Текст книги "Три трупа и фиолетовый кот, или роскошный денек"

Автор книги: Алоиз Качановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

4

Выходим, ловим такси и добираемся до «Селекта». Это на другом краю города, но Майка платит и за такси. «Селект» это совсем не то, что бар «Под Балконами». «Селект» это прежде всего самая дорогая в городе гостиница. Здание, выходящее четырьмя фасадами на четыре улицы. Главный вход с Аллеи Моцарта. Великолепный холл ведет в ресторан и к бару. Но в эти заведения есть еще один вход с боковой улицы. Именно на ней и останавливается такси. Через скромные, не украшенные какой-либо вывеской двери входим в длинный коридор, заканчивающийся портьерой. За портьерой – гардероб, зал ресторана, коктейль-бар и кафе. Рандеву элегантного мира. Моднейшее место нынешнего сезона.

Усаживаемся в укромном уголке. Майка заказывает сок сельдерея и овощное желе («только несладкое», предупреждает она), я – двойной кальвадос. Кельнер исчезает. Остаемся наедине.

– Майка, мне нужно поговорить с тобой, – начинаю я.

– Валяй, – разрешает Майка. – И так вижу по твоей мине, что ты собираешься основательно побеседовать.

– Только пересядь сначала, потому что если ты будешь сидеть против зеркала, ты не сумеешь сосредоточиться, – заявляю я. Майка пересаживается. Располагаемся теперь плечо к плечу.

– С каких пор ты стала клептоманкой? – спрашиваю я.

– Клептоманкой? – удивляется Майка.

– Может быть, это какой-то рекламный трюк? Черт его знает, вероятно, это так нужно, чтобы Майя Поляк отличалась чем-то сенсационным, каким-нибудь «неврозом, вследствие постоянного раздвоения личности в творческой работе артистки», проявляющимся в данном случае в форме клептомании. Отсюда серийные интервью психиатров о клептомании, слезные признания Майи Поляк о позорной тайне, которую она тщательно скрывала до того самого мгновения, когда выяснилось, что это почетная тайна, далее – пикантные подробности о кражах в домах друзей и гардеробах студии, фотографии украденных предметов, упрятанных Майкой в печке, интервью со случайными свидетелями ее болезненных «подвигов», к каковым свидетелям и я отныне буду иметь честь принадлежать, одним словом – журналистский шлягер на службе твоей популярности.

– К кому ты имеешь честь принадлежать? – спрашивает Майка.

– К свидетелям твоих клептоманских склонностей. Я видел, как ты украла у Пумс губную помаду.

– Я украла помаду?

– Ты подняла с пола помаду, которая выпала из ее сумочки, и украдкой переправила ее в кармашек твоего платья, где она и находится в данный момент. Давай помаду и забудем об этом. Скажу, что нашел ее под столом.

– Не отдам, – отвечает Майка, совершенно не выбитая из колеи моей проповедью. – Это моя помада!

– Она выпала из сумочки Пумс, я видел, как ты подняла ее вместе с расческой.

– Выпала из сумочки, потому что она была в сумочке. Пумс украла ее у меня и положила туда, понятно?

Майка вынула из кармашка золотой цилиндрик и вращает его в пальцах.

– Ты представляешь себе, сколько стоит такая помада? – спрашивает она. – Или считаешь, что твоя секретарша так богата?

– А может быть, бедняжка недоедала месяц, чтобы купить ее, или получила от кого-нибудь в подарок.

– Не упрямься, Монти, Украла и все тут. Между нами говоря, женщины довольно часто уводят друг у друга такие мелочи и не считают это чем-то особенным. Но поскольку я привыкла к этой помаде, то просто воспользовалась возможностью вернуть ее, вот и все. И нечего тебе делать из мухи слона.

– Когда она украла, в какой момент?

– Во время моего первого посещения кабинета, еще до того как я поднялась к тебе в квартиру. Моя сумочка не запирается, из нее не так сложно что-нибудь вынуть. Должно быть, я отвернулась на секунду, и Пумс тут же нырнула в сумочку. Пропажу я обнаружила только у тебя наверху, когда пошла в ванную приводить себя в порядок. Я подумала, что оставила ее дома. И только, когда увидела, как она выпала из сумочки Пумс, поняла в чем дело и взяла ее.

