Текст книги "Второе дыхание"

Автор книги: Алла Ромашова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Алла Ромашова
Второе дыхание

Моей семье и 2020 году посвящается.

Эта книга не родилась бы в иной год и при иных обстоятельствах.

От автора

Эта повесть-роман – личная история. Можно сказать – моя жизнь. В нем есть мистическая линия. Она помогает увязать все события, которые происходили со мной, в одно полотно. Персонажи, сюжетные линии – с одной стороны выдуманы, с другой – основаны на реальных событиях. Знаки, которые «судьба» расставляла на моем пути – это те вехи, в которых жизнь делала очередной кульбит и открывала новые возможности. Надеюсь, этот роман поможет вам  увидеть жизнь с новой стороны – как цепь закономерных событий, которые зависят только от вас. Я старалась, чтобы чтение было легким, увлекательным и где-то даже романтическим. Верю, что после прочтения у вас откроется «второе дыхание», как открылось оно у меня.

Спасибо детям, семье. Без их поддержки и вдохновения ничего бы не вышло.

Предисловие

О Лехе, Чехе и Русиче.

«Давным-давно, много лет тому назад, жили-были три брата: Лех, Чех и Рус. Они искали место, где построить свой города. Вышли на лесную поляну, и решили на ней передохнуть. Там Лех увидел гнездо и белого орла в нем. Решил Лех заложить город в этом месте и назвал его Гнезно. А орла белого принял за символ своего герба. Чех и Русич пошли дальше искать места для своих городов»

Польская легенда

«…По разделении народов взяли сыновья Сима восточные страны, а сыновья Хама – южные страны, Иафетовы же взяли запад и северные страны…»

Повесть временных лет

Глава 1. Странный дом

Оглядываясь назад, я все пытаюсь вспомнить – с чего все началось? Есть ли конкретная точка во времени, когда я поняла, что моя жизнь уже не станет прежней, что все детство, отрочество, даже зрелость были подготовкой, подводкой к тем удивительным событиям, которые случились со мной.

Возможно, сон, который с регулярным постоянством снился мне, начиная с детства, был предвестником всех этих невероятных событий. Видение приходило ко мне во время болезни или нервных потрясений: я бегу по проваливающейся лестнице, или улетаю в небо от неприятностей, иногда прячусь от ожившей скульптуры. Успокоение мне приходило в лице незнакомой женщины, которую я воспринимала, как близкую, родную. Она была красива, одета в белое длинное платье. Женщина склонялась надо мной, обволакивала своим теплом, и мне становилось спокойно. Она говорила одну и ту же фразу: «Запомни: Старое место. Старо». Когда я ее спрашивала – что за место, ее образ начинал таять, а ответ уплывал вместе с ней: «Старо, старо». После этого видения я просыпалась здоровой и умиротворенной.

Зовут меня Алла, мне 45 лет. Хотелось бы сказать, что я такая-то и такая-то, выгляжу так-то, и, в-принципе, неплохой человек, но, если вдуматься – кто я? Собой ли сформированная личность в собственном теле, или совокупность атомов и клеток моих прародителей, принятых как данность. Никогда не смогу просто по желанию внести изменения в свою ДНК. Это возможно сделать только вместе с другим человеком, добавив к моей ДНК миллион атомов моего мужчины. Только тогда, если угодно будет Высшей Силе, появится измененная клетка, которая со временем превратится в половину меня и не меня. Но до этого момента, я – это горючая смесь моих прародителей, под редким именем Алла.

Имя

Странное имя – твердое, его сложно сократить или сделать ласкательным. В детстве я думала, что меня назвали в честь певицы Алла Пугачевой. Честно говоря, не любила ее, и из-за этого имя мне не нравилось. Встряхивая синтетическим облаком рыжих кудрей, певица всех времен кривлялась, тянула Ааарлекино, – Аарлекино, зазывая ярко накрашенными глазами из выпуклого экрана допотопного телевизора прошлого уже столетия, а женщины моей семьи с упоением вглядывались в размытое изображение, именно так представляя идеал красоты.

