Текст книги "Ущелье разбитых надежд"

Автор книги: Алистер Маклин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

– Отлично, шериф! Сделайте это, пожалуйста! И спасибо вам! Мы отбываем через двадцать минут. Будем ждать вас в депо.

– Хорошо. Услуга за услугу, полковник. Вы не могли бы отрядить двух-трех человек, чтобы доставить арестованного в поезд?

– Арестованного? – Клэрмонт не скрывал своего презрения. – Насколько я понял, он едва ли человек насилия.

Пирс кротко заметил:

– Это зависит от того, что вы понимаете под насилием, полковник. Там, где насилие относится к нему самому... Ну, вы поняли, что он не любитель драк в кабаке. Но если судить по его прошлому, он вполне в состоянии сжечь "Имперский отель" или подорвать ваш любимый эшелон – стоит мне только отвернуться.

Оставив Клэрмонта с этой веселой альтернативой, Пирс поспешил в отель.

– Кстати, отзовите своих людей, Белью! Сопроводите арестованного в эшелон, – приказал Клэрмонт. – Свяжите ему руки за спиной и наложите на него путы – восемнадцатидюймовые, конские. А то наш новый друг того гляди улетучится без следа!

– О, боже ты мой! Да кто вы такой!? – в тоне Дикина, слегка вызывающем, звучал гнев. – Вы не имеете на это право! Вы не блюститель закона! Вы всего лишь военный.

– Всего лишь военный!? Вы понимаете... – Клэрмонт сдержался и произнес с некоторым удовлетворением: – Сержант Белью, давайте двенадцатидюймовые.

– С удовольствием, сэр! – сержант был явно доволен, что гнев полковника обратился на их общего антагониста.

Будучи исполнительным, Белью вытащил свисток, набрал в легкие воздух и три раза пронзительно свистнул. Клэрмонт передернул плечами, жестом приказал остальным следовать за ним и направился в сторону депо. Из дверей отеля уже выползла толпа, которую едва ли можно было охарактеризовать, как сборище убогих, хромых и слепых, но эта процессия довольно близко подходила к этой категории.

Пирс присоединился к ним, и, по-видимому, уже дал какие-то указания. О'Брайен видел, как эта седобородая толпа рассыпается в разных направлениях, и неодобрительно качнул головой.

– Если бы они искали клад, состоящий из виски, я бы поставил на них все деньги, но...

– Знаю, знаю, – бросил Клэрмонт, подавленный этим зрелищем и зашагал к депо еще быстрее. Там уже клубились облака пара и дыма. Банлон выглянул из кабины локомотива и поинтересовался:

– Ну как, нашли их, сэр?

– Боюсь, что их не найдут, Банлон. Машинист помолчал и нерешительно осведомился:

– Может спустить пары, полковник.

– Нет, зачем?

– Вы считаете, что мы отправимся независимо от того, объявятся ли капитан с лейтенантом или нет?

– Именно так я считаю. Через пятнадцать минут, Банлон, ровно через пятнадцать минут!

– Но капитан Оукленд и лейтенант Ньювелл...

– Им придется догонять нас на следующем поезде.

– Но ведь он может пойти весьма не скоро, сэр...

– В данный момент я не могу позволить себе проявлять заботу о капитане и лейтенанте! – он повернулся к остальным и указал им на первый вагон.

Полковник Клэрмонт почти ничего не смыслил о железнодорожном транспорте, но у него был прирожденный инспекторский глаз, к тому же он был комендантом этого эшелона и считал своим долгом внимательно и ревниво следить за любой своей собственностью, даже если эта собственность принадлежала ему временно.

Первый вагон состоял из своего рода салона, где офицеры проводили дневные часы и куда только что с благодарностью скрылся губернатор. В нем находились спальные купе офицеров, губернатора, его племянницы и столовая для офицеров. Второй вагон вмещал походную кухню, купе, где спали буфетчик Генри и повар Карлос, и спальные купе офицеров, не попавших в первый вагон. Третий вагон был багажным. В четвертом и пятом везли лошадей. Передняя часть шестого вагона была отведена под кухню для солдат, а остальная его часть и весь седьмой вагон были предоставлены солдатам.

