Текст книги "Жареные "тренчики" (СИ)"

Автор книги: Аля Драгам

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

Глава 15. Есения

Самое время закричать и попытаться бежать, но конечности деревенеют, а горло сдавливает спазм. Я с самого детства прекрасно знала, что кричать нельзя: стоило повысить голос, чтобы привлечь внимание, и прилетало сильнее. Поэтому вывод был один – молчать и терпеть.

Видимо, сработала детская установка. Я добровольно пошла за Григорием, решив, что позиция послушания смягчит наказание. А то, что наказание будет, уже нет никаких сомнений.

Воображение рисует страшный темный подвал, опутанный паутиной и кишащий грызунами, но ничего подобного нет. Мы приезжаем с молчаливым водителем в закрытый коттеджный поселок. Я могу беспрепятственно глазеть по сторонам, что, впрочем, радости не добавляет. Книги я читать люблю, а в них жертве позволяют увидеть только тогда, когда не собираются оставить в живых.

Страшно ли мне?

Жутко. Неопределенность всех страшит, а в моём случае я знаю Голубенцева и его характер. Имела счастье недавно воскресить в памяти то, что с таким старанием забывала. Недолюбленный в детстве, он стал деспотом и тираном сразу, как только твёрдо встал на ноги. Деньги, которыми родители от него откупались, не пошли на пользу, а только ожесточили.

От хороших парней девочки не сбегают через окошко, права? А я бегала. И пряталась от него в надежде, что не догонит и не найдет. Только он оказался хитрее и научился просчитывать мои шаги раньше, чем я их успевала придумать.

Не зря же я разорвала все связи с семьей, которая готова была в ножки кланяться «благодетелю». Отец Григория в качестве подарка за игрушку сыночку обещал золотые горы. Но «игрушке» удалось ускользнуть…

Повезло, что не искал. Мог найти, но почему-то не стал этого делать.

Те два года, которые я налаживала жизнь, кажутся сейчас глотком свежего воздуха.

Всё это проносится в голове, пока я механически перебираю ногами, следуя перед хмурым мужчиной. Водитель остался в машине,

Меня запирают в небольшой комнате с единственным окном, забранным решеткой. Здесь могло бы быть уютно и красиво, если бы не одно но. Я пленница в этом душном помещении, где нельзя открыть окно, выйти за пределы стен… Кровать, тумбочка и вид из окна на высокие сосны – всё, что мне доступно.

Хочу по привычке устроиться на подоконнике, но и он отсутствует. Как и дверь в уборную или санузел. Сейчас, от пережитого стресса, мне никуда не хочется, но, в конце концов, физиология ведь даст о себе знать? И что делать тогда?

Я измеряю комнату шагами, прислушиваясь к тишине. Чувство, что никого нет, но это не так. На парковке, где осталась машина, которая меня привезла, я видела еще несколько иномарок. Из людей, кроме двоих, никого не рассмотрела, но это не значит, что их нет.

Находившись и искусав ногти, забираюсь на высокую постель. Может быть, сон поможет хоть ненадолго отвлечься? Но и он не идёт. Я застываю в одном положении, прикрыв глаза. Вспоминаю приятные моменты их жизни. Так странно, но все они связаны с практически незнакомым, но бесконечно близким парнем. Леонидом.

Жалею! Безумно жалею, что убежала, не дослушав его признания. Испугалась.

Глаза Лёни горели таким огнём, что меня начало трясти. Сразу не нашла различий между одержимостью Голубенцева и нежностью карих глаз Вольского. Зато сейчас могу заняться анализом. Только поздно спохватилась.

Бежала, бежала от себя и… прибежала… Приземлилась так, что не взлечу больше.

Постепенно, стирая слёзы и кусая губы, забываюсь в беспокойном сне. Будит меня посторонний звук открываемой двери. Скорее на инстинктах слышу его и подскакиваю, отступая за кровать. Двигаюсь к стене, постепенно сама себя загоняя в угол.

– Вот и встретились, да, Есения? Ждала меня? Вижу, что ждала. И я ждал.

