Текст книги "Семь планет"

Автор книги: Алишер Навои

 
Бахрам, во имя песен и забав
Другим бразды правленья передав,
 
 
Оставил без надзора все дела.
Страна в расстройство тяжкое пришла.
 
 
С тех пор, как не каралось больше зло,
Неправый меч насилье занесло.
 
 
Шах отошел от справедливых дел,
Кто власть имел, тот делал, что хотел.
 
 
Мздоимная правителей толпа
Налоги отдала на откупа,
 
 
Разбойники закрыли все пути,
Да так, что ни проехать, ни пройти;
 
 
Был под угрозою домашний кров,
Удел народа – черен и суров.
 
 
Запели громко бражник, блудодей,
Затихли речи праведных людей.
 
 
Покрылся пылью мудрости сосуд,
С вином блестели кубки там и тут.
 
 
Как черви, волки развелись кругом,
Не овцами питались – пастухом!
 
 
И несколько советников царя,
Сановных собеседников царя,
 
 
С трудом к нему попали на прием,
Бахраму доложили обо всем:
 
 
О том, что нет порядка, что народ
Страдает, ропщет, правосудия ждет.
 
 
Их выслушав, Бахрам не спал всю ночь.
Он думал: «Как беде своей помочь?»
 
 
Увы, напрасно к помощи прибег:
Беспомощен влюбленный человек…
 
 
Хотя любовью был измучен шах
И прежней силы не было в руках, —
 
 
Душой и телом преданный луне,
Он думал о народе, о стране:
 
 
«Как исцелить себя? Лекарства нет!
Бежать, отдать другому царство? Нет!
 
 
Пока я царь, всегда в своем саду
Ей равную красавицу найду.
 
 
Не обладай державной властью я,
Ключа не отыскал бы к счастью я,
 
 
Не знал бы, где моей луны жилье,
Не стал бы я возлюбленным ее.
 
 
Но раз она существовать должна,
Не существует все, что – не она!
 
 
Сказав: «Живи для власти и для нег», —
Ты скажешь: «Преврати мне пламя в снег».
 
 
Избавиться от страсти он желал
Затем, что жить без власти не желал.
 
 
Но отказаться от любви не мог,
Хотя найти пытался он предлог.
 
 
Несовместим с любовью царский сан.
Цари болтают о любви? – Обман!
 
 
Любовь предназначается тому,
Кто, в ней сгорев, исчез в ее дыму,
 
 
Кто, равнодушен к суете сует,
Душой отверг и тот и этот свет,
 
 
Кто ради прихоти любви готов
Пожертвовать блаженством двух миров,
 
 
Кто за возлюбленную жизнь отдаст,
Свою загубленную жизнь отдаст!
 
 
Но шаху, покорителю держав,
Который, битву ремеслом избрав,
 
 
Во имя власти проливает кровь, —
Чужда необоримая любовь.
 
 
Влюбленным он подобен иногда —
На жертву не способен никогда!..
 
 
И часто – на охоте, на пирах —
В такие думы погружался шах,
 
 
Он пил из рук возлюбленной вино,
А сердце было смутою полно.
 
 
Однажды ловлей завершился пир.
С Бахрамом рядом был его кумир,
 
 
А в голове шумел тяжелый хмель.
Вдруг Диларам увидела газель…
 
 
Бахрам так ловок был в метанье стрел,
Охотничьим искусством так владел,
 
 
Что промаха не знал, стреляя в цель.
Сказал он луноликой: «Вот газель
 
 
Несется, быстроногая, вдали.
В какое место, – пери, повели, —
 
 
Мне следует метнуть стрелу свою?
Как ты прикажешь, так ее убью».
 
 
О, нет китайским тонкостям числа!
Насмешница в ответ произнесла
 
 
Загадочные, тонкие слова:
«Мой шах! Оковы наложи сперва
 
 
На две ее передние ноги,
Потом стреле, охотник, помоги:
 
 
Остановив газель на всем бегу,
Зарежь добычу, стоя на лугу».
 
 
Шах, выслушав красавицы приказ,
Ее загадку разгадал тотчас:
 
 
Охотник ловкий был, умелый он!
И вынул из колчана стрелы он,
 
 
И, медленно натягивая лук,
Газельи две ноги связал он вдруг
 
 
Стрелою тополевой, и стрела
Под кожей к тонкой кости приросла.
 
