Текст книги "Жена по заказу"

Автор книги: Алла Драбкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Ax, как точно и правильно она говорила. Моя дочь о таких вещах не знала. Впрочем, она об этом просто не задумывалась. А если уж говорить начистоту, то ведь и я не знала о таких проблемах. Содержанки… Новые, хорошо забытые старые времена?

Казбек не пнул Веронику ногой под зад. Не успел. Казбека убили. Замочили, как говорят теперь даже дети. Естественно, Яна бросилась на помощь своей подруге, которая, впрочем, была скорее ошарашена гибелью мужа, чем убита сама. Я наблюдала это собственными глазами, поскольку тоже взялась помочь с организацией поминок. Тем более что поминки происходили в моей бывшей квартире.

Моя старая квартира, в которой я была так счастлива когда-то, больше не существовала. Теперь это было нечто холодно-шикарное, в дворцовых обоях с золотом, с ванной из мрамора и унитазом из золота. Как можно было провернуть такой ремонт за какие-то два месяца – не знаю. Одних денег мало, нужна была шальная энергия.

Поминки были приличнее некуда. Со стороны Вероники были только Яна с Виктором и я, а друзья Казбека – рыночные джигиты – были сдержанны, трезвы и тихи. Сама Вероника вполне удовлетворительно справилась с ролью вдовы, зачастую сомнительной и проигрышной. Но она не рвала на себе волос, не висла на руках у поддерживающих, а если принять во внимание, что была одета в длинное черное платье и не выставляла напоказ окороков, то можно сказать, что даже я, например, наконец увидела в ней вполне симпатичную даму.

В ночь после поминок мы с Яной остались ночевать у Вероники, чтобы, во-первых, все помыть-убрать, а во-вторых, поддержать Веронику, хоть она не очень-то в этом нуждалась.

Для начала Вероника злобно посетовала на родственников Казбека, которые не откликнулись на ее зов приехать хотя бы на похороны. Она проклинала кавказские законы и обычаи, позабыв, что при жизни Казбека отсутствие его родичей ее очень даже устраивало. Далее пошли жалобы на милицию, которая, на ее взгляд, плевать хотела с высокой горки на чужое горе и поиски преступников. Буквально тут же, через запятую, она сообщила Яне, что никаких денег на счету Казбека не осталось.

– Вот ты меня ругала, что я брюлики и шубы от него требую, но хороша бы я была, если бы у меня и этого не осталось. Хорошо хоть квартиру купили, это уж тебе спасибо. Но квартиру я продам… – И Вероника нагло, не обращая внимания на мое присутствие, назвала цену, почти вдвое превышающую ту, за которую она квартиру купила. – Чего? Квартира шикарная. В центре, потолки высокие, кухня большая, комнаты большие, гараж рядом.

Я вспомнила, как, торгуясь, она кричала, что потолки низковаты, кухня маловата, а до метро идти целых семь минут. Понятно, что при торге это было дело обычное, но хоть бы сейчас молчала.

Меня поразила Яна, которая с какой-то странной дотошностью поддержала тему денег.

– Что значит – не осталось денег? – строго вопросила Яна.

– А то… Ни налички в сейфе, ни на счетах.

Я похороны на свои справила.

– Какие у тебя-то свои?

– А ты что, не отныкиваешь никогда?

– Ладно, проехали. Только как это нет денег?

Может, их и не было?

– Как же, не было… Да он за сто сорок тонн хотел квартиру купить и говорил, что еще больше останется. Ларьки у него опять же прекрасно работали, с колхозом договор чуть ли не миллион чистыми в день давал. И вдруг – денег нет, ларьки продал – и все втихаря от меня.

– Может, его шантажировали?

– Его-то? Уж не думаешь ли ты, что он кого-то там убил? Ну не-ет! Торгаш он был, торгаш! Не просто осторожный, а даже трусливый! Как все они, кавказские. Они только в кодле храбрые, а по одиночке... тьфу!

Что-то отвратительное, хуже ненависти, было в тоне Вероники по отношению к бедолаге Казбеку.

И я вдруг пронзительно пожалела это дитя гор.

Потерял родину, потерял родственников и остался с Вероникой, исчадием ада и порока, корыстной содержанкой. Конечно, вольно ж ему было нарушать законы своей родины, но все равно жалко.

