Текст книги "Найти свой остров"

Автор книги: Алла Полянская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Во множестве!

– Там легенда есть местная о кошачьей мести, и горожане кошек очень уважают. Взять, что ли, и нам котенка? Как думаешь?

– Да мне-то… Возьмем, если хочешь.

– Так ты домой когда, пап?

– Может, через пару дней. Как вы с Анной Петровной, ладите?

– Да что мне с ней ладить… Ладно, пап, англичанка пришла, потом созвонимся.

Матвеев вздохнул и отложил телефон. Димка очень быстро вырос, и он разговаривает с ним как со взрослым. Матвеев понимает, что неправильно это, но что тут поделаешь? Вырос без матери, на руках у многочисленных гувернанток, репетиторш и прочих нанятых людей, и хотя Матвеев старается проводить с сыном все свободное время, но много ли его, времени-то? Мать нужна ребенку, а Томка… она улетела с космолетом устраивать правильную жизнь на другой планете. Дело нужное, конечно, а только без нее им никак… скоро пять лет уже никак.

Он открыл программу и погрузился в работу. Самое логичное и упорядоченное дело в мире – строительство дома. Балки, стены, арматура, фундамент – то, что делает строение прочным. А окна, крыша, общий замысел и его воплощение – то, что делает дом собственно домом. Прошли времена безумных башен на коробках казарменного типа. Сейчас можно проектировать и легкие венецианские окна, и мезонин с колоннами, и… да многое можно, если есть деньги и доверие к архитектору. Матвееву достаточно самому взглянуть на место, где планируется стройка, на людей, которые станут жить в доме, – и он видит именно их дом, в котором им будет хорошо растить детей, радоваться, куда они станут приезжать после работы или путешествий. Дом, по которому они будут скучать. И он будет ждать их – словно всегда стоял в том самом месте, был невидимым, а Матвеев просто каким-то образом сделал его видимым и осязаемым. Линии, расчеты, ошибиться нельзя ни в чем, иначе дома не получится, и он будет торчать, как больной зуб, лишний и раздражающий.

– Максим Николаевич, вы насчет ужина просили…

Он оглянулся – Петя топчется у порога, понимая, что помешал шефу, – но приказано было…

– Петь, вы там закажите себе чего хотите, и мне что-нибудь… но пусть сюда принесут.

– Да что ж вам заказать? Кухня здесь приличная. Сырников, может? На ночь чтоб не тяжело.

– Да хоть и сырников. И какао пусть принесут, если есть, большой кувшин. Ну и печенья там… в общем, пусть сюда подадут, некогда мне.

Петя, вздохнув, прикрыл за собой дверь. Вот всегда так с шефом. Нет чтоб как все люди – посидеть в ресторане, заказать что-то особенное, расслабиться… А он сидит в номере, что-то снова считает, пишет, ходит по комнате, бормочет про себя, исправляет – такому хоть ты омаров подай, хоть тюрю, съест и не заметит. Никакой солидности. Петя по-доброму улыбается – ни за какие коврижки не пошел бы он в другое место работать, чтоб помыкал им избалованный, заевшийся богатей. А Матвеев хоть и шеф, но человек понятный, простой и необременительный: не пьянствует, не склонен к приключениям, не связывается с непотребными девками, нет у него скрытых или явных пороков, уберечь от последствий которых самый лучший охранник не в силах, ни самодурства нет, ни упертости господской. Понимает, что он, Петя, на службе состоит и ему в некоторых случаях виднее, как надо поступить. В общем, не работа, а мечта.

– Ну, где наш-то, скоро? – Витя совсем извелся, ожидая. – Есть охота.

– Велел заказывать, чего душа просит, а ему в номер подать. Так что ты давай, заказывай, и на меня тоже не забудь, а когда для шефа будет готов ужин, я провожу официанта до номера.

– Так и знал. Давай, что ли, и мы в номере поедим? Футбол посмотрим, пивка попьем.

– И то.

