Текст книги "Два дня и три ночи"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Вы кто такой? – гаркнул он, и я подумал, что в его библиотеке нет книг, с такой любовью описывающих гостеприимство шотландских горцев.

– Моя фамилия Джонсон, – зачем-то соврал я. – Опустите, пожалуйста, оружие. Я…

– Какого черта вам тут надо?

– Вы необычайно вежливы, – заметил я почти без иронии.

– Ну-ну. Я не повторяю вопросы дважды.

– Авиамоторная спасательная служба. Мы ищем корабль, подавший сигнал бедствия.

– Не знаю никаких кораблей. Проваливайте.

Он опустил стволы, теперь они были на уровне моего живота. Может быть, он решил, что после выстрела в живот сможет похоронить меня, не испачкав рук. Интересно, найдет ли он среди этих камней хотя бы один квадратный метр земли, чтобы зарыть меня.

– Смею предупредить вас, что, угрожая оружием должностному лицу, вы преступаете закон.

– Может быть, так, а может, и нет. Я знаю наверняка только то, что этот остров принадлежит Сэмюэлу Мак-Горну, и то, что я умею защищать свою собственность.

– Да, и это у вас неплохо получается, господин Мак-Горн. – Двустволка дрогнула, и я быстро добавил: – Все, все. Я ухожу. И не трудитесь говорить мне «до свидания». В любом случае я не вернусь. – В последнем утверждении я был, пожалуй, не вполне искренен.

Мы уже стартовали, когда Уильямс спросил:

– Кто этот тип?

– Судя по всему, тайный агент шотландского управления по делам туризма. Завлекает туристов местной экзотикой. Жаль только, за последние сорок лет я стал единственным его клиентом. Но в любом случае он не имеет ничего общего с людьми, которых я ищу. Хотя его настроение мне не понравилось. Старик чем-то смертельно напуган.

– А почему вы не осмотрели док внутри? Там мог находиться катер. Хотя где гарантия, что за камнями не прятался еще один человек с ружьем.

– Вот именно. Поэтому я и отступил. Иначе я разоружил бы старичка за десять секунд.

– А он бы за десять секунд успел разворотить вам голову.

– Дорогой Уильямс, оружие – моя слабость. В этой области я знаю множество секретов. В том числе и то, что ружье почти никогда не стреляет, если стоит на предохранителе.

– Ах, так. Ну извините, пожалуйста. – По лицу Уильямса легко можно было прочесть, как ему неловко за свою неудачную критику, к тому же он не умел так хорошо скрывать чувства, как это удавалось мне.

– Куда мы летим дальше? – спросил Уильямс уже деловым тоном.

– Остров номер два. К западу.

– Напрасная трата времени. Я знаю этот остров. Однажды я забирал оттуда раненого, чтобы доставить его в больницу в Глазго.

– Раненого?

– О нет, никакой перестрелки не было. Банальный бытовой порез. Разделочным ножом. Правда, достаточно глубокий. Плюс инфекция…

– Нож для разделывания чего, рыбы?

– Скорее, акул. Их обычно называют акулы-странники. Их в этих местах так же много, как макрели. Большая акула может дать около тонны рыбьего жира. – Он показал на карте маленькую точку. – Вот видите, этот городок жители оставили лет двадцать назад. Не понимаю, какой был смысл вообще здесь селиться.

Если кто-нибудь когда-нибудь обзовет дырой один из восхитительно грязных и пыльных провинциальных городишек, немедленно отправьте его на второй к западу островок посреди озера Гурон, и он непременно возьмет свои слова обратно. Четыре серых домика на каменистом плато. Два пирса, волнорезы. В узеньком канале между пирсами – несколько рыбацких лодок. Ворота ближнего к морю, метрах в восьми от воды, дома были открыты. Я даже разглядел несколько акульих туш на камнях между домом и морем. Люди, стоящие на берегу, махали руками, приветствуя нас.

– Вы можете высадить меня тут?

– А что вы собираетесь делать?