Удивительный факт: первую любовь моего мужа звали созвучным моему именем Элла, и именно так хотел назвать меня отец, в честь своей матери. Но моя мама не согласилась, дабы не портить жизнь девочки несоветским именем, сошлись на имени Алла. Взрослея, я перестала реагировать при знакомстве на глупые подколы прыщавых юнцов: «Как, как тебя зовут? Пугачева?»

Имя бабушки появлялось и исчезало с моего жизненного горизонта. Ближе к моим 30 годам, когда я начала интересоваться историей своего рода, оно обрело очертания красивой женщины, судя по старой фотографии пятидесятых годов, похожей на киноактрису. По воспоминаниям родни, как мозаику, я складывала жизнь этой удивительной женщины. Женщины, на которую со слов ее сыновей, я была невероятно похожа. Имя ее удвоилось, появилось еще одно, данное, вероятно, при крещении. И постепенно мое имя стало мне нравиться, потому что теперь связывало меня не с рыжей певицей, а с моей красавицей-бабулей Габриэлой-Теодорой.

Мое детство

Боль рвалась изнутри. Не было мочи терпеть ее, и я заскулила. Мама крутила диск красного пластикового телефона и кричала в трубку «Скорая? Ребенку плохо». Папа потер одну ладонь о другую и прижал к моему животу. Я затихла. Противный клубок боли уполз куда-то внутрь. Стало легче. Мне всегда становилось легче рядом с отцом. Он улыбался тонкой хитрой улыбкой, улыбались даже не губы, а его глаза, появлялись паутинки морщин вокруг глаз, плотная кожа лица натягивалась, уши эльфа приподнимались вверх, и как будто тоже смеялись. Передышка. Можно поспать. Вполне возможно, что боль бы ушла сама, но врач уже звонил в дверь. Долго мял живот, боль вернулась. Я заорала. Меня завернули в одеяло, вынесли на улицу, засунули в машину скорой помощи, и мы всей семьей понеслись в больницу, в самый центр Москвы.

Надо сказать, что жили мы на окраине города. Это сейчас рядом с нашим старым домом есть станция метро. А раньше до него надо было добираться больше часа: 20 минут идти пешком сквозь хрущевские пятиэтажки до ближайшей автобусной остановки, ждать автобус и еще 40 минут трястись в битком забитом транспорте до шайбы метро Новослободская.

За окнами машины пролетал ночной город, тусклый и унылый свет от фонарей пробегал по кушетке, по креслу напротив. Окна были во льду, ничего разглядеть не удалось.

И все равно поездка обещала приключение. Врачи подозревали аппендицит и звучало неизвестное слово «операция».

Мы приехали в больницу имени Морозова. Старинное красивое здание с колоннами и парадным входом. Казалось, дверь откроет дворецкий и представит нас принцессе, живущей во дворце. Однако, меня сгрузили на холодную переносную койку, я демонстративно постанывала, но боль прошла. Вкатили и повезли, гремя жесткими колесами каталки по темному паркету, мимо злой вахтерши, дальше и дальше, в долгие мои две недели. Две недели, проведенные в заточении в этом красивом, но чужом и опасном дворце, в ожидании казни – операции, которая, к слову, так и не состоялась.

Я помню соседку по палате – красивую женщину, с грудями, обмазанными зеленкой Ей приносили вечно орущего младенца. Помню девочек, которые шутили и как-то пытались развлекаться, но все делали с грустными глазами. Бесконечную боль, к которой добавилась резь в паху от вульвита, потому что за нами, детьми, никто не ухаживал. Дети не знали, где можно подмыться или принять душ. Потом все наше отделение заболело корью, и мы попали в карантин. И вот тогда случилось то, что первый раз послало мне ясный сигнал о событиях будущего времени:

Папа вернулся из зарубежной командировки из Болгарии и привез мне в больницу набор деревянных конструкций, из которого можно было собрать целый город: дома, крыши, заборчики, здания школы, больницы, лавочки. Такой аналог Лего, только из крашенного дерева. Время остановилось. Я могла часами, сутками строить районы, продумывать планировки, организовывать пространство, улучшать и украшать. Я начала творить. Много позже я поняла, что этот набор повлиял на всю мою жизнь: я стала мечтать о профессии архитектора.