Клэрмонт дошел уже до восьмого вагона, когда услышал стук копыт. Он повернулся и увидел, как сержант Белью вел Дикина. В левой руке он держал веревку, другой конец был затянут петлей на шее Дикина, который не испытывал от этого наслаждения. Связанный двенадцатидюймовыми путами, он был вынужден передвигаться маленькими прерывистыми шажками и больше походил на марионетку, чем на человеческое существо. Как только полковник заметил, что Белью передал Дикина О'Брайену, он толкнул дверь и вошел вовнутрь тормозного вагона.

По сравнению с холодным воздухом снаружи, в тормозном вагоне было жарко и даже угнетающе душно. Причина была налицо: печурка, стоящая в углу, была так усердно набита дровами, что ее верхняя чугунная часть раскалилась до малинового свечения. По одну сторону от печки, в ящике, лежали дрова, дальше шкафчик с провизией и еще дальше большое тормозное колесо. По другую сторону печки стояло массивное кресло, а рядом на полу лежал матрац, на котором возвышалась груда полинявших солдатских одеял и нечто похожее на пару медвежьих шкур.

Почти утонув в глубоком кресле, читая книгу через очки в стальной оправе, в кресле сидел человек, которого можно было назвать не иначе, как седовласым ветераном. Для защиты от сквозняка он был укутан от пояса до щиколоток толстым индейским одеялом. При появлении Клэрмонта тормозной шевельнулся, учтиво снял очки и уставился на полковника бледно-голубыми водянистыми глазами.

– Вы оказала мне большую честь, полковник Клэрмонт, удостоив меня своим посещением, – удивленно промолвил тормозной.

Клэрмонт поспешил закрыть дверь и спросил:

– Дэвлин, не так ли?

– Так точно, Симус Дэвлин к вашим услугам, сэр!

– Довольно одинокая у вас жизнь, не правда ли?

– Все зависит от того, что под этим понимать. Разумеется, я тут один, но тем не менее, я никогда не ощущаю себя одиноким, – он закрыл книгу, которую читал, и бережно прижал ее к груди обеими руками. – Если уж говорить об одиночестве, полковник, то вы скорее найдете его в кабине у машиниста. Конечно, там можно перекинуться парой слов с кочегаром, но разве что услышишь в таком шуме! А если дождь, снег или туман? Ведь приходится все время выглядывать и смотреть на линию, все ли в порядке. Так что там вы то паритесь у топки, то коченеете от холода. – Мысль тормозного уже бежала дальше. – Мне ли не знать этого – я провел свои 45 лет подобным образом, но несколько лет назад – слава богу! – разделался с этим. – Он с известной долей гордости огляделся по сторонам. – Здесь у меня самая лучшая работа на всей железной дороге. Собственная печурка, собственная еда, постель, кресло, книги...

– Еще много лет до пенсии?

Дэвлин довольно улыбнулся.

– Полковник, очень... как бы это сказать дипломатичнее, что ли. Разумеется, вы правы, сэр, я уже староват для работы, но я куда-то затерял свое свидетельство о рождении, и это обстоятельство поставило компанию Юнион Пасифик в несколько затруднительное положение. Тем не менее, это мой последний рейс, полковник. Когда я вернусь на восток, мне останется только сидеть у очага в доме внучки.

– Скажите, Дэвлин, как вы тут проводите время?

– Ну, я стряпаю, ем, сплю...

– Да, кстати, насчет сна. Если вы спите, а на линии крутой поворот или спуск, что тогда?

– Не волнуйтесь, сэр! Крис Банлон и я наладили, как теперь говорят коммуникацию: простая проволока в трубке, но действует отлично. Крис дергает за веревку несколько раз и тут звенит. Тогда я в ответ дергаю один раз: дескать жив и не сплю. Тогда он дергает один раз, два, три или четыре, в зависимости от того, с какой силой я должен повернуть тормозное колесо. Работает безотказно, полковник!

– Но вы ведь не можете все время только есть и спать?

– Я читаю, сэр, много читаю. По нескольку часов в день.

Клэрмонт недоуменно огляделся.

– А вы, вероятно хорошо спрятали библиотеку?