Утром, когда мы с Яной ехали домой, она все продолжала о деньгах и о деньгах.

– Наверное, врет Вероника? Как думаете?

Вот тогда бы мне спросить, что у Яны на уме, но я вместо этого внутренне ее осудила и отмахнулась. А зря.

Разумеется, свой день рождения я отмечать не собиралась и была крайне поражена, когда утром в тот день меня поздравило все мое господское семейство. Также мне было сообщено, что вечером будет небольшой стол, на который они пригласили от моего лица Алю с Егором и Варьку. Я поняла, откуда ветер дует. Дело в том, что Яна завязала дружбу с Варькой, и, думаю, совсем не потому, что Варька хорошо шила. С обеих сторон в этой дружбе был оттенок обожания. Варька обожала Яну за красоту (все-таки художница) и за то, что Янин тон и повадки эту красоту не унижали. Яна же вообще благоговела перед людьми творческой специальности, да еще с умением в руках и головой на плечах.

– Прости, – сказал Виктор, – но тут Владимир Иванович позвонил и тоже... э-э... как бы напросился. Я как-то брякнул, что у тебя день рождения, совсем не думая, что он вдруг захочет прийти.

Я с ужасом подумала, что у Стального тоже могли где-то лежать в загашнике мои письма и он тоже мог их перечитать. А что я там писала в свои глупые до безобразия двадцать два – двадцать три! Но нет, трудно себе представить, что он выходит из тюрьмы с моими письмами в мешке. Да если бы и вышел с ними, то был ли у него дом, где он мог бы их потом оставить? Насколько я тогда поняла, ничего у него не было. Помню свою горечь и растерянность, когда после нашей первой встречи он камнем канул в темную, враждебную ему жизнь. А тогда (вот дуры-то девки!) я вообразила, что просто ему не понравилась. Как же, будет гордый человек, выброшенный временем и судьбой на свалку, навязываться в дружбу к сливкам общества в лице блестяще начинающей писательницы Горчаковой. Теперь-то я это понимаю.

Рано утром позвонила дочь и сообщила, что по случаю дня моего рождения зять выхлопотал командировку в Питер и приедет на каком-то безумно не скором поезде (зато билеты дешевле) поздним утром. Раз уж мне устроили праздник, я выторговала себе право приготовить праздничный ужин. За то последнее время, что мне пришлось лопать что попало и даже голодать, я стала как-то даже трепетно относиться к пище, тем более что с кончиной дефицита и при наличии денег можно было приготовить все, что душа пожелает. От Кирюши и детей-двоечников меня на этот день отстранили.

И вот я топталась у плиты, а телефон звонил, не переставая, и большая часть звонков предназначалась мне. Будь я пошлой дурой, я бы сказала, что вот, стоило мне подняться на ноги, как все обо мне вспомнили. Но я-то понимала, что в нищете и горе сама отгородилась от людей, приготовилась умирать. Даже если я подходила к телефону, то разговаривала так, что все терялись. Но большей частью просто не подходила. Один из друзей, не потерпевший краха во всем этом бардаке, пригласил меня, например, на презентацию своей книги, где должен был собраться весь Питер. А я не пошла. Для себя я объяснила это тем, что у меня нет целых колготок и не те туфли. На самом же деле отчаяние сделало меня трусливой. Встречаясь с людьми, я боялась, что меня невзначай заденут, унизят, а я этого уже не переживу, хотя всю жизнь до этого умела переживать и чужие ненависть, и зависть, и агрессию. В писательском мире никто не посмотрит, что ты женщина, лупят на равных.

Наконец позвонил с вокзала зять и спросил, как ему доехать. Я объяснила и стала ждать (дорога занимала не более получаса даже с поисками дома и квартиры). В положенное время раздался звонок в дверь, но это был не зять. Явился Женечка Свиридов. Он теперь по делам приходил не в издательство, а домой к Виктору. После того, что случилось на праздновании юбилея, встречаться с Нефедовым было ему ни к чему. Кстати, я так и не узнала настоящей причины или хотя бы внешнего повода нефедовского поведения в тот вечер. Где-то в подсознании имея в виду Варьку, я пригласила красивого-умного-неженатого Женечку на вечер.

