Текст книги "Три трупа и фиолетовый кот, или роскошный денек"

Автор книги: Алоиз Качановский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Зажигаю новую сигарету. Ванда смотрит на меня с подозрением. Так, словно предполагает, что если до сих пор у меня не было белой горячки, то сейчас она у меня есть наверняка.

– С этим котом, – это целая история, – говорю я. 4 – Пока я думал, что он призрак, я совершенно не удивился тому, что он появился ночью перед «Селектом»: привидения могут свободно переноситься с места на место, правда? Но как только я узнал, что он простой кот, я сразу понял, что здесь что-то не в порядке. Каким образом кот мог под дождем забрести так далеко?

И как раз туда, где в этот момент находился я? Ответить на это можно было только так: не кот забрел к «Селекту», а мы с Франком приехали сюда. Поэтому я и обвинил Франка, понятно?

– Конечно, понятно, – иронично подтверждает Франк.

– Когда выяснилось, что мы все же были около «Селекта», мне пришлось принять другую гипотезу, касающуюся появления кота в столь отдаленном месте ночью перед автомобилем. Он не сам добрался туда. Кто-то его подвез…

Я останавливаюсь. Отзывается Ванда.

– Я знаю, как это было. Ты поехал отсюда к Франку на автомобиле Густава, правда?

– Да, Густав отвез меня.

– В таком случае кот, должно быть, забрался в автомобиль Густава, когда вы уезжали отсюда. Около дома Франка он выскочил и спрятался в подъезде, а когда ночью вы усаживались в автомобиль Франка, он прокрался туда за вами, поехал в автомобиле и вышел из него во время вашей остановки перед «Селектом». Тогда ты его и увидел.

– Это невозможно. Во-первых, это было бы слишком сложно, кот не станет пересаживаться из автомобиля в автомобиль, как Майка, когда она меняет такси. Во-вторых, он был здесь уже после нашего отъезда. И стал причиной смерти Щербатого.

– Загрыз его? – спрашивает Пумс с трепетом и ужасом.

– Послушайте, что произошло. Нусьо подслушал телефонный разговор и пришел грабить сейф. Он выломал дверь наружной пожарной лестницы, поднялся на второй этаж и забрался сюда. Но еще не успел приняться за работу, как появилась черная. Нусьо спрятался за портьерой и стоял там тихонько. Черная сидела за письменным столом и ждала. Я допускаю, что она открывала ящики машинально, просто, чтобы чем-нибудь заняться. В одном из ящиков обнаружила револьвер, этот предмет заинтересовал ее. Не забывайте, что она была автором детективных рассказов. Она взяла револьвер в руки, рассматривала его, забавляясь курком. Может быть, она обдумывала новый детективный шедевр с револьвером такого типа в роли орудия преступления. Тем временем через открытое окно влез кот Гильдегарды, прогулялся по полу и неожиданно вскочил на портьеру. Сиамские коты обожают карабкаться по портьерам. В эту секунду его увидела черная. Этого кота можно было испугаться, поверьте мне. И черная испугалась. Кот совершенно не был похож на кота. Черная никогда не обладала крепкими нервами, она всегда была склонна верить в «силы», которые отовсюду грозили ей. В мгновение ока она посчитала кота привидением, присланным на ее погибель. Ничего удивительного, я и сам принимал его за привидение. Она выстрелила. Пуля пробила портьеру и попала в сердце Щербатого. Мертвый Нусьо сполз по двери и остался там, прикрытый портьерой. Черная всего этого не видела, взгляд ее был направлен в то место портьеры, где за секунду до этого появилось привидение. Но привидения уже не было. Не было и его трупа. Оно исчезло, развеялось в воздухе, как и положено привидению. Фактически, пуля поцарапала коту бок. Перепуганный кот махнул в просвет между портьерами над останками Нусьо и через полуприкрытые двери выбрался на балкон. Мне кажется, что этот выстрел вызвал у него сердечный приступ. Сегодня, когда я его видел, он еле держался на ногах. Но и черная пережила шок. Это вам не хухры-мухры – увидеть привидение и спугнуть его выстрелом из револьвера. Она не могла больше находиться здесь. Выбежала на лестницу все еще с револьвером в руке и там встретилась нос к носу с Майкой. Дальше вы уже знаете. И сейчас вы уже догадываетесь, как кот очутился рядом с «Селектом»: после того, как черная выстрелила в него, он убежал на улицу, немного побродил там и в конце концов спрятался от дождя в автомобиле, стоявшем у подъезда… В том, в котором приехал убийца – в автомобиле Франка. Убийца отогнал машину снова к дому Франка вместе с котом, спрятанным под сиденьем. Затем кот поехал с нами в «Селект», там вышел на секундочку из машины, но поскольку дождь все еще лил, он снова вернулся в автомобиль, когда Франк садился в него, потом кот проспал в нем все то время, что мы были у Майки, и покинул машину только у моего подъезда, когда Франк отвез меня домой. С тех пор он крутился где-то поблизости, а потом забрался в мой сейф, где был найден мной и идентифицирован как кот из крови и плоти, а не продукт белой горячки. Вот и вся загадка.