– Еще не знаю. Правда, я также не знаю, где тут можно сесть. Разве что на крышу. Или в тот раз вы поднимали раненого на веревочной лестнице?

– Да. Но, во-первых, для этого нужен еще один член экипажа, а во-вторых, я уже говорил, в такую погоду мне не хотелось бы рисковать вашей жизнью и вертолетом. А вам обязательно нужно там побывать?

– Я могу отказаться от этой затеи, если вы поручитесь за живущих здесь людей.

– О, я могу это сделать от чистого сердца и с полной уверенностью. Я хорошо знаю их старшего – это австралиец Тим Хатчисон. Большинство рыбаков восточного побережья поручились бы за него, ни секунды не колеблясь.

– Тогда летим к следующему острову.

Мы облетели этот остров один раз, но этого оказалось достаточно. Если бы специалисты государственной пенитенциарной службы решили построить здесь тюрьму особо строгого режима, они отказались бы от этой мысли отнюдь не потому, что условия содержания заключенных показались бы им слишком мягкими. Просто на островке не было годного для строительства места. Здесь не разместилась бы даже камера-одиночка.

* * *

Пролетая от третьего к четвертому островку, мы получили возможность рассмотреть пресловутый «Вход в гробницу» во всем его великолепии. Он способен был впечатлить и самого невозмутимого морского волка. Пять минут в этой воде даже в акваланге – и уже никто и никогда не услышал бы о счастливчике Кэлверте. Сильный ветер дул против неутомимого течения, и в результате их противоборства вода превращалась в жуткое варево, словно в котле злой и всемогущей колдуньи. Различить отдельные волны было невозможно. Это была единая масса, но, казалось, в ней нет и двух совместимых друг с другом капель. Течения перехлестывали противотечения, которые тут же поглощались другими течениями, пожирающими друг друга. Вода постоянно меняла цвет: от белого на гребнях пены до черного в эпицентре водоворотов. Короче говоря, это было подходящее место для того, чтобы пригласить туда любимую тетушку теплым летним вечером на лодочную прогулку. В результате такой прогулки рассерженная тетушка могла бы вычеркнуть вас из списка своих наследников. Впрочем, в результате этой прогулки наследники тетушки могли бы безотлагательно воспользоваться своими правам, кроме вас, разумеется, поскольку вы с тетушкой находились в одной лодке.

Но, однако, пора было обратить внимание на остров.

– Вы еще не отказались от мысли садиться здесь?

– А что, это технически невозможно?

– Нет, отчего же. Вертолеты садятся тут достаточно часто, но всегда только по приглашению владельцев острова.

– Я все больше убеждаюсь, что слухи о традиционном шотландском гостеприимстве сильно преувеличены. «Мой дом – моя крепость» – так что ли?

– Именно так. Определение «крепость» здесь очень кстати. Как раз здесь находится старинный замок клана Норталлертонов.

– Я думаю, вы ошибаетесь, Уильямс. Норталлертон – это название города, а не клана.

– Может быть, и так, во всяком случае и то и другое невозможно выговорить.

Он не боялся признать свою неправоту. Подлинный валлиец!

– Во всяком случае в замке сейчас живет глава клана – лорд Кирксайд. Он бывший губернатор из провинции. Важная шишка, хотя и отошел от дел. А прежде он покидал свою здешнюю резиденцию только раз в неделю, чтобы появиться в палате лордов и ввязаться в очередную перебранку с архиепископом Кентерберийским.

– Да-да, я тоже слышал об этом оригинале. Говорят, ему всегда удается угадать мнение парламентского большинства, но исключительно для того, чтобы проголосовать против.

– Вот именно. Но в последнее время он успокоился. В авиакатастрофе погибли его старший сын и жених его дочери. Трагедия произошла несколько месяцев назад. Это убило старика. Говорят, он потерял всякий интерес к жизни. Впрочем, это никак не отразилось на абсолютном уважении к нему местных жителей.