– Выдумываешь, – говорю я. – Из ванной ты вышла с накрашенными губами. Значит, помада была с тобою все время. – Да, я вышла накрашенная, но другой помадой. Тебе не мешало бы знать, что женщина должна иметь две помады. Одну на утро, другую на вечер. Я накрасилась утренней и одновременно обнаружила отсутствие вечерней помады. То есть именно этой, – произносит Майка и предъявляет мне цилиндрик, вынутый из кармашка платья, в то время как другой рукой ищет в сумочке и подносит мне второй, похожий цилиндрик.

– Извините, кальвадоса сейчас нет, могу предложить прекрасную старку, – обращается ко мне кельнер и одаряет Майку соком сельдерея.

– Нет кальвадоса? А ведь вчера был? – удивляюсь я. Кельнер разводит руками.

– Эта дама может быть свидетелем того, что вчера у вас были куплены две бутылки кальвадоса, – говорю я, указывая на Майку.

– Как на духу, привезли вчера ко мне две бутылки кальвадоса, – подтверждает Майка.

– Впрочем, все равно, пусть будет старка, – говорю я. Кельнер удаляется.

– А чем отличается утренняя помада от вечерней? – спрашиваю я у Майки.

– Утренняя светлее, вот такая, – Майка открывает один из цилиндриков и предъявляет мне помаду, – а вечерняя – темнее, сравни. – Открывает второй цилиндрик. Неопытным взглядом не могу заметить хоть какую-нибудь разницу в оттенках. В это мгновение кельнер приносит старку и желе. Прикладываюсь к рюмке.

– Устрою ей головомойку, – заявляю я.

– Секретарше? Не стоит, лучше не говори ей ничего, это действительно мелочь, – говорит Майка. – Знаешь, что мне приходит в голову? Может быть, она вовсе и не думала, что ворует помаду, а просто взяла ее на память. Она так была потрясена встречей с героиней «Черной лестницы» и присвоила эту помаду просто, как талисман. У девушек бывают такие идеи.

– Давай вернемся к кальвадосу. Это меня мучит, – говорю я. – Ты точно помнишь, что мы вчера приехали к тебе именно с кальвадосом?

– Да, вроде бы кальвадос. А почему это тебя мучит? – отвечает вопросом Майка.

– К сожалению, у меня от этой ночи остались самые смутные воспоминания, а по некоторым причинам мне необходимо припомнить все, минуту за минутой. Давай пройдемся по фактам. Ладно?

– Вчера я была на встрече со шведскими актерами, – говорит Майка. – Вернулась домой в одиннадцать и улеглась. В двенадцать меня вытащили из постели два отвратительных пропойцы, истекающие дождем и мечтающие о том, чтобы весело провести время в изысканном обществе. Это были ты и Франк.

– Помедленней, – говорю я. – Будь так великодушна и припомни, что это ты сама пригласила нас.

– Действительно, я совершила такую глупость, – признает Майка. – Никак не могла уснуть и начала учить роль в постели. Наткнулась на ужасное место в диалоге с канарейками. Абсолютно непроизносимое. Никакой актер не смог бы одолеть подобный текст. Ну я и позвонила Франку, чтобы он переписал диалог. Франк сопротивлялся, но потом уступил. Как раз в эту минуту ты вырвал у него трубку и сообщил мне, что тебе нечего пить. Я упомянула о персиковой наливке, ты раскритиковал ее и собрался купить что-нибудь другое по дороге. Прорепетировала целую сцену, прежде чем вы постучали. Набросила халат и приняла вас. Вместе мы осилили кальвадос, потом пришел сосед с кошмарной женой в папильотках…

– Не такая уж кошмарная. Она была в вишневом халате, если мне не изменяет память…

– В вишневом была я.

– Ты была в зеленом, – протестую в ответ.

– Все у тебя перепуталось, – смеется Майка. – Я была в вишневом, а она в голубом.

– Но я помню что-то блестящее и зеленое. Что бы это могло быть?

– Это был мятный ликер. Когда мы уже прикончили наливку, в шкафу за бельем нашлась бутылка с остатками мятного ликера. К этому времени ты упился уже до такой степени, что на рассвете торжественно просил моей руки.

– Я действительно был не в себе. И что ты ответила?

