-то, хоть и был пока ещё слишком мал, чтобы считаться "настоящим", но вольнодумных идей успел нахвататься не хуже любого взрослого. Благо, в родной семье были созданы для этого прекрасные условия. Как-никак, родители Алика были интеллигентами всего лишь в первом поколении, и поэтому считали себя очень культурными людьми. Ну, по крайней мере, изо всех сил старались соответствовать тем представлениям об интеллигентности, которые бытовали среде в таких же, как и они, интеллигентов-неофитов. А без антисоветизма там соответствовать никак не получалось. Он был просто одним из главных признаков хорошего тона.

Алик, например, с самого детства усвоил, что интеллигентному человеку непременно полагается изображать из себя знатока культуры и искусства, но с непременным же условием: чем дальше оно от социалистического реализма – тем круче. И уж особенно, если его запрещает, или, по крайней мере, ругает партийная идеология! Тем более, что Партия с этим делом никогда ждать себя не заставляла... То же самое касалось и сути бытия, смысла жизни и прочей вечности, о которых столь же непременно полагалось философствовать советскому интеллигенту. Неважно как – страдай хоть экзистенциализмом, хоть оккультизмом, главное – чтоб непременно вразрез с Единственно Верным Учением, которым партийная пропаганда уже насквозь проклевала весь мозг нации.

Ну, и уже само собой разумелось, что Истинному Интеллигенту следует беспрестанно возмущаться советской действительностью и советскими порядками. Да чего уж там, – одного этого и было вполне достаточно, чтоб числиться среди Истинных. А с философией и культурой – ну, это уж как получится...

Самое главное, что благодаря мудрой политике Партии, болтать на эту тему было уже относительно безопасно.

В общем, мальчик рос в настоящей интеллигентной семье, где наслушался и напитался этой прекрасной атмосферой поэзии серебряного века, искусства андеграунда, пересказов передач радио "Свобода" и всяческого презрения к совдепу – от идеологии до быта. Иногда Алик из-за подростковой удали даже трепался на эти темы и в школе, хоть родители и призывали его к конспирации. Они тоже боялись – а вдруг сообщат по месту работы? Хоть и были самыми простыми советскими служащими, без всяких перспектив карьеры, и даже, как они сами заявляли, без желания её строить. Но всё равно, иметь беседы с товарищами из Первого отдела было как-то страшновато...

Так что диссидент Рыбкин особо с подрывными речами не выступал, и, конечно, преспокойно состоял себе в пионерах, как и все. А вот на праздник прощания с галстуком он, между прочим, вообще не собирался ходить. За то, что просачкуешь подобное мероприятие, ничего особенного уже не сделают, ну, поругают немного – подумаешь... Зато вроде как показал Системе очередную фигу!

И если б не Лёха со своим "походом", то он бы, конечно, и не пришёл.

Но брать Алика в компанию поначалу не особо-то и хотели.

– А ты-то куда собрался, холера ходячая? – сразу заявил Лёха. – На фиг нам надо, чтоб твоя бабка прибежала тебя искать? Вали домой, деточка.

– Не прибежит, зуб даю! Она на даче. А у меня зато "Мальборо" есть!

Алик как раз накануне удачно притиснул едва начатую пачку, которую забыл кто-то из родительских гостей. На беду он проболтался об этом Петрову, а ушлый Димуля сразу и сообразил, что неплохо бы привлечь и Алика к их весёлому мероприятию...

Но пацаны ещё сомневались.

– "Мальборо"... Накроют нас с тобой, и что нам тогда с твоего "Мальборо". Да мы что, не знаем, что ли, как тебя пасут? Не бабка, так мать...

– А я предкам сказал, что вместо линейки дёрнем в кино, – довольный своею хитростью сообщил Рыбкин. – До вечера точняк не хватятся.

В общем-то, Алик на самом деле был вполне обыкновенным подростком, хоть и из приличной антисоветской семьи. И у него в этот день, как и у всех, на уме были тоже сигареты и портвейн, а никакая не политика.

Честно отстояв на скучной линейке, прослушав все приличествующие речи, друзья уже не стали изображать из себя приличных мальчиков, и с диким воплем ломанулись из школы. Но такое поведение было для них обычным, и никто из педагогов не обратил особого внимания. Пусть уже катятся.

Почти все ребята из класса прекрасно знали, куда рванула Лёхина компания, но трепаться об этом при посторонних ушах никто, конечно, не собирался. Это получилось как-то совершенно случайно. Лопухнулись, и вот... Буквально через пятнадцать минут главная поганка-активистка из Совета дружины Оля Жулябина уже всё докладывала вожатой.

А Гале, честно говоря, было уже не до того. Ей тоже хотелось заняться уже своими делами, и наплевать на этих дебилов, пусть они там хоть на головах ходят! А если их и поймают за разведение костров... да ну, в самом деле, уж сколько лет там жгут эти костры все, кому не лень, и никто никого никогда не ловил. Лес спалят? – вряд ли, снег сошёл в этом году поздно, и там ещё очень мокро, сама видела на днях...

Но Жулябина смотрела такими ясными глазами, ожидая праведного гнева и немедленных действий, что оставить сигнал без внимания было б крайне непедагогично. Впрочем, сразу бежать вслед за малолетними пакостниками Галя всё-таки не стала. Надо было ещё закончить в школе некоторые срочные дела.

