Текст книги "Монстр (Дело Йозефа Фритцля)"

Автор книги: Аллан Холл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

10
Последствия

Прошлое – чужая страна: там все ведут себя иначе.

Л. П. Хартли. «Посредник»

Австрия должна прийти в себя. Страна обязана заняться последствиями дела Фритцля. Хотя всем уже ясно, что он больше никогда в жизни не построит другую подвальную камеру и остаток дней проведет либо в тюрьме, либо в закрытом психиатрическом заведении, Австрия, как это ни болезненно, вынуждена признать свою роль супервдохновителя подобных преступлений.

Амштеттенское дело, превосходящее эпопею Наташи Кампуш, создало впечатление, что альпийское государство не столько родина красоты и культуры, сколько земля, населенная людьми, которые запирают девочек в подвалах. Такие монстры, как Фритцль, подвергают жертв надругательствам, в то время как их соседи не обращают внимания на тревожные признаки и неприглядную правду, потому что не хотят впутываться. Самодовольные и чопорные власти, равно как и буржуазно респектабельные обыватели, скрывают ужасную правду об истинном положении дел.

Томас Главинич, известный австрийский писатель, откровенно обвинил своих соотечественников: «Сельчане ненавидят все, что далеко от них: правительство, Европейское сообщество, американцев, евреев. Среди них царит кумовство. Тех, кто не работает в местной добровольной пожарной дружине или по крайней мере не жертвует деньги на городские нужды, клеймят как отщепенцев или аутсайдеров. С другой стороны, почтенные отцы семейств могут на досуге избивать своих жен и детей. И все остальные думают: нам-то какое дело? Что нам до этого?»

Йозеф Хаслингер, философ и писатель, сказал: «Существует поверхностное – милая личина, которую австрийцы любят демонстрировать, но за ней прячется нечто чудовищное. Мы до сих пор неспособны признавать собственные ошибки. Так забывчивость становится частью менталитета.

Моя страна заражена роковой традицией – прятать все под сукно. Неудачи в личной жизни и публичная нравственность в Австрии никак не связаны. Процесс денацификации не был доведен до конца. Так сложился двойственный характер австрийца. Жизнерадостное личико, а за фасадом – полный мрак. Такова традиция и в австрийском искусстве, в частности в литературе. Это – не совпадение. Наша культура отворачивается от реальности».

«Элизабет бежала из дома девочкой, полиция искала ее и вернула обратно – в неистовые объятия родного отца, – говорит Гедвига Вельфль, директор австрийского центра защиты детей. – Бегство из дома было признаком глубокого несчастья, но никого не заинтересовала судьба этой девочки».

Разумеется, Австрия не обладает какой-то особой монополией на страшные преступления. Марк Дютру в Бельгии использовал подвал, чтобы держать в нем своих жертв-детей. Подобные преступления совершили Фред и Розмари Уэст в Соединенном Королевстве и серийный убийца Джон Уэйн Гейси в Америке. И все же в Австрии есть что-то особое. В этой стране существует культура умолчания, в лоне которого взрастают семьи, где каждый наглухо замкнут в своем молчании. После первых недоуменных вопросов об Австрии, появившихся в британской прессе вслед за обнаружением подвала, многие читатели утверждали, что преступление Фритцля еще не симптом больной нации. Я же скажу следующее: в самом сердце Австрии что-то прогнило.

На местном уровне амштеттенцы приняли на себя основной огонь СМИ и критики. Землякам Фритцля в грядущие годы придется жить с грузом последствий австрийских общественных заблуждений. Эти заблуждения существуют, и они опасны.

7 мая пятьсот людей собрались на главной площади города с двумя посланиями: одни поддерживали Элизабет и ее детей, другие призывали к массовому истреблению всемирных СМИ. Надписи на баннерах, выставленных школьниками города, гласили: «Желаем вам сил на жизненном пути», «Мы вместе» и «Вы жили в аду, поэтому теперь желаем вам побольше солнца». Но были и другие лозунги, критикующие СМИ и австрийское общество. «Наше общество построено на бахвальстве, невежестве и эгоизме», – было написано на одном. «СМИ стряпают репортажи, хотя рассказывать больше не о чем», – говорилось в другом.

Было организовано ралли, чтобы показать, что город хочет перемен.

