Текст книги "Где же Лизонька?"

Автор книги: Алиса Антонова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Ненужная встреча

Всю ночь опять шел снег, но утро было прекрасным! Тучи разошлись, и впервые за много дней сияло солнце.

Злодей Мартин все утро напоминал мне о моем обещании. Сначала стягивал с меня одеяло, потом поругался с Кубриком и наконец демонстративно улегся посредине кухни на самом проходе и не спускал с меня глаз, пока я резала куриное мясо для кошек, пила кофе, убирала посуду. Он мешал проходу и не делал ни малейшей попытки убраться с дороги. В общем, лежал над душой. Выхода у меня не было! Закончив дела, я произнесла, наконец, заветное слово:

– Гулять!

Мы дошли до железнодорожных путей, я остановилась и прислушалась к себе: никакого предчувствия опасности, никакой тревоги или страха. Платформа была полна людей, собирающихся в город. На противоположной платформе, – на той, что была на стороне парка, – куда приходили электрички из города, тоже были люди, солнце светило ярко, прекрасно освещая куст за путями, мимо него по тропинке вглубь парка скользнули пара лыжников и подростки с санями.

Пути перейти мы не успели, запищали предупредительные сигналы – подходила электричка из города.

И я, и Мартин, и мои внучки любим смотреть на проходящие электрички, только пес ведет себя неприлично – он машет хвостом, прыгает от восторга и громко лает, соревнуясь с поездом: кто громче.

Электричка прошумела мимо, и вдруг Мартин насторожился. Я проследила его взгляд и увидела на другой стороне путей, среди сошедших пассажиров, человека в черной куртке, по фигуре и походке очень напоминающего того, кого я видела и испугалась в тот злосчастный вечер.

Сейчас пугаться было нечего – позднее утро было солнечным и ярким, платформа полна людей, в парк по тропе идут люди, да и не видел меня никто, поэтому и узнавать некому. Но привлекать к себе внимание на всякий случай не хотелось.

Я натянула поводок, и мы с псом, пройдя небольшое расстояние до платформы, поднялись на нее и присоединились к ожидающим поезда. Отсюда, с высоты платформы, было очень удобно наблюдать за подозрительной личностью на противоположной стороне. Большинство сошедших с поезда пассажиров уже перешло железнодорожные пути и направилось к улицам нашей деревни. Сама же подозрительная личность прошла немного дальше вдоль парка, подошла к тому самому кусту и начала внимательно осматривать снег вокруг. Нисколько не скрываясь, человек в черном присел и стал методично и неторопливо разгребать руками снег вокруг куста. Со стороны выглядело, как будто он что-то потерял и просто пытается найти. Теперь я уже не сомневалась, что это тот самый человек, который нес женщину. Таких совпадений не бывает.

Я подошла к расписанию – электричка в город придет через пять минут, все войдут в поезд, и я останусь торчать в одиночестве на высокой платформе как маяк, видимый со всех сторон. Надо срочно сваливать, пока поезд не пришел, и не дожидаться окончания его поисков. Да и Мартину трудно объяснить, почему, находясь около вожделенного для него леса, он торчит на платформе и до сих пор не разрыл ни одной норы и не грызет ни одной палки.

Я уже развернулась было к лестнице, чтобы спуститься и войти в парк с другой стороны платформы, как вдруг подозрительная личность отошла от куста, быстрым шагом перешла пути, поднялась на мою платформу и пошла в моем направлении. В груди непроизвольно ёкнуло, я быстро повернулась к нему спиной, взяла пса за ошейник и заняла место на платформе, где народ стоял поплотнее.

Личность тем временем быстрым шагом прошла мимо меня и окружающих меня людей. Я увидела его удаляющуюся спину. Он повернул голову, и я смогла заметить его профиль, правда, невнятно и мельком. Я увидела черную щетину, прямой нос, жесткий подбородок. Быстренько отойдя от уже приготовившихся к посадке людей и проследив взглядом за удаляющимся человеком, я увидела, что, пройдя вдоль всей платформы и спустившись по лестнице с другого края, он подошел к стоявшей там машине. Машина завелась и, постояв еще пару минут, отъехала по единственной дороге, по которой можно подъехать к станции.