А тем временем весёлая гоп-компания уже добралась и до лесопарка, благо от родной школы дотуда было каких-то пять-семь минут резвого ходу. На опушке, где разбегалось несколько дорожек, остановились, выбирая место.

– Пойдём туда, вглубь, я там такую поляну знаю за прудом! – сразу вылез Дима.

– Ты чё, обалдел – вглубь? Там же вода ещё везде стоит! С Луны, что ль, свалился? – загалдели все. Да уж, если даже вожатая – и та об этом знала... Главное, что и Димуля-то прекрасно знал. Просто было некогда соображать – очень уж хотелось поскорей проявить хоть какую-то инициативу. Показать, что и он, Петров, тут вроде как не на последних ролях! Вот и показал...

Правда, особо ржать над лопухом Димой ребятам тоже было некогда.

– Так куда идём, пацаны?

– Нефиг никуда ходить. Тут на опушке сухо, тут и запалим.

– Может, по краю всё ж отойти подальше, чтоб не светиться?

– Да ну к чёрту, – ходить. И тут никто не заметит, кому ты нахрен нужен...

Подходящий пятачок нашли довольно быстро. Действительно, хоть он и был почти на самой опушке, но ни с каких дорог, подходящих к лесопарку, не просматривался. За несколько тёплых дней молодая листва, ещё совсем недавно казавшаяся какой-то несерьёзной зелёной дымкой, вымахала почти как летняя. И густой кустарник со стороны опушки надёжно скрывал найденную полянку. Сразу за ней начинался высокий сосновый лес, из его полумрака тянуло сыростью и холодком, и с той стороны уж вовсе нельзя было ожидать, что появятся какие-нибудь нежелательные свидетели.

А вот с дровами сразу вышла загвоздка. Как-никак, костров они здесь не жгли уж несколько лет, с тех пор, как вышли из детского возраста, – и напрочь забыли, что найти сушняк по краю леса не так-то просто. Всё более-менее подходящее для костра здесь давно уж было собрано и сожжено. С грехом пополам нашли несколько сухих сучьев, наломанных ветрами за зиму, но в этих поисках можно было ещё полдня проползать по мокрому лесу. Хорошо, что Лёха оказался куда умнее и практичнее. Пока кто-то шарился в лесу, а Петров делал вид, что ищет сухие ветки в близлежащих кустах ивняка, потому что в мокротень ему лезть не хотелось, Селитёр смотался на пустырь, примыкающий к лесопарку, и притащил пару ломаных ящиков. Не совсем, конечно, правильный будет костёр... ну и фиг с ним. Лес, в общем-то, тоже – не совсем настоящий лес. Так что сойдёт. Там полно ещё всяких досок, можно будет в натуре запалить по-пионерски.

– Да всё, кончай там возиться. Нормально горит уже. Открывай!

Первым, конечно, взял бутылку Лёха. Умело и привычно сделал длинный глоток из горлышка... и только тогда вспомнил, что надо было, наверное, что-то сказать. Не просто так же собрались! Ну да ладно. Бутылка пошла по кругу. Диме, совсем ещё не привыкшему к таким испытаниям, тёплая волна ударила в мозги почти моментально. После пары затяжек всё вообще поплыло. Мир вокруг стал волшебным и смехотворным.

Лёха снова взял бутылку.

– Ну что, япона мать. Кончилась пионерия. Мы теперь типа взрослые?

– Ага, жди. Точно так же будут мозги сношать, – отозвался кто-то.

– Эх, то-то и оно... Ну, тогда за нас с вами, и за хер с ними, – вспомнил Селитёр подходящий тост. Все радостно подхватили. Бутылка сделала ещё один круг.

– Бля, а галстуки-то! – кто-то наконец вспомнил про самое главное. – С ними-то чего будем делать? Повяжем на деревья, или что?

– Да тут-то какой интерес... Мелкие растащат через день, и всё.

– А повыше навязать?

Стали осматривать близлежащие деревья. Ни одно не подходило, ветви начинались у всех довольно высоко, а корячиться и лезть в обхватку желания не было...

– Да сжечь эту позорную тряпку! – вылез вдруг Алик. До этого он благополучно помалкивал, но портвейн и ему развязал язык.

– Я те сожгу! – даже хулиган Лёха возмутился. – Мы что, фашисты?

Он попытался дотянуться до фашиствующего элемента Рыбкина, но тот сидел далеко, а вставать было лень. Осмелевший Алик продолжил развивать свои светлые мысли.

– Я лично свой обоссу.

– Да ты совсем шизанулся, – Лёха уже лишь махнул рукой на этого дурака. – Голову себе обоссы, – авось, поможет...

Но тут неожиданно прорезался и Дима.

– Слышь, а чё! Мне вот братан двоюродный рассказывал – у них в части на дембель один чувак знамя обоссал. И говорит, в другие года у них тоже так делали.

– Да не гони ты херню, твоего чувака сразу бы закрыли на пожизненно!

– Дурак ты, у нас нет пожизненного!

– Для таких как раз есть. Спецдурка. Гляди, как бы и тебе ею не кончить.

– Да ты чего таким сознательным-то заделался? – совсем обнаглел пьяный Петров. – Расскажи ещё, как вожачка, про пионеров-героев-подпольщиков!