Роберт Шиллер, житель города, участвовавший в ралли, сказал: «Мы в Амштеттене ничего не можем поделать, что среди нас оказался такой человек. Теперь, к сожалению, мы на виду у всего мира, хотя и не виноваты в преступлениях, которые он совершил».

Особенно тяжело восприняли дело Фритцля амштеттенские школьники, многие из которых знали его «верхних» детей. Маргит Шагерль, учительница местной школы, подтверждает: «В данный момент ребята только об этом и говорят. На них это произвело самое глубокое впечатление».

Городской делегат Герман Грубер обратился к толпе, собравшейся на ралли: «Амштеттен, каким мы видим его сегодня, – вот подлинный Амштеттен».

К сожалению, похоже, что Амштеттен страдает той же близорукостью, что и остальная страна. Его граждане, несомненно, устыдившиеся случившегося, предпочитают, скорее, жаловаться на «несправедливость СМИ», чем внять предостережению, содержащемуся в вопросе: «Как и почему?»

Почему социальные работники, в чьи обязанности входит совать свой нос повсюду, тысячу раз посещали осужденного преступника и не сочли нужным хорошенько приглядеться к нему? Как могло случиться, что фантастической истории о том, что дочь Фритцля присоединилась к какому-то культу, безоговорочно поверили, а затем, когда младенцы стали появляться у порога дома монстра, никто не поднял тревоги?

Бюрократы всех мастей, включая строительных инспекторов и чиновников противопожарной службы, заходили в дом и вертелись возле него. Неужели ни у кого из них не возникло ни малейшего подозрения о том, что находится за дверью лестницы, ведущей в подвал?

Когда в 1994 году Фритцли удочерили первого ребенка, Лизу, мэр Амштеттена Хайнц Ленце сказал, что ни у Фритцля, ни у его жены явно нет криминальных побуждений. «В подобных случаях отдать ребенка в семью всегда предпочтительнее, чем поместить его в приют», – объясняет господин Ленце, утверждая, что социальные службы придерживались стандартной процедуры. Когда его спросили, как возможно, что материалы по таким серьезным правонарушениям, как сексуальное нападение и предполагаемый поджог, не сохранились, он ответил: «Я всего лишь гражданский служащий, а не законодатель».

Так, значит, винить некого?

Австрийский канцлер, восторженно призывающий туристов со всего мира полюбоваться горами его страны, отведать сахарного хвороста и порезвиться на альпийских лугах, спорит с тем утверждением, что преступление Фритцля – типично австрийское явление; он уверен, что гражданина любого общества мог попутать нечистый, как то случилось в Амштеттене.

Но даже австрийские СМИ, совсем ручные по сравнению с британской и американской прессой, не покупаются на такое объяснение. «В течение десяти лет трех детей оставили у порога дома Йозефа Фритцля, и общество тем не менее предоставило ему право на усыновление, не выяснив местонахождения матери!» – восклицает одна из газет.

«Неужели возможно, чтобы никто ничего не видел и не слышал и не задавал никаких вопросов? – допытывается Петра Штуйбер, ведущая одного из разделов венской газеты „Штандарт“. – Каким образом это характеризует соседей, знакомых и прежде всего соцработников, имевших дело с этой семьей? Вся страна должна задаться подобным вопросом».

Австрийцы гордятся тем, что они называют «социальным партнерством», но даже если оно сослужило им хорошую службу в экономическом плане, то создало вакуум, в котором Фритцль и Приклопиль чувствовали себя как рыба в воде. Основы этой главенствующей жизненной модели были заложены после разрушений, принесенных Второй мировой войной, когда правительство и профсоюзы коллективно решили, что страна не может позволить себе деструктивных общественных, политических и экономических конфликтов, знаменательных для 1920-х и 1930-х годов, кульминацией чего стал аншлюсе 1938 года. Они хотели избежать разрушительных социальных и промышленных конфликтов, забастовок, локаутов и неугасающих социальных столкновений, которые совместно привели к параличу австрийской экономики и правительства в межвоенные годы. На деле же все свелось к виртуальному обществу без забастовок, где сделки заключаются за закрытыми дверями, где люди не раскачивают лодку, где профсоюзные боссы пожимают руку промышленникам, политики общаются с политиками, а финансисты – с финансистами. Зачастую секретно.