– У меня нет библиотеки, сэр. Только вот эта книга. Это все, что я читаю, – он протянул книгу Клэрмонту. Это была старая и потрепанная Библия.

– Понятно! – полковнику, Клэрмонту который принципиально не ходил в церковь и соприкасался с религией только во время похоронной службы, стало как-то неловко. – Ну что ж, Дэвлин, будем надеяться на благополучное прибытие в форт Гумбольдт, а для вас и на обратное путешествие на восток.

– Благодарю вас, сэр! – Дэвлин снова надел очки и не успел полковник выйти из тормозного вагона, как вновь принялся за свою любимую библию.

Полковник бодро зашагал к голове эшелона. У вагонов с лошадьми хлопотал Белью с подчиненными.

– Животные и люди – все на месте? – спросил Клэрмонт.

– Да, сэр.

– Пяти минут хватит?

– Вполне, сэр.

Полковник кивнул и двинулся дальше. Из-за угла депо возник Пирс и поспешно направился к Клэрмонту.

– Я знаю, вы никогда этого не сделаете, полковник, – проронил Пирс, но по-настоящему вам следовало бы извиниться перед Белью и его людьми.

– Не нашли? И никаких следов?

– Я не знаю, куда они исчезли, но одно могу сказать наверняка: в Риз-Сити их нет! И могу дать голову на отсечение, что это так!

Как ни странно, первой реакцией полковника было чувство облегчения. Оно было вызвано тем, что сброд Пирса потерпел неудачу там, где потеряли надежду и его кавалеристы. Но в следующее мгновение он уже осознал, что это дезертирство или непростительная безответственность и процедил сквозь зубы:

– Я предам их военно-полевому суду и добьюсь, чтобы их вышвырнули вон из армии!

Пирс задумчиво посмотрел на полковника и осведомился:

– И часто они позволяют себе такое?

– Нет, черт побери! Конечно, нет! – Клэрмонт злобно хлопнул себя по голени тростью. – Оукленд и Ньювелл – лучшие из моих офицеров! Ну хорошо, шериф, пошли! Пора ехать!

Пирс пошел в вагон. Клэрмонт оглянулся, чтобы удостовериться, что вагоны с лошадьми надежно закрыты, а потом повернулся и поднял руку. Колеса дрогнули, заскользили и состав тронулся...

3

К наступлению сумерек поезд был уже довольно далеко от Риз-Сити. И город, и равнина, на которой он раскинулся, скрылись из виду. Поезд медленно карабкался выше и выше по холмам, предвестникам настоящих гор. Небо потемнело, сгустившиеся тучи погасили последние отблески заката. Было похоже, что это ночью не будет ни звезд, ни луны – свинцовое небо обещало снегопад.

Однако, собравшиеся в офицерском купе почти не обращали внимание на холодный мрак и грозящее ненастье. В купе находилось восемь человек, у семи из них в руках находились стаканы. Натан Пирс, сидя на кушетке рядом с Марикой, держал в руке стакан виски, а девушка – стакан портвейна. Стаканы с виски были также в руках губернатора и полковника Клэрмонта, сидевших на другой кушетке, и у доктора Молине и майора О'Брайена, расположившихся в креслах. В третьем кресле преподобный отец Теодор Пибоди прихлебывал из стакана минеральную воду и поглядывал по сторонам с видом праведного превосходства. Единственным человеком, которому не предложили подкрепляющего, был Джон Дикин. Не говоря уж о том, что никому не пришло в голову оказывать гостеприимство преступнику, настолько себя запятнавшему. Он просто не мог бы поднести стакан к губам, так как руки его были связаны за спиной. Ноги его также были связаны. Он сидел на полу сгорбившись самым неудобным образом у прохода, который вел в спальное купе. Не считая Марики, которая иногда бросала на него тревожные и сочувствующие взгляды, никто, казалось, не чувствовал, что присутствие здесь Дикина вносило какой-то диссонанс – на границе востока с западом жизнь ценилась дешево, а страдания казались таким обычным явлением, что не стоили внимания и тем более – сочувствия.

Натан Пирс поднял стакан и произнес:

– За ваше здоровье, джентльмены! Честное слово, полковник, я и не подозревал, что армия путешествует с таким комфортом. Неудивительно, что наши налоги...