– Я ответила очень благородно: «Дорогой друг, – сказала я. – Мы знакомы уже столько лет, твое доброе отношение ко мне не раз поддерживало меня в трудные минуты, не позволим же, чтобы это прекрасное чувство растворилось в буднях заурядного супружества…»

– «Восьмое дерево», сцена на террасе, а? – комментирую я.

– У тебя прекрасная память. А сцена ничего? Согласен?

– Потрясающе идиотская. Франк порою невыносим.

– Сценарий как сценарий, а я была там просто великолепна, – говорит Майка.

Ты была в порядке, невзирая на то, что фильм довольно серый, я и не скрывал от Франка своего мнения.

– Лично я верю во Франка. Что ни фильм, то успех.

– Успех и уровень – вещи разные. Если честно, он написал только один хороший сценарий и снял тоже только один хороший фильм, ты знаешь это.

– «Черную лестницу», конечно. Но я не считаю, что следующие его фильмы были слабее. Мне даже больше по душе мои роли в них, они были чем-то ближе мне. То, что мы снимаем сейчас, вообще будет сенсацией. -

– Ну ладно, а что было дальше?

– Ты молил, чтобы я не отталкивала тебя, твердил, что я последняя твоя надежда на спасение, что ты находишься на краю пропасти и выручить тебя может только крепкое женское плечо, то есть мое. В противном случае, говорил ты, тебя уничтожит фиолетовый призрак.

– Не будем углубляться в подробности, – останавливаю я Майку. – Что было дальше?

– А больше ничего. Франк увел тебя, соседи попрощались, я поставила будильник на шесть и отправилась в постель. В семь утра была уже в студии. В половине девятого позвонила тебе, так как мне хотелось убедиться, что ты благополучно добрался домой. Звонила потом еще трижды, пока наконец застала тебя.

– Плати и пойдем, – говорю я.

Майка расплачивается, и мы выходим. В гардеробе Майка останавливается у зеркала, а я направляюсь в сторону бара. Бармен при виде меня сияет и привычно хватается за бутылку.

– Уже было за столиком, – останавливаю я жестом его порыв. – Что у вас там с кальвадосом?

– Это вы, господин адвокат, заказывали кальвадос на столик? – удивляется бармен. – Не знал, что вы изменили своим привязанностям. К сожалению, мы не держим этого пойла. Шеф считает, что кальвадос не гармонирует с нашим заведением.

– Вчера ночью мой приятель купил у вас две бутылки кальвадоса, – настаиваю я.

– Наверняка, не у меня, – возражает бармен.

На стоянке такси расстаемся с Майкой, она едет в студию, я прошу отвезти меня домой. В последнюю минуту Майка дает мне взаймы немного денег. Настоящая подруга.

В канцелярии застаю Пумс над тем же томиком, который при виде меня она с прежней ловкостью прячет под себя на кресло. Скучает бедняжка. Напрасно только она скрывает от меня свое чтиво. Нина совершенно открыто читала целыми днями детективы или разглядывала журналы.

– Роберт звонил? – спрашиваю ее.

– Какой Роберт? – отвечает она вопросом. Показываю на телефонный номер, записанный на стене.

– Звонил, – говорит Пумс. – Он хотел что-то сообщить вам. Сейчас соединю.

Торжественно приближается к аппарату и соединяет нас. Судя по всему, она страшно обрадована возможностью продемонстрировать хоть какую-нибудь деятельность.

– Этот твой Нусьо Пилц щеголял двумя серебряными фиксами на передних зубах? – спрашивает Роберт. – Если да, он мог бы оказаться Нусем Щербатым, которого мы срочно разыскиваем.

– Не знаю, были ли у него два серебряных зуба, но могу уточнить это, – говорю я. – А что это за Нусьо Щербатый?

– Медвежатник, второсортный взломщик, уже сидел, – отвечает Роберт, – Впрочем, он никогда не работал на собственный страх и риск. Последнее время обделывал делишки с Длинным Вацеком. Вся банда уже сидит, недостает нам только Нуся, не знаем даже, где он прячется. Вполне может быть, что наш Нусьо и твой Нусьо – одна и та же особа.

– Благодарю за информацию, при случае отплачу тем же, – завершаю я беседу и кладу трубку.