Австрийцы не хотят возвращаться к нацизму. Исторически это вчерашний день, в то же время существующий по соседству, как и соседи Йозефа Фритцля. Чтобы понять, почему нацизм до сих пор отбрасывает свою тень на эту страну, достаточно почитать некоего доктора Генриха Гросса. Это был еще один человек, довольный своим подвалом, в котором он хранил свои особые тайны.

Генрих Гросс умер в возрасте девяноста лет, умело избегая правосудия почти шестьдесят из них, в то время как государство осыпало его наградами. Хороший врач, он стал ведущим медицинским экспертом на уголовных процессах. Его часто показывали по телевизору, где на экране он занимал место за столом рядом с богатыми, знаменитыми и влиятельными венцами. Остроумный, тщательно подбирающий выражения, доктор Гросс считался душой общества. Покровители в правительстве предпочитали игнорировать его порочное прошлое, за которое он заслужил прозвище Коса. Его своеобразным урожаем были беззащитные дети. Он убивал их сотнями ради процветания господствующей арийской расы. Гросс работал в Шпигельгрундской детской больнице в Вене в 1944 году, где был непосредственным участником убийства детей, признанных «недостойными жизни». Прошло немало времени после того, как пушки смолкли, когда обнаружилось, что он держит мозги убитых им детей – так сказать, личную коллекцию – у себя в подвале, экспериментируя с ними вплоть до 1970-х годов. Стоявшие рядком в банках с формальдегидом детские останки наконец обрели покой в 2002 году.

Доктору Гроссу удавалось избегать преследования вплоть до 1950 года, когда он был приговорен к двум годам тюрьмы за соучастие в преступлениях нацистов. Но позднее Верховный суд пересмотрел вердикт. Гросс вступил в социал-демократическую партию и продвигался по службе, пока не стал ведущим невропатологом страны. Дело против Гросса было вновь открыто, когда в середине 90-х поступили новые свидетельства его деятельности. В феврале 1988 года дознаватели добрались и до частной коллекции доктора Гросса.

В 2000 году бывшие дети, пережившие Шпигельгрунд, вместе с родственниками погибших заполнили зал венского уголовного суда, чтобы посмотреть, как доктор Гросс в полотняном колпаке и серой пижаме медленно подходит к скамье подсудимых в сопровождении своего врача – и разыгрывает «карту Пиночета»: непригодность к судебному слушанию.

Он склонил голову, когда судья Карлхайнц Зеевальд спросил его: «Вы можете отвечать на мои вопросы?»

«С трудом», – ответил доктор Гросс.

Рейнхард Халлер, врач, дважды обследовавший доктора Гросса, довел до сведения суда, что его пациент страдает слабоумием и его умственное и физическое здоровье быстро приходит в упадок. Он сказал, что доктор Гросс перенес легкую мозговую травму, и указал на начальную стадию болезни Паркинсона. «Он ясно сознает, где он и почему». Но из-за ослабленной сосредоточенности и провалов в памяти ему будет крайне трудно переносить судебное заседание, если оно будет длиться более пяти-десяти минут.

После краткого перерыва судья объявил, что доктор Гросс неспособен к судебному слушанию, сказав: «Умственное и физическое состояние доктора Гросса значительно ухудшилось со времени последнего обследования. Если он не в состоянии следить за ходом расследования, последнее придется отсрочить».

Так он и остался безнаказанным убийцей, пока мирно не скончался в своей постели в декабре 2005 года. Какова же была высшая мера наказания австрийского правительства? Оно отобрало все данные им врачу-убийце медали.

После 1945 года в Германии, разделенной силами союзников, которые управляли своими зонами, гражданам и учреждениям был отдан приказ пройти процедуры денацификации, чтобы искоренить национал-социалистский образ мышления и черты. Попытки Австрии смыть «коричневую заразу» были куда более запутанными и необдуманными. Молодежь хотела знать, в чем состояли грехи старшего поколения, что их папы и дедушки делали на полях сражений в России, Литве, Польше, Греции, Югославии, Франции, Латвии, Эстонии и Голландии. В Германии семейных тайн не осталось, и на всех мужчин определенного возраста там глядели косо. Стремление к конфронтации с прошлым в интересах правды сплотило многочисленную бадермейнгофскую бригаду, которая искала возможности разрушить государство, зиждущееся на лжи и позоре. В Австрии дедушки были и остаются почитаемой кастой, и вопросы, которые следовало бы задать, так и остались незаданными. Австрия в одностороннем порядке наклеила на себя ярлык первой жертвы нацизма. Не случайно одной из первых групп, к которой обратился крайне правый политик Йорг Хайдер, была группа ветеранов частей СС. Он отдавал им дань уважения, которого, как он считал, они заслуживали, называя их благородными людьми. Австрийцы никогда не порицали Хайдера – наоборот, поддерживали, несмотря на отвращение, какое он вызывал во всем мире. Страна дружно отводила глаза в сторону, не задавая самых главных вопросов. Например, почему Хайдер живет в многомиллионном особняке и владеет обширным земельным участком.