Утро переходило в день, Яна уже собралась в школу за Кирюшей, а потом и вернулась из школы.

Игорька все не было.

– Может, надо куда-нибудь позвонить? Может, с ним что-то случилось? – попеременно обращались ко мне Виктор с Яной.

– Ну где тут за две остановки на метро можно так надолго потеряться?

– Это пошлые, мелкие людишки, вроде нас с вами, не потеряются, а Игорек – может. Мой зять – гений по этой части!

Игорек был на удивление рассеян, да еще близорук, а очков не носил. Вполне вероятно, что уехал не в ту сторону. Вначале спутал направление, потом задумался и не спохватился, что едет не туда.

– Меня только поражает, что он, при своей простоте, вечно берет интервью у бывших Штирлицев и даже может следить за хитросплетением шпионских интриг.

– Как – у Штирлицев? – округлила Яна глаза.

– Хобби у Игоря такое. Шпионов любит!

Спохватились, что нет хлеба. Послали Кирюшу в булочную, которая была в этом же доме. Через пять минут он ворвался в квартиру, запыхавшийся и испуганный:

– Там внизу, у батареи, какой-то дядька с рюкзаком стоит. Страшный такой, бородатый, а с него вода течет!

Слова «рюкзак» и «бородатый» подвигли меня спуститься по лестнице на первый этаж. И, конечно же, там стоял Игорек, прислонившись спиной к батарее. Стоял он в луже воды.

– Что ты тут делаешь? – строго спросила я.

– Не видишь – сохну.

– Где ты был, почему ты сохнешь? Опять не туда уехал?

– Какая-то ты все-таки неисправимая, теща!

Вечные подозрения, вечно не в ту сторону. Я просто решил проехать по Питеру наземным транспортом и выпал из автобуса.

– Но как – выпал? Как же можно выпасть?

– Рюкзак перетянул, вот как!

– Но зачем тебе на два дня рюкзак?

– Мало ли! – пожал он плечами.

Целый час мы все плясали вокруг Игоря, подавая шампуни и полотенца, отыскивая в Викторовом гардеробе сухую и чистую одежду. Потом он заснул в ванне – крепко, как будто умер, и мы все долго его будили. В общем, мой зять не ударил в грязь лицом и продемонстрировал все свои самые лучшие качества, приведя Виктора с Яной и Кирюшу в неимоверный восторг.

Потом явилась Варька с новым платьем для Яны (опять какая-то шибко важная презентация, хотя я заметила с Яниной стороны желание дать Варьке заработать). Начали мерить платье. Потом явились Аля с Игорем, вскоре за ними – Женечка, а потом уже и Стальной со своей Машкой.

В общем, «приходили к Мухе блошки, приносили ей сапожки». Сапожки не сапожки, но Стальной подарил целый ящик книг, и именно тех, о которых я мечтала. Всякие там детские энциклопедии, популярные научные издания для детей и так далее. Получилось, что Игорь не зря притащил свой боевой рюкзак. Я понимала, что подарок был неимоверно дорогим, но чувство деликатности нарушено все-таки не было. Конечно же, насчет подарка он советовался с Яной.

Дальше мои воспоминания об этом дне крайне раздерганы, потому что происходило много весьма важных событий, а я как хозяйка должна была любой ценой не допустить как скандала, так и скуки. Для начала я познакомила Алю со Стальным, хотя по его лицу было понятно, что можно и не знакомить – он узнал Алю сразу. В другом конце громадной гостиной Женечка Свиридов и Варька уже играли в гляделки. Яна вилась над Игорьком, считая, наверное, что он сам не в состоянии даже поесть.

Надутая Машка то косилась на мужа, явно увлеченного разговором с Алей, то на новое платье Яны.

Кирюша, воображая себя невидимкой, крутился вокруг стола и воровал бутерброды, не для себя, как я думаю. Были тосты, здравицы, комплименты и все, что положено в таких случаях.

К сожалению, критическая масса литераторов за столом вносила некий перекос во всеобщий разговор. Мы с Алей – старые боевые кони – еще куда ни шло, мы могли и о другом. Но Игорек, Женя Свиридов, свихнувшийся на литературе Виктор да и, что совсем удивительно, Стальной тему беседы менять не хотели. Получалось, конечно, кто в лес, кто по дрова.