Бросаю взгляд на сейф, стоящий в углу комнаты. Потом направляюсь к балконной двери, отодвигаю портьеру, наклоняюсь, втыкаю палец в губы покойника, отдыхающего у косяка. Губы окоченели, но поддаются настолько, что в щели появляется серебряный блеск. Пумс наблюдает за всем этим с вытаращенными глазами. Задвигаю портьеру, усаживаюсь за письменный стол.

– Это Щербатый Нусьо. – говорю я. – Мне не удалось узнать его сразу.

– А вы знали его до этого? – спрашивает Пумс.

– Знал в роли кельнера в баре «Под Балконами». Но знаешь, кельнера не так просто вспомнить за пределами ресторана или бара. Я всегда видел его в белой куртке и, как ты понимаешь, живого. В обычной одежде и мертвого я не узнал его и только позднее вычислил, что это он.

– Интересно, откуда он взялся здесь? – говорит Пумс.

– Действительно, интересно, – поддерживаю я. – Во всяком случае вошел сюда он собственными ногами, и только здесь был убит за портьерой, где и лежит до сих пор.

– Откуда вы знаете?

– В портьере есть отверстие на высоте примерно метр двадцать от пола. Нусьо прятался за портьерой, через портьеру получил пулю в левый бок, прямо в сердце, упал, опираясь о дверной косяк, и остался в полулежачей позиции.

– А кто стрелял в него?

– Именно это хотелось бы узнать и мне. Дама в черном должна иметь с этим что-то общее.

– Может быть, это она застрелила его?

– Может, но в таком случае, кто застрелил ее?

– Убила его, а потом покончила жизнь самоубийством, – предлагает свой вариант Пумс.

– И после самоубийства отнесла револьвер обратно в ящик стола? Пумс, ты несешь околесицу.

– Револьвер мог отнести кто-нибудь другой.

– Действительно, но кто? И почему все это должно было произойти в моей квартире? Можешь ответить на это?

– Нет, вряд ли, – говорит Пумс.

– Но, может быть, ты сумеешь ответить мне на другой вопрос: зачем ты украла помаду?

Пумс краснеет и отворачивается.

– А как вы узнали? – спрашивает она.

– Это не важно. Зачем ты украла ее?

– Я сама не могла бы купить такую дорогую помаду, – пытается оправдаться Пумс. – А Нина сказала мне, что я должна быть элегантной, если хочу остаться работать у вас.

– Нина дура, а ты поступила отвратительно, и мне стыдно за тебя.

– Я больше не буду, – плачет Пумс. (Слезы Паскаль Петит в «Обманщиках».)

– Хватит лить крокодиловы слезы и распрощайся с помадой, она вернулась туда, откуда ты стащила ее. И прими телефон. Слышишь, звонит.

– Не туда попали, – говорит Пумс в трубку. – Это бюро адвоката Эдварда Риффа, никакого Монти тут нет. Выхватываю трубку у нее из рук, говорю: «Алло».

– Почему отвечают, что тебя нет, когда ты есть? – журчит в телефонной трубке голос почтенного Густава Кокача, псевдоним: Стэн В. Мелтон.

– Что тебе? – спрашиваю я.

– Всю ночь думал над тем, о чем мы вчера беседовали в машине, и не убежден до сих пор, – заявляет Густав.

– А какой ты видишь иной выход? – осведомляюсь я.

– Цианистый калий, – отвечает Густав.

– Цианистый калий – это не практично, – возражаю я. – Во-первых, его сложно раздобыть, это потребовало бы дополнительных осложнений. Во-вторых, как подать это так, чтобы создать видимость того, что тетка сама воспользовалась им с целью покончить счеты с жизнью? Я бы не советовал тебе останавливаться на этом варианте.

– А мне кажется, это все же лучше, чем газ, – пытается сопротивляться Густав.

– Но мой способ надежней, никто не подкопается, – убеждаю я его. – Сначала ты приглашаешь тетку на ужин и добавляешь снотворного в ее бульон, потом прокрадываешься в ее квартиру и открываешь газ на кухне, прилегающей к ее спальне. Потом отправляешься домой и почиваешь на лаврах, так как остальное уладят за тебя другие. Включая и официальное подтверждение самоубийства на почве несчастной одинокой старости. Все олл райт, чего тут капризничать?