Ответ кроется в нацистском прошлом: имение было отобрано у еврейской семьи и продано по бросовой цене, чтобы семья могла бежать. И Хайдер без зазрения совести живет в этом доме. Электорат предпочел отвернуться от подобного факта, приведя к власти партию Хайдера, несмотря на презрение всего мира.

Как-то неловко чувствуют себя австрийцы, когда израильский центр Шимона Визенталя утверждает, что их земля – это «седьмое небо» для нацистских военных преступников. Эфраим Цуров, посвятивший жизнь тому, чтобы вершить правосудие над нацистскими военными преступниками, оставшимися в живых, обвинил Австрию в «полном провале» из-за того, что та помогает бывшим нацистам избежать правосудия. В особенный гнев привел его отказ Вены выдать Хорватии Миливоя Аснера. Аснер, который в настоящее время проживает в Клагенфурте, служил начальником полиции в Подзеге и сыграл важную роль в преследовании и уничтожении сотен евреев, сербов и цыган. Он занимает не последнее место в проекте визенталевского центра «Операция „Последний шанс“», призывающем устроить облаву на уцелевших убийц.

«Все очень просто, – говорит Цуров. – Мы полны решимости заставить этих ублюдков предстать перед судом. Эти люди не заслуживают никакого сочувствия – они убивали евреев, цыган, гомосексуалистов, свидетелей Иеговы и многих других несчастных. Но мы сталкиваемся с серьезными препятствиями в таких странах, как Австрия, где полностью отсутствует политическое стремление преследовать нацистских военных преступников. За три десятилетия Вена не вынесла ни одного приговора участникам холокоста. Вы думаете, потому что там нет военных преступников? Верится с трудом. Их там пруд пруди. Но Австрия не проявила никакого интереса к тому, чтобы они предстали перед правосудием. Такова система, превратившая Австрию, попросту говоря, в „рай“ для военных преступников.

В 1985 году я поехал в Вену, чтобы встретиться с самим Визенталем, который воплощает живую легенду. Человек, потерявший восемьдесят девять родственников во время холокоста, основал агентство, выслеживающее виновных по всему свету. Он мог бы жить в Бонне или в Нью– Йорке, где еврейские деньги более доступны, чтобы спонсировать его усилия. Но он решил остаться в Вене, и вот что Визенталь говорит о причине своего решения: „Я остался здесь как заноза в их совести… этих добрых австрийских буржуа, которые блеяли, как ягнята, называя себя жертвами нацизма. Они приняли его с распростертыми объятиями. Я каждый день подхлестывал их сознание – вот почему я остался“. Он раскрыл факты, свидетельствующие о том, что покойный австрийский президент Курт Вальдхайм был немецким офицером на Балканах и во время войны сыграл свою роль в массовых убийствах партизан и безоружного гражданского населения, что тогда считалось в порядке вещей».

Вальдхайм, который также десять лет прослужил в должности Генерального секретаря ООН, делал все возможное, чтобы держать подробности того времени в секрете. Существует неразрывная связь между такими личностями, как Фритцль и австрийская ментальность.

В каждой семье есть свои тайны; не обязательно на катастрофическом уровне Йозефа Фритцля, но они есть. Соедините такие тайны с государством, в котором их тоже предостаточно, и будет легче понять, почему в Австрии существует подобная проблема.