Голубенцев выглядит расслабленным, только режем острым, как бритва, взглядом.

Вжимаюсь в стену, желая в ней раствориться, чем только веселю Григория. Ему становится смешно от жалких попыток увеличить между нами расстояние.

Пока я забиваюсь в угол, он неспешно огибает кровать и стягивает с себя галстук. Прячет тот в карман брюк и начинает закатывать рукава.

– Ну же, иди, поздоровайся со своим хозяином. Плохо, Ивминская, очень плохо себя ведёшь! Но ничего, я научу, как надо. Можешь не сомневаться.

Мотаю головой, только бы не слышать охрипший тихий голос мучителя. Он еще не дотронулся, но и того, что он говорит достаточно для животного ужаса. Живот сводит судорогой и я, охнув, сгибаюсь от резкой боли. Знаю, что у людей бывает такое от нервов, но на себе такого не испытывала.

– Плохая актриса, Есения. Плохая. Мало страсти, мало драмы!

– Ото… отойди! – Еле разжимая зубы, отвечаю, продолжая прижимать ладони к низу живота. Там разрастается настоящий огненный шар, готовый взорваться и оглушить меня, забрать все силы. К горлу подступает тошнота, и я несколько раз сглатываю.

– Что-то ты реально бледная. Испугалась? Если будешь хорошо себя вести, я тебя не обижу. Мы только поиграем, Есения! Немного поиграем… пока мне не надоест.

От нового спазма валюсь на колени и молюсь, чтобы сознание не отключилось. Страшно оказаться безвольной в присутствии неадекватного урода.

Голубенцев своё звание подтверждает, но что-то заставляет его изменить поведение. Может быть, вырвавшийся стон? Так или иначе, он неожиданно приземляется рядом и трясет меня за плечо.

Не могу ответить, стиснув зубы. Я изо всех сил стараюсь остаться на плаву и не сдаться ему без боя.

Григорий, не добившись от меня ни слова, кричит, чтобы позвали дока. О том, что так он сократил слово «доктор» доходит поздно: только тогда, когда меня кладут на кровать и проводят разные манипуляции. Измеряют давление, светят фонариком в глаза, ощупывают. Не могу пошевелиться. Я словно здесь и не здесь одновременно.

Вижу бледную девушку, распластанную в центре постели. Вижу непривычно испуганного Григория, без конца прикасающегося к руке девушки. Вижу седого мужчину в светлой рубашке, который набирает лекарство в шприц.

Они постоянно говорят, но я не могу разобрать слов. Постепенно боль отступает и меня уносит обратно в сон. Успеваю запомнить только темноту за окном и шумный выдох Голубенцева над моей головой.

Глава 16. Леонид

– Слушай, Лёнь! – Карина врывается взъерошенная, с грохотом распахнув дверь. – Тут такое дело…

За её спиной следует Пашка с красными пятнами на лице. Сколько его знаю, так проявляется высшая степень волнения друга. Признаться честно, пару раз был свидетелем подобного зрелища.

Вскакиваю с места, сориентировавшись, что вряд ли услышу то, что мне понравится.

– Ну?

–Сейчас. Я только что дозвонилась до Надюхи. Не знаю, поможет это или…

– Помолчи, Каро. – Павел обрывает свою девчонку и делает шаг ко мне. – Эта идиотка пересеклась с… Кем? Карин?

– Голубинцевым.

– Голубенцевым, – поправляю на автомате, хватая со стола смартфон.

– Он искал твою девочку. Надька сдала все координаты. В том числе…

– Я понял.

Значит, не было никакого брата, был он?

Прижимая к плечу трубу, набиваю поисковый запрос на клавиатуре. Сейчас не до официального оформления, с начальством разберусь позже.

Прошу разрешения у Палыча воспользоваться служебным положением и отправляю в отдел при вокзале ориентировку. На фото из соцсетей – Григорий Голубенцев. Всё, что мне необходимо, это подтверждение проводница, с ним или нет, ушла Ясенька.

Через час я получаю ответ и беру его в работу.

Мы запрашиваем видео с камер наблюдения, заручившись уже официальным заявлением брата Есении. Волокита займёт время, которого может не быть.