Клэрмонт жестко оборвал его:

– Армия, шериф, не путешествует с таким комфортом! Просто это личный вагон губернатора Фэрчайлда. За вашей спиной два спальных купе, зарезервированных для губернатора и его супруги – в данном случае, для губернатора и его племянницы, а дальше опять-таки, их персональная столовая. Губернатор был столь любезен, что пригласил нас ехать и питаться в его вагоне.

Пирс снова поднял стакан.

– В таком случае за ваше здоровье, губернатор! – он замолчал и с любопытством посмотрел на Фэрчайлда. – В чем дело губернатор, мне кажется вас что-то беспокоит.

Губернатор и в самом деле был чем-то обеспокоен. Он принужденно улыбнулся и попытался придать голосу легкий, почти шутливый тон:

– Государственные дела, мой дорогой шериф. Жизнь у кормила власти это, знаете ли, не только приемы и балы.

– Не сомневаюсь, губернатор, – в миролюбивом голосе Пирса появились нотки любопытства. – А затем вы совершаете эту поездку, сэр? Я хочу сказать, что будучи человеком штатским...

– Губернатор осуществляет в своем штате и военную власть, Натан! прервал его О'Брайен. – Разве вы этого не знаете?

Фэрчайлд величественно произнес:

– Некоторые дела требуют моего личного присутствия в форте Гумбольдт, – он взглянул на Клэрмонта, который едва заметно покачал головой. Большего я не могу сказать... во всяком случае, в настоящий момент.

Пирс кивнул, точно был удовлетворен таким ответом, и больше не пытался разговаривать на эту тему. В купе воцарилось вынужденное молчание, которое было дважды прервано появлением Генри, высокого, неимоверно тощего, чахоточного вида буфетчика. Первый раз он вошел, чтобы убрать стаканы, второй – чтобы подкинуть в печь дровишек. Через некоторое время он вошел снова и провозгласил: – Обед подан!

Часть вагона, отведенная под столовую для офицеров, вмещала только два столика на четыре человека каждый, но была обставлена так роскошно, что не верилось. Губернатор, его племянница, Клэрмонт и О'Брайен сели за один столик; Пирс, доктор Молине и преподобный отец Пибоди – за другой.

Пибоди сурово поднял руку, когда Генри предложил ему вино, и демонстративным жестом перевернул стакан вверх дном, после чего вновь уставился на Пирса со смешанным выражением благоговения и страха.

– Вышло так, шериф, – начал Пибоди, – что и доктор, и я происходим из Огайо, но даже и в тех отдаленных краях все о вас наслышаны. Я испытываю весьма странное чувство. Я имею ввиду – сидеть здесь за одним столом с вами э-э-э... прославленным законником Запада!

– Вы имеете дурную славу, пастор? – улыбнулся Пирс.

– Нет, нет, нет! Уверяю вас, прославленным в самом хорошем смысле этого слова. Я человек мирный, служитель бога, но я совершенно уверен, что по долгу службы, только по долгу службы, вы убили десятки индейцев...

– Полегче, пастор, полегче! – запротестовал Пирс. – Не десятки, а только горсточку, да и то по необходимости. И среди них почти не было индейцев, в основном, белые ренегаты и преступники. К тому же это было много лет назад. Сегодня я тоже мирный человек.

Пибоди собрался с духом и спросил,

– В таком случае, почему вы носите два револьвера, шериф?

– Потому что в противном случае мне конец! Есть, по меньшей мере дюжина людей, которые спят и видят мою голову на блюдечке. Это бывшие заключенные, которые теперь на свободе. Ни один из них не осмелится в меня стрелять, потому что у меня репутация хорошего стрелка, но эта репутация защитила бы меня не лучше, чем лист бумаги, если бы хоть один из них застал меня невооруженным. – Пирс похлопал по револьверам. – Это оружие не для нападения, пастор! Это мой страховой полис!

На лице пастора по-прежнему было написано недоверие.

– Есть много способов умиротворения индейцев гораздо лучших, чем проделывать в них дырки. Я попросил губернатора назначить меня агентом по общению с индейцами на здешней территории. Кое-каких успехов я уже добился. Думаю, что пайуты мне сейчас почти доверяют. Кстати, мне это кое-что напомнило... – он взглянул на соседний столик. – Полковник!