В этот момент запищали предупредительные сигналы, и вдали показалась электричка.

Конечно, я хорошо рассмотрела автомобиль и запомнила его номер.

*

Память у меня куриная, то есть никакая. Все время прогулки и по дороге домой я как попугай судорожно повторяла номер машины, чтобы донести его до бумаги, наивно полагая, что автомобиль может открыть полиции дверцу в коридор расследования моего происшествия. Увы, позвонив Пряхе по телефону, номер которого он мне любезно оставил, я поняла, что ошибалась, и происшествие так и осталось «моим». Я, похоже, рассмешила несмешливого майора своим предположением. Запинаясь и строя фразы по только ему понятным правилам, он втолковывал мне, что состава преступления нет, и я напрасно трачу его и свое время, подозревая бедного мужичка, потерявшего что-то под кустиком, возвращаясь после баньки в соответствующем состоянии, получившего за это нагоняй от жены и пытавшегося восстановить мир в семье. Впрочем, это было только мое толкование его малопонятного спича.

– Иван Авдеевич, вы совсем мне не верите? – спросила я наконец.

– Почему, верю. Я верю, что в стране коррупция и можно сажать каждого пятого чиновника, если не второго… Давайте рассчитаем всех на первый-второй и под каждого второго начнем копать… Понятно, о чем я говорю? На все есть правила и законы.

– Понятно… Но все-таки вы же можете определить владельца машины: вдруг он окажется страшным-престрашным бандитом, и у вас появится повод открыть дело? Это же не секретная информация, и вы не затратите на это много времени?

Пряха тяжело вздохнул:

– Да, могу, конечно… И не секретная, поскольку не является следственной тайной. Хорошо, наведу справки и позвоню вам, может, это вас успокоит…

– Да, именно этого я хочу! – воскликнула я.

Не прошло и получаса, как Пряха перезвонил и сообщил мне, что машина, десятилетний синий опель, принадлежит Семену Алексеевичу Коробову – женат, детей нет, – зарегистрированному в деревне Мёдуши Ленинградской области, и за последние десять лет провинившемуся перед законом всего один раз, превысив скорость, за что и был оштрафован. Штраф оплачен через два дня после его выписки.

– Теперь вы успокоились? – устало спросил он.

А что мне оставалось… Утро кончилось, пора было заняться уборкой и приготовлением хоть какой-то еды. Твердо решив выбросить все из головы и заняться делом, я уселась в кресло. На колени тут же забралась Машка и, включив урчальный аппарат, заглушающий шум холодильника, начала месить мои колени. В голове крутились мутные, плохо определяющиеся мысли. Мёдуши… Я знаю эту деревню. Примерно в двадцати километрах отсюда. Когда-то мы с дочкой ездили туда за грибами и набрали рыжиков.

Повинуясь все тем же малопонятным мыслям, я встала и кликнула Мартина:

– Вставай, лоботряс, выходные все равно пропали, сегодня твой день! Поехали в Мёдуши!

Мёдуши

Население Мёдушей составляет около ста человек. В паре километров от деревни расположено небольшое озеро. Мёдуши избежали участи многих маленьких деревенек, которые были покинуты своими жителями и в которых в лучшем случае остались доживать свой век несколько стариков. Произошло это благодаря близости к городу и, главное, тому, что на берегу озера было обустроено предприятие по выращиванию рыбы, где нашло работу большинство деревенских жителей. Какой-то советский чиновник районного масштаба, насмотревшийся подобных ферм в соседних скандинавских странах, решил, что у советских людей это выйдет не хуже, чем у буржуев, и надумал прославиться как рачительный хозяин. Закупив оборудование и мальков на деньги районного бюджета, лишив тем самым район новых дорог, ремонта школ и больниц, он настроил подобных ферм на всех прудах и озерах района. Однако все вышло как всегда. Оборудование вскоре стало выходить из строя, рыбу воровали, мальки дохли, не получая необходимого ухода, поскольку на обучении работников было сэкономлено. Да и, правду сказать, зачем советскому человеку чужой опыт, советский человек горд, и не нужно нам было никаких уроков – невелика наука, сами с усами!