Папа

Мне всегда становилось легче рядом с отцом. Он боготворил меня, а я его. Помню, как после первомайской демонстрации он нес меня маленькую от Красной площади до станции метро «Маяковская», потому что остальные станции метро были закрыты и автобусы в центре не ходили, а я очень устала и хотела спать. Папа часто носил меня на руках: 20 минут до дома от автобусной остановки спящую. Он приносил меня домой и, не разбудив, укладывал в кровать. И это было невероятное счастье – когда с тебя снимают шапку, шубу, валенки, а ты только сладко потягиваешься и дальше проваливаешься в волшебный и уютный сон. Папа был моим ангелом-хранителем. Он незаметно появлялся в нужный момент, ничего не требуя взамен, решал мои проблемы. Разбитые коленки, нерешенная задача по математике, поломанная машина. Папа срывался по звонку, бежал через улицу с зеленкой, всю ночь решал задачу или ехал на другой конец города с набором инструментов, отталкивал вручную с трассы машину, поднимал капот и, о чудо, через полчаса двигатель довольно фыркал, и можно было ехать.

У папы были большие жилистые ладони, один палец плохо сгибался – рука попала во фрезерный станок, палец был почти отрезан. В сравнении со своими высокими ладными братьями папа был маленького роста. Это из-за голода во время войны, пришедшейся на папину юность, на то самое время, когда он мальчишкой работал на секретном московском военном заводе «Серп и Молот», в свои 14 лет. Папина голова светилась ладной лысиной. Возможно, от радиации, дозу которой он получил во время службы в армии, когда работал с радиоактивным топливом для ракет дальнего действия. По лысине я узнавала папу издалека, и бежала-бежала навстречу колючей родной щеке и стойкому запаху папирос «Беломорканал». Папа родил меня в свои сорок пять и понимал счастье родительства. Он был настоящим воспитателем: первым внушил мне, что я талантлива.

Рисование

Мое увлечение рисованием тоже связано с отцом. Это он привел меня в магазин канцтоваров в каком-то южном городке. На уровне моих глаз оказалась витрина с пастельными мелками и масляными красками. Я заворожено уставилась на радугу цветов. Я не знала, что это и как этим пользоваться, но мгновенно приняла как факт, что это точно создано для меня и внутри меня разлилась радость. Пастельные мелки были куплены и потрачены бездарно – я раскрасила асфальт, по которому они писали плохо. Но со временем я научилась пользоваться и мелками, и красками. Мне даже выделили дома уголок под «грязное» занятие – откидную дверцу кухонного буфета. Это был мой собственный уголок, мое личное счастье.

Путешествия

С папой было связано еще одно мое увлечение, которое перешло во взрослую жизнь. Мы путешествовали, делали это каждые выходные и в будние после его работы. Это были вылазки в парки на целый день, походы за грибами, в лес на сосиски и бадминтон, на водохранилище с катанием на лодке. Когда времени было не так много, мы садились на автобус и ехали до тех пор, пока я не говорила, что мы выходим. И задача папы была довести нас домой по новому маршруту. Это было целое приключение. Узнавание нового. Именно тогда я полюбила заглядывать в окна домов и представлять кто и как тут живет. До сих пор так делаю. Поэтому меня радуют квартиры европейских столиц: там редко вешают шторы на окна, а окна в новых домах панорманые в пол. Особенно показательны в этом плане дома в Лондоне. Когда смотришь в окна, такое впечатление, что ты зашел в гости.

Только зимой папа не любил выбираться на улицу. И категорически отказывался идти гулять в лес. Перегулял в армии за 25 лет на лыжах в полном обмундировании по 20 км зараз.