Клэрмонт вопросительно поднял бровь.

– Было бы неплохо задернуть занавески. Мы въезжаем на вражескую территорию и нет смысла привлекать к себе внимание.

– Уже? Так скоро? Хотя вам лучше знать... Генри, вы слышали? Пойдите и передайте сержанту Белью, пусть сделает то же самое.

Пибоди потянул Пирса за рукав. Лицо его застыло от ужаса.

– Вы сказали "враждебная территория"? Враждебные индейцы?

– Часто мы просто называем их враждебными.

Безразличный тон Пирса лишь усилил опасения Пибоди.

– Но... но вы сказали, что они вам доверяют?

– Верно! Они доверяют, но только _м_н_е.

– А-а-а! – что это означало было непонятно, но Пибоди не собирался этого уточнять. Несколько раз он судорожно сглотнул и погрузился в молчание.

Генри подал кофе в офицерском купе, а О'Брайен весьма эффектно разлил бренди и ликеры. Зеленые плюшевые занавески в купе были плотно задернуты.

Посидев немного вместе со всеми, доктор Молине поставил свой стакан на стол, поднялся, потянулся и прикрыл рукой нескромный зевок.

– Прошу извинить меня, но завтра трудный день, а в моем возрасте человек должен как следует выспаться.

– Трудный день, доктор Молине? – переспросила Марика.

– Боюсь, что да. Почти вся наша аптечка была погружена в Огдене лишь вчера. Придется все тщательно проверить до прибытия в форт Гумбольдт.

Марика посмотрела на него с лукавым любопытством.

– Зачем же так спешить, доктор Малине? Разве вы не успеете сделать это уже на месте? – поскольку он медлил с ответом, она улыбнулась и добавила: – Или та эпидемия в форте Гумбольдт, о которой вы нам говорили инфлюенца или гастро-инфлюенца, приняла уже катастрофический характер?

Молине не ответил на улыбку девушки.

– Эпидемия в форте Гумбольдт... – он внезапно умолк, внимательно посмотрел на Марику, а потом повернулся к полковнику Клэрмонту. – Полагаю, что скрывать дальше истину не только бессмысленно, но и оскорбительно для людей взрослых и умных. Я допускаю, что секретность была необходима, чтобы не вызвать ненужного страха, но сейчас все те, кто находится в этом поезде, отрезаны от остального мира и останутся в таком положении, пока мы не прибудем в форт, где истина все равно обнаружится...

Клэрмонт устало поднял руку, чтобы остановить этот поток многословия.

– Понимаю вас, доктор, понимаю! Пожалуй, тайну можно раскрыть. Доктор Молине, который вот здесь перед вами, вовсе не военный врач и никогда им не был. И если уж на то пошло, он не какой-нибудь заурядный практикующий врач, а ведущий специалист по тропическим заболеваниям. Солдаты в этом поезде – вовсе не новая смена. Просто они должны заменить тех людей, которые погибли в форте Гумбольдт.

Недоумение на лице девушки постепенно сменилось страхом. Голос ее упал почти до шепота:

– Тех людей, которые погибли в форте Гумбольдт?

– Как бы я хотел, мисс Фэрчайлд, чтобы нам не нужно было отвечать на ваши вопросы: почему поезд идет так быстро? Почему доктор Молине так спешит? – полковник немного помолчал и продолжил: – Весь форт Гумбольдт охвачен эпидемией смертоносной холеры.

Из присутствующих лишь двое остро отреагировали на эти слова губернатор, Молине и О'Брайен уже были в курсе дела, Пирс лишь слегка приподнял левую бровь, а Дикин просто впал в задумчивость. Вероятно, он еще меньше, чем Пирс, привык выказывать свои чувства. Сторонний наблюдатель был бы разочарован равнодушием этих пяти человек, но зато эмоции отца Пибоди и Марики вознаградили бы его с лихвой. И тот, и другая были неподдельно испуганы. Первой заговорила Марика:

– Холера! О, мой отец! Мой отец!