Рыбные фермы грустно окончили свое существование. Бюджет был опустошен, руководителя района срочно перевели на вышестоящую должность, а затраченные средства списали на полученный ценный опыт. Но некоторое время они все-таки просуществовали, и для Мёдушей это сыграло существенную роль. Рыбная ферма на соседнем озере продержалась дольше всех, проработав в каком-то виде до перестроечных времен. Затем ее постигла участь всех остальных хозяйств. Но времена уже были другие. Не все оборудование, пристани и садки успели сгнить, и ферма через некоторое время была выкуплена каким-то предпринимателем и восстановлена.

Я ехала по дороге, почти пустой по случаю зимы и выходного дня, и переваривала информацию, выкачанную из интернета. Нагулявшийся утром Мартин дрых на заднем сиденье. Разные мысли и воспоминания лезли в голову. Я вспоминала пустоту и разруху девяностых, думала о стариках и старушках в брошенных деревнях… И еще мне было очень жалко мальков.

Двадцать километров – это почти ничто для автомобиля на пустой трассе. Вскоре я увидела разрушенную церковь с поникшей маковкой и указатель «Мёдуши». Деревня располагалась вдоль дороги, как и огромное количество других русских деревень; но отличалась от прочих наличием второго ряда домов, через узкую разделяющую ряды улицу. И эта деревня так же начала преображаться, как преображаются сейчас многие из них – особенно расположенные около мегаполисов, жители которых скупают в деревнях дома для обустройства загородного жилья. Да и сами деревенские стали обновлять свои домишки, пользуясь появившимися новыми материалами и их относительной дешевизной. То тут, то там уже виднелись дома, обшитые сайдингом, с новыми крышами из ондулина или металлочерепицы. Ряд домов вдоль дороги разрывался небольшой площадью, в глубине которой располагалось типовое здание деревенского продуктового магазина. Точно такое же здание сельского магазина сохранилось даже в моей деревне и находилось на параллельной улице.

И все же чем-то эта деревня отличалась от многих, которые я только что проехала. Я припарковалась на площади и осмотрелась. Во-первых, внутренняя улица деревеньки и некоторые проезды между домами, которые были заметны с площади, были заасфальтированы и тщательно очищены от снега. Во-вторых, здание затрапезного сельского магазинчика прекрасно отремонтировано, сделан пандус для колясок, крыльцо накрыто навесом. И – да! – заборы… Нет старых покосившихся заборов – непременного атрибута российской деревни. В Мёдушах почти все видимые заборы были новые, сделанные по одному образцу. Я обратила внимание, что деревенская площадь, если так можно назвать площадку перед магазинчиком, была также хорошо очищена от снега и обсажена ровным рядом живой изгороди, которую осенью тщательно подстригли. Стояли скамейки и урны! Последнее было совсем удивительно. Впрочем, может, я просто давно не бывала в деревеньках… только проезжала мимо, – а, проезжая мимо, много не увидишь…

Вдоль всех дорог в России – рыночки на ящиках, табуретках, а то и просто на земле на постеленной клеенке.

И Мёдуши были не исключение, но здесь для торгующих были сооружены небольшие прилавки с пластиковыми крышами, прикрывающие от дождя и снега нехитрый деревенский товар. Был разгар дня, и у прилавков стояло несколько закутанных бабушек.

Мой порыв приехать в Мёдуши был ничем не объясним. У меня не было ни одной мысли или идеи, что я, собственно, здесь собиралась найти. Даже если бы я и увидела знакомую машину, мне и в голову бы не пришло подойти и поинтересоваться… м-м-м, а чем, собственно? «Скажите, это не вы ли тащили женщину третьего дня около университетской платформы?».

Да я и расспрашивать никого не собиралась: «А не знаете ли вы Семена Коробова, он мне исключительно подозрителен!».