Самым утонченно-образованным был Женечка, и только Виктор по глупости и Игорек по молодости могли делать вид, что способны поддерживать эту высоколобую беседу. В другое время Женечка не показал бы себя сполна, он был скромный мальчик, но Варькино присутствие его малость оглупило. В конце концов Варька же и положила конец уж слишком умным разговорам.

– Ой, как возвышенно и пряно! От ваших разговоров хочется ржавую гаечку пососать!

Сказано это было робким девическим голоском («посмотрите на меня, я у мамы дурочка»), но хохотали все от души. Стальной кинул на Варьку пронзительно-веселый взгляд, по которому я сразу поняла: он раскусил эту негодяйку, которая, может быть, одна из нас всех как раз могла поддержать Женечкины разговоры.

Настала пора выступать Виктору, и, надо признаться, он сказал все, что говорят обычно графоманы: кому дали премию, у кого какой тираж; народ не воспринимает действительно серьезную литератору; вокруг премий и стипендий творится черт те что.

Стальной свернул на Достоевского, это понятно, потому что тут совпали и судьба Стального, и мода "на Достоевского. Пошлостей он не говорил, не низводил Достоевского до своего уровня, любил за то, за что надо любить. Делал только одну маленькую ошибочку, о чем ему и сказала Аля:

– Знаете, Володя, все вы говорите так. Что касается духа Достоевского, действительно великого. Но вы... как бы это сказать... у меня такое чувство, что вы думаете, будто Достоевский пишет нашу голимую правду, реальность. А он ведь не реалист. Пророк, но не реалист. Он больше, чем реалист, но не реалист.

Разумеется, Виктор стал спорить, а Стальной надолго задумался.

– И Гоголь не реалист, и Толстой не реалист, и Диккенс не реалист. Это гении, которые создают свои миры, в той или иной степени похожие на наш мир, но это – не наш мир. Вот мы с Женькой, честные тетки, среди забот-хлопот еще способны написать нечто возниженное, близкое к жизни, потому что мы женщины и не гении.

– Но весь Запад читает Достоевского и знает Россию по Достоевскому! – загорячился Виктор.

– Потому и не знает. Никто нас не знает. Нас даже по Чехову трудно вычислить… – с улыбкой ответила Аля.

– Да... э-э… Чехов пошловат. – встрял Виктор.

– Это Чехов пошловат? – вдруг изумился Стальной.

– Виктор делает всеобщую ошибку нашего воспитания, – попыталась спустить на тормозах я. – У нас если кто пишет о пошлости, кто ее особенно ненавидит – сам пошляк. Вот и Чехов, и Зощенко…

Виктор замолчал, поперхнувшись. Мне стало ясно, что именно Зощенко-то он и хотел привести как еще один образчик пошлости. На лице у Виктора мелькнуло нечто, похожее на неуверенность в себе и своих мнениях. Да и разговор перешел к Але со Стальным. Они забурились в классику, и я сделала вывод, что если Стальной чего-то и не понимает, то понять все-таки может. Какая-то странная, требовательная, оголтелая любовь к литературе не как к излишеству, и как к хлебу насущному, проглядывала в его вопросах. (Уж не пишет ли он сам?!!) Виктор смотрел на него с удивлением: он считал Алю представительницей пошлого жанра – и не более того.

Впрочем, у меня нет намерения приводить здесь литературные дебаты, потому что увлеченно и со вкусом дебатами были заняты лишь двое, а ведь вокруг были еще люди, и каждый со своим. Ну начать с Варьки, которой явно понравился Женечка. Именно поэтому она преувеличенно внимательно выслушивала отчет Игорька о жене и детях.

Обиженного Виктора я переключила на себя. Егор развлекал Яну и Машку. Женечка отдался приставаниям Кирюши.

Зрело нечто. Это нечто была Машка. Вначале на лице у нее было написано некоторое недоверчивое, с ухмылочкой удивление. Как так! В ее присутствии родной муж вот уже битый час обсуждает не пойми что со старой селедкой. Несколько раз она в своей нелепой для данной компании мини-юбке всячески по-детски глупо выворачивала стройненькие, восхитительные ножки и приговаривала что-то похожее на «па-ап-сик». Но папсик отмахивался, не забывая ласково улыбнуться: дескать, сделай еще один куличик, деточка…

Потом она попыталась освободить от Кирюши Женечку Свиридова, но там вмешалась Яна, прекрасно понимавшая, что если Женечка и хочет быть освобожденным, то уж никак не Машкой. Варвара быстро просекла ситуацию и вместе с Игорьком присоединилась к Женечке с Кирюшей. Егор с Яной тоже поддержали молодежную компанию.