Матвеев почти и не заметил возни официанта, звона расставляемой посуды – на него снизошло вдохновение, и он, ухватив мысль за хвост, уже знал – задачу он решил и завтра покажет заказчикам готовое решение, а это существенно сократит время строительства. Пусть знают, что не зря они заплатили по грабительскому счету Панфилова, а то, что счет грабительский, Матвеев не сомневался – уж больно доволен Сашка. Так доволен он бывает, только когда удается срубить с клиента денег по максимуму. Панфилов никогда не зарывается, никогда не отнимает последнего – но если он видит, что клиент в состоянии заплатить, тут уж он не стесняется. Впрочем, чего стесняться – людям нужно зарплату платить и прочее. Бесплатно только одуванчики цветут.

– Максим Николаевич, вы бы поели.

Петя знает уже, что у шефа, как он сам выражался, пошла волна – но волна волной, а человек должен есть, и еда, опять же, остынет, если не оторвать шефа от его расчетов. Плавали, знаем, – так и простоит еда до утра нетронутой, а потому нужно напомнить, что ужин подан и его надо съесть.

– Что ты говоришь, Петя?

– Покушайте, а то ведь голодное брюхо к учению глухо.

– Хитрец. Вывернул наоборот поговорку-то: сытое брюхо к учению глухо. – Матвеев отложил чертежи. – Что ж, и правда поем. Пахнет неплохо. А ты-то что же?

– Нам тоже в номер принесут, чего там в ресторане рассиживаться. – Петя хмыкнул, всем своим видом выражая презрение к такому времяпрепровождению. – Вы, пожалуй, до утра сидеть будете, так хоть поешьте по-людски, а то знаю я…

– Не ворчи. Иди отдыхай, я никуда не собираюсь выходить. Работы невпроворот.

– А метель-то не затихает.

– Да, разгулялась, хорошо, что здесь остались. Ступай, Петя, будет нужно – позову.

Вздохнув, охранник выходит. Его, конечно, гложет мысль о том, что он нарушает инструкции и не находится с «объектом» постоянно, но, с другой стороны, никто отродясь не покушался на шефа. Человек он мирный, опять же не склонный искать неприятностей на свою задницу. К тому же, раз сказал, что будет работать, значит, будет, не первый день они вместе ездят, чтоб не изучить привычки «объекта» до мелочи.

Петя заходит в номер, куда уже подали ужин. Похоже, сегодня можно будет и поспать – в такую метель ни один человек в здравом уме не сунется наружу.

* * *

В соседнем с ними номере человек достал из сумки детали и тихо, неспешно, начал собирать винтовку. Он никогда не откладывал важные дела на последний момент, а что в жизни важнее работы?

И обстоятельства сложились так, что он эту работу выполнит уже завтра, а это значит – двойная оплата и еще один плюс к репутации. Он тихо насвистывал, собирая оружие, детали мягко позвякивали, соединяясь в нечто прекрасное и совершенное. Он любил этот момент – когда из кучи железок возникает изящное смертоносное творение. Он любил свою винтовку – всякий раз это была одна и та же модель, и другой ему не надо.

Эта винтовка была особенной, и человек с сожалением подумал о том, что ее придется оставить. С другой стороны, не так часто такое оружие может пригодиться, но случится срочность – пойди найди такую.

Оптический прицел подсоединяется последним. Человек удовлетворенно хмыкнул и любовно погладил оружие. Из всех открытий человечества он считал самыми великими изобретениями порох и одноразовые подгузники для детей.

3

Утро выдалось светлое и блестящее, в прямом смысле слова – совсем как у Пушкина: «Под голубыми небесами великолепными коврами, блестя на солнце, снег лежит…» Но тогда, передвигаясь на санях, граждане могли радоваться снегу (хотя лошади наверняка их восторгов не разделяли), а сегодня, когда нужно пробираться сквозь сугробы на машине, и машина эта – не грузовик и не танк, такая картина не вызывает восторгов.

– Смотри, Буч, мы застряли. – Ника посадила котенка на подоконник. – Видал, сколько насыпало? А ведь нам надо домой…

Котенок безразлично взглянул в окно и принялся карабкаться по рукаву ее халата, цепляясь коготками. Взобравшись Нике на плечо, он устроился ближе к шее и затих. Видимо, ему нужен тактильный контакт, так он ощущает себя в безопасности или же просто показывает свое превосходство над окружающими – кто знает, о чем думает кот. Даже если он совсем маленький.