Напротив, все, что я знала точно – это что ни при каких обстоятельствах нельзя ни намеком выдать себя. Меня никто не видел, и никому и в голову не должно было прийти, что я интересуюсь кем-либо или чем-либо, имеющим отношение к тому происшествию или к его участникам. Я как бы приехала на разведку, зацепившись за единственную существующую ниточку, известную мне, связывавшую происшедшее с каким-то реальным человеком. Но что разведывать, я и представления не имела. Мне хотелось убедиться, что мое ночное приключение – не плод моего воображения, – на что явно, насколько он вообще мог быть понят, намекал Пряха. Что моя тревога – это не неврастения уставшей задерганной тетки. Впрочем, пусть неврастения, – но мне надо было убедиться в этом. Приключение не выходило из головы, мешало спать, воображение рисовало всевозможные сценарии происшедшего. Картины увиденного и пережитый ужас уже измучили меня совершенно. Я чувствовала себя в противной липкой паутине, которая вроде существовать и не мешает, но душит и сковывает каждое движение. Мне хотелось освободиться, и я интуитивно искала выход – лазейки, щелочки, проходы, в которые можно выскочить.

Об этом я размышляла, стоя у деревенского магазина. А вдруг в этой деревне что-то случилось, произошло какое-то событие, которое может быть именно той, искомой мною стрелкой, указывающей на выход из оплетшей меня паутины? Надо поговорить с местными жителями…

Бабушки с маленького рынка – вот кто мне нужен!

Оставив Мартина в машине, я подошла к прилавкам. Н-да, как раз бабулек там не было. Дородные румяные от мороза тетки торговали вязаными носками, маринованными и сухими грибами, разными соленьями и вареньями – я не очень обратила внимание на товар. Впрочем, одна бабушка была, расположившаяся у самого края ряда. Как два пузатых стража, перед ней стояли две трехлитровые банки с солеными огурцами.

Я взглянула на старушку – сердце мое ёкнуло и почти остановилось. Бабушка была исключительно похожа на мою собственную бабушку, мамину маму, моего милого ангела, мою бабунечку с Кубани, светлую память о которой я храню всю свою жизнь. Даже старенький пуховый платок был повязан точно так, как носила бабунечка – впрочем, наверное, как и очень многие деревенские бабульки. Старушка сидела за своими огурцами как нахохлившийся воробей на жердочке. Наверное, устала, бедная, такая родная…

В носу защипало, в глазах стало мокро. Я непроизвольно сделала шаг по направлению к ней, чем вызвала призывный оклик тетки, занимавшей место рядом:

– Дамочка! Дамочка! Так вам огурчиков? Берите мои! У баб Ани они мягкие и кислятина, а мои крепкие, острые; под водочку после бани – мужик крепче любить будет! Подходите, подходите, дешево отдам! – масляным голосом увещевала она.

От злости слезы мгновенно высохли! Я сделала восторженные глаза и громко возрадовалась:

– Да что вы! Кислые и мягкие? Мои любимые! Нигде не могу таких найти! Спасибо, что подсказали! Дай вам Бог здоровья! Баба Аня, а у вас только две банки? Я бы еще взяла парочку!

– Ох, доченька, дома еще есть, я недалече тут, – засуетилась бабушка, – не дотащить мне больше двух банок. Может, дойдешь, заберешь? А то подожди, я сбегаю…

«Доченька!» – Именно так обращалась к молодым женщинам моя бабушка.

Чтобы не защипало опять, я схватила банки и потащила к машине, за мной засеменила старушка. – Я недалече, недалече… Тут сразу за магазином…

Тетка еще минуту таращилась на меня в недоумении, потом, сбитая с толку, задрала подбородок и отвернулась.

Я положила огурцы на заднее сиденье, надела поводок на пса и, предупредив бабушку: «Подождите меня, я на секунду», – вернулась к прилавкам.