А вот Машку явно не устраивало общее веселье, потому что она оказалась как бы одна, без постоянного собеседника. Я уж не знала, что и делать: не было резона унижать девочку. И потом (это как-то чувствуется) Маша любила Стального, а не только ревновала. Я уже говорила, что внешне этот волчаpa был по-прежнему красив. К тому же его интересно было слушать, да и внимание к нему нас с Алей весьма могло подействовать на дурочку Машку.

Как это часто бывает, наступило внезапное короткое молчание, во время которого Стальной отметил новое Янино платье.

– Варька – хорошая портниха, – вложила Марья все презрение в слово «портниха».

Но и этого ей оказалось мало, она тоже решила произнести монолог.

– Ты, Варька, молись на нас. Да и вы, Евгения Ивановна, тоже.

– Почему это?

– Потому что пока мы будем богаты, вам тоже чего-нибудь от нас отломится. А что? Это справедливо! Есть богатые – есть обслуга…

Со страхом я посмотрела на Стального, но ни один мускул не дрогнул на его лице.

– Ты права, детка, – спокойно сказал он. – А если мы обеднеем и окажемся в... жопе с решетками, то они будут носить нам посылочки.

Общее изумление.

Разумеется, вечерок был скомкан. Все стали собираться по домам. Если б не спокойные, ироничные лица моих друзей, я бы разрыдалась. Но вместе мы продержались. Помню невнятное топтание в дверях, смущение, боль.

И опять я услышала о деньгах Вероники. От Яны, а не от Машки. Наверное, и Яна такая, с чего я представляю ее нормальным человеком.

Ночью ко мне пришел Игорек, посмотрел сочувствующими глазами, и вот тут я разрыдалась. Наверное, слишком громко, потому что тут же просочился и Кирюша.

– Не плачьте, я пишу для вас роман! Я уже начал!

– Тащи роман, – покорно согласился Игорек.

Роман

(неоконченный)

"…Однажды ночью я бежал стремглаф по какому-то страшному гетто. Черных там было больше, чем белых Но я не расист, я люблю черных. Я испугался только, что софсем заблудился.

И вот тут я увидел костерок, у которого сидели люди и варили свой обед…"

– Вот все, что я написал, но я буду писать дальше. Там у меня пойдут такие люди: и Валек, и Маруся, и дядя Том…

– На горшок и спать, – вошла Яна.

Кирюша перецеловал нас всех и был выдворен.

Яна крепко обняла меня и тихо-тихо шепнула:

– Я люблю вас. Я и правда вас люблю. Если со мной что случится, не верьте плохому. И не забываете Кирюшу.

Она встала и порывисто вышла. Я в последний раз видела ее живой.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Когда на следующий день я привела Кирюшу из школы, Яны дома не было. И записки от нее тоже не было. Сказать, чтобы я тут же встревожилась, не могу. Ведь я всю жизнь живу среди рассеянных и не очень обязательных людей. Игорек, например, тоже пропал у очередного Штирлица и даже не подумал мне позвонить.

Но вот прошел час, другой, третий. Предоставленные себе двоечники ходили на головах, почему-то я уже не могла заниматься с ними. Наконец двоечников увели по домам, и явился Игорек. Следом за ним – Виктор.

– А где Яна? – Виктор был избалован тем, что Яна всегда дома и к его услугам.

– Не знаю.

– Как так?

– Я пришла из школы, ее не было.

– А записка?

– Не было.

– И не звонила?

– Нет.

Игорек не понимал, почему мы так волнуемся, но клянусь, к тому моменту мы с Виктором знали, что случилась беда.

Всю ночь мы звонили в больницы, в милицию, подругам Яны.

Лишь к середине следующего дня в дверь раздался звонок. Только тупица, даже если он в тревоге, не узнает сразу звонка такого рода. Громкий, властный, казенный.