Мы вышли к острову с юга, и внезапно перед нами вырос замок. Это был карманный вариант Виндзора. Зато и туристы досаждали поменьше. Замок лорда Кирксайда возвышался над морем пятидесятиметровой отвесной стеной. Если бы владелец или кто-нибудь из его гостей, высунувшись из окна, потерял равновесие, ничто не спасло бы его от удара от торчащие из воды скалы. Хотя, возможно, гостей в замке совсем не случалось, а владелец уже был не в состоянии высунуться из окна.

Справа от замка виднелся пляж шириной около тридцати метров. Строителям, судя по всему, пришлось туго, но они все же оборудовали небольшой порт, защищенный двумя рядами волнорезов. Проход между волнорезами был совсем маленьким, метров семь. Док, находящийся в глубине прохода, тоже не был рассчитан на крупное судно: самое большее, что могло в нем содержаться, – двухвесельная или маленькая моторная лодка.

Уильямс поднял вертолет на стометровую высоту, чтобы пролететь над замком. Сверху строение представляло собой букву «П», открытую в глубь острова. Лежащий вдоль моря фасад заканчивался двумя башнями: на одной находилась семиметровая мачта с флагом, на другой, еще выше, – мачта телевизионной антенны. За замком располагался примерно стометровой ширины лужок. Он тянулся до самого северного побережья острова. Несмотря на высокий титул владельца, траву, слишком высокую и густую, явно не подстригали для игры в гольф. После монотонного серого пейзажа взгляд мог бы порадоваться этому сочно-зеленому ковру, если бы его цвет не был таким неестественно ядовитым.

Уильямс попытался посадить вертолет на луг, но ветер снес его, и он сел почти на краю пропасти…

Я вылез из вертолета и направился к замку. Мое внимание целиком было поглощено тем, чтобы избежать, насколько это было возможно, контактов с козами и овцами, свободно разгуливающими по траве. Несколько раз я все же получил удары копытами, хотя в целом обитатели пастбища отнеслись ко мне вполне индифферентно. Зато девушка, с которой я столкнулся буквально нос к носу, явно удивилась. Впрочем, тоже не очень.

Если однажды на далеком заброшенном островке в Шотландии вам доведется повстречаться с девушкой, вы вправе ожидать, что она будет кудрявой черноволосой красавицей, глаза ее окажутся зелеными, дикими и таинственными, и одета она будет, естественно, в традиционную шотландскую юбку. Незнакомка выглядела совершенно иначе. Правда, в глазах ее было что-то дикое, но все равно они не казались ни зелеными, ни таинственными. В остальном девушка тоже совершенно не соответствовала фольклорному идеалу. Она была блондинкой с очень модной прической: сзади и с боков волосы были обрезаны на уровне подбородка, а челка достигала бровей. Естественно, при малейшем ветре волосы закрывали все лицо. Вместо фирменной юбки на ней были обычные джинсы с высоко закатанными манжетами. Она стояла босиком. Острые щиколотки, лодыжки, икры однозначно давали понять, что ноги у девушки стройные и загорелые. Увязывая все это с торчащей на крыше современной антенной, можно было сделать вывод, что американская телереклама оказывает свое развращающее действие на жителей самых отдаленных районов Великобритании.

– Здравствуйте… – смущенно проблеял я.

– Поломка мотора? – спросила она, быстро сориентировавшись в ситуации.

– Нет.

– Какая-то авария? Нет? Этот остров – частная собственность. Прошу вас немедленно его покинуть.

Если бы она отреагировала по-другому, я бы, пожалуй, записал ее в списки подозреваемых. Но она вела себя так же, как Мак-Горн, а это была достаточно убедительная позиция. Разве что в данном случае уверенность не подкреплялась огнестрельным оружием.

Я незаметно наклонился, чтобы лучше рассмотреть ее лицо. Оно поразило меня. Создавалось впечатление, что последнюю неделю девушка провела в подвалах замка на хлебе и воде. Бледная кожа, обескровленные губы, глубокие темные круги вокруг глаз, прекрасных серо-голубых глаз, наполненных неизбывной печалью.

– Так что вам здесь надо? – спросила она.