Держа Мартина на коротком поводке, я строгим голосом, но очень тихо объявила тетке:

– Гражданочка, а вы знаете, что нарушаете Закон Российской Федерации о рекламе?  Вы позволяете себе некорректные сравнения с товаром другого продавца. Статья пятая! Это влечет наложение административного штрафа на граждан в размере от двух тысяч до двух тысяч пятисот рублей! Аккуратнее, аккуратнее, гражданочка…

Это был единственный пункт единственного закона, кроме правил вождения, который я могла процитировать. Просто как-то услышала разговор Верочки по телефону…

Я оставила обалдевшую тетку отмораживаться и поспешила к ожидавшей меня старушке.

*

Следуя за бабой Аней, я посматривала по сторонам в невнятной надежде увидеть знакомую машину в каком-нибудь дворе. Что бы я сделала, если бы увидела, даже не представляю. Но синей машины не было, как, впрочем, и какой-либо другой.

Дом бабы Ани находился сразу за зданием магазина. Такой же новый однотипный забор, как и большинство в деревне, а сам домик старенький: давно не крашеный, но с виду крепкий. А вот крыльцо к дому было новое, просторное, с навесом от дождя и пандусом для колясок.

«Ага!» – подумала я. – «Дети в доме есть, а значит, и родители. Что же заставляет ее торговать у дороги?».

– Баба Аня, я Мартина привяжу к крыльцу? – спросила я.

– В дом, в дом заводи, доченька, что же милой собачке мерзнуть!

Милая собачка в благодарность легонько боднула бабу Аню и завиляла хвостом. Любопытством Мартин переплюнет любую кошку. Я подозревала, что новый дом и новые знакомства были для него не менее интересными, чем прогулки по лесу.

Мы зашли в дом – чистенько, бедно… За столом, покрытым клеенкой, давно просившей замены, сидела девочка-подросток, лет двенадцати-четырнадцати, и что-то сосредоточенно писала в тетрадке. С ее левого и правого локтя на столе развалились две серые кошки. Они похлопывали по столу хвостами и сонно таращили глаза на тетрадку. Кошки блаженствовали – рокот их мурлыканья слышен был от двери. Но до моей Машки им далеко!

Услышав, что кто-то вошел, девочка подняла голову и посмотрела на нас. Нежное лицо, светлые волосы, распахнутые голубые глаза.

Русская – да и не только русская – литература изобилует персонажами, описанными таким образом: «светлые пушистые волосы обрамляли ее нежное лицо».

Да, внешность девочки была, на первый взгляд, совсем обычной. В наших северных широтах много светловолосых девочек и мальчиков с голубыми или серыми глазами. Но я не могла оторвать от нее взгляд. Лицо просто лучилось радостью, светом, каким-то ощущением покоя. Я утонула в этих лучах, укуталась в них, мне стало тепло и спокойно – как будто дома, давно… раньше…

– Катенька! – воскликнула баба Аня. – Огурчики доченька у нас купила.

Она просеменила куда-то в соседнюю комнату, видимо, за другими банками.

– Ой! Собачка! Здравствуйте! А как ее зовут? Да вы проходите, пожалуйста, садитесь! – открыто улыбаясь, пригласила Катенька. – Вы не смотрите, что кошки на столе – они чистые, да и клеенка эта для них. Когда чай будем пить, я постелю скатерть.

Мартин подбежал к девочке знакомиться. Кошки, вытянув головы и перестав урчать, настороженно разглядывали большую собаку. Но и не подумали сойти со стола.

– А почему вы решили, что я беспокоюсь из-за кошек? У меня своих пять и, к сожалению, некоторые из них не поддаются никакому воспитанию и очень любят валяться на столе и именно на скатерти, на которой я пью чай. И страшно волосят при этом, – сказала я, подходя и присаживаясь. – И я всегда смущаюсь, когда заходит какой-нибудь гость и видит эту картину. Начинаю махать руками и возмущаться: «Ах! Ах! Безобразники!» – подхожу к ним, тихонько глажу и прошу уйти. У меня есть специальные щетки для уборки их шерсти со столов, диванов, да и с людей, присевших на эти самые диваны.