 
Тогда в газель нацелился он вновь,
И горло ей рассек, и пролил кровь.
 
 
Исполнил шах желанье госпожи!
О ловкости Бахрама так скажи:
 
 
«Не только люди – неба древний свод
Соперника ему не подберет»!
 
 
Когда Бахрам искусство показал,
Застыл он в ожидании похвал,
 
 
Но гурия красавицей была,
А красота гордыню родила.
 
 
Руки Бахраму не поцеловав,
Не похвалив властителя держав,
 
 
Сказала: «Каждый день стреляя дичь,
Кто б совершенства не сумел достичь!»
 
 
Невольно шаха подняла на смех,
Старанью приписав его успех.
 
 
Поняв слова красавицы своей,
Морщины шах навел на лук бровей,
 
 
Сердясь: да разве это похвала!
Увидев, что Бахрама привела
 
 
В расстройство, поспешила Диларам
Дать объясненье дерзостным речам,
 
 
Но все испортила, сказав ему:
«Я твоего упрека не приму,
 
 
Правдивы и чисты мои слова.
Мой шах! Себя возьму в пример. Едва
 
 
Коснусь я чанга слабою рукой, —
Сердца перенесу я в мир другой.
 
 
Быть может, красота повинна тут?
Нет, упражненья, постоянный труд!
 
 
Я прилежанье видела твое.
Чем сердце я обидела твое,
 
 
Сказав об упражнениях? Ужель
Без них попал бы ты стрелой в газель?»
 
 
От этих слов пришел Бахрам во гнев,
Вскипела ярость, сердцем овладев.
 
 
Когда властители разъярены,
Бегите, жители, из их страны!
 
 
Гнев самовластья страшен, гнев обид:
Он очи милосердия слепит.
 
 
Уже Бахрам хотел ее убить,
Уже мечом своим хотел срубить
 
 
Цветущий, вольный, стройный кипарис, —
Но в свите люди мудрые нашлись
 
 
И молвили: «Поступок нехорош.
Ужели женщину мечом убьешь?»
 
 
А несколько глупцов произнесло:
«Их убивать – не просто ремесло,
 
 
А высшее искусство!» И луну,
Из паланкина высадив, одну
 
 
Отправили на самый край земли,
В бесплодную пустыню привели,
 
 
Где ядовитая трава росла:
Был каждый лист колючим, как стрела.
 
 
На землю опрокинув тонкий стан,
Скрутили косы длинные в аркан,
 
 
Вкруг шеи обвязав их… Вот, в петле,
Она лежит на высохшей земле:
 
 
Ей, косами пленявшей, довелось
Стать пленницею собственных волос…
 
 
Злодейство это было свершено
В тот миг, когда и ярость и вино
 
 
Бахрама ослепили. Дотемна
От ярости хмелел он и вина.
 
 
Наутро, встав с тяжелой головой,
Наполнить приказал он кубок свой.
 
 
Спросил, опохмелившись, царь царей:
«Где та луна, что мне всего милей?»
 
 
Он сам забыл о том, что совершил!
Один из приближенных доложил
 
 
О том, какое зло произошло.
И ужаснуло шаха это зло,
 
 
И светлый день померк в его очах.
И помраченным сердцем понял шах,
 
 
Что резкий ветер ярости слепой
Забушевал, что собственной рукой
 
 
Он обезглавлен. И сказал Бахрам:
«Сейчас в пустыню я помчусь и сам
 
 
Из края в край на поиски пойду,
Найду свою красавицу, найду,
 
 
Паду к ногам, когда она жива,
Умру я сам, когда она мертва!»
 
 
Однако честь венца, престол и власть
К ее ногам не позволяли пасть,
 
 
На это дело разум восставал,
Бахраму стыд покоя не давал,
 
 
Но с разумом любовь боролась в нем,
Любви звенел призывный голос в нем.
 
 
Так мучилась душа меж двух огней, —
Скажи: меж двух драконов – муравей!
 
 
Шах, голову на землю положив,
Метался, полумертв и полужив.
 