Мы с Виктором пошли открывать вдвоем. За дверью тоже стояли двое. Не в форме, но оттуда.

– Ночью вы настаивали на поисках вашей жены? – спросил главный, желчный и усатый.

– Да... я... пройдите... ах, что я…

Усатый-желчный последовал за Виктором, а вот второй почему-то не торопился.

– А ты что тут делаешь? – спросил он у меня шепотом.

– Леха!

– Привет, Женечка.

– Леха, что там?

– Боюсь, что вы опознаете ее. Собери своего старикана, собирайся сама – и поехали.

Не хочу про это. Про морг, про изуродованное Янино лицо.

– Выброшена на ходу из машины. Вот только еще не знаю – живая или уже мертвая.

Желчный-усатый увез окаменевшего Виктора к себе в отделение, а Леха остался со мной – у меня ведь дома был Кирюша.

Хорошо, что в тот момент рядом со мной оказался Леха. Я знакома с ним с тех пор, как подружилась с Алей. Они вместе занимались в далеком детстве в драмкружке и никогда не рвали связи.

Общие знакомые подсмеивались над Лехой: «Лучший сыщик среди актеров и лучший актер среди сыщиков». В свое время, когда меня все интересовало и ничего не пугало, я даже ездила к Лехе в Сибирь, куда его в очередной раз сослали в лагерную охрану. Леха был нетипичный мент и вечно выходил не на тех преступников. То есть именно на тех, но начальству это не нравилось.

– За жизнь или по делу? – усмехнулся Леха, по привычке притворяясь циничным.

– По делу.

– Значит, это у них ты работаешь?

– Да уж месяцев семь.

– Сквалыги?

– Нет.

– Воры?

– Ну, Виктор, наверное, за всю жизнь не украл копейки. Что касается его погибшего сына – не знаю.

– А слухи?

– Хорошие. Но это, может, потому, что о мертвых…

– Ясно. Окружение?

– Каждой твари по паре.

– С кем он дружит?

– Почему ты все про него да про него?

– Потому что он муж. Сама знаешь статистику.

А тебе что, не нравилась она?

– Очень нравилась.

– И ничего такого особенного за ней не замечала?

– Хорошая, преданная жена. Идеальная жена.

Выходила только вместе с ним или в магазин, ну еще со мной.

– Мимо денег, старушка!

– Почему?

– Ты знаешь, кем она была еще три года назад?

И тут передо мной вдруг всплыли некоторые противоречия. Ну да, она мечтала о любви, как девочка, и ненавидела секс" как истерзанная проститутка.

– Вижу, ты поняла. Думаю, она водила его за нос, как хотела.

– Но в доме ведь жила и я. При мне она не могла, тем более что считала меня умной.

– Просто льстила.

– Нет. Я подслушала ее разговор обо мне с третьим лицом.

– И что же за третье лицо?

– Жена Ста…

– Договаривай.

– Жена Стального, если ты о нем что-нибудь слышал.

– Да уж слышал. Она дружила с женой Стального?

– Нет. Скорее, Виктор дружил с ним.

– Ну и пирожки. Что их связывало?

– Дело. Стальной в своей типографии издавал классику издательства Виктора. Любили поговорить о литературе. Еще позавчера на моем дне рождения тут был литературный диспут. Кстати, Аля была…

– А пропала она вчера?

– Да.

– И ничего такого не случилось на этом диспуте, что могло привести… Во всех подробностях, пожалуйста.

Ну что я могла рассказать такого важного? Разве что о том, как Машка под конец испортила всем настроение.

– Не густо. А твоя Яна промолчала на это?

– Не промолчал Стальной. – И я процитировали слова Стального.

– Остальные промолчали тоже?

– Да.

– И вот этой Машке она тебя нахваливала?

– Да. Отчитывала за глупость, хамство и еще пугала какой-то Совой!

– Что ты несешь, голуба? Сова – это птичка?

– Я так поняла, что это женщина. В Яне была какая-то... в хорошем смысле слова... сделанность.

Ну как бывает у девочек из хорошей семьи. Мне показалось, к ее воспитанию приложила руку эта Сова. Знаешь, человек натягивает маску благородства, а маска прирастает. И человек становится приличным. Она была очень прилична…

– Ох, подруга А приводы в ментуру за проституцию ты куда денешь?