Я рассказывала про своих кошаков, Катенька заливалась смехом, слушая меня, гладила Мартина, и мне было очень хорошо и спокойно. Прошло не больше пяти минут, но мне казалось, что мы уже давно сидим и разговариваем с удивительной девочкой, которая умеет излучать счастье и слушать взахлеб. Наконец, вернувшаяся баба Аня прервала нас:

– Вот, доченька, я в прихожей поставила три банки – ты возьми, сколько тебе еще хочется. А ну-ка, чайку, девоньки. Попьете с нами? Катенька, поставь чайник, а я чашки принесу; у нас и конфетки есть.

Катенька, немного оттолкнувшись, отъехала от стола. Инвалидное кресло! Как же я не заметила! От неожиданности глаза заполнились слезами и невольно вырвалось:

– Как же так!

Баба Аня, посмотрев на меня, грустно улыбнулась:

– Да, ножки у Катеньки парализованы, после аварии, – спокойно сказала она. – А ее родители в той аварии и погибли. Сынок и невестка.

– Вы так… так говорите об этом… – пробормотала я, пытаясь прийти в себя.

– Как? Спокойно? – улыбнулась баба Аня.

– Обыденно…

Баба Аня подошла ко мне, погладила по плечу: – Долго горевать грех, доченька. Вот и ты горюешь… Глаза у тебя больные… Нехорошо. Да кто мы такие, чтобы понимать, как нам лучше? У тебя детки есть?

– Да, – дочка, но она взрослая уже; у меня внучки…

– Вот когда она маленькая была, ты ее учила, наставляла. Сладкого много не разрешала, гулять без шапки не пускала, а она плакала – ведь плакала?

– Конечно. Рыдала, будто мир разрушился.

– Так он у нее и рушился! Понимаешь? Именно рушился! Но она же успокаивалась. А потом она стала старше и поняла, что мир на месте, и от такой ерунды плакать не надо совсем. Вот и мы так. Мы – дети, просто постарше. Человек и умирает ребенком. Мы думаем, что мир разрушился. Но мы же ничего не знаем. Для Бога мы дети. Только Он знает, зачем нам все это и почему. Что же горевать. Хотя непослушные мы дети, горюем… Ох, горюем…

– Но как вы справляетесь!

– Так крест-то по силам дается, доченька! Взамен потерь что-то другое появляется… Вот нам помогают много, пенсия у меня хорошая, и у Катеньки… Да вот и огурчики продаю – мало-мало, а добавочка к пенсии…

– Да вы не думайте, что я ничего не умею, – с горячим чайником в руке в комнату въехала Катя. – Вот посмотрите, какая у меня коляска отличная, сама едет или руками могу. А я и в огороде сама. Посмотрите, какие у нас грядки!

Катенька подъехала к окну, выходящему во двор, и поманила меня. Взглянув в окно, я увидела высокие грядки из плоского шифера, заваленные снегом. Расстояние между ними было достаточное для проезда Катиной коляски.

– А между грядками у нас плитка лежит, сейчас не видно из-за снега: коляска идет ровно и не вязнет. Вперед я на руках, экономлю батареи, а назад моторчик включаю. Я все сама в огороде делаю. Баба Аня совсем немного помогает.

– Я и с туалетом сама справляюсь, у нас везде ручки и приспособления, – восторженно хвалилась Катя. – А крыльцо наше видели? Арсений Андреевич в прошлом году сделал. И дрова нам Сеня привозит и раскладывает так, что мы почти не носим. И заходит часто. Я даже в магазин сама езжу, там можно въехать на коляске, и недалеко.

– Арсений Андреевич? Это кто? Сосед? Или родственник ваш? – скорее машинально, чем на самом деле заинтересовавшись, спросила я.

– Ну, не совсем… Хотя, конечно, сосед. Он живет примерно в километре отсюда, ближе к рыбной ферме. В усадьбе, – отозвалась баба Аня. – Да вы идите чай пить, уже все на столе.

Я обернулась – стол был застелен скатертью и на столе стояли чашки с дымящимся чаем, вазочка с конфетами, печенье. Катенька уже подкатила к столу, рядом с заговорщицким видом устроился Мартин, и все трое в ожидании уставились на меня. Я с радостью присоединилась.