Миниатюра из рукописи XV в.

«Семь планет»

 
Достойный смеха более, чем слез,
Бахрам себе такой удар нанес,
 
 
Что без сознанья двое суток был.
Когда в себя пришел он, – жуток был
 
 
И темен третий день. Войска любви
На приступ силы двинули свои,
 
 
Вступила в крепость мстительная рать,
Державу сердца стала разорять.
 
 
С избытком сердце утолило страсть,
Чтоб эту страсть жестокую проклясть.
 
 
Поплыл купец. Что ж, прибыль он обрел?
В пучине моря гибель он обрел!
 
 
Трудясь в саду, садовник ждал наград,
Но обломал его деревья град.
 
 
Была желанья молния светла —
Сожгла Бахрама бытие дотла.
 
 
Он драгоценный камень отыскал,
Но раздавил его камней обвал.
 
 
Он, защищая царство, поднял меч,
Чтобы мечом свою же грудь рассечь.
 
 
Хотел ресницы начернить сурьмой, —
Мир оказался черною тюрьмой.
 
 
Навылет в грудь он ранен был тоской, —
Избави бог от участи такой!
 
 
Бахрам, великой скорбью удручен,
Напоминал согбенный небосклон.
 
 
Его душа блуждала, как в лесу,
Скрипела плоть, подобно колесу,
 
 
Ужиться тело не могло с душой,
Душа для тела сделалась чужой.
 
 
Когда же к горлу подошла душа,
Бахрам поднялся и пошел, спеша
 
 
В пустыню, над которой зной повис.
Он думал: «Если жив мой кипарис, —
 
 
Благословлю удачу я тогда,
А если мертв, – заплачу я тогда,
 
 
На мертвую взгляну я красоту,
От стонов избавленье обрету,
 
 
Убью себя, с возлюбленной сольюсь,
Разлуку вечный победит союз!»
 
 
Прошел он по степным тропам стопой,
Любимую ища в степи скупой.
 
 
Но вольный кипарис нигде не рос:
Его обитель – средь пахучих роз.
 
 
Кто розу обретет в степном песке,
Когда ее цветенье – в цветнике?
 
 
Она меж яблонь скрылась от людей,
Ее найдешь по яблокам грудей.
 
 
В потере убедившись роковой,
Стал шах о землю биться головой,
 
 
Вопил и плакал мира властелин, —
Фархад не разыскал свою Ширин!
 
 
Как птица с переломанным крылом,
Припав к земле, рыдал он о былом.
 
 
Сказал он, обливаясь кровью слез:
«Я над самим собою меч занес!
 
 
Кому теперь судьбу свою вручу?
Задул я жизни собственной свечу!
 
 
Какое дело, боже, сделал я,
С душой и телом что же сделал я?
 
 
Кто равен скорбью мне в пыли земной?
Что сотворило, небо, ты со мной!
 
 
Добра у синей тверди я прошу,
Пылинки милосердия прошу, —
 
 
Жестоко ты, не хочешь мне помочь!
Мою судьбу ты превратило в ночь,
 
 
Но вместо звезд мне слезы принесло,
А солнце счастья моего зашло.
 
 
Пылает страсть великая моя.
Но где же солнцеликая моя?
 
 
О небо, жизни погаси свечу,
Жить в этом низком мире не хочу!
 
 
Ты отняло любимую, – молю:
С ней заодно возьми ты жизнь мою!
 
 
Возьми: я жизнью сыт, клянусь творцом,
О смерти дух скорбит, клянусь творцом.
 
 
Возьми, свое злодейство доверши:
Несчастна плоть, в которой нет души!»
 
 
Он плакал, стоном оглашая дол,
Забыл он свой венец и свой престол,
 
 
Забыл он о столице, о стране,
С печалью стал он жить наедине,
 
 
Лишь о любимой думал он теперь,
В пустыне стал он жить, как дикий зверь.
 
 
Стонал он, разрывая воротник,
Но вскоре город в той глуши возник:
 
 
Узнав, какая с ним беда стряслась,
Его любви мучительной дивясь,
 
 
Стремились люди в степь со всех сторон,
Пустынный край был в город превращен…
 
 
Как Диларам, небесный свод погас.
Лежал Бахрам, не закрывая глаз:
 
 
Мир превратился в мрак. Бахрам, скорбя,
В нем чужеземцем чувствовал себя.
 