Имя пришло как-то само собой – Ника рассудила, что котенок вырастет, станет взрослым котом, и называть его Мася будет смешно, унизительно и политически неправильно. Коту нужно настоящее имя, мужское и веское, – ведь он хищник, как ни крути. Ей отчего-то вспомнился Брюс Уиллис в «Криминальном чтиве» – непотопляемый Буч, вышедший сухим из воды, и она решила, что коту такое имя в самый раз.

Раздался звонок по гостиничному телефону – кто-то спрашивал, будет ли она завтракать и не принести ли ей еду в номер. Ника решила, что это отличная идея – поесть в номере, учитывая ее вечную лень по утрам.

Зазвонил сотовый – неугомонный Марк осуществлял контроль на линии.

– Мам, ты уже проснулась?

– Ага. Ты поел?

– Безусловно. – Марек всегда использовал ее словечки, и Ника мысленно улыбнулась – это всецело ее ребенок. – Сварил себе спагетти с соусом болоньез – очень вкусно. Ты сегодня домой? У нас снега навалило, я в школу не пойду. Позвони классной, скажи, что я заболел или что-то еще.

– Да ну тебя… Записку напишу или Лариса справку даст. Вот если она сама мне позвонит, тогда скажу. Сиди дома, ешь там что-нибудь.

– Мам, в твоем понимании мое сидение дома отчего-то всегда соотносится с откормом. Как котэ?

– Умен, благороден и весьма прекрасен, вы поладите. Ладно, буду собираться.

– Осторожно на дороге.

Ника отложила телефон и потянулась, котенок беспокойно заворочался на плече, крепче вцепившись коготками.

– Слыхал, как я тебя восхваляла?

За окном проехал трактор, сгребая снег, – все-таки снегоуборочные машины вышли на свой промысел. Обрадовавшись, Ника решила, что за пару часов они расчистят дорогу, и это ее полностью устраивало. А пока можно постоять под душем, это приятно.

– Посиди пока здесь.

Ссадив Буча на крышку корзины с полотенцами, Ника быстро разделась и встала под душ. Ночью ей снился странный сон – словно она пытается достать из воды тонущего пса, большого, коричневого, тяжелого, и вода обжигающе холодная, и собачьи глаза, умоляющие и преданные, смотрят на нее, и она тянет, тянет его – и вода отпустила добычу, и потом они вдвоем лежали на льду, но знали, что теперь все будет хорошо. Ника проснулась от холода, но оказалось, что это просто одеяло сползло, она зажгла ночник, надела халат и снова укуталась, а котенок мирно спал на соседней подушке. Его, видимо, не тревожили никакие сны.

И теперь в ожидании заказанного завтрака Ника снова забралась под одеяло и смотрела за окно. Было тихо, уютно, Буч снова уснул, а ей вдруг очень захотелось домой, к своему ребенку, чтоб вместе с ним смотреть в окно, или он будет играть в какую-нибудь игру на компьютере, а она станет подсовывать ему еду или тоже нырнет в интернет, и в доме будет тихо, светло, ощущение покоя и счастья заполнит ее мир. И ничто не нарушит его…

Разве что заявится Женька… Но ведь ей можно и не открывать. Мысль эта весьма позабавила Нику, она представила, как сестра будет звонить, стучать, может быть, даже покричит – хотя это вряд ли, она всегда поступает «как люди», орать она не станет. Скорее всего, придет в клуб и примется зудеть. А там Лерка, ага.

Лерка ненавидит Женьку такой чистой ненавистью, какая случается очень редко. Бог знает, отчего – они редко сталкиваются, но у Лерки есть манера обожать или ненавидеть кого-то с первой секунды знакомства. Так уж она устроена.

– Вот Алексей Петрович ей бы точно понравился. – Ника говорит это коту, а он лениво смотрит на нее. – Да, Марек прав, пора заканчивать этот марлезонский балет с семейной идиллией. Они не принимают меня – значит, так тому и быть. Я всегда была недостаточно хороша для них. Слишком много «не» – я не так выгляжу, не так разговариваю, не так живу, не… В общем, мне пора сказать родственничкам, что все эти «не» останутся со мной, а они – нет.