– Но кто же убил черную? Вопрос остается открытым, – говорит Ванда.

– Есть еще один вопрос: почему не приходит Роберт? – говорю я.

– А почему он должен был бы прийти? – спрашивает Ванда.

– Оба трупа дословно свалились Роберту на шею, – говорю я, – Роберт уже несколько часов ведет следствие. За это время он наверняка успел узнать от кельнерши о том, что черная звонила мне, о том, как я расспрашивал о черной, о том, что у меня в руках был шарфик черной, – одним словом, Роберт отлично знает, что я глубоко замешан во все это. И я не понимаю, почему он до сих пор не пришел меня арестовать.

– По дружбе, – говорит Франк, – он ждет, когда ты появишься сам и во всем признаешься. Это всегда считается смягчающим обстоятельством. Роберт хочет облегчить работу твоему будущему адвокату.

– Я ни в чем не признаюсь, поскольку никого не убивал, – говорю я.

– Браво! Это лучший метод! Держись за это покрепче. Теперь прощай. Мне уже пора идти на съемки. Собирайся, Майка! – говорит Франк, забирая шляпу с письменного стола. – Чао! Увидимся в суде, – обращается он ко мне уже от двери.

– До суда не дойдет. Ты подтвердишь мое алиби, – говорю я.

– Подтвержу или не подтвержу, – говорит Франк, – до свидания!

– Как это не подтвержу? Эй, постой, что это за шуточки? – возмущаюсь я.

– Послушай, – говорит Франк уже в дверях, – только что ты доказывал, что я убийца, но не очень ловко доказывал. Ты склепал свою историю так бездарно, словно предназначал ее Густаву для «Синей Библиотеки». На милю несло «Синей Библиотекой», уверяю тебя. Я не являюсь детективом и ничего общего не имею теперь с Издательством. Я только скромный сценарист без писательских амбиций. Но, верь мне, такой халтуры я никогда бы не выдумал. Если бы мне уж нужно было написать сценарий на тему двух твоих трупов, я написал бы его совсем по-другому. Менее эффектно, но зато более достоверно.

– Расскажи, – предлагает Ванда.

– У меня нет на это времени, да и подробности не так важны, но совершенно очевидно, что убийца – сам Монти. До свидания!

– Стой! Черт возьми! – кричу я. – Как это я убийца? Когда я их убил?

– Еще до того, как ты вышел из дома с Густавом, – говорит Франк, – Густав спустился к автомобилю, а ты остался на лестнице, вошел в канцелярию, где тебя уже ожидала черная, прихлопнул ее, а поскольку там оказался и Нусьо, ты прихлопнул и его. Все эти продолжалось так недолго, что когда ты спустился вниз, Густав даже не заметил, что ты какое-то время отсутствовал. Он с полной искренностью будет доказывать на суде, что вы все время были вместе.

– Так что же, выходит, что я сам назначил черной встречу в канцелярии?

– Ты, собственной персоной. Это единственное логичное объяснение. Чудес не бывает.

– Но черная звонила в половине девятого. Это подтвердит кельнерша. А я в это время сидел с Густавом в своей квартире и слушал чтение его повести. Никто в это время не звонил.

– Слушай, а ты мог бы повторить концовку?

– Концовку чего?