 
Весь мир объял тысячерукий мрак:
То был печали мрак, разлуки мрак,
 
 
Он плоть, и мысль, и душу иссушал,
Живую воду в сушу превращал!
 
 
О нет, не мрак окутал мир, а дым:
Огонь разлуки буйствовал под ним.
 
 
Бахрам вопил, – что вопль его теперь?
В огне тоски он топливо теперь:
 
 
Разлука лучшим топливом сочла
Влюбленных бесприютные тела…
 
 
Хотя Бахрам от суеты мирской
Был отделен завесою ночной,
 
 
Разбила свита для него шатер,
Чтоб скрыть его страдания костер,
 
 
Людей отогнала подальше прочь…
Так вот что принесла разлуки ночь!
 
 
Таились люди по глухим углам,
Дивились вслух таинственным делам, —
 
 
Любой об этом диве говорил:
Один о страшном диве говорил,
 
 
Другой о нежной пери говорил,
А третий о потере говорил, —
 
 
Для всех недуг непостижимым был,
А шах стонал: он одержимым был!
 
 
Заснули слуги под ярмом забот,
Не ведая, что их наутро ждет.
 
 
Остался шах в невидимом огне,
С измученной душой наедине.
 

 
Когда невыносимым стал ожог,
Бахрам перешагнул шатра порог,
 
 
В уединенный он вошел покой:
Он на людей теперь взирал с тоской.
 
 
Покрепче изнутри он запер дверь,
Упал на землю, заревел, как зверь,
 
 
И одиночества издал он крик.
Он разорвал сначала воротник,
 
 
Потом зубами искусал себя,
Он бил себя, он истязал себя,
 
 
По голове удары наносил,
И, весь в крови, он выбился из сил,
 
 
Припал, в бессилье, к двери шах Бахрам,
Увидел образ пери шах Бахрам.
 
 
Припомнил косы черные до пят, —
И вот печалью черной он объят.
 
 
Изогнутая бровь предстала вновь, —
Согнул он тело слабое, как бровь.
 
 
Нет, стал он полумесяца кривей
При виде полумесяца бровей!
 
 
Ее глазам газельим отдал дань, —
В пустыне сердца заметалась лань.
 
 
Ее ресницы мысленно узрел, —
Вонзились в тело сотни тонких стрел;
 
 
То были не ресницы-волоски,
А грозные индусские стрелки.
 
 
Вообразил он светлое чело, —
Увы, затменье на него нашло.
 
 
Тоскуя по живительным губам,
И умирал и оживал Бахрам.
 
 
Кровавыми слезами он рыдал —
Степные камни превратил в коралл.
 
 
Пошли душа и тело на ущерб,
Сноп бытия скосил жестокий серп,
 
 
В глухой степи он точкой мнимой стал,
Воспоминаньем о любимой стал!
 
 
Ты не гонись за призраком степным, —
Найдешь его по признакам таким:
 
 
Он в памяти о гурии живет.
Когда он вспомнит животворный рот,
 
 
Ее зубов жемчужную красу,
Прольет он слез жемчужную росу.
 
 
Но вот он вспомнил нежный голос вдруг, —
Душа на части раскололась вдруг.
 
 
Почудился ему ее напев, —
Исчез Бахрам, в небытии сгорев,
 
 
И ожил вновь, предав себя тоске
По ямочке на розовой щеке.
 
 
Чуть видный тонкий стан пред ним возник, —
Бахрам заволновался, как тростник.
 
 
На серебро грудей посмел взглянуть, —
И слезы стали тяжкими, как ртуть.
 
 
Он вспомнил, как держала чанг она, —
Оборвалась нить жизни, как струна.
 
 
Он заболел, а лекарь не помог.
«О, неужели это я, мой бог, —
 
 
Он плакал, – неужели это я,
Кто превращал дракона в муравья?
 
 
Теперь иной господствует закон:
Я – муравей, а страсть моя – дракон.
 
 
Я ль это? Прежде, грозен и суров,
Я побеждал неукротимых львов,
 
 
Теперь, как маленький мышонок, слаб,
Я не избег страданья львиных лап.
 