Позавтракав, Ника принялась собирать вещи. Уложить все аккуратно никогда ей не удавалось. Вот у Марека все всегда получается красиво, и у мамы тоже, а у нее кавардак в ящиках, вещи никак не укладываются красиво – ну да бог с ними, главное, ничего не забыть. Правда, теперь у нее вместо одной сумки две – в другой кошачьи принадлежности.

– Идем, Буч, нам пора домой. Поедем потихоньку – авось вырулим.

Она вышла из номера, держа в руках сумки, котенок крепко уселся на ее плечо, и было похоже, что его все устраивает.

– Имей в виду, Буч, там холодно. Знаешь, что такое холод? Это такая гадкая штука, когда у тебя внутри вся кровь замерзает к чертям, все кишки сворачиваются в узел, а кожа на лице болит, а когда ты приходишь домой, то из носа начинает течь кровь. Но это худший вариант, я спущусь на парковку через внутреннюю лестницу, и нам холодно не будет, а в машине включим печку, и…

Кто-то, вышедший раньше, сбил в гармошку ковровую дорожку под ногами, и Ника, оступившись, взмахнула руками и въехала сумкой в бок какому-то мужчине, вышедшему из своего номера, рядом с которым его ждали двое парней.

– Блин!.. Ой, извините!

– Ничего. Витя, помоги даме с сумками.

– Нет, что вы, я…

– Ничего страшного. Ваша машина здесь на парковке, я видел. – Витя, взяв из рук смущенной донельзя Ники сумки, приветливо кивнул ей. – Я вчера видел, у вас «Хонда» голубая, седан. Ишь, котенок уселся – а я-то думаю, с кем это вы разговариваете, оказывается, с ним!

– Да, так вышло, что…

Матвеев узнал вчерашнюю блондинку в джинсах, обтягивающих отнюдь не худенькие бедра. На ней был старенький норковый полушубок, а на плече, как попугай капитана Сильвера, восседал серый дымчатый котенок, полосатый и мордатенький, с маленькими закругленными ушами. Котенок выглядел абсолютно довольным своим положением, и Матвеев отчего-то подумал, что они с этой блондинкой – два сапога пара, оба спокойные и уместные в любой ситуации.

– Я видел, дороги чистили. – Матвеев улыбнулся котенку. – Должны проехать.

– Я специально подождала пару часов, когда трактор увидела, – думаю, к этому времени они расчистят выезд к шоссе, а там уже все разъездили давно.

– Надеюсь, что так.

У блондинки были очень синие глаза и звонкий девчоночий голос. Матвеев вдруг подумал, что, возможно, теннис и прочее не так важны, можно ведь и другим чем-нибудь заняться, если что.

Спустившись в гараж, он наблюдал, как Витя аккуратно поставил сумки новой знакомой в багажник, что-то сказав ей, – и она засмеялась, и смех ее, веселый и искренний, раскатился звонким эхом под сводами парковки.

– Задорная дамочка. – Витя, все еще улыбаясь, завел двигатель. – Котенок на плече… есть же такие люди на свете. Живут себе в свое удовольствие и не парятся из-за мелочей.

Матвеев вздохнул. После Томки он не заводил ни с кем серьезных отношений и никого не впускал в свою жизнь – были дети, был их общий дом, их жизнь, раз и навсегда налаженная Томкой, и привести в нее чужую женщину казалось немыслимым.

Ника прогрела двигатель и осторожно развернулась. Внедорожник ее новых знакомых уже выехал наружу, и она подумала, что уж они-то проедут по снегу, мощная машина, выберется. А она по их колее тоже, глядишь, вырулит.

– Слезай с моей шеи, захребетник. – Ника сняла Буча с насиженного места и усадила на пассажирское сиденье. – Пристегнуться не предлагаю, но там тебе будет лучше. Мне нельзя отвлекаться.

Котенок деловито прошелся туда-сюда по сиденью, заглянул на пол и решил, видимо, что на полу не так интересно.

– Ишь, насыпало… Ничего, прорвемся. Вот сейчас печка заработает на полную мощь, я тебе подогрев сиденья включила, так что спи.

Буч сел уточкой и вопросительно посмотрел на Нику. Она вырулила на дорогу, расчищенную утром, и повела машину через площадь. Снова зазвонил телефон.