Подключаю всех знакомых, лично объезжая точки, где засветился похититель. Первая рабочая версия звучит именно так.

Мы оперативно добываем видео с перрона, и я сотню раз прогоняю кадры, всматриваясь до рези в глазах в любую мелочь, которая может помочь найти девочку. На её испуганном и потерянном лице стараюсь не зацикливаться, чтобы не утратить ясность ума.

Мужики помогают, шебурша по своим каналам. Наша система выглядит продвинутой только в фильмах. На деле время ускользает, а мы перебираем отчеты, сравниваем показания, изучаем кадры с камер, которые стекают к нам перманентно. Одновременно достать все их анриал.

Двое суток в напряжении. Двое суток трясущихся от усталости рук. И лишь на исходе дня маячит надежда.

Нам удаётся раскопать ещё один адрес: дом в области, записанный на бывшую жену Григория. Территория охраняемого посёлка обнесена высоким забором.

Павел лично отправляется решать вопрос с пропуском, пока я до боли сжимаю руками руль. Карина, отказавшись уходить, спит на заднем сиденье тачки, укрытая пледом.

Две машины сопровождения притормозили в сотне метров от нас. Постановление на руках, а вот ордера на обыск у нас пока нет. Его с минуты на минуту должен подвезти Палыч.

Мы же пока останавливаемся на параллельной линии, ожидая следователя. Парни рассредоточиваются по периметру в попытке выяснить количество людей и общее расположение объекта.

***

Карина рыдает впереди, пока Пашка разворачивает машину. Ребята остаются работать, я же устраиваю Ясеньку на своих коленях. Руки ходуном ходят, но я сцепляю пальцы в замок, чтобы хоть немного унять дрожь.

Есению колотит не меньше. Она молча уткнулась мне в грудь и шумно дышит, как после рекордной стометровки. Она вся напряжена, но не проронила ни одной слезинки.

Когда мы ворвались в спальню, где она лежала, внутри всё оборвалось. Бледная, с кругами под глазами, искусанными губами… она смотрела в одну точку, не реагируя на мой голос.

Только когда подбежал и подхватил на руки, она затряслась и вцепилась в мои плечи с такой силой, что оставила метки от ногтей. Пусть метит, лишь бы… лишь бы не молчала…

Я готов к истерике, готов к крикам, к слезам… Но не к молчанию… Оно внутренности выкручивает от ужаса.

Пашка несется по трассе на предельной скорости, торопясь доставить нас в отцовскую клинику. Договариваться буду по факту. Если не возьмет так, оформлю, как обычную пациентку. Главное, чтобы оказали помощь, а самые крутые спецы, в которых я уверен, работают у него.

– Мне страшно, – Каро стучит зубами, обернувшись на нас. – Почему она молчит?

– Шок. Или что-то вкололи.

Мы пока не знаем, что именно произошло с ней. При беглом осмотре обнаружил следы от инъекций и синяки на запястьях.

– Вк… вкололи?

Карина снова ревёт и Павлу приходится осадить подругу. Нам всем… страшно.

Мою душу разрывает в клочья от одной только мысли, что…

– Я боюсь…

В первый миг я думаю, что ослышался. Но Есения поднимает голову и тихо-тихо, едва шевеля губами, повторяет.

– Не бойся, моя девочка… не бойся… я рядом. Всегда рядом. Никому тебя не отдам. Никому, слышишь?

Не соображаю, что говорю. Произношу первое, что приходит в голову. Очерчиваю скулы и подбородок подушечками пальцев. Наклоняюсь и хаотично покрываю поцелуями любимое лицо.

Люблю. Люблю до крайнего вдоха и последней капли крови. Люблю так, что если преобразовать чувства в энергию, Солнечная система не выдержит такого всплеска.

– Люблю. Люблю тебя. Люблю, слышишь? Люблю.

Прижимаю к себе, глажу, целую и ощущаю, как Ясенька постепенно расслабляется, как напряжение спадает, а сама она начинает тихо плакать.

Пусть плачет. Слёзы помогут очиститься, помогут выгнать пережитый ужас.