Фритцль и его жена, набожная католичка, выросли в эпоху с четким распределением ролей между мужчиной и женщиной. Феминистки могут отвергать отношения 1940-50-х годов как сексизм каменного века: мужчина – охотник, добытчик, женщина – покорная супруга, которая не задает вопросов и не высовывается с кухни. Но подобные отношения – часть ткани австрийского общества. Мужчинам не только позволялось вести параллельные жизни, от них этого ждали: у австрийца определенных лет, в классическом варианте, есть подружка в соседнем городке. У Фритцля тоже почти наверняка была такая, не говоря уж о его тайной семье в подвале. Если его жена и не думает задавать ему вопросы о его действиях, то почему это должны делать соседи? У каждого мужчины есть право на тайну, а то и на две.

Розмари уважали в общине. Почему? Да потому что она вырастила детей своей дочери как собственных. Она никогда публично не жаловалась на Йозефа. Детей пунктуально отводили на занятия музыкой, футбол и прочие мероприятия и аккуратно приводили домой.

Но все это – затянувшаяся рясой поверхность глубокого пруда.

Австрийские политики обещали рассмотреть все факты дела Фритцля. Но существует как бы схема официальной летаргии, как то доказало дело Кампуш. Прошло уже два года после ее возвращения в мир света, но чиновники не обращают внимания на серьезные промахи в ее деле.

Неудачи полицейских при исчезновении десятилетней школьницы вошли в легенду, как, например, их неспособность обнаружить дом подозреваемого – и действительного преступника – Вольфганга Приклопиля с помощью собак, которые моментально учуяли бы запах Наташи. Затем последовал провал с его фотографией, которую можно было бы показать свидетелям, видевшим, как маленькая девочка забирается в белый фургон типа тех, которым пользовался Приклопиль, не говоря уж о том, что никому не было поручено составить психологический портрет похитителя. Работавший над делом офицер первые девять месяцев не имел даже эффективной компьютерной системы, связанной с Интерполом или хотя бы с австрийскими силами безопасности. В конце концов, стремясь найти девочку, полицейские прибегли к помощи спиритических планшеток. В то время главой подразделения по розыскам Наташи был Макс Эдельбахер, уволившийся на пенсию всего за месяц до побега Наташи. «Ни я, никакой другой полицейский не верили, что она еще жива, – говорит он. – Однако ужасно, что девочка могла пробыть в нашем районе восемь лет, когда ее безуспешно искали тысячи полицейских. По справедливости, надо было бы спросить, где мы допустили ошибку».

В феврале 2008 года Хервиг Хайдингер, бывший глава Федеральной уголовной полиции, заявил, что Приклопиль действительно являлся главным подозреваемым в течение нескольких недель после исчезновения девочки. Но с ним для проформы побеседовали несколько минут, а затем отпустили, предоставив ему право осквернять и растлевать свою жертву целых восемь с половиной лет. Во время написания этой книги парламентская комиссия, созванная для расследования промахов полиции, доложила, что были допущены серьезные ошибки. Неизвестно, обращалась ли комиссия к материалам журналистского расследования, опубликованным в Вене в 2008 году, которые указывают, что полиция скрыла такие важные улики, как дневник Кампуш, записки от Приклопиля, а также фотографии и видеозаписи, наводящие любого здравомыслящего человека на мысль, что у Приклопиля были сообщники. Однако полиция не воспользовалась предоставленными ей материалами. Их словно покрыли свинцом, закатали в бетон и столкнули в какую-то бездонную яму, чтобы никогда больше не прикасаться к ним и не смущать покоя обывателей.

Кроме того, своеобразные австрийские законы о частной собственности и интимной жизни навязали свое мнение: газеты и журналы на родине Кампуш были запуганы ее адвокатами.

Есть еще один случай злостного надругательства над детьми, которое продолжалось много лет, несомненно благодаря врожденному низкопоклонству австрийцев перед властями. Опять присутствуют подвал, тьма, навязанное затворничество и внешний мир, которому нет до этого никакого дела. И так же, как в случаях с Наташей Кампуш, Элизабет Фритцль и ее детьми, жертвам нанесены глубочайшие, незаживающие раны, и они никогда не вернутся к нормальной, полноценной жизни. Три девочки на семь лет были заперты в «неописуемо зловонном» доме своей умалишенной матерью, окончательно потерявшей над собой контроль. Девочки были оторваны от внешнего мира, существуя почти в полной темноте, играя только с подвальными мышами и общаясь между собой на языке, который изобрели сами. Когда детей обнаружили, то оказалось, что их дом в симпатичном предместье не имел водоснабжения, пол был на метр покрыт мусором и экскрементами. Доски пола были изъедены мышиной мочой. Этот случай, открывшийся буквально через несколько месяцев после бегства Наташи, ошеломил австрийцев. Власти Линца, городка, где Йозеф Фритцль веселился в борделях и барах, прилагали все усилия, дабы объяснить, как такая ужасная история могла остаться незамеченной.