– Ну вот, вы даже говорите не так, как должна говорить молодая шотландка-островитянка. Ну что ж… одной иллюзией меньше. Где ваш старик?

– Мой – что? – Уничижающего взгляда ее правого глаза (левый, к счастью, был скрыт развевающимися локонами) было все же недостаточно, чтобы испепелить меня. – Вы, наверное, хотели сказать – мой отец?

– Ну да, извините, лорд Кирксайд.

Не нужно было учиться в школе гипнотизеров, чтобы догадаться, что передо мной дочь владельца замка. Служанки обычно не говорят с незнакомыми таким тоном.

– Я лорд Кирксайд.

Я обернулся, чтобы увидеть владельца властного голоса. Высокий мужчина, старше пятидесяти, с орлиным носом и таким же взглядом из-под густых бровей, одетый в серый твидовый костюм, разглядывал меня с плохо скрываемой враждебностью.

– Что тут происходит, Сью?

Сью. Значит, Сьюзан.

– Моя фамилия Джонсон. – Петерсен уже начинал привыкать к новому имени. – Авиаморская спасательная служба. Мы разыскиваем пропавший корабль «Мэри Роз». Ветер мог снести его куда-то сюда. Мы думали…

– А Сью была полна решимости сбросить вас в пропасть, не принимая никаких оправданий? – Он ласково посмотрел на девушку. – Да, она такая, моя Сью. Например, она терпеть не может репортеров.

– А я тут при чем? – пытался я защититься. – Не имею никаких дел с газетами.

– Когда вам было двадцать лет, могли вы безошибочно отличить репортера от нормального человека? Я – нет. Сейчас другое дело. Я чувствую этих тварей за километр. И вертолет спасательной службы я тоже вижу не впервые. Жаль только, что мы вряд ли сможем вам помочь. Мы слышали сообщение. Последнюю ночь мои люди и я сам дежурили на скалах, высматривали какие-нибудь огни, ракеты… Но ничего не заметили.

– О, огромное вам спасибо! Как жаль, что мы редко встречаемся с таким пониманием и стремлением оказать содействие. А почему вы так боитесь репортеров?

– Наверняка вы тоже слышали о нашей трагедии. – Он попытался улыбнуться, и улыбка, по-моему, была совсем некстати. – Наша семья в трауре. Мой старший сын Джонатан и Джон Роллинсон, жених Сью…

Я вспомнил черные круги вокруг глаз Сьюзан. И все же мне с трудом верилось, что и через месяц следы скорби так же заметны, как через несколько дней после трагедии.

– Я не репортер, – повторил я, и это была чистейшая правда. – И, поверьте, совсем не люблю вмешиваться в чужие дела. – Правда, именно за вмешательство в чужие дела мне платят деньги. Но я счел момент неподходящим для подобных объяснений.

– Авиакатастрофа. Это произошло прямо здесь. – Он кивнул в сторону лужка. – У Джонатана был собственный самолет. Они стартовали рано утром… А потом – репортеры, телевизионщики, на корабле, на вертолете… Они хотели сделать сенсационный репортаж непосредственно с места событий. Как стадо гиен… Мерзость… Вы побудете у нас?

Я хотел уточнить, что гиены не ходят стадом, но вовремя сдержался. Что бы там ни говорил Уильямс, но лорд Кирксайд вел себя гораздо корректней, чем его дочь или старый Мак-Горн. А если он что-то скрывал или замышлял, то это был противник гораздо более опасный, чем Сэмюэл, Сью и епископ Кентерберийский, вместе взятые.

– Спасибо за приглашение, – с улыбкой ответил я. – Но у нас действительно мало времени. Приближается ночь.

– Понимаю. Хотя, мне кажется, шансы найти корабль теперь уже ничтожны.

– Боюсь, вы правы, лорд. Но служба есть служба.

– Да-да, конечно. До свидания. И желаю удачи.

Он пожал мне руку и отошел. Его дочь после минутного колебания тоже протянула мне кончики пальцев. Она действительно была хорошая девочка.