Зимой мы ходили на лыжах с лес с мамой. Экспедиция собиралась с вечера: я натирала лыжи мазями на нужную температуру, прогревая их над газовой горелкой: воск плавился и вкусно пахло древесиной и Новым годом. Мы доставали теплую одежду и распределяли кто что наденет. С утра в термос наливался ароматный чай, собирались бутерброды, и мы 40 минут ехали на автобусе до конечной станции. А там – горки, запутанный лес, незамерзающий ручей канализации, горячий чай и счастье двигаться на морозном воздухе.

Деревня

На лето меня на несколько месяцев отправляли в деревню. Самую настоящую деревню, три часа на поезде от Москвы в сторону Риги, запах навоза вдоль дорог, трясучка на мотоцикле с коляской по грунтовой дороге мимо колхозных полей с желтой пшеницей и синими васильками, деревянные срубы домов с запахами кислого молока, дровяные печи, скотный и птичий двор в каждом дворе, коровы, свиньи, овцы, куры. Пчелиные улья в огороде. Все при деле. Кто пашет, кто косит, кто ворошит, кто на огороде работает, кто воду носит для бани, кто валенки валяет, кто дрова заготавливает, кто коров пасет. Дети прибирались по дому, собирали грибы, лесную малину, ходили по ягоды на топкие болота, следили за более мелкими, купались в холодной реке и в теплом коровьем пруду, рыбачили, собирали колорадских жуков с картофеля, загружали запасы в погреб, ездили на велосипедах в соседнюю деревню за продуктами, хлебом, водкой и сигаретами для взрослых. А вечерами катались с копен сена, разрушая их и получая нагоняи от взрослых, прыгали с балок в шорах, лазали по деревьям, бегали тайком на кладбище. Падали спать без задних ног, просыпались с утра от запаха пирогов в русской печи, которые уплетали на завтрак в обе щеки, запивая густым, только что из-под коровы молоком. Летом мылись в бане по-черному, и шли потом по влажной вечерней тропинке по туману вдоль огорода, закутанные в шаль. Зимой, говорят, мылись прямо в остывшей печи.

Помню главу семьи, уважаемую старуху, мать моего дядьки, к которому приезжали в деревню. Она уже почти не ходила, но даже она была при деле – сидела под старинными иконами в красном углу и пряла тонкую шерстяную нить из овечьей шерсти, чтобы навязать теплых носков на зиму.

Ходили в соседнюю деревню в старый родовой дом матери, из огромных бревен, в два этажа. Дом принадлежал моему прадеду – церковному старосте, иконы стояли рядами, как иконостас. Я, маленькая, смотрела на них со страхом. Мама просила отца забрать иконы с собой. Но мой отец был непреклонен – зачем они советскому человеку? Взяли старые пуховые подушки. А я нашла дневник со стихами своего дядьки, старые фотографии бабушки и патефон. Этот патефон мы потом заводили и под Утесова танцевали во дворе. Еще вечерами вся семья собиралась перед черно-белым экраном телевизора – смотрели Черную кошку с Высоцким – первый отечественный сериал, аж на три серии, каждую из которых ждали с замиранием сердца.

Спали на сене в сарае, просыпались с первыми лучами солнца, ласточки будили нас. Грызли кислые яблоки и несозревший крыжовник. Умывались в речке или в умывальнике, где металлический носик поднимался вручную вверх и выпускал тонкую струйку воды. Набрался таз грязной воды – вынеси во двор и вылей. И заодно принеси ведро ледяной колодезной воды.

Какое же прекрасное детство было у меня. Настоящее, как и должно было быть. Играли мы в игрушки, которые делали своими руками: тряпичные самодельные куклы, цветочные куклы из спички и юбки-колокольчика, травинки вместо рук и львиный зев вместо головы. Воображение дорисовывало все остальное. В городе меня ждали настоящие куклы из пластмассы. Но именно деревенский простой уклад помог мне развить фантазию. Говорят, что настоящие художники, творцы в детстве были близки к природе.