Мать девочек, пятидесятитрехлетний адвокат, после развода с мужем перенесла нервный срыв. Но она добилась права опеки над девочками, которым было тогда соответственно семь, одиннадцать и тринадцать лет, и забрала их из школы, заявив, что даст им частное образование на дому. Ее мужу, судье в Линце, Верхняя Австрия, который значится только как Андреас М., лишь однажды разрешили встретиться с девочками, хотя он девять раз обращался с ходатайством в суд. Девочки были спасены только тогда, когда полиция ворвалась в дом, после того как сосед, несколько раз докладывавший о своих подозрениях, пригрозил местному совету официальным судебным процессом. Сам сосед заинтересовался делом благодаря странному поведению жившего в семье лабрадора. Бедное животное, обезумевшее от зловония и темноты, настолько измучило соседа, что тот взялся за телефонную трубку, когда собака, прорвавшись сквозь тяжелые занавеси, стала отчаянно бросаться на стекло в бесплодной попытке привлечь внимание внешнего мира.

Хотя с октября 2005 года все трое находились в специальном терапевтическом центре, скандал начался лишь в начале 2007-го. После освобождения у всех трех жертв были бледные кожные покровы и они не могли выносить воздействия дневного света. Теперь власти подвергаются резкой критике за то, что не вмешались раньше, несмотря на неоднократные жалобы соседей во вполне благополучном районе Пестлингберг.

За семь лет мать девять раз вызывали в суд после жалоб отца и соседей, но чиновники постоянно считали, что нет никаких оснований более тщательно расследовать дело. Вальтрауд Кубелка, терапевт, лечивший девочек, сказал, что их психосоциальное и физическое развитие находятся на «катастрофическом» уровне: «Старшая очень плоха, и здесь нет никаких перспектив выздоровления. После освобождения она находилась в крайней степени дистрофии и страдала практически полным отсутствием аппетита. Двоим ее младшим сестрам понадобятся годы, чтобы примириться с ужасным детством. В первые недели после освобождения они забивались под скамью на кухне терапевтического центра, потому что это было самое темное место. Они плохо переносили свет… долгие годы они не знали, что такое солнечный свет и свежий воздух».

В течение семи лет заключения дети общались только с матерью и, как следствие, выработали свой, почти непонятный язык, описанный как «напевно-немецкий». Сообщают, что после годичного курса терапии психика старшей дочери (ей сейчас двадцать один год) настолько нарушена, что она подолгу, как фламинго, стоит на одной ноге, уставясь в пол. Она часто рыдает. Также передают, что она и ее сестры заканчивают все предложения словом «но». Чиновник из совета говорит, что власти и понятия не имели о «поистине катастрофическом» состоянии пленниц. По некоторым сообщениям, знание законов и судебной практики позволили матери отсрочить суд.

Женщина была адвокатом, а стало быть, человеком с определенной репутацией. Даже когда соседи сообщали в полицию о ее странном поведении, никто ничего не предпринимал. Иногда кажется, что австрийцы родились с геном, который не позволяет им задавать вопросы согражданам. Во время написания этой книги ни один полицейский офицер или социальный работник не были призваны к ответу. Похоже, девочки из Линца – еще три жертвы общества, которое хочет остаться в стороне.

Впрочем, сами австрийцы слишком хорошо знают о роли своей страны в истории XX века. Это они поддержали две развязанные Германией мировые войны и радостно разделили ложе с самым порочным режимом планеты. Конечно же, они шокированы и испытывают отвращение к недавним случаям надругательства над человеческой личностью, но в то же время допускают, что здесь могли сработать определенные «психокультурные» элементы их общества.

