Текст книги "Такая жизнь. Рассказы"

Автор книги: Алина Гатина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Лаура ответила, что быть человеком ей осталось недолго, но обещала потерпеть.

В коридоре она встретила Нинель и, позволив себя обнять, сказала, что спешит и будет только в понедельник.

– В понедельник не будет меня, – грустно сказала Нинель. – Я скоро совсем уволюсь. Можно я приду к вам вечером?

– Приходи, – кивнула Лаура, – я сегодня очень сговорчивая.

Она запекла кролика и отправила в духовку вишнёвый пирог. Расстелила праздничную скатерть и переоделась в платье из голубого шифона.

Нинель позвонила вечером и сказала, что не придёт.

– Тогда я приеду к тебе сама.

В трубке раздался плач, затем смех, торопливая фраза о плохом самочувствии, не приходите, не приходите, и снова фраза о плохом самочувствии.

Лауре очень хотелось пройтись, но она боялась, что кролик окоченеет даже в полотенце, а пирог станет клёклым и распадётся на части, поэтому доехала на такси.

В общежитие было холодно и многолюдно. Она назвала номер комнаты, и вахтёрша пропустила без документов.

В комнате Нинель работал обогреватель, сжигая остатки несвежего воздуха. Лаура вспомнила, как завидовала однокурсникам из общаги, которые считались настоящими студентами только потому, что в ней жили, и теперь с удовольствием подумала о своей квартире.

Нинель протянула листок бумаги.

– Можете прочитать первые две строки. Только, пожалуйста, ничего не говорите. Я уже столько всего наговорила себе.

– Я и не думала, – сказала Лаура без выражения, вернув листок Нинель. – Увольняться только зачем?

– Он отказался. Не хочу здесь. И к маме не хочу, боюсь.

– И что?

– Буду рожать. Доработаю эту неделю и уеду к тёте в область.

Молчание.

– Да нет, вы не думайте, я не напрашивалась, – затараторила Нинель, испытующе глядя на Лауру. – Она сама позвала. Своих детей у неё нет, живёт одна, сказала, что хочет нянчиться.

Они поговорили ещё немного. О мелочах, об осадках на выходные, о Кларнете, у которого не осталось учеников, зато обнаружилась опухоль, а он от этого почему-то не запил, а наоборот; о том, что на пустыре у школы, со стороны торца, появился высокий, обвешанный плакатами забор, куда с прошлой недели всё заезжала и заезжала гусеничная и другая разнообразная техника.

– Шумно будет. Сейчас-то ладно, а весной будет шумно, – отстранённо сказала Нинель.

– Может, мне с ним поговорить? – спросила Лаура.

– Зачем? – испугалась Нинель. – Зачем, – повторила она уже без вопроса.

Лаура постучала ногтем по сумочке, вынула кошелёк и тут же убрала назад.

– Нет. Денег не дам, а то ещё наделаешь глупостей.

Нинель покачала головой.

– Я же сказала, поеду в область. Как есть.

Лаура поднялась, застегнула пальто и прикрыла нетронутый ужин расшитой вручную кухонной салфеткой. Подумала, что не будет возвращаться ни за ней, ни за посудой и подумала ещё, что с пустыми руками и по сухой дороге она прекрасно доберётся до дома пешком.

– Вчера вечером чинили щиток в коридоре, – окликнула её Нинель. – Я не знаю, зачем. Там что-то с тумблерами или с пробками. Их месяц как выбивает, когда все подключают плитки, это запрещено у нас, вплоть до выселения, но все подключают. И я, видите, тоже. А вчера вечером, когда внезапно стало темно после раскалённой лампочки, в окне так ярко-ярко вспыхнуло что-то, я даже подбежала к стеклу и стала вглядываться: мне показалось, что луна. Вы представьте: огромная! Повисла низко-низко в пол-окна. Я даже лбом прислонилась – хоть и ледяное оно. А потом – миг, какой-то миг – и рядом с луной лицо – старое, некрасивое. Я вскрикнула, обернулась – сзади меня комендант стоит, светильник держит – круглый, бумажный, а внутри – свеча, – Нинель закрыла лицо руками.

Лаура продолжала стоять у двери вполоборота.

– Ложись спать, дорогая Нинель. Мне пора.

– Да-да, – пролепетала Нинель, отнимая руки от лица. – И комендант сказал то же самое. Посмотрел на плитку, которую я не до конца задвинула под кровать, и сказал то же самое. Ложись спать, дорогая Нинель. А я всё глаз не отведу от его светильника. Гляжу то на светильник, то на стекло – на обманчивый свет.