Фантазии

Я часами могла пропадать в папиных ящиках с инструментами. Мне нравилось все: технический запах, непонятность предназначения. Вокруг ящика с инструментами строились замки моей мечты. В нем же хранилась линейка, которую чертежники использовали для быстрой прорисовки схемы: квадратики, кружки, полупроводники, какие-то непонятные мне обозначения – надо только обвести и, вуаля, схема готова. Я обожала нарисовать такую схему и вручить папе со словами: «Покажи своему начальнику. Думаю, что я совершила открытие». На следующий вечер папа приносил мне шоколад «Аленка» от благодарного начальника. А я убеждалась с каждым днем, сколь я талантлива и как везет папиному начальнику, что я рисую такие полезные схемы.

В мир фантазий папа ввел меня незаметно, но погрузил навсегда. Каждый вечер перед сном от рассказывал мне сказку о своей встрече с Зайчиком, который очень любил меня и мечтал со мной познакомиться лично, но все никак не удавалось. Став подростком, я вдруг отчетливо поняла, что моего Зайчика в реальной жизни не существовало. Даже правде про Деда Мороза я так не расстраивалась.

Фотография

Если вспоминать детство, то всплывают далекие, можно сказать исторические факты, но живые, теплые. Фотографирование. О, это был интереснейший процесс. У нас был старый военный аппарат, немецкая Лейка. Еще маленькой, я знала, что такое фокус, выдержка, могла самостоятельно делать неплохие снимки. Но самое интересное было – проявлять фотографии. Это занимало несколько часов, и всю нашу ванную комнату. Доставался фотоувеличитель – такая большая бочка на штативе, красная лампа, всякие химреактивы (проявитель, стоп-раствор, фиксаж), фотобумага, щипцы и разные пластиковые емкости. Мы с папой запирались в ванной и начинали творить. Из фотоаппарата в полной темноте доставалась пленка, потом ее протягивали через проявитель, пленка промывалась слабым раствором уксуса и водой и подвешивалась на прищепке для просушки. Увеличитель можно было включать, только в момент перевода кадра. Пленка помещалась в него, включалась красная лампа и выбирался нужный кадр, затем его «переводили» бумагу, увеличивая размер, и происходило волшебство – фотография. Потом фотолист опускался в проявитель и через несколько секунд фото появлялось на бумаге, затем его надо было быстро перенести в стоп-реактив и в фиксаж. Надо ли говорить, что мой отец в это время был волшебником, который «рисовал» на фотобумаге, возвращал к памяти важные моменты нашей жизни.

Телефон

Этому устройству в квартире уделялось особое внимание. Телефонный аппарат покупался чуть ли не на всю жизнь. Его надо было «доставать по блату». Еще одно незнакомое современному человеку понятие. Наш телефон был модный, из красной пластмассы. Иногда часами приходилось развлекаться кручением диска, чтобы дозвониться до поликлиники, или справочной, в которой можно было узнать нужный номер, или до межгорода, чтобы заказать звонок в другой город. Еще телефон был нашей социальной сетью. Мы часами могли болтать с друзьями ни о чем, и обо всем. Иногда в разговор подключался кто-то лишний. А иногда разговаривали парами. Это были технические ошибки, которые со временем, военные использовали как прообраз интернета, в чьих целях он, собственно, и был создан. А еще телефон был источником мучительных сомнений: анонимный звонок мог раздаться в любое время дня и оставалось только взывать: Вас не слышно! Але! Перезвоните! Кто звонил? Тайный поклонник? Или действительно ошиблись номером? Вечерами мама отчитывалась: звонили и молчали три раза. Значит день прошел на зря.

Голубятня

В нашем детстве были совсем уж архаизмы – во дворе стояла голубятня. И в соседнем дворе. И гонял посвистом голубей дядя Миша, наш сосед, который пропадал в голубятне с утра до вечера. А по вечерам выпивал крутой самогон производства своей жены, и от духа этого напитка у меня слезились глаза, когда мама оставляла меня у соседей. Бывало это часто. Я до самой школы, считала соседей родными бабушкой и дедушкой, потому что своих у меня не было – умерли до моего рождения.