Прижимаюсь к солёным губам и замираю. Хочу забрать себе её боль. Не встретив сопротивления, нежно веду поцелуй, делясь своими силами. Наше дыхание – одно на двоих. Наши судорожные касания – одни на двоих.

И наша жизнь теперь тоже… одна на двоих…

Глава 17. Есения

Я уже отчаялась, что кто-то поможет. Перестала ждать. День сменила ночь, а ночь новый день.

Григорий, удостоверившись, что я засыпаю, отпустил врача и устроился рядом, подложив под спину подушку.

Я пыталась отодвинуться, но сил на это не осталось. Смирившись с неизбежным, молилась, чтобы произошло чудо.

Не знаю, что мне вкололи, но боль прошла почти сразу. Вместо неё пришли жуткая слабость и усталость. Настолько жуткие, что я перестала реагировать на всё. Слышала суету, слышала громкие разговоры, но продолжала смотреть в одну точку, иногда закрывая или открывая глаза. Наверное, я засыпала, потому что освещение в комнате менялось. Менялся и Григорий. Он уходил и возвращался злой и раздраженный. Орал ужасные вещи и выкрикивал обещания, от которых комок боли в животе возвращался снова. Но я дала себе слово не шевелиться и только глотала слёзы, которых становилось меньше и меньше.

Ничего не хотелось, а он заставлял насильно пить. Поднимал голову и вливал воду. Может, там было подмешено какое-то вещество? В современных книжках часто пишут про препараты, способные подавить волю. Может, он и мою волю… подавлял?

А потом мой сон ожил. Очередные крики, ругань, топот ног. Я только крепче сжала ослабевшими пальцами одеяло. Вдохнула, чтобы закрыть глаза и отгородиться от внешнего мира, как моё тело взмыло в воздух. Первый порыв был закричать, но запах… Я узнала бы его из тысячи…

Мой сон наяву. Нашёл. Пришёл…

Только в его руках я поняла, что значит быть в безопасности. Сейчас, прижимаясь к крепкому телу спасителя, я прогоняю в себе прошедшие дни и выдыхаю. Всё закончилось.

Закончилось.

Но мне страшно. Я боюсь, что теплые руки Лёни всего лишь плод моего больного воображения. С трудом размыкаю пересохшие губы и шепчу, как боюсь. Если услышу ответ, поверю в реальность. Ведь слуховых галлюцинаций не бывает? Или бывают? Я не знаю. Я сейчас ничего не знаю. Отчаяние не успевает наполнить душу, потому что хриплый шёпот успокаивает, баюкает, говорит о любви. А я ведь тоже… Тоже люблю его. Поняла это там, в тёмной комнате, когда думала, что не успела сказать самого главного. Ругала себя, что убежала, испугавшись.

Мне казалось, полюбить можно только того, кого хорошо знаешь. Но я ошиблась. Полюбить можно с первой секунды, с первого взгляда и первого прикосновения. Пусть я не помнила Леонида Вольского того, школьного… Это не мешает мне всем сердцем стремиться к этому, прижимающему к себе и сцеловывающему слезинки, катящиеся градом из глаз.

***

Хватаюсь за мужскую руку и тяну на себя. Категорически не хочу в больницу. Меня бросает в дрожь от одной только мысли, что я снова останусь одна.

– Пожалуйста! Со мной всё в порядке.

Каринка жмётся к Великанову, растирая глаза. Я уже знаю, что два дня они искали меня, не смыкая глаз. Каро успела рассказать про Надю, Голубенцева и даже то, что мой брат взял срочный отпуск и летит сюда. Он служит далеко и… он не очень хочет возвращаться… Из-за нашего папы.

– Малыш, тебя только осмотрят. Возьмут анализы, и мы сразу уедем. Я рядом. Слышишь? Буду держать за руку. И увезу тебя, как только врачи скажут, что ты в норме.

Я верю ему. Своему Лёне. Позволяю увести меня за прозрачные двери. Голова кружится и в конечном итоге моё тело оказывается снова в сильных и надежных руках. Лёню шатает от усталости, в его глазах нет ни одного целого сосуда, а щетина колется, но он упорно не отпускает меня, а я с не меньшим упорством цепляюсь за его футболку.