– Капризничаю потому, что такой вариант не предусматривает алиби для меня: Я должен иметь алиби, иначе меня посадят. От алиби, которое ты предлагал мне вчера, я далеко не в восторге.

– Могу предложить тебе более привлекательное: ты сговариваешься с приятелем и проводишь с ним в пьянке всю ночь, не расставаясь ни на секунду.

– Если ни на секунду, то как я заберусь к тетке и открою газ?

– Ты таскаешь его по разным ресторанам, и между прочим заезжаете в какой-нибудь, расположенный поблизости от теткиного жилища. Идешь в туалет, через заднюю дверь выскальзываешь на улицу, в пару секунд делаешь все, что нужно, у тетки и через туалет же возвращаешься в зал ресторана. Предельно просто.

– Но неприемлемо. Я не могу показаться ни в одном ресторане поблизости от теткиной квартиры. Это исключается. Придумай что-нибудь другое.

– Как только мне придет что-нибудь в голову, я позвоню, – обещаю я и кладу трубку. Замечаю, что мои аргументы в беседе с Густавом произвели на Пумс огромное впечатление.

– Как видишь, я могу считаться самым гениальным адвокатом в мире, – объясняю я ей. – Другие только после свершившегося стараются вытащить своих клиентов из болота, в которое они вляпались, я же, наоборот, сначала продумываю за них преступление, с тем, чтобы потом никто не смог обвинить их в нем.

– Вы шутите, – неуверенно возражает мне Пумс.

– Густав самый настоящий преступник, он свершил целый ряд чудовищных повестушек, не говоря уже о сотнях идиотизмов, которые выпускает в свет под маркой «Синей библиотеки».

– Чем занимается этот господин? – спрашивает Пумс.

– Он является директором Издательства детективной литературы. Выпускает также журнал «Детектив» и серию криминальных повестей, знакомую тебе «Синюю библиотеку». Многие из этих повестей он породил сам, причем я лично принимал в этих родах самое деятельное участие. Я юридический советник Издательства.

– Вы что, придумываете для них темы?

– Нет, в основном, я исправляю фактические нелепицы, которыми их продукция так богата. Конечно, я могу заметить, может быть, одну несуразицу из сотни. Ты догадываешься, наверно, что никто не в состоянии прочесть весь тот вздор, который Издательство направляет в печать.

– Я хотела бы помочь вам, – сочувствует мне Пумс, – но не очень ориентируюсь в этом жанре. Мне больше нравятся книжки о любви.

– Да ладно, я и не ожидал от тебя никакой профессиональной помощи. Но, по крайней мере, ты могла бы не говорить по телефону: «Это бюро адвоката Эдварда Риффа». Откуда это пришло тебе в голову?

– Но ведь это ваша фамилия?

– Рифф, но не Эдвард. Эдвард Рифф умер. Он был моим отцом и выдающимся адвокатом, но скончался уже шесть лет назад.

– А как зовут вас?

– Можешь обращаться ко мне «господин Монти».

– От какого имени это происходит?

– Я предпочел бы не говорить на эту тему. Мои родители отличались незаурядной фантазией при выборе имени для меня. К счастью, второе имя у меня обычное – так что я подписываюсь, как правило, Одекер М.Рифф. Выучи, пожалуйста, это наизусть, а я выйду минут на пятнадцать.

Спускаюсь в бар, усаживаюсь за столиком у окна, киваю кельнерше.

– Вы были правы, – говорю я ей. – Этот Антони Пилц действительно уголовник. По кличке Щербатый Нусьо. Полиция разыскивает его.

– А когда его найдут, получу ли я обратно свои деньги? – спрашивает кельнерша.

– Сомневаюсь. Думаю, что Нусьо потратил их на фальшивые документы, он ведь укрывался, а фальшивые документы стоят недешево.

– Прохвост, – говорит кельнерша.

– О мертвых – либо ничего, либо хорошо, – изрекаю я на латыни, заранее уверенный в том, что кельнерша не сумеет оценить всю глубину моей мысли.

– А вы ничего не припомнили о даме в черном? – спрашиваю я снова.

– Припоминаю одну такую, она сначала звонила, а потом заказала себе салат, но не знаю, та ли это, которая вас интересует, – роняет кельнерша.