– Концовку повести Густава. В полдевятого Густав как раз должен был дочитывать ее, если десять минут спустя вы уже звонили мне. Так вот я спрашиваю: можешь ли ты повторить концовку? Достаточно будет, если ты перескажешь ее в двух словах, а я проверю это, позвонив Густаву. Ну, валяй!

– Концовка была идиотской, что совершенно гармонировало со всей повестью, – говорю я. – Я сказал потом Густаву, что абсолютно все надо переделать, включая и концовку.

– Я много раз предлагал это же авторам в годы моей пресловутой работы в Издательстве, – говорит Франк. – А знаешь, когда я особо напирал на это? Тогда, когда я вообще не читал вещь, поскольку мне не особенно хотелось читать ее, поэтому я не мог дискутировать на тему того, о чем там шла речь, а предпочитал выдумать совершенно новую историю и убедить автора, что она будет намного лучше. Спрашиваю последний раз: какая была концовка у повести Густава?

– Допустим, что я действительно не знаю этой концовки, ну и что из этого следует? – спрашиваю я.

– Очень многое. Прежде всего, алиби, которое составит тебе Густав, теряет всякую ценность. Ты не слышал концовки повести, потому что тебя в это время не было в комнате.

– Вздор! Густав подтвердит, что я не выходил, да и зачем мне было выходить?

– Чтобы напиться, – говорит Франк, – повести Густава невозможно слушать на трезвую голову, это ясно. Густав так разворковался, что забыл обо всем на свете. Тебе все это страшно наскучило, и в определенный момент ты потихоньку встал и выскользнул в канцелярию, где держал бутылку. Когда ты был в канцелярии, позвонила черная, потому что она звонила все-таки в канцелярию. Ты поговорил с нею по телефону и попросил ее прийти через пятнадцать минут, пообещав, что подойдешь туда сам. После этого ты вернулся наверх в квартиру, где Густав закончил чтение, так и не заметив твоего отсутствия. Потом вы позвонили мне. Покидая квартиру, ты отстал от Густава и заскочил в канцелярию, чтобы разделаться с черной, которая уже была там. Твоего отсутствия Густав не заметил и на этот раз, он был упоен собственным творчеством, как токующий глухарь. Вот мой сценарий, Монти. Пока!

Вместе с Майкой Франк исчезает за дверью, остаемся я, Пумс и Ванда.

16

– Я никогда в это не поверю! – заявляет Пумс решительно. Хватает стоящую на столе четвертинку и выпивает остатки водки.

Очевидно, выступление Франка произвело определенный эффект.

– Монти, какая была концовка? – тихо спрашивает Ванда.

– Не знаю, – признаюсь я, – я уснул.

– Уснул?

– Я пил несколько предыдущих ночей подряд и страшно устал, а повесть была безнадежна. Я уснул именно тогда, когда Густав приближался к концовке. Разбудила меня сигарета. Я держал в руке сигарету, которая догорела до конца и обожгла мне палец – вот, посмотри!

Показываю Ванде средний палец правой руки и с огорчением замечаю, что след от ожога прошел, палец чистый, как слеза. Ванда кивает головой и воздерживается от комментариев. Не верит мне, это ясно. Пумс внимательно наблюдает эту сцену и, очевидно, тоже борется с подозрением. Интересно, поверит ли она, что я убийца. Мне бы хотелось, чтобы не поверила. Не очень мне это поможет, но все-таки. Пока хоть кто-нибудь будет убежден в моей непричастности к убийству, мне хватит сил отпираться от этих двух трупов до последнего дыхания. Франк был прав – это лучший способ обороны.

Пумс морщит лобик в чрезмерном умственном напряжении и неожиданно светлеет.

– Но ведь это невозможно! Вы никак не могли убить! Ведь госпожа Поляк разговаривала с черной через полчаса после того, как вы вышли из дома. В это время вы были уже у господина Шмидта. Господин Шмидт пошутил, правда?