В романах Эльфриды Елинек, марксистки-феминистки, австрийской писательницы, лауреата Нобелевской премии по литературе за 2004 год, часто описывается структура обществ, управляемых мужчинами-самцами, изображенными как звери в частной жизни, но внешне респектабельными, имеющими определенную репутацию, корректно (совсем как Йозеф Фритцль) пропагандирующими общественные ценности. В одной из ее книг описана пара, за безмятежным внешним обликом которой имели место акты ежедневного насилия и побоев, наносимых мужем своей супруге. Елинек полагает, что тут кроется сочетание австрийских патриархальных общественных ценностей, в которых проглядывает уважительное отношение к контролю мужчины над женщиной вкупе с культурным принципом «моя хата с краю» и социальной потребностью в гармонии, что предоставляет возможность таким мужчинам, как Фритцль, воплощать свои уродливые фантазии.

Газета «Штандарт» устроила дискуссию на тему «Мужское начало и мужественность». Соседи Фритцля описывали монстра как «мужчину из мужчин», выглядевшего в высшей степени «мужественным и властным». Вопрос состоял в том, что подобный тип мужчин все еще пользуется уважением в Австрии, особенно в католической и патриархальной части общества.

Исследование австрийского характера и нацистской тени, которая на него ложится, будет продолжаться еще долго, после того как Йозеф Фритцль будет надежно изолирован. Во время написания этой книги обвинители все еще спорят, что именно можно поставить ему в вину. Используя всякую лазейку, они всеми способами пытаются обойти закон, чтобы отсрочить долгожданный день его суда.

То, как Австрия поступит с Фритцлем, волнует весь мир – но австрийское общество не торопится. Старые привычки отмирают медленно. Австрийскую полицию уже обвиняли в том, что она пытается остановить волну критики, поднятую следствием, угрожая судебным преследованием любому, кто заговорит о нем в СМИ. Обвинители утверждают, что люди, «разглашающие» информацию о клане Фритцля, вторгаются в интимные права семьи.

Бывший жилец Фритцля Ляйтнер, высказывания которого уже приводились, утверждает: «Это не что иное, как попытка скрыть факты, объясняющие провалы в их работе. Полиция угрожала мне и моей семье, после того как я сказал, что в доме не все ладно. Я решился заговорить, когда увидел, какое мнение у них складывается. Это было непростое решение, поскольку я понимал, что не вправе об этом умалчивать. Они попросту попытались заткнуть мне рот.

Элизабет не в первый раз сбегала из дома. Я удивлен, что власти не провели более тщательного расследования. Почему они не выяснили, отчего она убегает раз за разом?» Ляйтнер говорит, что полиция пригрозила доложить о нем государственному обвинителю, надеясь таким образом запугать других информаторов. «Австрийские власти, как всегда, озабочены чистотой своей репутации, поэтому стараются свалить вину на других».

И все же уютные учреждения государственной машины в конце концов столкнутся с электоратом, который не будет таким пассивным, как прежде.

Только чуть более десяти с половиной процентов полагают, что местные власти сделали все возможное для обнаружения Элизабет, в то время как более девяносто трех процентов высказались в том смысле, что амштеттенские власти проявили «вопиющее небрежение», отдав троих детей Элизабет, якобы оставленных у порога дома под опеку Йозефа Фритцля. Около девяноста процентов согласны, что власти поставили интересы потенциального насильника выше прав жертвы. Только пять и три десятых процента считают, что ни полиция, ни соседи, ни друзья не заметили ничего странного в поведении Фритцля.

Возмущение граждан поддержала и министр юстиции Мария Бергер, которая назвала местные власти слишком «доверчивыми», поскольку они поверили россказням Фритцля о том, что его дочь сбежала, присоединившись к какой-то неизвестной религиозной секте. Бергер говорит, что полиция слишком легко попалась на удочку. «Обозревая все, что мы знаем сейчас, я вижу определенную долю доверчивости властей, особенно когда речь доходит о рассказе, повествующем о бегстве в секту, которым подозреваемый объяснял исчезновение дочери».

Во время парламентских дебатов тогдашний министр внутренних дел Гюнтер Платтер не выдержал и назвал это преступление «самым омерзительным на своей памяти». Он и Бергер торжественно поклялись ужесточить законодательство, направленное против сексуальных домогательств. Максимальные сроки заключения будут увеличены, а в случаях более серьезных сексуальных преступлений их изъятие из полицейских архивов запрещено. Министры также заявили об усилении ответственности за потенциальные случаи домогательств, продлении испытательного срока и введении регистра для сексуальных насильников вплоть до переведения их на определенные работы. Людям, уличенным в продолжительном домашнем насилии и сексуальных домогательствах, грозит тюремное заключение сроком до двадцати лет.