Текст книги "Фархад и Ширин"

Автор книги: Алишер Навои

ГЛАВА XXVI
ВИДЕНИЕ В ЗЕРКАЛЕ ИСКАНДАРА

Возвращение из Греции.

Зеркало Искандара оживает.

Неизвестная страна. Горные работы в скалах.

Двойник Фархада. Красавица на коне.

Обморок. Зеркало неумолимо.

Снова мечты о побеге

 
Лишь утренней зари забил родник,
Преобразив небесный луг в цветник, —
 
 
Свои войска из греческой земли
В Китай хакан с Фархадом повели.
 
 
Дел не имея на пути своем,
Шли без задержек, ночью шли и днем.
 
 
И вот царевич и его отец
В родной Китай вернулись наконец…
 
 
Хакан воссел на трон, – скажи, что так
Луна в зодиакальный входит знак.
 
 
Фархад унять волнения не мог,
Едва переступив родной порог,
 
 
Он, удержать не в силах чувств своих,
Потребовал ключи от кладовых:
 
 
Свою мечту увидит он теперь!
Сокровищницы распахнул он дверь, —
 
 
И вот ларец в его руках… о нет,
Скажи: вместилище ста тысяч бед!
 
 
«О казначей, поторопись, не мучь:
От ларчика подай скорее ключ!»
 
 
Но ключик, видно, в сговоре с замком,
Твердит свое железным язычком,
 
 
И в скважину войти не хочет он, —
Царевичу беду пророчит он,
 
 
И за намеком делает намек
Упрямому царевичу замок.
 
 
Волос упавших дергает он прядь:
«Оставь меня, не надо отпирать!»
 
 
Но человек не властен над собой,
Когда он соблазнен своей судьбой.
 
 
Царевич все же отомкнул замок
И зеркало из ларчика извлек.
 
 
Глядит Фархад, и, изумленный, вдруг
Роскошный видит он зеленый луг.
 
 
Обильно луг цветами весь порос —
Не счесть фиалок, гиацинтов, роз.
 
 
Там каждая травинка – узкий нож,
Заржавленный от кровопуска нож;
 
 
Там каждая фиалка – страшный крюк,
Чтоб разум твой хватать за горло вдруг;
 
 
Нарцисс вином столь пьяным угощал,
Что сразу ум в безумье превращал;
 
 
В крови у каждой розы лепестки;
Петлятся гиацинтов завитки,
 
 
И что ни завиток – аркан тугой,
Которым ловят разум и покой;
 
 
Татарский мускус темень источал, —
Он будущность народа омрачал;
 
 
В предчувствии, как будет гнет велик,
У лилий отнимался там язык;
 
 
И розы страсти распускались там, —
Чернели, сохли, испекались там;
 
 
Всходили там цветы – богатыри, —
Горели гневом мести бунтари.
 
 
Царили там смятенье и печаль…
Фархад теперь окинул взором даль.
 
 
Он увидал гряду гранитных скал —
Их дикий строй долину замыкал.
 
 
И там, на склонах каменной гряды,
Людей каких-то видит он ряды.
 
 
Они стоят, как будто вышли в бой,
Толкуя оживленно меж собой.
 
 
Но у людей – ни луков и ни пик, —
Кирки в руках: долбят в камнях арык.
 
 
Один из них, хоть молод он на вид,
Всех возглавляя, сам долбит гранит,
 
 
То действует киркою, то теслом,
Каменотесным занят ремеслом.
 
 
Как он печален! На него, скорбя,
Глядит Фархад – и узнает себя!
 
 
А в это время из-за острых скал
Сюда отряд наездниц прискакал:
 
 
Красавицы, пленяющие взгляд,
На каждой – драгоценнейший наряд.
 
 
Одна была – как шах, средь всей толпы:
Как роза – лоб, ресницы – как шипы;
 
 
Век полукружья бледны, высоки,
Уста ее румяны и узки.
 
 
А конь ее – не конь, а дар небес!
Нет, хром, в сравненье с ним, тулпар небес!
 
 
Как управляла резвым скакуном,
Как восседала, гордая, на нем!
 
 
На скакуне она, как вихрь, неслась,
Стремительнее всех других неслась.
 
 
Был облик пери лучезарно-юн,
Она казалась солнцем между лун.
 