– Были даже приводы?

– И какие крутые. Свидетельница драк, даже вооруженных Янка по кличке Беретта.

– Это наган такой – «беретта»?

– Вроде того.

Только теперь до меня постепенно стала доходить боль. Меня надули, обвели, как девочку. И тут же: да пусть бы всю жизнь надувала, лишь бы была жива.

– Стальной случайно не положил на нее глаз?

– Будь у тебя восемь глаз, ты положил бы все восемь. Но только скажу я тебе – не там ищешь.

Он, конечно, был ей симпатичен, но она его, по-моему, боялась.

– Почему?

– Для нее очень важен вопрос: мог этот человек убить кого-то? А уж если вопрос встал, то нормальная женщина испугается.

– А ты Стального боялась?

– Нет.

– Храбрый портняжка. А почему? У тебя нравственное чувство не развито?

– Развито. Но я знаю Стального тридцать лет.

– Ну ты даешь? Ну и связи.

– Он писал мне из тюрьмы умные литературные письма, но когда вышел – зашел только пару раз и сказал, что никогда не испортит мне жизнь.

И даже тени на меня не кинет. И до последнего времени мы не пересекались.

– Зато теперь как круто пресеклись! Ладно, Стальной – наш человек. Займемся. Кто еще. Ну, подруги там…

– Вероника такая толстая. У нее мужа недавно убили.

– Вероника, говоришь? Толстая, белая, идет – земля дрожит. Кличка – Дрожжи.

– Похоже.

– Небось Вероника осталась очень богатенькой вдовой?

– Ну квартира, шубы, изумруды. А денег, она клянется, нет!

– Врет! – обрезал Леха.

– А ты-то откуда знаешь?

– Она из говна сделает деньги. Они у нее растут как на дрожжах.

– Вот Яна тоже сомневалась, но в конце концов, сдается мне, поверила. Когда Вероника лила слезы по своему Казбеку – это были другие слезы.

А вот уж по денежкам рыдала – это настоящие.

– Беретта, конечно, была сучка преизрядная.

Но с широким, щедрым характером. Что ее связывало с Дрожжами? Как думаешь?

– Видимо, общее прошлое, а потом жалость.

Яна хотела сделать из Вероники хорошую жену.

Ругалась с ней, плакала над ней. Может, даже любила по-своему.

– И ты в это веришь, подруга?

– А разве ты в такое не веришь, друг? Кого ты из себя передо мной корчишь? Грозный ухарь с шашкой на боку?

Леха смутился. Он знал, что я права, и оба мы с ним верили в кое-что хорошее.

– Еще знакомства?

– Ну светские… Нефедов, совладелец издательства. Но они с Виктором не ладят. Беатриса, обкомовская проблядь, теперь какая-то лицензионная или налоговая чиновница. Молодые литераторы – вот уж не убийцы. Потом составлю список.

– С этим ясно. Мамаша Беретты – кто такая?

Бывала здесь?

– Не бывала. Яна говорила, что это артистическая натура.

– Понятно. Ребенок общий?

– Янин. Усыновлен Виктором.

– Кто отец ребенка?

– Не знаю.

– Не подслушала случайно? – подкузьмил Леха. – За ребенка воевали?

– Ни разу ни намека.

– Вроде и густо, да не нажористо. Сейчас я звякну начальству, и сходим мы с тобой к Вероничке – Дрожжам.

– Но Виктор вернется, да и Кирюша…

– Виктор вернется не скоро, а Кирюшу возьмем с собой.

Что ж, Леха был начальник.

– Так это ж твоя квартира, – поразился Леха.

– Теперь не моя.

– И сколько они тебе отстегнули?

– Хватило на две.

– Это Дрожжи-то?

– Это Яна ее уговорила.

– Странно, – промычал Леха, но ничего не добавил.

Мы звонили долго и упорно, но из-за двери раздавался только хриплый, голодный мяв. Лицо у Лехи сделалось странным, таким я его никогда ни видела.

– Звони соседям, – резко приказал он мне.

– О Евгения Ивановна…

– Привет, Зоинька. Вы не в курсе, Вероника в городе или уехала куда?

– Да вот кот третий день мявчит. Мы уж хотели пожарников вызывать.