– Согласно концепции Франка, Майка солгала, – говорю я, – солгала, чтобы спасти меня. Когда она пришла сюда, черная уже была мертва. Майка отнесла труп черной наверх в квартиру и инсценировала самоубийство. Она заметила Гильдегарду на лестнице и решила использовать ее в роли свидетеля. Потом положила на край шкафа что-то тяжелое, привязала к этому шнурок и вышла из квартиры, зажав конец шнурка в руке. Когда убедилась, что Гильдегарда видит ее, она потянула за шнурок, раздался грохот, так как этот предмет свалился со шкафа. Майка вернулась в квартиру, отвязала шнурок, положила тяжелый предмет на свое место и снова вышла. Ведь Гильдегарда сказала, что этот отзвук был слишком тихим для выстрела. Ну и действительно, потому что это совсем не было выстрелом. Так думает Франк.

– А зачем госпожа Поляк стала бы спасать вас? Впрочем, в любом случае, она даст показания, что застала черную еще живой.

– Показания она даст, но ей не поверят. Видишь ли, Пумс, этой ночью я совершил одну глупость: спьяну я объяснился Майке. Это слышал Франк, и слышали соседи, которые были там с нами, Я сделал это в бесчувственном состоянии и черт знает зачем. Но суд решит, что нас, действительно, что-то связывало. А свидетельство невесты не будет иметь для суда никакой цены.

– Ну тогда поверят кельнерше. С ней-то вы, надеюсь, не обручались? – спрашивает Пумс.

– Нет. Ну а чем это поможет?

– Кельнерша признает, что черная вышла из бара только после девяти, а вы в это время были уже у господина Шмидта.

– Кельнерша не сможет точно назвать время. Черная звонила около половины девятого, это мы знаем. Потом она ела что-то в баре, но недоела, а поднялась наверх. Все вместе – от разговора по телефону до того момента, когда она покинула бар, – могло длиться не больше пятнадцати минут. Возможно, черная уже была в канцелярии, когда я выходил из дома. Это мало правдоподобно, но все-таки возможно.

– А, все равно! Самое главное, что это не вы ее убили. Готова дать голову на отсечение, – говорит Пумс.

– Но это не будет доказательством, – говорю я. – И все же я благодарен тебе за хорошее отношение. Ты славная девчонка, и я прощаю тебе то, что ты грохнула шедевр Торвальдсена, – говорю я, указывая на опустевшую этажерку.

– Кановы, – поправляет Ванда, – меня смущает одна вещь: если черная ожидала тебя в канцелярии и в течение какого-то времени была здесь одна, каким образом она не заметила рукопись на этом кресле и не забрала ее, ведь она бы ее легко узнала.

– Да она просто не обратила внимания, – говорю я. – Она смотрела на рукопись, не замечая ее, как все мы не замечали несколько лет. Она была уверена, что рукопись находится в сейфе, и черной даже в голову не приходило высматривать ее где-то здесь, на кресле.

– А черная действительно не совершала самоубийства? – спрашивает Ванда. – Может быть, Майка все-таки права? В конечном счете можно как-то выстрелить себе в спину, правда?

– А какого черта она стала бы стрелять себе в спину?

– Что ты будешь делать со всем этим, Монти?

– Позвоню сейчас Роберту, пускай он ломает, голову. Пумс, выйди на балкон и посмотри – этот полицейский еще прогуливается внизу.

Пумс выходит на балкон и через минуту возвращается.

– Его не видно, но, может быть, он под навесом? Зато я видела кельнершу, минуту назад она вошла в бар.

– Ее отпустили, это хорошо. Теперь я хотел бы сделать еще одну попытку. Ванда, поможешь мне?

– Что мне делать? – спрашивает Ванда.

– Вот тебе ключ от моей квартиры. Поднимайся наверх, войди туда и подожди меня. Я на минутку спущусь вниз. Ты, Пумс, остаешься здесь и ожидаешь Роберта, все понятно?

Я беру револьвер, выхожу на улицу, замечаю, что полицейский стоит в дверях бара и прислушивается к рассказу кельнерши об ее переживаниях в отделении полиции. Обхожу угол дома, открываю дверцу от наружной лестницы, поднимаюсь на третий этаж, по галерее пробираюсь к окну моей кухни.

– Ванда! – кричу я. И Ванда мгновенно показывается в дверях между комнатой и прихожей. Проходит через прихожую, входит в кухню, приближается к окну.

– Ты проверил, можно ли попасть в квартиру таким образом? Наверное, это невозможно, – говорит она, хватаясь за вделанную в стену решетку.