 
Куда б ни обращала взор с седла,
Сжигала вмиг сердца людей дотла…
 
 
Глядит Фархад и видит, что она
В ту сторону пустила скакуна,
 
 
Где был он сам, печальный и худой,
Изображен в работе над плитой.
 
 
Когда же, перед ним остановясь,
Она его окликнула, смеясь,
 
 
И всадницы лучистоокой взгляд
Почувствовал каменотес Фархад, —
 
 
Его черты покрыла смерти тень,
И он упал, как раненый олень…
 
 
Увидя, как упал его двойник,
Едва пред ним блеснул той пери лик,
 
 
Получше разглядеть решил Фархад
Красавицу, чей смертоносен взгляд.
 
 
Поднес он ближе зеркало к глазам,
Взглянул – и простонал, и обмер сам,
 
 
И на пол так же, как его двойник,
Бесчувственно упал он в тот же миг.
 
 
Бегут к хакану слуги: «Ой, беда!»
Вошли, дрожат в испуге: «Ой, беда!»
 
 
Услышал шах – и ворот разодрал:
Увы! Увы! Он сына потерял!
 
 
Мать прибежала – и за прядью прядь
Свои седины стала вырывать.
 
 
Узнал и зарыдал мудрец-вазир:
Любил Фархада, как отец, вазир.
 
 
И друг Фархада и молочный брат,
Сын Мульк-Ары, Бахрам, кого Фархад
 
 
Считал ближайшим сверстником своим
Душевнейшим наперсником своим, —
 
 
Не ворот – грудь свою порвал, скорбя, —
Чуть не лишил он жизни сам себя.
 
 
Родные, свита, слуги и врачи —
Как мотыльки у огонька свечи,
 
 
Вокруг Фархада плачут, хлопоча,
Увы, увы, – угасла их свеча!..
 
 
Он, как покойник, сутки пролежал,
Нет, был он жив, хотя едва дышал.
 
 
И лишь когда свой животворный ток
Принес под утро свежий ветерок,
 
 
Фархад вздохнул и бровью чуть повел,
Румянцем жизни трепетным расцвел,
 
 
Глаза открыл – и видит, как сквозь сон,
Что близкими он всеми окружен,
 
 
И все в слезах, и он не мог понять,
Что в скорбь оделись и отец и мать…
 
 
Когда же все припомнил он, тогда
Страдать он стал от горького стыда,
 
 
И был готов свою мечту проклясть,
И в обморок непробудимый впасть.
 
 
Он поднялся, и тут же в прах лицом
Пред матерью упал и пред отцом,
 
 
И ноги их смиренно целовал,
И плача о прощенье умолял.
 
 
И счастливы, что милый сын их жив,
Его утешив и благословив,
 
 
Родители и все, кто были там,
Ушли спокойно по своим делам…
 

* * *

 
Хоть искренне отречься был бы рад
От своего желания Фархад,
 
 
Хоть был он отягчен виной большой —
Однако же всем сердцем, всей душой
 
 
Он к зеркалу тому прикован был,
И стыд и смерть принять готов он был.
 
 
Он искушенья не преоборол,
И снова доступ к зеркалу обрел —
 
 
И снова жадно заглянул в него.
Но было зеркало чудес мертво!
 
 
Сократ был прав: из зеркала чудес
Волшебный образ навсегда исчез.
 
 
И тут царевич понял: он навек
В страданья ввергнут, обречен навек,
 
 
И не спастись от роковой тоски,
Хоть разорвал бы сам себя в куски.
 
 
Он размышлял: «Раз жребий мой таков,
И страсти не расторгнуть мне оков,
 
 
И смерть моя хоть и близка, но все ж
Вонзит не сразу избавленья нож,
 
 
То до того, пока от жгучих дум
Еще не вовсе потерял я ум
 
 
И не совсем лишился воли я, —
Обдумать должен все тем боле я.
 
 
Благоразумным быть мой долг теперь,
Лишь этот путь сулит мне толк теперь,
 
 
Лишь так отца утешить я смогу.
Что из того, что сразу убегу?
 
 
Куда уйду один? Где скрыться мне?
Шах разошлет гонцов по всей стране,
 
 
Войска он двинет по моим следам,
Схватить меня он даст приказ войскам…
 
 
И, несомненно, через два-три дня
В любом убежище найдут меня.
 
 
А если вынуть меч и в бой вступить, —
За что же подневольный люд губить?
 
 
Ужель народу за любовь его
Моей наградой будет кровь его?
 