– Позвольте телефончик! – Леха прошел в квартиру, пошептался о чем-то по телефону, и через час мы с ним, еще с двумя специальными людьми с камерами и чемоданчиками были в квартире Вероники. Кирюшу забрала Зоинька.

Да, не суждено моей квартире быть приличной, Пух, перья, битые сервизы, телевизор разобран на винтики.

Бедная Вероника, ты хотела бронированные двери и крепкие стены. Броня и стены, видимо, заглушили все, что тут творилось.

Мне почему-то вспомнился детский стишок:

Была непослушною кукла Светлана.

Кукла Светлана упала с дивана

Она валялась на полу, как огромная сломанная кукла, над которой потрудились дети-садисты.

Нельзя об этом писать, нельзя показывать, что могут люди сделать с людьми.

Мне стало худо, я взяла у Зои Кирюху и ушла домой.

Виктор в тот вечер так и не появился. Я рылась в его записной книжке, нашла телефоны адвокатов, но мне было сказано, что на сегодня поезд ушел, а завтра суббота, а послезавтра воскресенье. Около часа ночи приехал Леха со своей женой Светой.

– Света посторожит чадо, а мы пойдем искать то, что не нашли те садюги…

– Но я... я не могу…

– Не волнуйся. Там уже приблизительно прибрались…

– Давай думать, что мы ищем, – устало говорил Леха, ведя машину по пустому Питеру.

– Изумруды, что ли?

– Изумруды я нашел в бачке унитаза. Раз там искать не захотели, значит, это не камни и не золото. Похитители изумрудов знают, где искать.

– Бумаги? Деньги?

– Деньги только дурак держит дома. Она бы не стала этого делать.

– Значит, бумаги. Может, завещание какое?

– Агаты Кристи начиталась.

– Но мы ничего не найдем там после такого ремонта. У меня были тайнички, но Вероника все переделала.

– И сделала новые тайнички…

Тайничок я нашла через полчаса, как мы начали искать. Дело в том, что я знала – мои окна не надо утеплять, А их зачем-то утеплили. Аккуратненько так бинтиком, а сверху клейкой лентой. В один из бинтиков и было завернуто тонко скрученное письмо. Я лишь глянула на него – и сразу узнала. Это было письмо ко мне тридцатилетней давности. Ну конечно, Вероника украла тогда зачем-то письма Стального, и одно все-таки зажилила.

– Что за чертовень? – удивился Леха, читая письмо. – Интересно бы знать, к кому оно и от кого. И когда?

– Тысячу лет назад. Мне. От Стального.

Я рассказала Лехе всю эту историю с письмами, о том, как Вероника в них залезла и как Яна заставила ее вернуть их мне. Но я же не знала, сколько она украла и сколько вернула. Зачем ей понадобилось это письмо?

Мы вернулись домой, и я показала Лехе остальные. Он перечитывал каждое по сто раз и не мог найти причины, по которой они понадобились кому-то сейчас. Воспитание, уверения в дружбе, просьбы рассказывать, если меня обидят. Кстати, именно это, с просьбой рассказывать, если обидят, и было у Вероники.

– Люблю я смотреть эти дефективы, – усмехнулась Света, Лехина жена. – Уже любой зритель знает, в чем дело, а сыщики все думают. Хоть Кирюшку буди и спрашивай.

– А ты, конечно, уже все поняла?

– А если?

– Ну давай, давай.

– Кто такой этот Стальной?

– Отошедший от дел крутой авторитет.

– А им разве позволяют отходить от дел?

– Ему – да.

– Почему?

– Не был жаден. В тюрьме спас нескольких человек. Одного по кличке Стройный, на самом деле тот же был горбун. Стройный сидел по хозяйственным делам и был умен, как дьявол. Но зеки не любят горбатых. Второй был Молотобоец. Рост – два метра и в ширину чуть меньше. А вот таких уж вообще ненавидят. Стройный сейчас большой человек, ну а Молотобоец при нем. Как ни странно, они не отомстили Стальному за спасенную жизнь. Вот потому Стальной ведет свое маленькое дело и ходит без охраны. И пусть только какой отморозок всуе вякнет что-то о Стальном. Стальной... как бы это сказать... король в парламентарном государстве…