– Невозможно, – подтверждаю я, – но об этом я знал уже и раньше, а сейчас я тебе продемонстрирую кое-что другое. Иди в комнату и сядь на боковую спинку дивана.

Ванда удаляется, входит в комнату, садится боком на диван.

– Так хорошо? – спрашивает она, поворачиваясь в мою сторону.

– Замечательно! Теперь слушай: когда я скажу «паф», соскользни с дивана на пол.

Громко говорю: «Паф»! Ванда соскальзывает со спинки и садится на ковре около дивана. Я просовываю руку через решетку и изо всех сил "бросаю револьвер, который перелетает прихожую, кухню и падает на ковер рядом с Вандой.

– Вот как погибла черная, – говорю я, – если бы пуля не попала ей в спину, без сомнения, это можно было бы принять за самоубийство.

– Ловко, – говорит Ванда, берет в руки револьвер, рассматривает его, встает, входит в кухню, садится на стол неподалеку от окна.

– Остается только вопрос: кто именно оказался таким сообразительным? – говорит она. – Я предполагаю, что ты уже догадался?

– Подозреваемых осталось не так уж много, правда? – говорю я. – Я не убивал. Кельнерша тоже. Она не выходила из бара ни на минуту. Франк тоже не убивал и Майка не убивала. Остается только одна персона.

– Умираю от любопытства, – говорит Ванда.

Я вынимаю из кармана фотографию, найденную в сумочке черной и пальцем подзываю Ванду. Ванда передвигается по столу в направлении окна, она теперь совсем рядом со мною, только решетка разделяет нас.

– Узнаешь эту особу? – спрашиваю я, показывая ей фотографию. Ванда берет ее в руку, разглядывает фотографию и возвращает ее мне.

– Эта фотография имеет какое-нибудь отношение к делу? – спрашивает она.

– Да, имеет: на ней изображена моя покойница во время отпуска в Монфлер. Но важно не это. Гораздо важнее, кто ее фотографировал.

– А кто ее фотографировал? – спрашивает Ванда.

– Иди в комнату, открой верхний ящик секретера и принеси оттуда лупу.

Ванда удаляется, через минуту возвращается с лупой, подает ее мне. Я смотрю через увеличительное стекло на фотографию, после чего подаю обе вещи Ванде.

– Посмотри-ка, что лежит на соседнем шезлонге, – говорю я. Ванда кладет на стол револьвер, который до этого держала в руке и углубляется в изучение фотографии.

– Вязание, – говорит она через минуту.

– Ты права. Вязание. Видны спицы, правда? А что это за вещь?

– Да, пожалуй… свитер, – говорит Ванда.

– Именно. Сначала я думал, это детский свитерок, потому что он короткий. Но через лупу отчетливо видно, что это нормальный мужской свитер, только незаконченный, связанный до половины. Но узор в норвежском стиле уже готов, он отлично виден.

– Ну и что из этого? – спрашивает Ванда, возвращая мне фотографию и лупу.

– Эту фотографию делала ты. Ты сидела на соседнем шезлонге и вязала для меня свитер, болтая с Кларой Виксель. В определенный момент ты встала и щелкнула ее. Потом ты сдала пленку для проявления в местное ателье, получила снимки и один из них отдала Кларе. Я нашел его в ее сумочке.

– Я была в Бандо, а не в Монфлер, – говорит Ванда. – Любой может вязать свитер с норвежским узором, ты так не считаешь?

– Может быть, ты и была в Бандо, но перебралась в Монфлер. Почему, этого я не знаю. Во всяком случае, в Монфлер ты познакомилась с Кларой. Возможно, даже пригласила ее в кино на «Черную лестницу».

– Сжалься, я смотрела «Черную лестницу» примерно десять раз. Еще раз я этого не смогла бы вынести. К слову, «Лестница» вовсе там не шла, там шли только третьесортные вестерны.

– Но ты была знакома с Кларой, да?

– Я даже не знала, что ее зовут Клара. Единственный раз я беседовала с нею тогда, на лежаках, в парке пансионата. Сделала ей фотографию и, уезжая, вручила ей один снимок. Случайное курортное знакомство. Как я могла предвидеть, что эта особа через неделю будет убита в твоей квартире? До этой минуты я и не предполагала, что речь идет именно о ней.