Когда Лаура легла, было уже за полночь, но как бы она ни пыталась договориться с собой, чтобы сейчас уснуть, а думать обо всём уже завтра, в голове крутилась одна и та же фраза:

«Своих детей нет, живёт одна, сказала, что хочет нянчиться».

Она нащупала очки, влезла в домашние туфли, прошла в коридор, достала из сумки бумаги и набрала номер.

– Доктор, это Лаура, которая была у вас недавно и которую вы назвали дурой.

В трубке молчали, но она не сомневалась, что он вспомнит её.

– Да-да… я вас помню.

– Доктор, это может быть рак?

– Конечно, – послышался кашель, – конечно, не может, – сказал доктор осипшим голосом и снова откашлялся. – То есть теоретически, конечно, может… со временем… в будущем… – заспорил он сам с собой, окончательно проснувшись, – но конкретно у вас никакого рака нет, и давайте договоримся, что онкологию мы исключаем даже на будущее.

Лаура сняла очки и погасила тусклый бра.

– Что с вами такое? – спросил он после паузы. – Вы не видели, который час?

– Я просто хочу знать, через сколько умру.

– Послушайте… – Лаура услышала, как он улыбнулся, – а сколько вам, собственно, нужно? – И тут же, будто спохватившись от неуместной шутки, добавил ровным серьёзным голосом: – Не раньше, чем через двадцать-тридцать… да кто ж его знает, через сколько лет.

– Прекрасно, – сказала Лаура и улыбнулась темному отражению в зеркале. – Я думаю, мне хватит и десяти.

По кругу

Вспомни, когда у школьников не было телефонов.

 Из разговора в очереди

Было уже поздно и совершенно тихо повсюду, когда мальчик, будто его кто-то кольнул в бок, открыл глаза. Удивляясь, как же его угораздило заснуть и проспать здесь неизвестно сколько, он испуганно озирался по сторонам. Всюду висели большие, прибитые к деревянным рейкам блестящие карты. На алюминиевых стеллажах по обе стороны подсобки в пыли и беспорядке лежали учебники, тетради, огромные транспортиры в трещинах и длинные деревянные указки. От страха и мыслей: «Что же теперь будет, что скажет учительница, и как загалдят в классе, когда я покажусь им», – он задержал дыхание и спрятал лицо в ладони.

В подсобке, наполовину закрытое стеллажом, виднелось оконце, а в нём – не тёмное ещё, но сумеречное небо. Решив, что сейчас гораздо позже, чем ему кажется, мальчик испугался ещё сильней и, подскочив к двери, дернул её на себя. Дверь была лёгкая и поддалась сразу, так что он едва устоял на ногах.

 «Вот и полы уже помыли, и всё равно меня не нашли», – глядя на поднятые стулья, подумал мальчик. И вспомнил, как в самые последние минуты травли успел заскочить в кабинет географии, где спиной к доске сидели трое старшеклассников, и юркнуть в незапертую подсобку. Оттуда, припав к дверной щели, он пытался разглядеть, нет ли за ним погони, но кроме полоски от краешка класса, в ней не было ничего. Потом ясно расслышал: «Не пробегал ли здесь очкастый жирдяй?» и по голосам узнал травивших его – но больше звуков не было. Видимо, те, кого спрашивали, его не видели и вместо ответа покачали головами.

Он решил переждать ещё немного, но в эту минуту раздался звонок, и снаружи прокатился грохот. Это вставал класс, приветствуя старую учительницу географии, и мальчик, испугавшись, что она отведёт к директору – потому что старые добрыми быть не могут, – отступил вглубь подсобки и решил дожидаться конца урока.

В углу на флагштоке, прислонившись к стене, старилось алое знамя. Мальчик потрогал бархатную ткань и, развернув её, прочитал: «Смена смене идёт. Комсомольская организация школы».

«Ты кто?» – спросил голос сзади. Мальчик вздрогнул, уронил флагшток и повернулся к двери.

– Ты кто? – повторил старшеклассник.

– А ты? – опешил мальчик.

– Ты как здесь?

– А ты?

– Я первый спросил.

– А я второй.

Мальчик решил, что наговорил достаточно и торопливо отогнул дужки очков, полукольцами обнимавшие его оттопыренные красные уши. На случай, если будут бить.

– За атласом послали, – спокойно сказал старшеклассник и показал ему атлас. – Ты кто?

Мальчик вернул дужки на место и поправил очки.