Вынимаю из кармана черный шелковый шарфик в белую клетку, который я снял с шеи покойницы на балконе у седовласой соседки, так как боялся, что при транспортировке трупа на соседний балкон, шарфик соскользнет на улицу. При виде шарфика лицо кельнерши проясняется.

– Да, это та самая, – подтверждает она. – Помню этот шарфик, он был у нее на шее. Очень бросается в глаза, точно?

– Расскажите мне подробно обо всем, что вы заметили, – говорю я.

В баре сейчас пусто, толстяк дремлет за стойкой, так что вполне можно спокойно поговорить.

– Я заметила, как дама с этим шарфиком на шее звонила по телефону. Я была тогда в кухне, мыла под краном тарелки, кран находится у самого окошка, а дама эта стояла в коридоре рядом и звонила кому-то. Даже помню, что она говорила.

– Как раз это и есть главное: что именно она говорила!?

– Она набрала номер и заявила, что хочет побеседовать с господином адвокатом. Я начала прислушиваться, так как тоже собиралась обратиться к адвокату по поводу Нусьо и моих денег. Поэтому меня и заинтересовал ее звонок.

– Назвала ли она фамилию адвоката?

– Наверное, да, но я не расслышала. Знаю только, что она собиралась поговорить с адвокатом «по поводу лестницы». Она выразилась именно так или похоже. Очевидно, адвокат был там, так как она сразу же стала излагать суть своего дела.

– Прошу вас, повторите дословно все, что вы услышали. Хорошо?

– Я попробую. Сначала она сказала: «Эта лестница украдена», а я удивилась, как можно украсть лестницу?

– Повторяйте только то, что она говорила, а то, что вы думали, отложим на потом, – осторожно вставляю я.

– Она говорила: «У меня есть доказательство, я застраховалась на всякий случай, мой депозит хранится в вашей канцелярии, я заставлю их заплатить мне».

– Какой депозит?

– Она сказала, что несколько лет назад оставила на хранение у адвоката что-то, что стоит сейчас кучу денег. Говорила: «Господин адвокат при мне поместил мой депозит в несгораемый сейф, мне это необходимо получить, когда я могу зайти к вам?» Потом сказала еще, что она прямо с поезда и не хочет ждать до утра, потому что ей пришлось бы тратиться на гостиницу, так что лучше будет, если господин адвокат сразу отдаст ей это из сейфа. Потом сказала еще: «Ну ладно, час или два я могу подождать, есть еще ночной поезд. Тем временем я поужинаю, только не подведите меня! Я должна получить это сегодня же!» И все время повторяла, что это имеет огромную ценность. Потом еще говорила что-то о каком-то ключе, только этого я уже не поняла. Говорила: «А как я попаду туда?», а потом еще: «Ах, значит, я должна взять ключ из-под шланга». Из-под какого шланга – этого я не смогла понять. Может быть, плохо расслышала?

– Что она говорила еще?

– А больше ничего, повесила трубку. И как раз в эту минуту толстяк позвал меня в зал, потому что Антони исчез и некому было обслуживать гостей.

– Когда именно исчез Антони? Во время телефонной беседы дамы или до нее?

– Помню, я подавала ему заказанные блюда еще во время ее разговора. Когда именно он ушел, не знаю. Когда толстяк вызвал меня из кухни, я заметила, что белая куртка Антони висит в коридоре на вешалке. Значит, он переоделся перед выходом.

– В котором часу все это происходило? Когда точно эта дама говорила по телефону?

– Не помню, но наверное, это было до девяти, где-нибудь в половине девятого. Потому что в девять я уже подавала в зале.

– Вы ее в зале видели?

– Видела и даже подавала ей ужин.

– Разговаривали с нею о чем-нибудь?

– Нет, не разговаривала. Она, к слову, и не сидела долго. Даже не доела, расплатилась и вышла.

– И вы уже больше не видели ее?

– Нет, она не вернулась в бар. Да я и не думала о ней, только злилась на этого прохвоста Антони, пусть его Бог накажет за то, что он обидел меня.

«Уже наказал» – мог бы я уверить ее, но не произношу ни слова. Благодарю за информацию и выхожу. На улице ловлю такси и называю адрес.