– Ника, вы уже выехали? – Это был Алексей Петрович, и она отчего-то обрадовалась. – У меня по утрам обычно селекторное совещание, а совсем уж рано я вас побеспокоить не решился.

– Да, Алексей Петрович, выезжаю из гаража. – Ника повернула на шоссе, ведущее из города, и враз зажмурилась от солнца, ударившего прямо в глаза. – Расчистили дорогу, надеюсь, и до трассы будет не хуже.

– Расчистили, я распорядился, это наши снегоочистители работали. – Алексей Петрович явно не хотел прерывать разговор. – Ника, я на днях буду в вашем городе по делам, очень хотелось бы посмотреть на ваш клуб.

– Ой, конечно, буду рада! Вы, как освободитесь, звоните мне, пересечемся и поедем туда.

– Договорились. Счастливого пути, и осторожно на дороге.

Ника положила трубку рядом с котенком, потом, подумав, переместила ее в карман – вдруг Буч уснет, а труба зазвонит, испугает его… Дорога была расчищена хорошо, но Ника не торопилась – весь день впереди, Марек дома, значит, все в порядке. А учитывая удачную поездку, и вовсе прекрасно.

Снова зазвонил телефон. Ника вздохнула и свернула на обочину. Ей не надо смотреть, кто звонит – для этого абонента у нее выставлена специальная музыка.

– Привет, мам.

– Здравствуй, дорогая.

Ника улыбнулась. Она любила мать и радовалась ее звонкам – не всегда, конечно, но, когда та не воспитывала ее, с ней можно было поболтать.

– Ты где? А то я Мареку звоню, а он говорит: командировка…

– Мам, я уже домой еду. Была в Красном Маяке на стекольном заводе, кое-что заказывала для клуба.

– Понятно… Никуша, ты едешь или остановилась?

– Остановилась. Ты же звонишь.

– Хорошо. Скажи, пожалуйста, что у вас с Евгенией происходит?

– Мам, ну ради бога! Ты звонишь, чтобы спросить, что у меня с Женькой?

– Да. Меня беспокоит, что вы вроде не ладите…

– Мама, мы всю жизнь не ладим.

– Просто она звонит тебе, но не может дозвониться, Марек тоже трубку не берет, а вчера она к вам приходила, но ей не открыли…

– Мам, меня вчера не было дома. Звонков от нее тоже не было. То, что Марк не хочет с ней разговаривать, – это его право, и зачем ей приходить в мое отсутствие?

– Она просто хотела…

– Мам, давай не будем об этом. – Ника вздохнула. – Черт, снова рука болит…

– Ты сломала ее когда-то.

– Да, ты говорила. Мам, я тебя очень прошу. Ты как-нибудь объясни Женьке, что я не хочу видеть ее, если она и дальше будет продолжать разговоры о моей якобы несостоятельности и маргинальных наклонностях.

– Ника…

– Мам, я очень тебя люблю. Но вам всем или придется наконец принять меня такой, какая я есть, или сделать вид, что мы незнакомы. Я не стану моложе, худее, утонченнее, и бог знает, какой я еще не стану. Но тебе скажу: я буду жить так, как я жила и живу, меня это устраивает, а если Женьку не устраивает – пусть она идет лесом вместе с теми, кому это тоже не нравится.

– Ника, я тебе желаю добра!

– Мам, не надо мне желать добра, у меня в жизни все прекрасно, и я не понимаю, зачем вы все время пытаетесь убедить меня в обратном.

– Ника, ты просто не понимаешь, а мы пытаемся донести до тебя…

– Не надо доносить, выплесните это по дороге. Мам, я всю жизнь делаю одну простую вещь: стараюсь жить в свое удовольствие. Я не хочу быть замужем просто ради статуса – мне это не нужно. Я не хочу работать в каком-то офисе с восьми до пяти каждый день – я умру от этого через неделю или вскрою себе вены. Я не хочу худеть – я вообще не понимаю, зачем это нужно. Я не хочу менять гардероб, стиль общения, прическу и что там еще мне надо, по-вашему, менять – мне нравится то, что есть. Мама, много ли ты видела на свете людей, довольных своей жизнью? Так вот я – довольна.