 
Себя на жертву лучше мне обречь,
Чем на родной народ обрушить меч!
 
 
Пусть шах-отец меня потом простит.
Ведь все равно меня замучит стыд.
 
 
В лицо народу как я погляжу,
Что богу я в конце концов скажу?
 
 
А если б и пойти на тяжкий грех
И обнажить свой меч – один на всех, —
 
 
То сколько бы невинных ни убить,
Мне все же победителем не быть!
 
 
Я буду схвачен. Если даже шах
И не казнит, – возьмет под стражу шах.
 
 
А может быть и так: признает суд,
Что я безумен, – в цепи закуют.
 
 
И сколько б я ни клялся, что здоров, —
Как докажу! Закон страны суров.
 
 
Себя пока я должен оберечь,
Свои поступки обуздать и речь!..»
 
 
Увы, не знал он, что любовь сама
На ветер пустит доводы ума…
 

* * *

 
Быть пьяным, кравчий, мой обычай стал,
С тех пор как от ума я притчей стал!
 
 
Вина любви губительной налей,
Но от ума избавь меня скорей!
 

ГЛАВА XXVII
ВРАЧИ ПОСЫЛАЮТ ФАРХАДА НА ОСТРОВА

Болезнь Фархада. Совещание врачей.

Необходим влажный морской климат.

Тайная надежда Фархада

ГЛАВА XXVIII
КОРАБЛЕКРУШЕНИЕ

Морская гавань.

Хаканская флотилия выходит в плавание.

Море и морские чудища. Зловещий ветер.

Хакан не успевает пересесть в челн.

Волна уносит Фархада в бушующее море.

Описание морской бури. Гибель флотилии

 
Жемчужину редчайшую для нас
Извлек нырнувший в море водолаз…
 

* * *

 
Для путешествия морского все
Уже закончено, готово все…
 
 
Пошли большие корабли вперед —
За каждым забурлил водоворот.
 
 
Пошли за ними стаями челны.
Волнами их вздымаемы, челны
 
 
Качались так, как если б в этот час
Удар подземный весь Китай потряс.
 
 
Морское дело знают моряки:
Им весла – то, что рыбам плавники.
 
 
Усердно корабельщики гребли,
Неслись, волну взрезая, корабли,
 
 
Неслись челны – и каждый, словно конь, —
Разбрызгивая водяной огонь…
 
 
Два дня, две ночи плыли корабли.
Все ближе к цели были корабли.
 
 
Сильней вздувает ветер паруса,
Волна морская, словно бирюза:
 
 
Сливаются с водой края небес.
Открылся для Фархада мир чудес:
 
 
И вёсел плеск, и мачт высоких скрип,
И вид шныряющих диковин-рыб.
 
 
Посмотришь – сердце в ужасе замрет:
Страшилища неведомых пород!
 
 
Плывут, как будто горы-острова,
А присмотрись – живые существа.
 
 
То – рыбы, а не горные хребты,
Как волны, их узорные хребты.
 
 
А скорость их! Небесный метеор
В своем паденье не настолько скор.
 
 
Те безобразьем отвращают, те
Ни с чем нельзя сравнить по красоте, —
 
 
Так изумительна окраска их,
Все очертанья, вся оснастка их.
 
 
Вокруг кишели тучи мелких рыб.
Всю эту мелочь мы сравнить могли б
 
 
С густой травой, что буйно, без числа
Вкруг мощных кипарисов проросла.
 
 
Немало в море и Фархад и шах
Встречали исполинских черепах.
 
 
Их костяные страшные тела
Вздымались над водой, как купола,
 
 
Что так вселенский зодчий воздвигал
И сам в пучину моря низвергал.
 
 
И неуклюже плавающих вкось
Им видеть в море крабов довелось.
 
 
Столкнется с черепахой краб порой —
Столкнулась, ты б сказал, гора с горой.
 
 
За рыбами, как тигры вод морских,
Акулы шли и пожирали их.
 
 
Их тело – как гранитная гора,
А кожа их – шершавая кора,
 
 
И вся в шипах. А пасть откроют – в ней
Не счесть зубов… нет, не зубов – гвоздей!
 
 
А на спине – плавник стоит торчком, —
Зови его пилой, – не плавником.
 
 
Нет! Копья полчищ моря – тот плавник,
Зубцы твердыни горя – тот плавник!
 
 
Вокруг морских собак бурлит всегда,
Как муравейник вкруг змеи, вода.
 