– Новенький. Из 5-го «Б».

– И чего здесь забыл?

– Я прячусь.

– Зачем?

– Чтоб не поймали.

– За что? За то, что новенький?

– За это, – кивнул мальчик. – И за то, что жирдяй.

В подсобку заглянула девочка и удивлённо на них уставилась. Старшеклассник приложил палец к губам и округлил глаза. Девочка закивала и шёпотом сказала, что требуют атлас.

Старшеклассник снял с мальчика пиджак, расстелил его в углу между стеной и стеллажом и велел до звонка сидеть тихо. Мальчик протиснулся в угол, и старшеклассник накрыл его знаменем.

Сейчас он не мог разобраться, злится ли на старшеклассника, который ушёл после урока, не проверив его, или на себя, потому что уснул так крепко, будто засыпал в удобстве и тепле. «А может, он так смеялся надо мной, а я поверил, как другу, а может, и правда забыл, потому что спешил проводить ту девочку, которая заглядывала в подсобку и ничего не рассказала о нас… Точно забыл, потому что он любит её за то, что она красивая и умеет хранить секреты, и потому что сейчас время ужина». И вспомнив об ужине, мальчик перестал думать и о старшекласснике, и о девочке, и о том, почему сейчас повторяет в уме: «Взвейтесь кострами синие ночи, мы пионеры – дети рабочих». Но, повторив эти строки ещё, стал мучиться над их продолжением, решив, что это они же и усыпили его, маяча перед ним в подсобке, а он, связанный своим заточением, читал и читал их десятки раз и злился на то, что после фразы «близится эра светлых годов» ничего нельзя было прочитать – там проходила перекладина стеллажа. И вспомнил, что раз даже произнёс: «Пенсионеры – дети рабочих», и это очень его насмешило, потому что пенсионеры слишком старые, чтобы иметь родителей.

Дверь класса была заперта. Мальчик подёргал ещё несколько раз, прежде чем смирился с новой неприятностью.

Он вспомнил, сколько всего ему нужно сделать – найти пальто и рюкзак, оставленные неизвестно где, и потом со всех ног бежать домой, чтобы не злить бабушку и не расстраивать маму, – и что есть мочи затарабанил в дверь.

Тут же в замке тяжело провернулся ключ, дверь распахнулась, и он увидел толстую женщину в растянутом синем трико и красном залатанном свитере. Голова женщины была коротко острижена, и лицом она походила на кита. В руках она держала незажжённую сигарету и огромную связку ключей.

– Ты чей, мальчик? – прохрипела женщина-кит.

– Ничей. Я новенький.

– То-то я вижу – лицо чужое, – она отодвинула его в сторону и протиснулась в класс. – Я в своей школе всех знаю. Сколько вас тут? Чего задумали? Опять поджигать?

– Ничего не задумали, не опять, я маму жду, – соврал мальчик.

– И где её носит? Мне уже школу запирать.

– Наверное, на работе задерживается. Я скоро сам пойду.

– Без матери? Стой. У меня подождёшь.

– Вы кто?

– Вахтёрша я, Фая. Живу здесь. Вон там, в пристройке со двора, – она кивнула в сторону окон и, вытолкав его из класса, заперла дверь.

В вестибюле из-под стола дежурного извлекла пальто и рюкзак и спросила – его ли это добро? Он просиял, подумал, что теперь всё разворачивается как надо и, значит, будет везти до самого возвращения домой.

Оказавшись на улице, он повернул направо и хотел было сбежать с крыльца, но вахтёрша схватила за руку и поволокла за собой.

Пристройка состояла из двух комнат и пахла сырыми коврами и жареной едой, которую мальчику есть не разрешалось, потому что ему ставили диабет.

В первой комнате работал маленький телевизор и шипело радио, перебивая ведущего «Поля чудес». На диване, закинув голые ноги на его невысокую спинку, лежала длинноволосая девушка. Она была не толстой, а такой, которая вот-вот готовится растолстеть, но лицо её было красивым – не китовым – большеглазым и большеротым, как у дочки царя из мультфильма «Синее море»; и если бы она вдруг запела, то запела бы как раз ту самую песню дочки царя: «Оставайся, мальчик, с нами, будешь нашим королём». Но она ничего не запела и даже не повернула головы на мальчика, а только поменяла положение ног и залюбовалась ими.

– Ну? – спросила вахтёрша Фая.

– Готово. Только тарелку не порть, – ответила девушка.