 
Я ль это? Прежде, возглавляя рать,
Я заставлял китайцев трепетать,
 
 
Теперь в моих войсках не счесть потерь,
Разбит я китаянкою теперь.
 
 
Я ль это? Был я наделен в былом
Терпеньем, верой, силой и умом,
 
 
Сносил беду с достоинством не раз.
Перед каким же воинством сейчас
 
 
Я должен голову склонить и пасть?
Ужасной силой обладает страсть!
 
 
Ее войска я вижу наяву.
Как мне назвать их? Ночью назову!
 
 
Но так ли ночь грозна, черна, долга?
Несметно войско моего врага:
 
 
То войско ночи. Эта ночь длинней
Душистых кос возлюбленной моей!
 
 
Нет, для меня – могила эта ночь,
И труп мой поглотила эта ночь.
 
 
Ты, небо, чтоб заснул я мертвым сном,
Меня в могилу бросило живьем,
 
 
Свое копье направило в меня, —
Зачем не обезглавило меня?
 
 
О полчища несметные мои,
О слуги безответные мои,
 
 
Я видел ваши головы в пыли,
У ног своих: так службу вы несли.
 
 
Я стал для вас источником щедрот.
Мои права никто не отберет.
 
 
Хвалились вы не раз: как благодать
Вы за меня готовы смерть принять.
 
 
Так где же вы? Где ваш двуострый меч,
Зачем вы не бежите в пламя сеч?
 
 
Так где же вы? На поле вышли вы?
Из подчиненья, что ли, вышли вы?
 
 
Пусть быстрый меч в мою вонзится грудь,
Чтоб, жизнь отняв, покой душе вернуть!
 
 
Не допущу, чтобы одна любовь
Без наказанья проливала кровь:
 
 
Вам право я такое же даю, —
О слуги, уничтожьте смерть мою.
 
 
Друзья по брани, – постоянство где?
О мусульмане, – мусульманство где? [3]3
  О мусульмане, – мусульманство где? – Это место свидетельствует об условности образа Бахрама, ибо во времена исторического шаха Бахрама (Варахрана V) ислама еще не существовало.


[Закрыть]
 
 
Убив меня, найдете путь к добру:
От мук избавлюсь я, когда умру!»
 
 
Так плакал шах Бахрам в степном шатре.
Когда запела птица на заре,
 
 
Бахрам без чувств лежал в крови, в пыли…
Бесплотной тенью мы б его сочли!
 
 
Тоска и ужас обуяли слуг,
Когда открылся им его недуг,
 
 
А между ними, что ни говори,
Имелись полновластные цари!
 
 
И каждый шах страны, и каждый бек,
Простой слуга и знатный человек
 
 
Стояли с непокрытой головой
И выщипанной в горе бородой; [4]4
  И выщипанной в горе бородой. —В знак горя на Востоке выщипывали или вырывали себе волосы.


[Закрыть]
 
 
Но, видя: если плакать день и ночь,
Нельзя недуг опасный превозмочь, —
 
 
Собрание созвали, наконец,
И долго толковали… Наконец
 
 
Сошлись на том, что здесь, в глуши степной,
Не должен оставаться их больной.
 
 
Врачи нашли: здесь воздух нехорош,
Больного этим воздухом убьешь,
 
 
К тому ж за ним необходим уход,
А здесь больной удобства не найдет.
 
 
И люди шаха в город понесли,
Свой разрывая ворот, понесли
 
 
И поместили в розовом саду.
До вечера метался шах в бреду…
 
 
Едва царя лишается престол,
Народ находит время для крамол.
 
 
Беспомощное, в пламени горя,
Трясется тело бедного царя.
 

 
Хотя воссел Бахрам на свой престол,
Он до́ ночи в сознанье не пришел.
 
 
Он был убит, он был сожжен тоской:
Престол казался гробовой доской.
 
 
С престолом ты связал свою судьбу?
В конце концов окажешься в гробу!
 
 
Вот опустился занавес ночной.
Почуял запах мускуса больной.
 
 
Очнулась шаха скорбная душа,
Ночными благовоньями дыша.
 