Праздники

Праздники бывали в доме, когда мы лепили всей семьей пельмени или квасили капусту. Все, что собирало за одним столом, давало ощущение радости и защищенности. Слышался смех, включали проигрыватель, звенела музыка, песни, которые мы гоняли без конца, 5—10 минут каждая сторона пластинки, Пугачева, Высоцкий, Машина времени, Джо Дассен и все под домашнюю цветомузыку, собранную папой – цветные лампы новогодней гирлянды под пластиковой панелью проигрывателя

Интересное наблюдение

Теперь сложно собрать семью за одним столом. У каждого свои интересы, и мало свободного времени. Сложно жить открытыми семьями, где каждый приносит свои новости, обсуждает их с родными, с другим поколением. Старшее поколение уже не может быть флагманом для младшего, оно просто не успевает за развитием техники и технологий в жизни младших. Разъединённость поколений в одной семье – норма: я за столом набираю текст на компьютере, только что просмотрела бюджет отдела интернет-маркетинга, SEO, SRM, контенты, полистала Инстраграмм. Рядом моя мама, которой 84 года. Она не освоила компьютер и интернет, не научилась отправлять SMS, ее кругозор иной, и не совпадает с кругозором ее внуков, которые не умеют из молока заквасить творог и не собирают пластиковые пакеты про запас. Внуки могут уважать и любить свою бабушку, но они живут в параллельных мирах, и это факт. Незаметно, мы сузили круг общения наших пожилых родственников. Нам не интересен их мир. А им не понятен наш. Что ждет лично нас в будущем, где мы перестанем понимать технологии, в которых будут жить наши внуки? Посмотрим.

Тайна

Папа немного говорил по-французски и по-польски. Готовил вкуснейшую фаршированную рыбу. Долгое время я думала, что у папы еврейские корни. Пока папа не сказал, что его мама – полька. Видимо, полякам в России жилось не лучше, чем евреям, вот папа и не афишировал этот факт. Папа вообще про себя мало чего рассказывал. Даже мама знала не всю историю своего мужа. Отец среднюю школу закончил в армии – не успел доучиться во время войны. Его таланта хватило, чтобы работать инженером без высшего образования. Папа часто ездил в зарубежные командировки, но он так и не вступил в ряды коммунистической партии (хотя это было важным условием зарубежных поездок), как его не уговаривали. Почему? Это оставалось для меня загадкой много лет. И почему он не пытался расти по карьерной лестнице, а предпочитал работать в тени, хотя его изобретения пользовались спросом не только в сельском хозяйстве, где он трудился, но и у военных. На папиных похоронах я узнала тайну, которую отец хранил столько лет. Ребенком, в 14 лет, когда он работал на военном заводе, отец решил идти на фронт. Линия тогда сдвигалась к Германии. Шел 44 год. Война могла закончится, а отец так и не повоевал бы за Родину, за Сталина. Он, и его товарищ, бежали с завода и стали пробираться на поездах к линии фронта. В Бресте их сняли с поезда. Вероятно, ребят бы простили, но всплыла история с моим дедом – врагом народа, и моей бабушкой – чистокровной полькой. Отца арестовали. Вменили побег с военного объекта и попытку пересечения границы. В виду его несовершеннолетия дали условный срок. У отца отрезали шансы вступить когда-либо в партию, поступить в ВУЗ, сделать карьеру. До конца его жизни мы не знали, о том, что отец был судим. Страх и стыд прошили его жизнь.