Наконец все манипуляции позади. Пока я одеваюсь за ширмой, в кабинет, где мы расположились, после стука входит высокий мужчина с проседью и просит Лёню следовать за ним. Я присаживаюсь на кушетку и кусаю ногти: наверняка это следователь и меня начнут допрашивать, задавать неприятные вопросы… такие же, какие задавал несколько минут назад доктор в белом халате. Григорий ничего не успел… плохого… только напугал… Но со слов Паши, его задержали и обвиняют в моём похищении…

Кто бы мог подумать, что случайная улыбка в школьном коридоре будет иметь продолжение и спустя несколько лет приведет к такому?..

– Пойдем!

Лёня появляется вместе с тем же мужчиной. Протягивает мне руку и помогает встать. Врач, проводивший осмотр, тихо рассказывает и показывает записи следователю. Я вопросительно смотрю на них, подмечая, как похож высокий мужчина на…

– Познакомься, мой отец, Вольский Константин Леонидович. Пап, моя Ясенька.

По спине бежит холодок от долгого изучающего взгляда. Я напрягаюсь и готовлюсь уже сделать шаг назад, как мужчина широко улыбается, а потом вдруг сгребает меня в объятия.

Эпилог. Есения

– Стоооооять! – Сдерживая смех, смотрю, как большая и маленькая копии застывают на месте и переглядываются. – Куда собрались? А обедать?

При слове «обед» на диване намечается оживление: старый Черныш (пёс, которого Лёня подобрал у отдела) и Компот (наш новый питомец, притащенный оттуда же Пашкой) вскакивают и несутся к мискам.

– Ясь, милая, мы это… Всего полчасика.

– Да, мам, – басовито вторит сын. – Мы короткий матч. А потом обещаем всё съесть. Честно—честно!

Угу, верю-верю. Прячу руки в карманы домашних шорт и киваю. Всё равно сбегут, знаю я их. Судя по тому, что я видела за воротами машину деда, инициатором побега в этот раз выступил он. Получит у меня эта мужская шайка-лейка!

– Полчаса! И вечером вы пылесосите. Все трое, – добавляю строгости в голосе, заметив в дверном проёме седую макушку.

Свекор весело подмигивает, утаскивая внука на улицу. Лёня же не спешит за ними. Плавной походкой возвращается ко мне и дарит такой поцелуй, что я еще несколько минут хлопаю ресницами, пытаясь прийти в себя. А по улице уже разносится веселый гогот и крики.

Подгоняемая бренчанием мисок, насыпаю корм собакам и присаживаюсь на высокий барный стул, грея пальчики о горячую кружку. С удовольствием бы вышла со своими мальчишками погулять, но на восьмом месяце я стала слишком неповоротливой. Живот показывается из-за угла намного раньше, чем я.

Лёня счастлив и бесконечно улыбается, наглаживая любимое пузо. Мы же с Константином Леонидовичем заговорщически переглядываемся и перемигиваемся. Кое-кого совсем скоро ждет сюрприз. Наш папочка ждёт лапочку-дочку, а его там ожидают целых две принцессы. Надеюсь, к родам Лёнина мама успеет вернуться из круиза, куда мы её отправили месяц назад. Так получилось, что ближе мужа и Лёниных родителей у меня никого нет. С братом мы общаемся регулярно, но он остался там, где служил. Женился, завел семью и ни о чём не жалеет.

– Грустишь? – Руки мужа нежно опускаются на плечи.

Качаю головой и улыбаюсь. Что угодно, но точно не грущу. С тех пор, как проснулась утром на груди Лёни, в моей жизни наступила самая светлая полоса.

– Нет. Где Илай? Выносит деду мозг новыми расчетами?

Они оба повёрнуты на медицине. И если суровый Константин готов уступать внуку, но внучок стоит на своем до победного.

– Типа того. Сказал, что придут, когда суп немножко остынет. – Я хочу встать, чтобы накрыть на стол, но муж опережает. – Я сам, сиди.