 
Открыв глаза, мгновенье помолчал,
И вдруг он громким криком закричал.
 
 
Возлюбленной он вспомнил лунный лик!
И стон его, и вздох, и плач, и крик
 
 
Пронзили небо в чуткой тишине,
Затрепетали звезды в вышине.
 
 
Как острый меч – его тоски глагол:
Он звезды, очи неба, проколол.
 
 
Подула буря вздохов тяжело,
В движенье мира колесо пришло,
 
 
И встала на пороге смерть сама,
Увидела, что шах сошел с ума!
 
 
Ослаблен был его ущербный мозг —
В руках недуга мягким стал, как воск.
 
 
Уже Бахрам свой пламень погасил.
Уже для стонов не хватало сил.
 
 
Уже смятенье кончилось. Уже
Несчастный был на смертном рубеже.
 
 
Не слышно было голоса его.
Лишь иногда с престола своего
 
 
Он голос подавал. В тоске, в слезах
По временам просил о чем-то шах,
 
 
И просьба стоила ему труда,
Но разума в ней не было следа.
 
 
Утратили друзья надежды все,
Порвали на себе одежды все!
 
 
Чтобы вернуть ему сознанья свет,
Столпы страны собрали на совет
 
 
Врачей царя, четыреста числом,
Прославленных высоким ремеслом,
 
 
И вот какие речи повели:
«Наш господин, владыка всей земли,
 
 
Свое здоровье вверил вам, покой,
Вас награждая щедрою рукой.
 
 
Окружены заботами его,
Награждены щедротами его,
 
 
Вы жили здесь, не ведая нужды,
С единой целью: чуть рука вражды
 
 
Коснется шаха, волей неба вдруг
Придет жизнегубительный недуг, —
 
 
Его недуг должны вы устранить,
Чтоб шахской жизни вновь окрепла нить.
 
 
Так знайте же: настал несчастный час,
Без промедленья мы призвали вас.
 
 
Обласканы вы милостью царя.
Борьбу начните с хилостью царя,
 
 
Он много сделал подданным добра.
Теперь, у смертного его одра,
 
 
Обязан каждый шаху послужить —
И вы должны старанье приложить!
 
 
Когда ему грозил мятежный враг
Иль ополчался зарубежный враг, —
 
 
За шаха смело мы бросались в бой,
Гордясь, что можем жертвовать собой,
 
 
Царю царей служа всегда, везде.
Теперь, когда Бахрам в такой беде
 
 
И тьма в уме расстроенном его, —
Уподобляйтесь воинам его:
 
 
Рассейте царского безумья мрак!»
Врачи, подумав, отвечали, так:
 
 
«Услышали мы истину от вас.
Сердцá призыв о помощи потряс.
 
 
Однако тот, кто без ума влюблен,
Не будет врачеваньем исцелен.
 
 
К тому, кто сломлен муками любви,
Ты лекаря с лекарством не зови,
 
 
Его огонь, без помощи врачей,
Залить сумеет близости ручей.
 
 
Кто полюбил, тот пламенем палим, —
Мы снадобья со щепками сравним.
 
 
Но все ж борьбу со смертью поведем,
Когда пойдем усердия путем.
 
 
Должны мы отыскать в короткий срок
Лечения основу и уток.
 
 
Недуг любви должны мы побороть,
Чтобы опять здоровой стала плоть.
 
 
Однако знайте: только божество
Сумеет разум прояснить его».
 
 
Так порешив, немедленно, в ночи,
Леченьем шаха занялись врачи,
 
 
Попеременно находясь при нем,
По-разному борясь с его огнем.
 
 
Одни, молитву слезную творя,
Просили бога вылечить царя,
 
 
Входили с приношеньем в божий храм,
Дирхемы раздавали беднякам.
 
 
Другие волхвованьем занялись,
Волшебным заклинаньем занялись,
 
 
Старались джинна криками прогнать,
Чтоб властелин покой обрел опять.
 
 
Для третьих сочетание светил
Казалось важным. Каждый обратил
 
 
К пластинкам астролябии свой взор, [5]5
  К пластинкам астролябии свой взор.– Астролябия – прибор, который в средние века служил для определения движения небесных светил и для «предсказания судьбы».