Я возвратился к вертолету.

– У нас не так много времени и бензин на исходе. – Уильямс тактично старался не встречаться со мной взглядом. – Еще час, и наступит ночь. Куда летим?

– Домой, – устало выдохнул я, и мне не удалось наполнить свой голос бодростью и оптимизмом.

Мы пролетели над лужком, который, по словам лорда Кирксайда, стал последней взлетной полосой для туристского самолета молодого лорда Кирксайда. Мы летели на север низко, так что никто на островах не мог нас заметить. Потом свернули на запад, потом – на юг и, наконец, на восток – в направлении места, откуда начинали сегодняшние поиски.

Когда мы подлетали к пляжу, солнце почти касалось горизонта. Быстро темнело. Я с трудом различал черный силуэт островка, покрытого деревьями, слабый блеск серебрящегося песка и верхушки рифов, отделяющих пляж от открытого моря.

Уильямс не собирался делать круг, чтобы осмотреться, а сразу пошел на посадку. Наверное, это было рискованно, но Уильямс был уверен в себе, как древний египтянин, который умелой рукой запустил бумеранг и теперь ждет его возвращения. Я тоже не беспокоился. С не слишком разбирался в вертолетном деле, но жизнь научила меня, что, находясь рядом с таким человеком, как Уильямс, можно быть спокойным даже под дулом пулемета.

Только две мысли нарушали мой душевный покой: я уже предвкушал приятное ночное путешествие через лес и не менее приятное объяснение с дедом Артуром о полном провале моих поисков. Оставалось только решить, какое из двух зол я считаю меньшим. Причем проблема была чисто теоретической, поскольку и большего зла избежать тоже не удастся.

Уильямс протянул руку к тумблеру, включающему прожектора, чтобы осветить место посадки, но свет вспыхнул на долю секунды раньше, чем он щелкнул переключателем. Ослепительный луч света ударил с земли, резанул по глазам и осветил нашу кабину, как полуденное солнце. Скорей всего, мощный прожектор диаметром сто двадцать пять сантиметров был установлен на самом берегу.

Уильямс заслонил глаза рукой и тут же неловко упал вперед уже мертвым, потому что его белая рубашка на груди мгновенно пропиталась кровью.

Я скрючился за креслом, пытаясь отыскать иллюзорное спасение от автоматных очередей, разбивающих лобовое стекло. Вертолет начал как бы клевать носом, медленно поворачиваясь вокруг своей оси.

Я хотел перехватить рычаги управления, еще стиснутые пальцами погибшего пилота, но в этот момент стрелявший сменил тактику: теперь он метил в картер мотора, и металлический звук от пулевых ударов сливался с шумом мотора и скрежетом рикошетов. Несколько секунд ужасающей какофонии, и вдруг мотор резко остановился. Вертолет неподвижно завис в воздухе, но я уже ничего не мог поделать. Я напряг мускулы в ожидании страшного падения, но оно оказалось, скорее, очень громким – машина упала на торчащие из воды верхушки подводных скал.

Я подумал, что нужно добраться до двери, но не смог сориентироваться – она мелькнула надо мной, когда мы падали носом вниз, а через секунду меня отбросило на приборную доску. Я был в шоке и все еще никак не среагировал. А ледяная вода постепенно и бесшумно уже стала проникать во все щели.

Несколько секунд гробовой тишины – и снова заработал автомат. Пули, чуть не задевая меня, пробивали внутреннюю часть корпуса, разбивали стекло над моей головой. Мне казалось, что стреляющий видит меня и бьет прицельно, точно, наверняка. Я старался как можно глубже спрятать голову в прибывающую ледяную воду. Наконец, удары пуль и тяжесть воды сделали свое дело – мертвая туша вертолета потеряла равновесие, наклонилась вперед, на секунду замерла в этом положении и, соскользнув с верхушек рифов, камнем пошла на дно.

Среда, между закатом и 20.40

Среди любителей «черной» тематики в разговорах за столом для бриджа бытуют два устойчивых убеждения. Во-первых, утверждают, что мужчина в момент повешения испытывает оргазм. Во-вторых, считается, что утонуть – это спокойная, легкая и чуть ли не приятная смерть.