– Со сковородки вкусней, – согласилась вахтёрша, но, покосившись на мальчика, достала из ящика небольшую тарелку с отколотым краешком.

– Картошку любишь? – спросила она.

Девушка повернула голову и, не рассмотрев ничего, приподнялась на локтях.

– Новенький. Если б не я – куковал бы до понедельника, – объяснила вахтёрша.

Девушка спустила ноги и подобрала их.

Вахтёрша подняла крышку сковородки и, причмокнув, наполнила тарелку. Кивком подозвала мальчика.

– Мне жареное нельзя, – виновато сказал он.

– Как будто бы мне можно, – ответила Фая-кит.

– У меня диабет, – выдавил из себя мальчик.

– И у меня диабет. – Она пожала плечами. – Садись, что тебе сделается от одной ложки?

– Может, ему йогурта намешать: кефира с вареньем? – спросила девушка.

– Не надо, я лучше пойду.

Вахтёрша выругалась сквозь зубы и с грохотом встала из-за стола.

– А мать твоя где?

– Забыла, наверно. Я правда, сам.

– Ладно, иди, – она с тоской посмотрела в тарелку, – но чтобы сразу домой.

Мальчик схватился за ручку двери.

– Стой! – окликнула его вахтёрша. – Близко хоть живёшь?

– Близко-близко, – закивал мальчик и, крикнув «спасибо», выскочил наружу.

На улице громко щебетали птицы, и хотя по виду неба была уже ночь, машин по-прежнему было много, и было много разных людей, спешивших домой по одиночке, парами и с детьми.

Мальчик подумал, что на троллейбусе будет быстрее, припоминая, что утром до школы они с матерью шли минут сорок, и уверенно зашагал к остановке.

Подошёл троллейбус. Он увидел на лобовом табличку с надписью «Хлебзавод», пропустил вперёд женщину с тяжелой сумкой и поднялся внутрь. Боязливо пройдя мимо полусонной овчарки в наморднике, занял двойное сиденье, сев на одно и поставив рюкзак на другое.

Троллейбус шёл плавно, и только на одном большом перекрёстке потерял рога. Водитель, похожая на вахтёршу Фаю, только в очках, вышла на дорогу, приладила их на место, и мальчик засобирался к выходу, решив, что теперь должно быть недолго.

Раздался голос кондуктора. Он сообщал в заученном порядке, чтобы оплату готовили заранее и заранее предъявляли проездные билеты. Мальчик опустился на свободное место, пытаясь разглядеть, какие здания проплывали за окнами, и вместе с тем нащупать проездной в кармашке рюкзака.

В рюкзаке его царил привычный беспорядок, но было там и нечто странное, и мальчик, бросив следить за зданиями, углубился внутрь обеими руками. Он вытащил на сидение изрезанные учебники по истории и по естествознанию и обругал себя за то, что бросил рюкзак, когда побежал. Складывая учебники на место, ткнулся во что-то мягкое и как будто подвижное, а через секунду оно и вправду задвигалось под его пальцами и коротко пискнуло.

С силой отдернув руку, он соскочил с места, уронил рюкзак на пол и увидел, что люди, сидевшие рядом, внимательно смотрят на него. Смутившись и стараясь не подавать виду, он поднял рюкзак и быстро застегнул молнию, но тут же услышал истошный крик через несколько сидений от себя. Это кричала женщина с тяжёлой сумкой, с которой он сел на одной остановке. Женщина подскакивала на месте и молотила ногами. От этой картины в движение пришел весь троллейбус, кроме нескольких сонных пассажиров, уткнувшихся в сверкающие нечастыми огнями стёкла. Мальчик увидел, как заволновалась овчарка в наморднике – теперь она стояла посреди троллейбуса и нервно повизгивала, глядя куда-то в сторону.

Он подошёл ближе, машинально поправил очки и под сиденьем для инвалидов заметил джунгарского хомяка по кличке Жорж из живого уголка кабинета биологии.

Кричавшая женщина пробилась к выходу и заявила кондуктору, что не будет платить за проезд, потому что в троллейбусе крыса, а может, и не одна. Овчарка скулила уже непрерывно, поглядывая на хозяина и злясь на намордник, который не давал ей разразиться долгим справедливым лаем.

Мальчик испуганно посмотрел в окно, решил, что со всей этой канителью наверняка пропустил свой выход и, не боясь уже ни внимательных пассажирских взглядов, ни проснувшейся овчарки, припустил к дверям и громко спросил у кондуктора, скоро ли остановка?

– Сейчас, – ответил кондуктор, – готовь за проезд.