[Закрыть]
Судьбы прочесть желая приговор.
 
 
Четвертые алоэ жгли, стремясь
Спасительную приготовить мазь,
 
 
Изобретали яства и питье —
Усердно дело делали свое.
 
 
Блаженны духом, с думой на челе,
Себе не зная равных на земле,
 
 
Четыре сотни сведущих врачей
Трудились, не сомкнув своих очей,
 
 
Трудились не напрасно лекаря:
Рассеялось безумие царя,
 
 
Под благостным воздействием наук
Стал менее мучительным недуг,
 
 
Частичного здоровья шах достиг,
Луч разума в безумный мозг проник.
 
 
Сказали врачеванья знатоки:
«Теперь избавим шаха от тоски.
 
 
Лечили мы и холили его —
Спасем от меланхолии его.
 
 
Как быть нам с одиночеством его?
Займем искусным зодчеством его!
 
 
Он телом слаб, и взгляд его угрюм, —
Займем постройкой зданий скорбный ум,
 
 
И созерцанье зодческих работ
Успокоенье шаху принесет.
 
 
Когда строитель, мыслью вдохновлен,
Покажет свой дворец со всех сторон,
 
 
Когда покажет смелый он чертеж,
Где старое и новое найдешь, —
 
 
Забудет шах любви опасный зов,
Весь поглощен строительством дворцов!»
 
 
Решив, что мысль такая хороша,
Больного шаха исцелить спеша,
 
 
Сановники одобрили врачей…
И вот узнали семь земных царей,
 
 
Что заболел тоской великий царь.
И так как был для них владыкой царь,
 
 
То все отправились в его чертог —
Ресницами мести его порог
 
 
И днем и ночью состоять при нем!
И каждый шаху верным был рабом,
 
 
И каждый клялся дружбою своей,
Гордился каждый службою своей,
 
 
Бахраму угождал, как только мог,
В надежде, что, когда поможет бог,
 
 
Пойдет о них в народе добрый слух,
Шах наградит вернейшего из слуг.
 
 
Когда постановили мудрецы
Построить небывалые дворцы, —
 
 
Тогда цари семи частей земли
К согласному решению пришли:
 
 
Усердье проявив, молясь творцу,
Они построят каждый по дворцу —
 
 
Изящества он будет образцом,
Творения сияющим венцом,
 
 
А шах больное сердце развлечет,
Следя за ходом зодческих работ.
 
 
Бахрам слова их принял в добрый час:
Его согласье – милость и приказ…
 
 
Тянулись от столицы семь дорог.
По ним народов двигался поток,
 
 
Дороги эти длинные вели
К столицам всех семи частей земли.
 
 
В начале каждой из семи дорог
Воздвигнуть было решено чертог.
 
 
Строителей не молкли голоса
И шумом оглушали небеса,
 
 
А те дарили им свои лучи,
Из солнца создавая кирпичи.
 
 
И говорили, их труды хваля:
«Семь райских кущ вместит в себя земля!»
 
 
Дворцы росли, меняясь на глазах,
И, созерцая их, увлекся шах.
 
 
Вот, проявив усердье, наконец
Закончил каждый зодчий свой дворец.
 
 
Покуда шло строительство, Бахрам
Дивился башням, лестницам, стенам,
 
 
Многоискусных зодчих мастерство
Целебным средством стало для него.
 
 
Могучие дворцы достигли туч,
Но каждый зодчий тоже был могуч,
 
 
Свою работу каждый кончил в срок,
Украсились дворцами семь дорог…
 
 
Вот улеглось смятение любви,
Утихло наваждение любви, —
 
 
Но тут работы кончились, и впредь,
Казалось, шаху, не на что смотреть.
 
 
Но молвили четыреста врачей,
Премудрости четыреста свечей:
 
 
«Еще одно лекарство нам дано:
Искусством называется оно.
 
 
Художники, прекрасного творцы,
Пусть разукрасят царские дворцы,
 
 
Их живопись, волшебна и нежна,
Для шаха стать целебною должна.
 
 
Пусть вдохновенье, озарив сердца,
Распишет стены каждого дворца,
 
 
Окрасив их в один и тот же цвет
Снаружи и внутри, – вот наш совет».
 