– Нет, ты предполагала. Помнишь, как в твоем присутствии я спросил утром у кельнерши в баре, не заметила ли она вчера вечером пожилую худую женщину, одетую в темное, а ты добавила: «В черном костюме». Откуда ты знала, что она была в костюме? Можешь мне это объяснить?

– В это время года все женщины ходят в костюмах, несложно догадаться.

– Ну ладно, хватит! Расскажи мне все об этом знакомстве. Зачем ты поехала в Монфлер?

– Это не имеет никакого отношения к делу. Ну, скажем, мне наскучило в Бандо. Я села в поезд и поехала в Монфлер. Жила в пансионате «Мимоза». В один прекрасный день я уселась на шезлонге в парке и вязала свитер. На соседнем шезлонге расположилась эта твоя Клара, только я не знала, что это Клара, и вообще ничего о ней не знала. Мы беседовали с ней, может быть, полчаса. Потом я читала книжку, потом мы еще немного разговаривали, потом я сфотографировала ее и ушла на прогулку. Потом еще только раз видела ее, когда отдавала фотографию. Вот и все.

– Что она рассказывала о себе?

– Она говорила, что гостит у директрисы пансионата, ее кузины, благодаря чему она, то есть Клара, могла провести там месяц, не потратив ни гроша. Мне кажется, она была очень бедной. Потом разговаривали еще о том-сем. Наконец я щелкнула ее и ушла. Ты удовлетворен?

– Я буду удовлетворен, если тебе удастся доказать, что ты ее не убивала. Послушай. Ты познакомилась в Монфлер с Кларой. Возможно, что ты не ходила с ней на «Черную лестницу». Возможно, что «Черная лестница» и не шла в Монфлер, но могло случиться так, что фильм шел в каком-нибудь окраинном кинотеатре, в который Клара попала случайно. Достаточно того, что она рассказала тебе, что это она автор сценария, а не человек, указанный на афише. Разумеется ты ни словом не выдала, что являешься женой этого человека. Ты выслушала всю историю о новеллах, отосланных в Издательство детективной литературы, и о депозите, хранящемся в моем сейфе. Клара не скрывала от тебя, что имеет намерение прямо из Монфлер приехать сюда и заявить о своих правах. Ты одобрила эту ее идею и даже предложила ей небольшую помощь. Ты сказала, что знаешь адвоката Риффа, но уже сына, не отца, и дала Кларе его домашний номер телефона. Разумеется, не мой настоящий номер. Ты вовсе не была заинтересована в том, чтобы я узнал, что именно лежит в моем сейфе.

– А чей же номер я дала ей? – спрашивает Ванда.

– Номер телефона твоего любовника, потому что во все это замешан кроме тебя какой-то мужчина. Разумеется, любовник. Ты поехала в Монфлер, чтобы встретиться с ним. Вы были там вместе, может быть, для конспирации в разных пансионатах. Клара записала номер телефона, и вы расстались. Ты рассказала обо всем своему любовнику, вы сели в поезд, приехали сюда и в его квартире ждали звонка. Наконец, вчера вечером Клара позвонила. Твой воздыхатель представился ей в качестве меня и велел ей пойти в канцелярию, обещая, что вскоре там появится. Но это не он пошел на свидание. Он остался у себя дома, а ты поехала на такси к своему дому, взяла там автомобиль Франка и приехала сюда. Я допускаю, что когда ты остановилась на этой улице, на неразрешенной стороне, как заметил привратник, ты увидела Майку, входящую в подъезд. Это несколько изменило твои планы. Вместо того, чтобы войти через главный вход, ты поднялась по пожарной лестнице, дверцу которой Нусьо взломал еще перед этим. Через окно ты заглянула в канцелярию, как раз когда черная и Майка искали по углам привидение. В какой-то момент Клара подошла к окну, ты быстро отстранилась, а когда снова заглянула в окно, Клары и Майки уже не было, зато на подоконнике лежал револьвер, который Клара в рассеянности там оставила. И тогда ты услышала голоса с верхнего этажа. Окно моей кухни было открыто и разговор был отчетливо слышен. Ты сориентировалась, что черная и Майка находятся в моей квартире, взяла револьвер, поднялась по пожарным ступенькам, встала у окна моей кухни и услышала, как черная пообещала Майке рассказать всю свою трагедию. Ты не могла допустить этого. В момент, когда Майка вышла на лестницу, ты выстрелила в Клару и через решетку забросила револьвер в комнату. Потом спустилась вниз, отогнала автомобиль к дому Франка, вернулась к любовнику, а сегодня утром встала, чтобы быть на вокзале вместе с поездом, на котором ты якобы должна была приехать. Я полагаю, что ты не проронила Франку ни слова обо всем этом деле. В середине дня ты позвонила любовнику и велела ему прийти сюда и похитить у меня компрометирующий документ. Я думаю" что вы уже успели уничтожить его.