Пока что не могу поделиться впечатлениями о пребывании на виселице, но могу разочаровать будущих утопленников: это один из самых ужасных видов смерти. Я знаю о ней не понаслышке. Я тонул по-настоящему, и воспоминания об этом, поверьте, не доставляют мне удовольствия.

Голова мгновенно распухла, как будто в нее накачали сжатый воздух, уши и глаза страшно болели. Нос, рот и желудок были переполнены морской водой, а легкие, накачанные бензиновыми парами, казалось, готовы были разорваться. Наверное, в этот момент мне было бы гораздо приятней опустить голову в воду и погасить этот жуткий пожар в легких одним глотком спасительной воды. Но я не думал об удовольствиях.

Проклятые двери заклинило. Их трудно было в этом винить, учитывая, что корпус ударился сначала о скалы, а потом о морское дно. Я толкал их, тянул, бился о них кулаками и всем телом. Безрезультатно. Кровь стучала мне в уши, ребра вдавливались в легкие, и смерть была близка, как идея христианского смирения добровольцу-санитару в негритянском лепрозории.

Я оперся ногами о приборную доску, ухватился за ручку двери и дернул ее, сознавая, что, скорее всего, это будет последнее усилие в моей жизни. Дверь не дрогнула, зато ручка осталась у меня в руках, в то время как сам я, словно выброшенный катапультой, перелетел в глубину наполненного водой салона. Легкие уже не выдерживали. Я решил, что лучше смерть, чем эта затянувшаяся агония, отхаркнул сквозь наполненный водой рот использованный воздух и чуть было не поддался соблазну сделать следующий вдох уже под водой. Но сдержался. Сделав шаг вперед, я прижался затылком к холодной стенке салона, стараясь, чтобы верхняя часть моего тела максимально выступала из воды, и набрал полные легкие воздуха.

Он был вязкий и ядовитый. Он состоял наполовину из паров бензина и масла, а наполовину из продуктов моей жизнедеятельности (вернее, моего умирания), и все же это был воздух.

На протяжении моей карьеры я дышал самым разным воздухом: морским ветром Атлантики и тяжелыми от благоуханий ароматами Эгейского моря, острым запахом норвежских сосен и пьянящей, как шампанское, дыхательной смесью высокогорных Альп. И все же любой из этих вариантов не был так восхитителен, как несколько глотков удушающей смеси азота, углекислого газа, паров бензина и масла, подаренных мне судьбой в глубине чудом не пострадавшей от пуль хвостовой части вертолета. Я дышу – следовательно, существую.

Я вдохнул шесть раз, пытаясь погасить сжигающее меня изнутри пламя и уменьшить давление в ушах, и двинулся как можно дальше в глубь корпуса. Здесь вода достигала груди.

Сделав несколько движений рукой, я попытался определить, сколько еще осталось воздуха, как быстро прибывает вода и как много, вернее, как мало у меня времени. Сделать это в абсолютной темноте было не так просто. И все же я вычислил, что, учитывая повышенное давление, смогу оставаться в живых еще десять – пятнадцать минут.

Передвинувшись в левую часть корпуса, я втянул в легкие очередную порцию воздуха, после чего погрузился в воду и двинулся вперед, чтобы проверить дверь для пассажиров, расположенную в двух метрах за креслом пилота. Если мне удастся ее открыть, это будет настоящим подарком судьбы.

Воистину сегодня судьба благоволила ко мне. Я сразу же нашел ее, то есть не судьбу, а дверь, вернее, даже не дверь, а то место, где она должна была находиться. Выход был свободен. Удар, заклинивший правую дверь, «с мясом» вырвал левую. Я вернулся в мою кислородную камеру, чтобы минуту отдохнуть. К сожалению, воздух показался мне уже не таким вкусным, как в предыдущий раз. Вот что значит отсутствие ажиотажа.