– Понимаю, дитя мое, понимаю! – губернатор поднялся с места, подсел к ней и обнял ее за плечи. – Я бы избавил вас от всего этого, Марика, но подумал, что если бы... ну, если бы ваш отец заболел, вы бы захотели...

Реакция преподобного Пибоди была неожиданной по быстроте и пафосу. Он вырвался из глубины кресла и закричал с изумлением и яростью.

– Да как вы смеете! Губернатор Фэрчайлд, как вы смеете подвергать это бедное дитя такому риску? Такой ужасной болезни! Я не нахожу слов и настаиваю на немедленном возвращении в Риз-Сити и... и если...

– Возвратиться в Риз-Сити? Сейчас? – О'Брайен спросил это почти безразличным тоном. – Повернуть состав на одноколейной дороге, пастор это весьма мудреное дело.

– О, боже мой, пастор! За кого вы нас принимаете? За убийц? Или за потенциальных самоубийц. Или просто за дураков? Ведь поезд везет продукты и медикаменты, которых хватит на месяц. И в этом поезде все мы и останемся, пока доктор Молине не объявит, что с эпидемией все покончено... – возмутился губернатор.

– Но это невозможно, невозможно! – Марика схватила за руку доктора и выпалила почти в отчаянии: – Я знаю, вы – врач, но ведь и у врачей столько же шансов, и даже больше, заразиться холерой, как и у любого другого!

Молине нежно похлопал ее по руке,

– Только не у меня. Я уже перенес холеру и выжил. У меня к ней иммунитет. Спокойной ночи!

С пола послышался голос Дикина:

– А где вы ее подцепили, доктор?

Все удивленно уставились на него. Предполагалось, что преступникам, как и детям, разрешалось присутствовать, но не разговаривать. Пирс хотел было встать, но Молине жестом попросил его не беспокоиться.

– В Индии, – ответил он на вопрос Дикина. – Там, где я изучал эту болезнь. – Он невесело ухмыльнулся. – Соприкасался с ней вплотную. А почему вы спросили?

– Так... Обыкновенное любопытство. И когда это было?

– Восемь-десять лет назад... И все же почему это вас так интересует?

– Вы же слышали, что сообщил обо мне шериф. Я кое-что смыслю в медицине. Вот меня это и заинтересовало.

– Неприятное известие, – задумчиво произнес Пирс. – И сколько там уже умерло? Я имею в виду гарнизон форта Гумбольдт.

Клэрмонт вопросительно посмотрел на О'Брайена, который, как всегда, ответил четко и авторитетно:

– По последним данным, а это было шесть часов назад, из гарнизона в семьдесят шесть человек умерло пятнадцать. Мы не имеем данных о тех, кто уже заболел, но еще жив, но Молине, у которого огромный опыт в этих делах, считает, что число заболевших должно достигать двух третей или трех четвертей от всех оставшихся.

– Выходит, защищать форт могут приблизительно пятнадцать человек? осведомился Пирс.

– Что-то в этом духе.

– Какой удобный случай для Белой Руки! Если бы он об этом знал!

– Белой Руки? Вашего кровожадного вождя пайутов?

Пирс утвердительно кивнул, а О'Брайен отрицательно покачал головой.

– Мы подумали о такой возможности, но решили, что это маловероятно. Все мы знаем о фантастической ненависти Белой Руки к белому человеку вообще и к американской кавалерии в частности, но он далеко не дурак, иначе армия уже давно бы разделалась с ним. Если Белая Рука узнает, что форт Гумбольдт находится в таком отчаянном положении, он узнает и то, п_о_ч_е_м_у_ он оказался в таком положении, и будет обходить его за тысячу миль, – на лице О'Брайена появилась холодная улыбка. – Извините, я не пытался быть остроумным.

– Мой отец!? – выкрикнула Марика сорвавшимся голосом.

– О нем пока ничего не известно.

– Вы хотите сказать...

– Простите, – О'Брайен слегка коснулся ее руки. – Я только хотел сказать, что знаю не больше вас.

– Значит пятнадцать детей господних уже обрели вечный покой? – голос Пибоди прозвучал словно из гробницы. – Хотелось бы мне знать, сколько еще несчастных уйдет от нас до рассвета.

– На рассвете мы это узнаем, – сухо проронил Клэрмонт.