 
На суше много хищников живет,
Но их не меньше и в пучине вод.
 
 
Кто нужным счел и воды населять,
Оплел сетями и морскую гладь…
 

* * *

 
Так, наблюдая чудеса везде,
Два дня уж плыли шах и шах-заде.
 
 
Однако их на бедствия обрек
В делах своих непостижимый рок.
 
 
Недобрым резким ветром дунул юг, —
Морская буря разразилась вдруг.
 
 
И ужаснулись даже моряки,
И, разрывая ворот, старики
 
 
В отчаянье докладывали так:
«Приметы знает опытный моряк:
 
 
Бушует эта буря раз в сто лет, —
Добра не ждать, а ждать великих бед!»
 
 
Решили так: пока возможность есть,
Шах должен с сыном в лодку пересесть,
 
 
А эта лодка – месяца быстрей
Могла стремиться по зыбям морей.
 
 
Быть может, челн успеет их умчать,
Пока не начал ураган крепчать.
 
 
Ладью спустили. На беду свою,
Фархад-царевич первым сел в ладью.
 
 
Но вихрь, вонзив мгновенно когти волн,
Прочь оттащил от корабля тот челн.
 
 
Старик хакан, оставшийся один,
Рвал в исступленье серебро седин,
 
 
Рыдал, вопил… А где-то вдалеке
Сын мерил море в зыбком челноке.
 
 
Кто мог разлуку эту им предречь?
Увы, она не предвещала встреч!..
 
 
А ураган, как разъяренный зверь,
Пришел уже в неистовство теперь:
 
 
Обрушил с неба мировой потоп:
До дна пучину моря всю разгреб;
 
 
Не только воды, – небо всколебал,
То небо вниз швырял, то в небо – вал,
 
 
И не до нижних сфер, а до высот
Девятой сферы вал иной взнесет;
 
 
И пеною все плещет в небеса,
Пощечинами хлещет небеса,
 
 
А от таких пощечин небосвод
Темнел, стал мрачным очень небосвод.
 
 
Настала ночь… Но ураган не тих,
Катил он сотни тысяч волн больших —
 
 
И по волнам швырял туда-сюда,
Как щепки, величайшие суда;
 
 
То погружал их мачты в бездны он,
То тыкал ими в свод небесный он,
 
 
Как тычет пикой в грудь врага батыр.
И тысячи проткнул он в небе дыр:
 
 
Светила, замерцавшие сквозь тьму,
Служили доказательством тому.
 
 
Созвездья Рыб и Рака, трепеща,
В пучину вод низверглись сообща.
 
 
А остальные – в страхе пред водой,
Едва завидя месяц молодой,
 
 
К его ладье все устремились, в ней
Спастись пытаясь от морских зыбей.
И ангелы, путей небес лишась,
Ныряли в море, в уток превратясь.
 

* * *

 
Прошла в жестокой непогоде ночь.
Когда была уж на исходе ночь —
 
 
И лоно неба стало поутру
Подобно бирюзовому шатру, —
 
 
Свирепый ураган ослаб, уснул,
И моря успокоился разгул.
 
 
Но корабли! Из сотни их едва
Держались на воде один иль два!
 
 
Хоть были очень крепки корабли, —
Разбила буря в щепки корабли,
 
 
И море на себе теперь несло
Осколок мачты, утлое весло,
 
 
Несло обломки жалкие досок,
И люди, за такой держась кусок,
 
 
Зависели от милости волны,
Как без руля и паруса челны.
 
 
Счастливец тот, кто сразу же погиб,
Кто заживо не стал добычей рыб!..
 

* * *

 
Но уцелел в ту ночь не потому,
Что рок был благосклоннее к нему,
 
 
Корабль, на коем шах и Мульк-Ара
Спасительного дождались утра, —
 
 
Нет, причинив ему немало зла,
Судьба его осилить не смогла!
 
 
Но люди, плывшие на нем, – увы,
Безумны были иль полумертвы!
 
 
Носило море их из края в край,
В конце концов их отнесло в Китай,
 
 
Где выбросил их на берег прибой.
Там жители сбежались к ним толпой,
 
 
И лишь узнали, что произошло,
Какое корабли постигло зло,
 
 
Что унесло Фархада в океан,
И что на этом судне – сам хакан, —
 
 
И местный хан, и тамошний народ
Так много проявили к ним забот,
 
 
Что все пришли в себя. Но шах-старик,
Не видя сына, снова поднял крик:
 
 
Настигнут был несчастьем снова он,
Рыдал, звал сына дорогого он,
 
 
Хоть мысленно и допускал чуть-чуть,
Что и Фархад мог выплыть где-нибудь.
 