Теперь, зная, что я могу покинуть корпус вертолета в любой момент, я перестал торопиться. Наоборот. Я был уверен, что там, наверху, меня ждут люди с оружием в руках. Опыт общения с этими людьми подсказывал мне, что они не будут очень спешить с отплытием; если среди них есть кто-то непоследовательный и недобросовестный, значит, я знаком не со всеми. Они справедливо считают, что работа, выполненная наполовину, – это только начало новой, не менее важной работы. Наверняка они прибыли на лодке, которая сейчас, после удачного расстрела, находится точно над тем местом, где затонул вертолет. Моя голова, показавшаяся над поверхностью моря, станет для них сигналом к успешному завершению операции.

Я подумал о том, что скажу деду Артуру, если доберусь до «Огненного креста», если когда-нибудь буду иметь возможность поговорить с ним. Я мог уже считаться профессиональным неудачником. Меня можно было уже использовать в качестве амулета. С той только разницей, что амулет оберегает от бед, а я становлюсь их причиной. Я погубил «Нантесвилль», я не уберег Бейкера и Дельмонта, я демаскировал нашу плавучую базу и демаскировался сам (после визита «таможенников» в этом не было сомнений), наконец, из-за меня погиб замечательный пилот и отличный парень Скотт Уильямс. Из сорока восьми часов мне осталось двенадцать, и я не слишком хорошо знаю, как распорядиться этой уймой свободного времени. Если бы в этом проклятом корпусе было достаточно кислорода, я, наверное, просидел бы здесь до самого конца отпущенного мне командиром срока…

И тут меня прошиб холодный пот. Должно быть, примерно то же самое чувствует пассажир только что взлетевшего лайнера Лондон – Дакар в тот момент, когда он вдруг отчетливо вспоминает, что забыл выключить дома утюг из розетки. Я вдруг вспомнил свои занятия глубоководным спортом, и в моем мозгу, словно монолог командира, чеканно прозвучали слова нашего инструктора, монотонно зачитывающего беспечным будущим аквалангистам, что такое кессонная болезнь.

«Кессонная болезнь – декомпрессионное заболевание, возникающее при быстром подъеме водолазов с большой глубины при нарушении правил декомпрессии (постепенный переход от глубинного высокого к поверхностному нормальному атмосферному давлению). Вызывается переходом в газообразное состояние избыточного количества азота, содержащегося в крови и тканях организма, которые получили его в период нахождения человека по повышенным давлением. Признаки: зуд, боли в суставах и мышцах, головокружение, расстройство речи, паралич. Возможен летальный исход».

Из всего перечисленного меня устраивали только боль в мышцах (они болели у меня и так) и расстройство речи (я ни к кому не собирался обращаться с пламенным монологом), но паралич и все остальное меня не очень-то устраивали.

На какой глубине я находился? Это был принципиальный вопрос. Давление показывало, что вертолет погрузился достаточно глубоко, но на сколько метров? Двадцать? Тридцать? Сорок? Я пытался вспомнить морскую карту. Дно здесь в некоторых местах достигало глубины ста пятидесяти метров. Но я был ближе к побережью. Здесь, конечно, так глубоко быть не могло, и все-таки, если я нахожусь на глубине более пятидесяти метров, я погиб. Я восстановил в памяти таблицу декомпрессии: «Человек, пребывавший десять минут на глубине более пятидесяти метров, должен при подъеме на поверхность останавливаться через равные промежутки времени, так, чтобы время подъема было не менее восемнадцати минут».

Даже если бы я был индонезийским ныряльщиком за жемчугом и даже если бы в качестве приза в моей ладони была зажата рекордная по размерам жемчужина, я вряд ли смог бы выполнить такое условие.

Я вспомнил еще одну строчку из таблицы декомпрессии: «Для глубины около тридцати шести метров необходим шестиминутный период подъема на поверхность». Но у меня не было ни малейшей возможности задерживаться во время выныривания, а каждая дополнительная секунда пребывания внутри вертолета делала мое возвращение на поверхность все более опасным и болезненным. Я подумал, что в этой ситуации мне выгоднее просто выплыть под стволы револьверов моих врагов, чем затягивать пребывание на глубине. Я несколько раз глубоко вдохнул, чтобы насытить кровь кислородом, наполнил легкие воздухом и, пройдя под водой сквозь рваное отверстие в стене, поплыл вверх.