– Ника, но нужно же как-то расти, совершенствоваться!

– Если это означает наступать себе на горло, то я не понимаю, зачем мне такой рост. Мам, смотри на меня как на свой неудавшийся проект и смирись. Я все равно тебя люблю. Все, я поехала, а то у меня тут кот в машине, и я…

– Кот?! Ника, какой кот?

– Маленький такой, серый в полоску, он на меня на стекольном заводе охотился, напал и добыл, как и полагается хищнику. Теперь я его добыча, и он тащит меня в свое логово. В машине, с удобствами, – он любит комфорт. Кот как кот, размером с мой кулак, но он вырастет – кот, а не кулак. Зовут Буч. Кота, а не…

– Ника, прекрати паясничать!

– Мам, да почему? Ну, скажи ты мне, кому от этого плохо, что я живу как знаю, стебаюсь над кем хочу и когда хочу, и вчера меня приобрел кот? Ты умная женщина, просто подумай над этим, выйди за рамки, в которые ты сама себя втиснула, и подумай: кому стало хуже от того, что я такая, какая есть? Видит бог, я не хотела этого разговора, тем более вот так, по телефону, но вышло как вышло, ничего не поделаешь.

– Ника…

– Все, мам, мне ехать надо, дорогу замело совсем. Давай вечером созвонимся. Женьке передай, пусть не приходит, Марек очень зол на нее.

Отключив трубку, Ника сунула ее в карман полушубка и выругалась. Мама всегда на Женькиной стороне, хотя, конечно, Ника знает точно, что мама ее любит, и Марека любит, но когда дело доходит до сестры – все, стена. Женька моложе Ники на четыре года. Ника помнит, как мама принесла ее из роддома и отец носил этот пищащий кулек по комнатам, и… Впрочем, неважно. Женька не стала ей ни сестрой, ни другом. Она стала камнем преткновения между ней и родителями, и Ника никогда не понимала, почему, – но сейчас вдруг осознала, что это уже неважно. У нее своя семья, и она любит Марека просто так, за него самого.

При выезде на шоссе Ника притормозила и огляделась. Трассу уже укатали грузовики и фуры, но сейчас автомобилей не видно – легковушки не решились двинуться в путь после такой бури столетия, а тяжелые машины уже проехали.

– Тем лучше для нас. – Ника повернула руль и выехала на шоссе. – Скользко, блин… Буч, ты должен знать обо мне одну вещь. Я иногда ругаюсь плохими словами. В общем, привыкай.

Ника выровняла машину и сбавила скорость. Некуда торопиться, главное теперь – доехать до Александровска, а там уж если и застрянет, то найдется кому ее вытащить. Ника взглянула на котенка – он щурился на свет, но упорно сидел уточкой, как совсем взрослый кот. Ника не удержалась и тронула пальцем его голову, и он вопросительно посмотрел на нее.

– Ничего, это я так. – Ника краем глаза все-таки косилась на пушистую серую «уточку». – Вот погоди, приедем домой, а там Марек тебе…

Впереди показался мост – здесь начинался тот приснопамятный поворот… хотя если ехать из Александровска, то здесь он заканчивался. Под мостом летом плескался глубокий пруд, Ника знала, что рыли его из расчета семь-десять метров глубины, причем глубина начиналась от самого берега. Пруд устроили на месте широкого оврага, полного холодных ключей, от него отвели канал, впадающий еще куда-то там, а над ним построили широкий, четырехполосный, надежный мост с ограждением. Ника с Марком иногда ездили сюда купаться и ловить рыбу, летом здесь было прекрасно, а зимой пруд покрывался льдом и снегом, как и полагается. Сейчас тоже было так – с одним отличием: ограждение было проломлено, а метрах в четырех от берега темнела полынья.

Ника остановилась, потом сдала назад и съехала на боковую дорогу – вернее, на то место, где она должна быть. Оставив машину на обочине и не глуша двигатель, Ника сбросила полушубок на переднее сиденье и по снегу побежала к пруду. Она думала только об одном: успеть, может, там еще кто-то живой остался! Хотя понимала, что это вряд ли, очень уж холодно, и мост высокий, удар опять же… Она упала на тонкий лед и поползла к полынье. Вода обожгла руки, крыша машины находилась над уровнем воды – машина стояла косо, капотом в сторону от берега, и в любой момент могла поползти по уклону на глубину, и тогда уже никто не спасет тех, кто внутри. Ника знала этот покатый берег, они с Мареком здесь летом ныряли с аквалангами не раз. И она понимала, что времени нет, а потому постучала в верхний люк:

– Эй! Есть кто живой?!