– Узнаем? – правая бровь Пибоди слегка приподнялась. – Каким образом?

– Самым обычным. У нас есть с собой портативный телеграфный аппарат. Мы подключимся к телеграфным проводам, которые тянутся вдоль железной дороги и связывают форт с Риз-Сити и даже с Огденом, – он взглянул на девушку. – Вы нас покидаете, мисс Фэрчайлд?

– Я... я просто устала. Не по вашей вине, полковник, но вы недобрый вестник, – она направилась было к двери, какое-то время смотрела на Дикина, а затем резко повернулась к Пирсу.

– И этому бедняжке так и не дадут ни есть, ни пить?

– Бедняжке? – в тоне Пирса прозвучало неприкрытое презрение, которое относилось к Дикину. – Вы бы повторили эти слова, мэм, родственникам тех несчастных, которые погибли во время пожара в Лейк-Кроссинге! На костях этого злодея еще много мяса. С голоду он не сдохнет!

– Но, надеюсь, вы не оставите его связанным на ночь?

– Именно это я и собираюсь сделать! – решительно заявил Пирс. – А утром развяжу.

– Утром?

– Так точно. И поверьте не от нежных чувств к нему. К тому времени мы уже достаточно углубимся во враждебную нам территорию и он не отважится бежать. Белый человек, один, без оружия и коня не проживет среди пайутов и двух часов. Даже двухлетний ребенок найдет его по следам на снегу, не говоря уже о том, что ему грозит смерть от холода и голода...

– Выходит, он будет лежать так и мучиться всю ночь?

Пирс терпеливо пояснил:

– Он убийца, поджигатель, вор, мошенник и трус. Вы избрали для сочувствия слишком неудачный объект.

– Но закон Соединенных Штатов гласит ясно: человек невиновен, пока его вина не доказана. А мистер Пирс уже осудил этого человека, вынес ему приговор и повесит на первом удобном дереве. Покажите мне хотя бы одну статью закона, которая разрешала бы обращаться с человеком, как с дикой собакой!

Марика резко повернулась, взмахнув подолом длинного платья, и в гневе удалилась.

О'Брайен произнес с притворной тревогой на лице:

– Я полагал, что вы знаете законы, Натан!

Пирс злобно взглянул на него, потом усмехнулся и потянулся к стакану с виски.

Темные тучи на западе приняли угрожающий иссиня-черный оттенок. Поезд, который скорее полз, чем ехал по крутому склону, все ближе продвигался к зоне жестокого холода и ледяной тьмы горного района.

По сравнению с наружной температурой, в купе было тепло и светло, однако Дикин, оставшийся теперь один в офицерском купе, вряд ли был в настроении наслаждаться этим сравнением. Положение его не изменилось, если не считать того, что теперь он окончательно сник и лежал, завалившись набок. Гримаса боли исказила его лицо, когда он предпринял еще одну отчаянную, но тщетную, попытку ослабить веревки, которыми были связаны его руки за спиной.

Но Дикин был не единственным человеком, который не мог заснуть. На узкой койке, занимавшей больше половины крохотного купе, задумчиво покусывая нижнюю губу и временами нерешительно поглядывая на дверь, сидела Марика. Она думала о мучительном положении, в котором оказался Дикин. Наконец решившись, она поднялась, плотнее затянула на себе халат и бесшумно вышла в коридор.

У соседнего купе она нерешительно остановилась и приложила ухо к двери. Удостоверившись, что дядюшка спит, Марика двинулась дальше, вошла в офицерское купе и устремила взор на лежавшего на полу Дикина.

Он тоже взглянул на нее, но безучастным взглядом. Марика заставила себя говорить спокойным, бесстрастным тоном:

– Как вы себя чувствуете?

– Ну и ну! – промолвил пленник, глядя на нее с некоторым интересом. Пожалуй, племянница губернатора не такая уж улитка, какой она кажется на первый взгляд. Вы знаете, что сделали бы с вами губернатор и полковник или даже Пирс, если бы застали вас тут?

– Интересно, что бы они со мной сделали? – в голосе Марики прозвучала нотка суровости. – Я думаю, мистер Дикин, в вашем положении вряд ли уместно предостерегать кого-либо или читать нотации. Я спросила, как вы себя чувствуете?