Я не чувствовал течения времени, когда проваливался в тонущем вертолете на дно, и точно так же потерял ориентиры, когда плыл к поверхности. Я всплывал как можно медленнее, стараясь максимально эффективно использовать запас воздуха в легких. Каждые десять секунд я выпускал ртом маленькую порцию отработанного воздуха, пытаясь таким образом компенсировать изменение давления. Вода надо мной была такой темной, как будто я находился на глубине минимум сто метров. Если это действительно так, мне уже не страшны автоматные пули: я просто не доплыву до поверхности. А если и доплыву, то эти пули станут спасением для умирающего от кессонной болезни.

Но и на этот раз судьба оказалась ко мне благосклонна: в легких еще оставался воздух, а вода над моей головой уже посветлела. В следующий момент я со всего маху ударился обо что-то затылком, но, вместо того, чтобы потерять сознание, крепко ухватился за «что-то» руками, подтянулся и начал судорожно вдыхать воздух, ожидая начала декомпрессионных болей. Их не было совсем. Значит, я находился на глубине двадцать – двадцать пять метров, не больше. Первая приятная новость за последние сутки.

Голова еще гудела от удара, но если это было непременным условием везения, я готов был остаток жизни биться лбом о все доступные мне твердые предметы. Впрочем, везение в любую секунду могло бы прекратиться, если бы я, несмотря на темноту, не распознал, за что ухватился. Это было перо руля лодки. В нескольких десятках сантиметров от моего лица две неутомимые лопасти винта медленно, но верно перемалывали воду. Если бы мое попадание было чуточку точнее, мою голову можно было бы демонстрировать в Британском музее как образец черепа, скальпированного индейцами племени сиу.

Собственно говоря, эта ошибка могла быть в любой момент исправлена, если бы владельцам судна пришло в голову чуть-чуть подать назад. Впрочем, у меня, кажется, началась полоса везения, а значит, всяческие «если бы» теперь не имели надо мной власти.

В тридцати – сорока сантиметрах от правого борта я разглядел скалы. Они оставались на месте. Значит, и лодка не двигалась, а винты только боролись с ветром и течением. Время от времени яркая полоса света прочесывала поверхность воды. Это команда искала только что вынырнувшего счастливчика Кэлверта. Подобное занятие, кажется, становится для них еженощным обрядом.

Моя интуиция развита не настолько, чтобы по состоянию обшивки определить название корабля, но при случае такая информация могла оказаться полезной. Я вытащил из ножен нож и сделал на мягком дереве тыльной стороны пера руля насечку в виде буквы «V».

Тут я услышал голоса. Их было четыре, и все были мне знакомы. Я сразу узнал их. Даже если мне суждено жить вечно, забыть эти голоса я не смогу.

– Что с твоей стороны, Квист? – спросил главный вдохновитель ритуала ночной охоты на Кэлверта. Его фамилия уже не вызывала во мне священного трепета. В промежутках между нашими двумя встречами я вспомнил, что лет пять назад ко мне в дом забрел коммивояжер по фамилии Стикс и в нем не было ничего зловещего.

– Ничего, капитан, – последовал вежливый ответ Квиста.

Если бы мои волосы не были мокры и залеплены песком, они бы наверняка встали дыбом. Значит, Квист – он же Дюран, он же лжетаможенник и он же умелец по части изготовления трупов с характерными странгуляционными бороздами на горле.

– А с твоей, Жак?

– Тоже ничего. Они пошли на дно пятнадцать минут назад. Даже если у них железные легкие, они уже проржавели.

– Ну и хорошо, – с удовольствием подвел итог Стикс. – Валим отсюда. Остаток ночи мы вполне имеем право провести по-человечески. Крамер!