Вода холодная и какая-то хищная, лед трещал под ней, но Ника продолжала барабанить кулаком по крыше машины, иначе никак, ей нечем открыть люк и разбить нечем.

В ответ на ее стук что-то толкнуло люк изнутри. Ника обрадовалась и вцепилась в край люка, отделившийся совсем немного:

– Давай же, толкай, матьтвоючерезколено! – Ника тянет рывками на себя обжигающе холодный люк, и он поддается, и вода начинает литься в салон – не сильно, но не надо бы и этого, машина стоит очень неустойчиво, и если сдвинется и покатится на глубину – все…

– Эй, давай, выбирайся, я тебе руку подам!

Из люка показалась окровавленная голова – кто-то толкал из салона парня с разбитой головой, и Ника ухватила его за шиворот и потянула. Куртка его трещала, и вода в проем лилась, но вот он уже с ней рядом, и Ника, схватив за шиворот, тащит его к берегу.

– Лежи тут. – Ника устроила парня на снегу и поползла назад. – Вот же ж блин… только я могла во все это вляпаться!

Мысль о том, что пассажиры затонувшей машины вляпались гораздо серьезнее, ее не утешала.

– Эй, давай руку!

Из машины снова показывается чья-то голова, лицо в крови, и Ника снова тянет бесчувственное тело, и это тяжело, и только мысль о том, что машина сейчас покатится вниз, подстегивает ее.

– Вот сейчас, лежи тут…

Что-то ухнуло в глубине, крыша с открытым люком исчезла в полынье, забурлила вода. Ника в отчаянии охнула и заломила руки – машина все-таки покатилась по склону вниз, и с ней – тот, кто был там, внутри, кто подавал ей этих парней – живой, дышащий…

Из воды выглянула голова. Ника упала на снег и поползла – не чувствуя холода, боли в порезанных о лед руках, она ползла к человеку и в последний момент ухватила тонущего за запястье.

– Давай же, помоги мне, мать твою, я слабая женщина, я не вытащу тебя так! Помоги мне, не помирай, ты, сукин сын, слышишь меня? Не вздумай отбросить коньки, иначе мало тебе не покажется! Смотри на меня, смотри на меня, слышишь? Смотри и тянись!

Она чувствует, как трещит под ними тонкий лед, и понимает, что если сейчас она тоже окажется в воде, то парням на берегу придет конец, и Буч в машине, и Марек – дома… В общем, умирать ей сейчас никак нельзя, и она тащит тонущего из воды, и он, глядя ей в лицо синими, как лед, глазами, тянется ей навстречу. Ника тащит его за мокрую куртку, и он наконец весь оказывается на льду, и берег – вот он.

– Поднимайся, я не донесу тебя!

Он пытается встать на ноги, и у него получается, Ника сдирает с него вымокшую куртку и тащит к машине. Он как-то идет, но больше просто виснет на ней, и Ника думает о том, что если сейчас он влезет в теплую машину с работающей печкой, тут ему и конец придет.

– Давай, снимай одежду!

Он непонимающе смотрит на нее, а Ника дергает его ремень, тащит за пуловер, обледеневшая ткань трещит и упирается, но она стягивает со спасенного все до нитки и растирает его снегом.

– А то сейчас сядешь в натопленную машину и глюкнешь.

Открыв дверцу, она немного охлаждает салон и толкает мужика внутрь.

– Сиди, грейся, у меня тут кот, смотри не придави!

Достав из багажника спортивный костюм Марека и клетчатый походный плед, она бросила все в салон.

– Надень, а то голый не согреешься.

По уже протоптанной колее идти легче. Ника ухватила под руки парня, которого ей подали первым, – светлые волосы слиплись от крови и заледенели, но он дышит, и Ника волоком тянет его в машину.