Дикин вздохнул.

– Вот-вот! Это все равно, что лягнуть лежачего. Разумеется, я чувствую себя прекрасно! Разве вы не видите? Я привык спать в таком положении...

– Если вы хотите излить свой сарказм, то вряд ли это уместно делать сейчас и тем более по отношению ко мне. Вероятно, я просто напрасно трачу время. А я пришла спросить, не могу ли я для вас что-нибудь сделать?

– Простите... Я не хотел вас обидеть. Вы же слышали, что сказал шериф. Не проявляйте ко мне сочувствия.

– То, что говорит шериф, входит в мое левое ухо и выходит из правого. В походной кухне осталось кое-чего из еды...

– У меня нет аппетита, но все равно спасибо.

– Может вы хотите пить?

– Вот это уже другое дело! Эти слова звучат для меня сладкой музыкой. Весь вечер я следил, как они пили, и это было не очень приятно. Но я не люблю, когда меня кормят из ложечки... Вы не могли бы развязать мне руки?

– Развязать вам... Я еще не сошла с ума! Если вам хоть на минутку развязать руки, то вы...

– ...то я обвил бы ими вашу прелестную шейку, – он пристально поглядел на девушку, – а шейка действительно прелестная. Однако дело обстоит совсем не так, как я бы хотел. В данный момент я вряд ли смог обнять даже стакан виски. Вы видели мои руки?

Он, как мог, повернулся и она увидела его руки. Они были синими и уродливо распухшими, особенно у запястий, где веревка глубоко врезалась в тело.

– Что ни говори, а шериф вкладывает в дело весь свой пыл! – заметил Дикин.

Марика сжала губки. В ее глазах были гнев и сострадание.

– Обещаете ли вы...

– О-о! Теперь уже мой черед сказать: я еще не сошел с ума! Вы хотите сказать – бежать? И попасть в руки этих отвратительных пайутов, которыми кишат здешние места? Нет... Мне бы только глоток этой отравы... губернаторского виски.

Прошло минут пять, прежде чем Дикин смог вкусить этот глоток. Марика развязала его в одну минуту, но еще четыре ушли на то, чтобы Дикин кое-как смог добраться до ближайшего кресла и восстановить кровообращение в онемевших руках. Вероятно, он испытывал ужасную боль, однако виду не показал. Пристально наблюдая за ним, Марика сказала:

– Пожалуй, Джон Дикин намного выносливее, чем о нем думают другие личности.

– Мужчине не пристало скулить в присутствии женщины, – он сгибал и разгибал себе пальцы. – Кажется, вы спрашивали, хочу ли я пить, мисс Фэрчайлд?

Она поднесла ему стакан с виски. Одним глотком Дикин отпил половину, удовлетворенно вздохнул, поставил стакан рядом с собой на стол, нагнулся и начал развязывать веревки на ногах. Марика вскочила, сжав кулачки. Глаза ее сверкали от гнева. Она выбежала из купе.

Когда через несколько секунд она вернулась, Дикин все еще возился с путами. Он с неудовольствием взглянул на маленький, но всерьез направленный на него револьвер с перламутровой рукояткой, который она держала в руках.

– Зачем вы его с собой возите? – поинтересовался он.

– Дядя Чарльз сказал, что если меня когда-нибудь сзади схватят индейцы... – она запнулась и лицо ее вспыхнуло от гнева. – Будьте вы прокляты! Вы же обещали мне!

– Если человек может быть убийцей, вором, поджигателем, мошенником и трусом, то можно ли удивляться, что он ко всему прочему окажется и обманщиком? Нужно быть полным идиотом, чтобы ожидать чего-либо другого...

Он снял веревки, с трудом поднялся на ноги, довольно нетвердо шагнул к девушке и небрежным движением взял из ее руки револьвер, затем очень мягко втолкнул ее в кресло и бросил револьвер на ее колени, а сам, ковыляя, вернулся на место.

– Не бойтесь, леди! – сказал он передернувшись от боли. – В данных обстоятельствах я никуда не двинусь. Кровообращение полностью нарушено. Не хотите ли взглянуть на мои ноги?