 
Он также вспомнил, что предрек Сократ,
Но своему спасенью не был рад.
 
 
Все ж пред судьбой решил смириться он —
Отправился в свою столицу он…
 

* * *

 
Дай, кравчий, выпить прямо из ковша:
Барахтается в море бед душа!
 
 
Из моря скорби как спастись душе?
В ладье ковша дай унестись душе!
 

ГЛАВА XXIX
СПАСЕНИЕ ФАРХАДА И ВСТРЕЧА С ШАПУРОМ

Фархад на купеческом корабле.

Пираты-островитяне. Зажигательные снаряды.

Фархад использует свое искусство меткой стрельбы.

Пираты рассеяны. На горизонте – земля!

Пиршество в Йемене. Признание Фархада. Рисунок Шапура.

Какую страну и кого показало зеркало Искандара

Миниатюра из рукописи XV в.

«Фархад и Ширин»

ГЛАВА XXX
ФАРХАД С ШАПУРОМ ПРИБЫВАЮТ В СТРАНУ АРМЕН

Знакомые картины. Бесплодный труд двухсот каменоломов.

Фархад берется один провести арык в гранитных скалах.

Заготовка горных инструментов. Начало работ.

Изумление людей. Вести приходят к царице Михин-Бану

 
Кто вел их к цели, тот, по мере сил,
Предмет их цели так изобразил.
 

* * *

 
Проснувшийся задолго до утра,
Фархад мгновенно вспомнил, что вчера
 
 
Сказал Шапур, что он нарисовал
И как страну его мечты назвал.
 
 
Еще была густа ночная тьма,
И небо черным было, как сурьма, —
 
 
Он, с ложа встав, к Шапуру побежал, —
Ему бы ноги он облобызал.
 
 
Шапуру показалось, что к нему
Внезапно хлынул дивный свет сквозь тьму,
 
 
Когда Фархад его окликнул вдруг.
И он сказал: «О дорогой мой друг!
 
 
О царь страдальцев, жертв своей любви,
Твой след священен для людей любви!
 
 
Неужто разговор о той стране
Привел тебя в такую рань ко мне?»
 
 
Фархад воскликнул: «Знай, что весть твоя —
Весть возрожденья мне, весть бытия!
 
 
Цель жизни, оправдание мое —
Моя любовь, страдание мое.
 
 
Ты слово дал мне – слово соблюди, —
Меня в тот край желанный приведи».
 
 
Шапур сказал: «С тобою путь в тот край,
Как он ни труден будь, мне будет рай.
 
 
Ну, с богом, светоч времени, – пойдем!»
В путь снарядясь, они пошли вдвоем.
 
 
Они – за переходом переход —
Без длительных привалов шли вперед.
 
 
Шапур был бодр, легко с Фархадом шел,
Фархад, как тень, с Шапуром рядом шел.
 
 
О свойстве дружбы речь велась у них,
О спутниках хороших и дурных.
 
 
Рассказами свой услаждая путь,
Беседами свой коротая путь,
 
 
Даль мерили они за шагом шаг,
И дружба их росла и крепла так.
 
 
Рисунком друга по пути не раз
Фархад и сердце услаждал и глаз,
 
 
Превозносил Шапура мастерство,
С китайским даже сравнивал его,
 
 
И столько он вопросов задавал:
Что создавал Шапур, как создавал,
 
 
Что стал Шапур подозревать: «Фархад,
Пожалуй, сам художник, мой собрат…»
 
 
Когда, пройдя чрез много разных стран,
Вступили путники в страну армян,
 
 
Шапур сказал: «Теперь, мой друг, следи, —
Свой вещий сон тут наяву найди».
 
 
И вот, спустя еще дня два иль три,
Фархад, ликуя, закричал: «Смотри!
 
 
Вот тот же луг во всей его красе,
И лилии на нем, и розы все!
 
 
И тот же самый кружит соловей
Над розою возлюбленной своей.
 
 
Здесь прах похож на чистую парчу,
Здесь воздух тушит разума свечу!»
 