Мама

Росла я своенравным ребенком. Родителям доставалось от моих выходок. Мне доставалось от мамы. Она меня била. Прилетало кожаным ремнем и его металлической пряжкой. Называлась экзекуция «дать ремня». Попадало за несогласие и упрямство, даже за то, что отказалась есть виноград. Обозвать, унизить и ударить ремнем – было нормальной практикой в моей детской жизни. Мама не сломала меня, с 15-ти я давала жесткий отпор. Готова была при малейшей возможности уехать из квартиры. Выскочила замуж в 18 лет замуж, лишь бы не жить с мамой. Мой бедный папа в это время вздыхал «ты же меня с мамой один на один оставляешь». Мы долго были с ним заодно против общего противника. Но я выросла и ушла. Папа надломился, перестал реагировать на вечную мамину критику, ушел в свой мир, а потом ушел совсем.

Маму нельзя простить. Потому что прощать ее не за что. Но у нее надо просить прощение, за то, что находила поводы, чтобы обидеться. Какой бы мама не была – она тот человек, который дал жизнь и всю свою любовь, время, здоровье.

Моя мама прожила сложное детство, пришедшее на время войны. На фронт ушел ее отец и два старших брата. А она, шестилеткой, со своей старшей сестрой, которой было 11—12 лет, с младшими братьями, одному из которых было 3 годика, остались в деревне подо Ржевом со своей мамой. Фронт проходил прямо через их деревню. Шли ожесточенные бои. Осколком бомбы убило мою бабушку, когда она спала с моей мамой в одной кровати. Дети еще несколько дней ночевали с трупом, думая, что их мать просто заболела. Соседи обнаружили труп. Хоронили мать дети, везли ее на санках на кладбище под пулями. В деревню пришли немцы. Заняли наш дом. Детей выгнали жить на улицу. Ребята выкопали землянку, но ближе к зиме жить в ней стало холодно. Младший Павлик умер. Соседи дали ребятам буржуйку. Кормились с огорода, собирали мерзлую картошку, иногда подкармливали немцы, которые жили в доме. От голода начинались галлюцинации. Старшая Зоя все никак не могла вспомнить, куда мать припрятала мясо от убитой бомбами коровы. Ночью ей приснился сон, что мать показывает ей схрон. Зоя проснулась, разбудила брата, и ночью они раскопали мерзлое мясо. На нем и выжили зимой. Ближе к весне немцы отправили детей в концентрационный транспортный лагерь при школе, где оставшиеся в живых ждали поезд для отправки в Германию. Почти два месяца без питания дети прожили не территории школы, прежде чем их освободили советские войска. Спроси мою маму про детство – она ничего не вспомнит, кроме того, что все время хотела есть. Память напрочь стерла все следы войны из ее головы. Остался только беспробудный голод. Наверное, потому она пичкала меня едой. Я была толстой булочкой со складками. Даже на диван не могла залезть – попа перевешивала.

Но только когда стала взрослой, я поняла мамину трагедию. И мое уважение к ней безгранично. В детстве и юности я ее не понимала и часто обижалась. Прошу прощению у нее, за те отрицательные эмоции, которые переживала по отношению к ней. Но в юности я это не понимала.

Откровенное замечание

Думаю, я искала возможность уехать в другой город, подальше от мамы. Я не могла резко ответить ей в реальной жизни и извергала из себя претензии во сне. Когда я вновь и счастливо вышла замуж, мой муж несколько лет успокаивал меня по ночам, прежде чем ко мне пришли нормальные сны. С удовольствием общалась со своей свекровью, удивляясь безграничной любви в семье, и тому, что такая любовь существует.

Юность

Я смогла дать отпор маминому тоталитаризму и пошла «в отрыв». Это совпало с началом перестройки. Время было дикое, веселое, страшное, невероятное.

Если детство нашего поколения пришлось на спокойное время застоя, кухонные посиделки, чтение в газетах между строк, когда писалось одно, а имелось в виду другое, то в отрочестве мы уже жили в ожидании перемен, они были на пороге, волновали сердца, ощущались в воздухе, как чувствуется приближение весны. Мы не урвали от этого времени в полной мере, так как были слишком еще юны, не управляли заводами, не сидели на ключевых постах, но мы запомнили то время, и носим в сердце безмерную отвагу тех лет, чего нет уже у наших осторожных детей. И еще мы остались живы. А большинство тех, кто был постарше, и смог монетезировать возможности тех лет, уже давно лежат под гранитными плитами дорогих памятников. Единицы взобрались по трупам на пирамиды власти, и управляют нашей бедной богатой страной.