Чай оказался с сухой малиной и мятой – с запахом лета, теплых листьев, скошенных трав…

– Катюшка малинку собирала и сушила, – рассказывала баба Аня, – мы малину посадили невысокую, обрезаем хорошо, вот она у нас и раскидистая, богатая на ягоды…

– Баба Аня, а кто у вас так деревню в порядок привел? Заборы, скамейки…

– А-а! Все спрашивают! Это Арсений Андреевич все заботится…

– Да что он, на все руки мастер, что ли?

– Да нет! – рассмеялась баба Аня. – Он рабочих прислал. Да и не сразу все сделалось-то. Сначала он площадь перед магазином в порядок привел, прилавочки вот нам поставил, чтобы не на ящиках сидели… Потом сельсовету помог магазин отремонтировать. И настоял, чтобы непременно для колясок удобно было. У нас на такую маленькую деревню три инвалида-колясочника. А уж потом и заборы нам сменил и дорожки заасфальтировал… А инвалидам всем коляски в самой Германии заказал и подарил. Но, кроме Кати – остальные это старики совсем…

– Да кто же он такой, ваш Арсений Андреевич? – меня уже пробрало любопытство.

– Здесь и дед его, и отец жили… Дом ему в наследство достался. Совсем развалюшка…

Баба Аня уселась поудобнее, сложила руки перед собой и рассказала мне историю появления в Мёдушах Арсения Андреевича Резникова. Впрочем, «появление» не совсем правильное слово… Он здесь часто бывал, навещая отца… А сам обосновался только лет пять назад. Его дед – Илья Алексеевич Резников – появился здесь после войны, построил себе дом в полутора километрах от Мёдушей, ближе к озеру, поскольку был нелюдим и любил рыбачить. Его мало кто помнил в деревне. Только несколько стариков вспоминали, что он продавал пойманную рыбу у дороги, где всегда торговали все деревенские. Он был, видимо, разведен: у него был сын, Андрей, который жил в городе с матерью. Сын приезжал только летом и всегда один. Когда Илья Алексеевич постарел и ослабел, Андрей стал приезжать чаще, привозил продукты, помогал. Их часто видели вместе на озере с удочками. Перед самой смертью старика Андрей почти месяц безвылазно провел с отцом. Сам и схоронил… Мать на похороны не приехала.

Получив дом в наследство, Андрей заколотил окна и двери и уехал домой, в город, и долгое время его в Мёдушах не видели. Появился он, когда на озере была построена рыбная ферма, и Андрей, как оказалось, был назначен заведовать рыбным хозяйством. Тогда-то его и узнали поближе в деревне. К этому времени он уже был женат и растил сына – Арсения. Жена, побывав в старом домике, категорически отказалась переезжать из города, мотивируя это невозможностью оторвать сына от учебы, а себя от работы – и, конечно же, отсутствием удобств. Но Андрей – биолог по образованию, любивший Мёдуши, озеро, лес еще со времени своих посещений отца и увлеченный своей работой – не смог отказаться от предложения. Так и пришлось ему жить на два дома, – периодически наезжая в город, но основное свое время посвящая ферме, озеру и ремонту старенького дома.

Работал он увлеченно, и ферма по советским меркам была вполне благополучным предприятием, планы по поставке рыбы выполнялись и перевыполнялись, знамена победителей соцтруда завоевывались, и руководитель района горделиво отчитывался на всевозможных совещаниях, что его инициатива дает положительные результаты. Он нечаянно умалчивал, что ферма успешна только благодаря знаниям и упорству Андрея Ильича, его жесткому контролю за озером, недопущению пьянства и воровства, тому, что жители Мёдушей уважали его и очень держались за работу.

Почти все взрослое население Мёдушей работало на ферме. Муж бабы Ани также служил на ферме плотником. Он строил садки для мальков, загоны для взрослой рыбы, пристани.