 
Куда бы здесь ни обращал свой взгляд
К несчастью устремившийся Фархад,
 
 
Он дружбу роз и терний наблюдал,
Свою судьбу теперь в ней наблюдал —
 
 
И сердце боль пронзала, что ни миг:
Фархад долины бедствия достиг
 
 
И на вершине горя водрузил
Страданий знамя, что всю жизнь носил.
 
 
И так теперь сказал Шапуру он:
«Ты нашей дружбы свято блюл закон.
 
 
Вот тех же скал высокая гряда,
Что мне предстала в зеркале тогда.
 
 
Вот, друг Шапур, тот самый уголок,
Что так меня сквозь все преграды влек!
 
 
Быть может, я навязчив чересчур,
Но я тебе откроюсь, друг Шапур:
 
 
Взгляни на скалы, – видишь, люди там?
Работой надрывают груди там.
 
 
У каждого из них в руках – тиша.
За них, Шапур, болит моя душа!
 
 
Там пробивают, видимо, арык, —
Пойдем – узнаем, что за шум и крик…»
 
 
Друзья туда направили стопы
И стали на виду у той толпы.
 
 
Картина, им представшая, была
Поистине печальна, тяжела:
 
 
Кляня свою судьбу, самих себя,
Крепчайший камень этих гор долбя,
 
 
С надсмотрщиком суровым во главе,
Трудились человек там сотни две,
 
 
Изнурены, измучены трудом —
Бессмысленно порученным трудом:
 
 
Такой гранит был твердый, – ни куска
Не скалывала ни одна кирка!
 
 
Да что – куска! – крупинки небольшой
Не отбивалось ни одной тишой!
 
 
А те несчастные долбят, долбят…
Поистине не труд, а сущий ад!
 
 
Фархад глядел, и сердце сжалось в нем!
Вскипели сразу гнев и жалость в нем!
 
 
С глубокой складкой горя меж бровей
Глядел он, не стерпел и крикнул: «Эй,
 
 
Несчастные! Судьбой, как видно, вы,
Подобно мне, угнетены, увы!
 
 
Однако кто, за что обрек вас тут
На этот тяжкий, безуспешный труд?
 
 
Зачем так мучитесь вы, люди, здесь?
Какое же неправосудье здесь!
 
 
Гляжу на вас, и богом вам клянусь,
Вот-вот я дымом вздохов захлебнусь!
 
 
Откройте вашу цель, и, может быть,
Я чем-нибудь смогу вам пособить!..»
 
 
Душевнейшим обычаем его,
Всем царственным обличием его
 
 
Те люди были так изумлены,
Так состраданьем были пленены,
 
 
Что, ниц повергшись, о своих делах
В таких ему поведали словах:
 
 
«Кто ты, кто сердцем чистым взговорил?
Не сам ли ты архангел Джабраил?
 
 
Мы ангелов не видели, а все ж —
Ты на людей обычных не похож.
 
 
Но если ты и человек, то пусть
Тебя минуют беды, горе, грусть!
 
 
Ты спрашивал, теперь ответ внемли:
Отчизна наша – это рай земли.
 
 
Есть сорок крепостей у нас в стране, —
Их башни с зодиаком наравне.
 
 
Венчает добродетелью страну
Царица, наш оплот – Михин-Бану.
 
 
От Афридуна род ведет она,
И в мире, как Джемшид, она знатна.
 
 
На лик ее венец не бросил тень, [34]34
  На лик ее венец не бросил тень. – Это значит, что Михин-Бану не суверенный правитель, а лишь могущественный вассал.


[Закрыть]
Но дань с венцом берет он, что ни день.
 
 
Сокровищ у Михин-Бану в казне, —
Никто не видел столько и во сне.
 
 
Опора нам владычество ее,
Отрада нам величество ее.
 
 
Живет она, от мира отрешась,
Ничьих враждебных козней не страшась.
 
 
Есть у нее племянница Ширин,
Как свет зари, румянец у Ширин.
 
 
Вся – заповедник чистоты она,
Стройна, как тополь, как луна ясна.
 
 
Не то, что в светлый лик ее взглянуть, —
Не смеем это имя помянуть.
 
 
Кто красоты ее видал венец,
Тот, говорят, на свете не жилец…
 
 
Михин-Бану полна забот о ней,
Навек ей дав приют в душе своей.
 
 
Отраду в жизни находя одну,
Лишь для нее живет Михин-Бану.
 
 
А о труде своем что скажем мы?
Арык ведем в гранитном кряже мы.
 