80-е, мы чувствовали начало конца старой жизни. Социалистический колос медленно начал крениться и с грохотом упал. Вспоминая те года, мне кажется, что изменения начались с того, что у людей пропала вера, идеология не работала, высокой цели для народа не стало, звезда коммунизма мигала-мигала и погасла, ее затмили коррупция, воровство и беспробудная нищета крепостного советского люда. Перестройка рождалась из музыки, стихов, робких слов о свободе, которые тогда казались отважными лозунгами. «Перемен, мы ждем перемен», – звучало из кассетных магнитофонов. Цой нервно дергал ногой, кивал квадратным подбородком, его раскосые глаза и черная шевелюра были альтернативой образов улыбчивых комсомольцев, взирающих на нас с полинявших плакатов заводских проходных. 50 лет КПСС, 60 лет КПСС, 70 лет КПСС – эти лозунги навевали на меня реальную тоску – все вмиг перечеркнул этот юноша. Музыка протеста тех лет: Юрий Бутусов из Наутилус Помпилиуса «Скованные одной цепью», «Гудбай, Америка», мудрый Борис Гребенщиков, Юрий Шевчук ДДТ. Надежда быть услышанными. Не правительство, нет, но Богом, потому как невозможно было дышать, жить в болоте, в котором томилась вся страна.

Круговая порука мажет, как копоть

Я беру чью-то руку, а чувствую локоть

Я ищу глаза, а чувствую взгляд

Где выше голов находится зад

За красным восходом – розовый закат

Скованные одной цепью

Связанные одной целью

Скованные одной цепью

Связанные одной

Здесь суставы вялы, а пространства огромны

Здесь составы смяли, чтобы сделать колонны

Одни слова для кухонь, другие – для улиц

Здесь сброшены орлы ради бройлерных куриц

И я держу равнение, даже целуясь

На

Скованных одной цепью

Связанных одной целью

Скованных одной цепью

Связанных одной

Можно верить и в отсутствие веры

Можно делать и отсутствие дела

Нищие молятся, молятся на

То, что их нищета гарантирована

Здесь можно играть про себя на трубе

Но как не играй, все играешь отбой

И если есть те, кто приходят к тебе

Найдутся и те, кто придет за тобой

Также скованные одной цепью

Связанные одной целью

Скованные одной цепью

Связанные одной

Здесь женщины ищут, но находят лишь старость

Здесь мерилом работы считают усталость

Здесь нет негодяев в кабинетах из кожи

Здесь первые на последних похожи

И не меньше последних устали, быть может

Быть скованными одной цепью

Связанными одной целью

Скованными одной цепью

Связанными одной целью

Что произошло на уровне высших эшелонов власти и железный занавес решили приоткрыть. Хотя сейчас говорят, что он рухнул. Но, думается мне, без решения политиков этого бы не случилось.

В мою жизнь перемены вошли поступью первых кроссовок фирмы Abibas с цветными шнурками.

Появилась альтернатива допотопной серой одежды. «Прикид» уже не надо было «доставать» по связям, но можно было купить на рынках, да – дорого. Пестрая Турция мгновенно заполнила синтетическими свитерами и джинсами с завышенной талией рыночные развалы. Первые заграничные журналы потянулись в серую Россию. А потом плотину прорвало: поток сникерсов, блоков Мальборо, дешевый спирт, видеомагнитофоны, выставки европейский товаров, броская одежда, по-новому красивые и сексуальные девки оглушали, дразнили недостижимой мечтой, к которой мы рвались сердцем и карманом. Эра потребления пришлась новой России по вкусу. Вдруг стало доступным все. Хочешь? Зарабатывай или отбери.