 
Вот привели сановники Мани,
И молвили художнику они:
 
 
«Ты создал кистью множество картин,
Явил ты всем художество картин,
 
 
Искусства красок ты вершиной стал,
Услады царской ты причиной стал, —
 
 
Здоровья царского причиной будь,
А мы тебе укажем верный путь.
 
 
Перед тобою – семь дворцов, Мани.
Немедленно их украшать начни,
 
 
Их распиши снаружи и внутри,
Но семь цветов различных избери.
 
 
Тебе не скажем: «Так, мол, распиши», —
Ты следуй лишь велениям души;
 
 
«Не делай так!» – ненужные слова.
Не станем нарушать твои права, —
 
 
Так распиши, как пожелаешь сам».
Художник, руку приложив к глазам,
 
 
Ответил: «Хорошо. Вот мой приказ:
Все нужное доставьте мне тотчас».
 
 
И каждый по приказу поступил,
И мастер к делу сразу приступил.
 
 
Из всех земель Бахрама и держав,
Художников искуснейших созвав
 
 
И тех, кто позолоту наводил, —
Для каждого работу находил.
 
 
На семь отрядов их разбил Мани;
В семи дворцах работали они,
 
 
А сам учитель поспевал везде:
Он – вдохновитель их в святом труде.
 
 
Искусством увлечен, по всем дворцам
Ходил с утра до вечера Бахрам,
 
 
Картины целый день обозревал,
И в каждой новый мир он открывал.
 
 
Он о своей кручине забывал,
Он бытие в картине познавал!
 
 
Пленила сердце роспись мощных стен,
Забыло сердце свой любовный плен.
 
 
Прошло немного времени, и вот
Величественны, как небесный свод,
 
 
Окрашены в различные цвета, —
Дворцы готовы: прелесть, красота
 
 
Сюда из райских перешли садов,
И стали семь дворцов – семи цветов!
 
 
Хотя в душе Бахрама не погас
Огонь любви, он ослабел сейчас.
 
 
Тогда сказал врачей высокий круг:
«Нашли мы средство устранить недуг.
 
 
Семью дворцами обладает шах, —
Семь гурий поселим в его дворцах.
 
 
Подчинены Бахраму семь царей,
Отцы семи красавиц дочерей.
 
 
Царевны эти – гуриям сродни,
Бахраму будут женами они.
 
 
Их музыкой, их пеньем опьянен,
Он будет их любовью исцелен».
 
 
Державы многодумные столпы
К семи царям направили стопы,
 
 
Нашли семь гурий, чудо из чудес,
Семь ярких солнц за пологом небес,
 
 
Семь бедствий мира, семь его даров,
Сознанья разрывающих покров,
 
 
Семь ясных звезд, – а блеск их нужен всем,
В ларце невинности – жемчужин семь!
 
 
Да, звезды, но сокрыт их нежный свет,
Жемчужины, но в них отверстий нет!
 
 
Не только слово – самый тонкий стих
Изобразить не в силах прелесть их!
 
 
Когда узнали семь земных царей,
Каков совет премудрых лекарей,
 
 
То поразились: в голову царям
Ни разу не пришло, что шах Бахрам
 
 
К себе в гарем возьмет их дочерей!
Но, выслушав посланцев, семь царей
 
 
Ответили с покорностью в очах:
«Поступим так, как соизволит шах,
 
 
Мы – капли малые в его морях,
Мы – под ногами шаха бренный прах,
 
 
Пылинки мы: вознес он к солнцу нас.
К чему согласье наше иль отказ?
 
 
Он – царь царей, он украшает мир!..»
И каждый свадебный устроил пир.
 
 
Когда же наступил конец пирам,
Семи красавиц мужем стал Бахрам.
 
 
И каждая вступила в тот дворец,
Который строил для нее отец.
 
 
И вот, согнав с лица Бахрама тень,
Врачи установили час и день,
 
 
Когда, в какой дворец ему входить,
Кого из обитательниц почтить.
 
 
Сказали: «Вот зашел заботы день,
А завтра предстоит субботы день.
 
 
Для шаха счастлив этот день всегда:
В зените в этот день его звезда.
 
 
Пусть мускусом поит его газель,
В гареме черном постелив постель».