– Открой дверцу! Эй, ты меня слышишь? Открой гребаную дверцу, мать твою, и подвинься! – кричит она сидящему в «Хонде».

Его руки плохо слушаются, но он смог открыть дверцу и даже помочь Нике втащить в салон второго парня.

– Сидите, там еще один. Осторожно, у меня тут кот!

– Я вижу…

Буч сидит на спинке пассажирского сиденья и с интересом наблюдает за происходящим.

Ника захлопнула дверцу и побежала обратно. Парень, который остался, уже открыл глаза и пытается встать. Его лицо разбито, но глаза смотрят осмысленно, и он пытается что-то сказать Нике, но ей не до разговоров.

– Поднимайся, я не утащу тебя! Вставай, если можешь, и перестань мычать и дергаться!

Парень не может встать, его нога вывернута под странным углом.

– Вот черт подери, у тебя, похоже, перелом! Лежи смирно, я потащу тебя! Да не брыкайся, ты, лишенец, все уже в машине, ты последний!

Дотащив его до «Хонды», Ника открыла пассажирскую дверь и, с трудом оторвав парня от земли, усадила его, потом переставила его ноги в салон. Вывернутая лодыжка скоро станет зверски болеть, Ника понимает это, а потому достает аптечку и колет парню противошоковый препарат и обезболивающее.

В салоне пахнет кровью, мокрой одеждой, чужими людьми и пережитым страхом. Ника достает из бардачка флягу с самодельным горлодером и бросает ее на колени мужику в костюме Марека, потому что вид у него как у ожившего покойника.

– Хлебни-ка.

Кровь из головы парня на заднем сиденье снова течет, и Ника выходит из машины, достает из багажника полотенце.

– Вот, голову ему оберни.

Минуту подумав, Ника достает из багажника лопату и веник и тщательно ровняет место происшествия – благо, снега навалило. Если не присматриваться, то и не видно, что здесь кто-то топтался. Потом, морщась от отвращения, подбирает обледеневшую одежду своего пассажира, которую впопыхах бросила в снег, и вместе с инвентарем кладет в багажник. Нырнув в салон, Ника укутывается в полушубок, жалея о том, что не может глотнуть из фляги и согреться.

– Все, поехали.

Буч уселся на ее плечо, Ника сдала назад и осторожно въехала на дорогу. Теперь главное – не перевернуться, груженая машина на такой трассе и тормозит дольше, и вообще едет по-другому. Им осталось пятьдесят километров, но надо их проехать, да и куда всю эту гвардию девать потом? Парни оба нуждаются в помощи, один в сознание так и не пришел.

– Лариса, привет. Знаешь, тут такое дело…

Ника очень не любит просить о чем-то именно Ларису, потому что та всегда занята, но в данный момент деваться некуда, парню с пробитой головой совсем плохо, а у этого, с переломом, сейчас пройдет адреналин, и ногу свою он очень почувствует.

– Куда вы нас везете? – Голос у мужика хриплый, и дышит он через раз.

– Я – Харон, перевожу упокоившихся граждан через Стикс. Не узнал? – Ника хмыкнула. – Правильно сделал. В больницу я вас везу, вот куда, парнишке твоему совсем плохо, а у этого нога сломана, к гадалке не ходи, сейчас отойдет маленько – и мы услышим, как ему больно.

– Но…

– Молчи и не мешай, я замерзла, устала, я постфактум в ужасе от мысли, что могла утонуть, а у меня ребенок и кот ценной породы, вот сидит, и запахи от вас мне не нравятся. Еще и дорога, блин, как каток, матьвашучереззаборпоперек, и…

– Ты всегда так ругаешься?

– А… ну да. Бывает, что ругаюсь.

Ника думает о том, что сейчас по трассе проехать будет достаточно сложно – она тащится за фурой, впереди еще несколько ползут со скоростью улиток, встречка забита. А парень с поврежденной головой, похоже, очень плох, да и этот, с переломом, уже стонет сквозь зубы от каждого толчка машины, а то ли еще будет!

Есть другая дорога – она объездная, узкая, через поля, и фуры по ней не ездят, но в каком она сейчас виде? А ведь если поехать по ней, то можно выскочить на городскую дорогу почти рядом с больницей.