 
Кряж с запада к востоку наклонен,
Источник оросил восточный склон.
 
 
Вода его свежа и так сладка, —
Мертвец воскреснет даже от глотка!
 
 
Туда, всю свиту вкруг себя собрав,
Царевна приезжает для забав.
 
 
Порою эта гурия пиры
Устраивает в том конце горы.
 
 
На западе ее дворец стоит,
Необычайной красоты на вид.
 
 
Дворцу под стать – окрестность хороша;
Как дивный рай, вся местность хороша.
 
 
Макушкою в заоблачный атлас
Там горная вершина вознеслась.
 
 
Ах, видно, нет и рая без беды:
Ни капли на вершине нет воды!
 
 
Однако, по сужденью знатоков,
Исход из положения таков:
 
 
Пробить арык – и из ручья тогда
На запад, мол, поднимется вода.
 
 
Но от дворца живительный ручей
Течет, увы, за десять ягачей!
 
 
Вот их наметка. Мы по ней арык
Должны пробить – и вверх пустить родник.
 
 
Но здесь, как видишь сам, все сплошь – гранит;
Тишой долбишь, киркою бьешь гранит, —
 
 
Они его, однако, не берут…
Замучил, погубил нас этот труд!
 
 
Мы поломали все тиши, кирки:
Тут юноши на вид – как старики,
 
 
Все потеряли даже вид людей,
В три года сотни три пробив локтей.
 
 
Не только мало жизни нам одной,
Но если б жить нам столько, сколько Ной,
 
 
И то нам этот не пробить арык, —
Столь непосилен труд и столь велик!
 
 
Начальников мы убедить хотим, —
Что наши доводы и просьбы им!..»
 
 
Их повести печальной внял Фархад,
За них страдая, застонал Фархад:
 
 
«О ты, несправедливая судьба!
О, с камнем непосильная борьба!
 
 
А я такие знанья берегу
И неужели им не помогу?
 
 
Хоть я не для того пришел сюда,
Но слишком велика у них беда…»
 

* * *

 
Оставить их не мог беспечно он:
Горн попросил и мех кузнечный он,
 
 
И кожаный передник он надел
И приступил к работе, как умел.
 
 
Мех осмотрев и не найдя прорех,
Соединил затем он с горном мех,
 
 
Засыпал уголь, плюнул на ладонь —
И начал в горне раздувать огонь.
 
 
Затем – будь негодны иль хороши —
Велел собрать он все кирки, тиши,
 
 
И все затем забросил в горн и стал
Переплавлять весь собранный металл.
 
 
А переплавив, начал ковку он,
Ковал с особенной сноровкой он,
 
 
Ковал кирки под стать своим рукам:
Одна – равнялась десяти киркам!
 
 
Такие же тиши: коль взвесить их,
Тишей обычных было б десять в них!
 
 
Напильников наделал покрупней,
Точильных наготовил он камней,
 
 
И тайно всем орудиям он стал
Каренов тайный придавать закал.
 
 
И, так все приготовив для работ,
Отер Фархад с лица обильный пот,
 
 
Присел – и стал о деле размышлять,
Как дело повести, чтоб не сплошать.
 
 
Почтительно застыв, толпа людей
Ждала, что будет делать чародей:
 
 
У них орудья отобрав из рук,
Что, если сам не справится он вдруг?
 
 
Как будто их сомнения прочел,
Фархад к черте арычной подошел,
 
 
Киркой взмахнул – и вот уже громит
Он богатырскою рукой гранит.
 
 
Ударом посильнее валит он
Такую глыбу, – не осилит слон!
 
 
А послабее нанесет удар,
И то обломка хватит на харвар,
 
 
От мелких же осколков люди вскачь
Оттуда разбегались на ягач.
 
 
Что ни удар – то отгулов кругом —
На десять ягачей грохочет гром.
 
 
Так богатырскою своей киркой
Свершить успел он за день труд такой,
 
 
Который непосилен был двумстам
Работавшим три года мастерам.
 
 
Теперь звучал не горя, – счастья крик:
«Да он один пророет весь арык!»
 
 
Спешат начальники к Михин-Бану, —
Обрадовать хотят свою луну.
 

* * *

 
Эй, кравчий, дай из самых жгучих вин!
Я проглочу расплавленный рубин.
 
 
Скалу печали чем разворочу?
Вином ее расплавить я хочу!