– Ты – гений, – говорит Ванда с убеждением. – Не знаю, каким чудом ты смог обо всем этом догадаться, почти не имея для этого оснований, потому что в твоей истории пару деталей соответствуют истине. Поздравляю!

– Только пару деталей? Ты огорчаешь меня! Я думал, что наконец уже знаю все.

– До этого еще далеко, – уверяет меня Ванда. – Зачем, по-твоему, я стала бы до такой степени заботиться об интересах Франка, если люблю другого мужчину? Можешь ты мне ответить на это?

– Ты любишь другого мужчину, но уважаешь денежки Франка. Твой воздыхатель гол как сокол. Судебный процесс о плагиате означал бы для Франка финансовый крах. Тебе это совершенно не улыбалось.

– Зачем я стала бы посылать моего, как ты говоришь, любовника, чтобы он вынудил тебя отдать ему депозит, если ты перед этим уверял меня, что не знаешь комбинацию замка? Поскольку ты не знал комбинацию, не было никаких шансов, что ты сможешь разгадать ее под угрозой револьвера. Точно?

– Я говорил тебе, что не знаю комбинацию, но Нина, может быть, ее знает. Когда я звонил от тебя, то не застал ее дома, но ты могла предполагать, что полчаса спустя я уже дозвонился до нее, и Нина назвала мне комбинацию. Кстати, ты попалась, в основном потому, что напустила на меня этого типа в маске. Когда я увидел его в канцелярии с моим револьвером в руке, я сразу понял, что ты замешана в этом.

– Давай, давай! – крутит головой Ванда.

– Я только тебе рассказал, куда я сейчас прячу револьвер. Кроме нас двоих никто не знал этого тайника. Посторонний мог бы сто лет искать револьвер и никогда бы его не нашел. А этот, с лицом в маске, нашел его сразу. Нашел потому, что ты сказала ему, что револьвер лежит в «Фаусте».

– Мой ты Эркюль Пуаро! – восклицает Ванда.

– Прошло время шуток, – говорю я грустно, – ты крепко держишься на ногах, но тебе уже ничего не поможет.

– Но мне ничего и не грозит, – уверяет Ванда, – ты не сумеешь доказать ни одной из вещей, которые ты перечислил. О том, что она была в костюме, я догадалась случайно. Никакого любовника на тебя не натравливала. Я совершила только одну ошибку, но она не повлечет за собой никаких осложнений: позволила тебе догадаться, что вчера была в твоей канцелярии.

– Согласно моей концепции, ты была даже не внутри канцелярии, а только под окном, – говорю я, – через окно ты разглядывала кабинет и заметила на этажерке гипсовую фигурку, которой перед твоим отъездом не было, потому что Нина подарила мне ее только месяц назад. Сегодня утром Пумс, к счастью, разбила эту мерзость и спрятала осколки в ящик. Но ты знала, что это была фигурка работы Кановы. Знала, потому что вчера восхищалась ею во всем ее великолепии. Не может быть другого объяснения.

– Несмотря на это вся твоя история высосана из пальца, – говорит Ванда, соскальзывает со стола, становится посреди кухни, обращенная ко мне лицом, с нацеленным в мою сторону револьвером. Совершенно не напоминает в эту минуту болезненную сентиментальную девчонку, какой она обычно выглядит. Глаза у нее сейчас, как два ножа.

– Не двигайся! – командует она. – Если выдержишь без движения две минуты – умрешь, узнав всю правду. Если пошевелишься хоть чуть-чуть – погибнешь раньше.