Ферма работала даже после того, как все остальные хозяйства района уже закрылись. Андрей Ильич изо всех сил пытался сохранить ферму, бегал по начальству, выбивая финансирование, на свои деньги покупал корм для мальков; но в глухие девяностые такие маленькие, богом забытые деревенские предприятия мало кого интересовали. Рабочие фермы – как бы хорошо они ни относились к своему директору – после того, как зарплаты перестали выплачивать, вынуждены были податься на заработки в город. Семьи надо было кормить, ничего не поделаешь.

После закрытия фермы Андрей Ильич вернулся в город к семье, преподавал в Аграрном университете, но жить в городе уже не смог и через некоторое время вернулся в Мёдуши. Он устроился преподавать на биофаке в университете, благо ездить в университетский комплекс из Мёдушей было достаточно удобно. Писал статьи, пытался проводить исследования в еще не разрушенных садках брошенной фермы. И уже его сын, Арсений, приезжал навещать его, так же, как и он когда-то приезжал к своему отцу. История повторялась новым витком. Летом отца и сына видели иногда на пристанях старой фермы, где они подолгу беседовали, свесив ноги с мостков, купались, а иногда по вечерам сидели у костра тут же на берегу озера на территории фермы.

Арсений к этому времени давно окончил химический факультет университета, был женат, занимался бизнесом, как многие в эти годы. Он пытался организовать производство «каких-то пластмассок, которые придумал сам», как выразилась баба Аня. Видимо, он занимался производством полимеров, по собственным технологиям. По крайней мере, я так растолковала себе эту часть рассказа бабы Ани.

Иногда Арсений приезжал с женой и с маленькой дочерью, они жили у Андрея Ильича по нескольку дней, но никогда подолгу.

Андрей Ильич умер, не дожив нескольких дней до своего семидесятилетия, от инфаркта, случившегося в редкие дни его нахождения в городе. И, хотя ему была оказана вся необходимая помощь, – сердце, как оказалось, было исключительно изношенным, спасти его не удалось.

По завещанию он был похоронен на кладбище в Мёдушах рядом с отцом. Вся деревня была на похоронах. Количество пришедших людей, их искренние слова об умершем, теплота прощания, похоже, удивили его высокомерную, с точки зрения деревенских, жену. Впрочем, горе ее было искренним, и жители выражали ей теплое сочувствие, приглашали приезжать, предлагали помощь в ремонте старого дома. Она и правда приезжала с сыном и внучкой на могилку, ухаживала за ней, заходила в гости в некоторые дома, но помощи не просила, и дом стоял заколоченным.

Арсений не бросил бизнес после первых неудач: упорством он пошел в отца, – и настойчиво пытался наладить производство «пластмассок». На какое-то время жители Мёдушей потеряли его из виду. Жизнь потихоньку налаживалась, пустующие дома стали выкупаться, восстанавливаться. Появилось много городских, живущих в деревне только летом. Жители стали заводить коров, коз. Молоко, масло, сметана – все шло на продажу; также выручали лес, озеро, огороды.

И вдруг, лет шесть-семь назад, через деревню, по направлению к озеру, пошли вереницы машин, груженых строительными материалами. Появились и бригады строителей, которые жили во времянках около старой фермы и скупали все, что можно было купить у торговок на прилавках и в местном магазинчике. Пошли слухи, что ферму кто-то восстанавливает. Секрет раскрылся быстро. Дела Арсения Андреевича пошли в гору, он выкупил полуразрушенную ферму и намеревался возобновить дело отца. А потом появились и объявления о наборе работников. Дальше – больше. Машины с материалами пошли к старому домику, который был снесен, и на его месте стал строиться новый большой дом. Красивой решеткой был огорожен и начал обустраиваться участок. Ландшафтные дизайнеры за пару месяцев превратили заросший кусок поля в красивый и уютный сад. Было посажено множество деревьев-крупномеров, проложены дорожки, разбиты рабатки, заложен розарий. Плодовые деревья заняли отдельный участок сада; на том же участке нашлось место для аккуратной теплицы и грядок, вокруг которых были вымощены дорожки.