Ловко справляется с сервировкой и меняет мой слабый кофе на травяной чай. Я наигранно дую губы, но после примирительного поцелуя сдаюсь.

Всегда сдаюсь, потому что люблю его больше всего на свете…

Эпилог. Леонид

– Память быстро стирает неудачи, промахи, ляпы, которых было немало за шесть лет, но на защитах своих выпускных квалификационных работ вы доказали наличие огромного потенциала, с которым вы вступаете во взрослую жизнь. Вы смогли сконцентрироваться на финишной прямой и «рвануть вперед». Данное обстоятельство вызвало со стороны преподавателей огромное уважение и веру в то, что их нелегкий труд имеет смысл. Пришло время их поблагодарить. За самоотверженность. За обладание новейшими знаниями. За желание помочь. За очевидную эффективность их огромных усилий. – Ректор делает паузу и обводит взглядом зрителей. – Для получения красного диплома на сцену приглашается Вольский Илай Леонидович.

Зал взрывается аплодисментами, а довольный сын запрыгивает на сцену. Смотрю на него, и чувство гордости распирает грудную клетку. Сам. Хотел, добивался и победил.

Маленькая победа открывает перед ним двери в огромный мир. Ясенька стирает слёзы, теснее прижимаясь к моему боку, пока отец пытается утихомирить повисших на нём внучек. Они то и дело порываются бежать вперед к старшему брату, а он осаживает их, завлекая новыми и новыми обещаниями. Усмехаюсь, но не спешу на помощь. Хотел баловать? Теперь пожинай плоды: наши принцессы веревки вьют из бабушки и дедушки, а те рады стараться.

– Совсем взрослый стал.

Прижимаюсь губами к виску любимой.

– Это же хорошо. Сможет заниматься любимым делом, расти, развиваться.

– Угу. – Яся спохватывается и тянет уголки губ вверх. – Я очень рада за него. Но взрослая жизнь коварная. Мне страшно.

– Не надо бояться. У нашего сына есть главное – наша поддержка. И наша любовь.

Крепче сжимаю объятия и прикрываю глаза. Вслушиваюсь в слова сына, который произносит заготовленную заранее речь. Несколько дней мы репетировали, чтобы она получилась динамичной и не нудной.

– Ой!

Ясенька прикрывает рукой рот, а я выныриваю из состояния нирваны. Мы моментально реагируем на изменившийся голос сына.

– Этого в тексте же… Лёнь?

– Всё вижу, – шепчу Ясе. – Вырос наш мальчик, вырос.

Илай передаёт микрофон секретарю и опускается на сцене на одно колено. Перед ним стоит его девушка Аня с алеющими щеками. Вот шельмец, а? Но красиво сделал. Мой сын!

Я сам когда-то также сделал. Приехал встречать Есению после занятий и сделал предложение прямо на универской парковке под прицелом сотни глаз. Решил, что на публике больше шансов услышать «да». Вот и сын пошёл по моим стопам.

– Ясь, люблю тебя! – Поворачиваюсь и целую жену. На нас смотрят, но я не обращаю никакого внимания. – Люблю тебя, Ясенька моя.

– И я тебя. Очень-очень люблю.

Это главное. А с остальным мы справимся….

***

Послесловие и то, что осталось за кадром

Злодей в лице Григория наказан. Конечно, осудить его не удалось, но ни Лёня, ни Ясенька больше никогда о нём не слышали.

Сразу после больницы наш бравый полицейский забрал свою любимую с собой и от себя больше не отпускал. Со службы он ушёл и занялся собственным делом, но помогать людям не перестал.

У главного героя, к слову, есть реальный прототип. Его зовут Виктор, и живёт он в Красном Селе, расположенном в часе езды (плюс—минус) от Санкт—Петербурга.

Ах да! Тренчики )))) Это выражение, которое используют некоторые военные для обозначения застолья а-ля «чем Бог пошлет». На самом деле тренчик – это такой элемент в виде кожаного колечка на ремне, в который засовывается сам ремень, чтобы избежать свисания.