– У меня проездной, – занервничал мальчик и снова углубился в рюкзак.

– Потерял, что ли? – спросил кондуктор.

– С утра, вроде, был, – сказал мальчик упавшим голосом.

– Ладно, иди. Завтра покажешь, – сказал кондуктор и, держась за поручни, отстранился от выхода.

Мальчик выпрыгнул на улицу и помахал кондуктору и Жоржу, подумав, что если ему, жирдяю в очках и с диабетом, везёт сегодня напропалую, то может повезти и хомяку. И загадал, чтобы кондуктор забрал его жить к себе или отнёс в зоомагазин и получил за это деньги. Или отдал кому-нибудь за так.

Троллейбус еще был виден на дальнем перекрёстке, когда до мальчика дошло, что хлебзаводом тут и не пахнет. Пока он терзался двумя мыслями «то ли я слез раньше», «то ли переехал», в нём снова разыгрался голод, и он вспомнил, что сколько-то лет назад даже знакомился с хлебзаводской продавщицей.

В окошко кассы умещались только её руки и грудь, и ему казалось, что за стенкой сидит гора сдобы. Он приподнимался на цыпочках к окошку в надежде узнать, есть ли у горы лицо, но мама всё время куда-то спешила и тянула его за руку. Он не сопротивлялся, потому что тогда она тянула ещё сильней, и это было унизительно. Когда он понял, что хлебзавод торгует не только хлебом, но и разной выпечкой, то делал всё, чтобы попасть туда снова. И хоть диабет ему ещё не ставили и он ел всякое, включая жареное и сладкое, мама всё равно брала у продавщицы только хлеб.

Однажды он спросил, можно ли ему торта, и мама сказала, что нельзя, потому что у него и так лишний вес. Продавщицу это, видимо, задело, и она наклонилась к окошку. Мальчик увидел хитрый накрашенный глаз и краешек рта. «Хорош пельмень», – сказала продавщица и протянула ему булочку с маком.

Всплывшая в памяти булочка усилила тревогу, и он спросил у прохожей женщины, далеко ли хлебзавод и который теперь час?

– Девять, – сказала женщина. – Уже час как закрыт.

– А далеко ли? – не отставал мальчик.

– Да в этом районе вообще нет, – ответила женщина.

– А «двойка» же ходит?

– Троллейбус?

– Да.

– Ходит.

– Так разве она не туда?

– Туда, но до самой конечной.

– Это в какую сторону? Туда, куда я лицом?

– Нет, вот туда лицом.

Мальчик перешёл дорогу, сел на скамейку и стал смотреть, не затрясутся ли провода. Провода качались от ветра, и он понимал, что от ветра, но несколько раз вставал и подходил к дороге, высматривая троллейбус.

Приехала «двойка», но объявили, что по маршруту будет следующая, а эта – в парк.

Мальчик снова сел на скамейку и подложил под себя окоченевшие руки. Какое-то время он решил не следить за проводами – они ещё не успокоились после первой «двойки».

Когда руки немного отогрелись, спохватился, что проездной так и не был найден. Выпотрошил рюкзак на скамейку и вляпался в бытовые отходы Жоржа, намешанные с физиологическими. «Теперь на них ни сесть, ни спрятать в карманы, – подумал мальчик, разглядывая руки. Тем временем провода уже качались вовсю, а проездного всё не было.

Подошла «двойка». Мальчик вплотную приблизился к лобовому стеклу и удостоверился в надписи «Хлебзавод». Водитель махнула говорящим жестом: «Не стой на пути!» В передние и задние двери ещё грузился народ, и мальчик, не поднимаясь на ступеньки, спросил у кондуктора: «Если с утра у человека был проездной, а сейчас его нет, что тогда делать?» «Платить за проезд», – ответил кондуктор. «А если и денег нет?»

У задней двери происходила задержка из-за женщины с сумками и девочки с коляской. Женщина стояла на нижней ступеньке, поставив одну сумку рядом, а другую держа в руке; вторая её рука держала девочку с игрушечной коляской. Но так как коляска была игрушечной только для взрослых, а для девочки была настоящей, в натуральный размер, втащить их вместе было непросто. Мальчик пошел ва-банк: «А если и денег нет, но ехать нужно?» Кондуктор слушал вполуха, потому что сам уже наполовину вывалился из дверей и смотрел, какие подвижки происходят у женщины с сумками и девочкой с коляской.

Девочка отчего-то артачилась, и кондуктор, махнув водителю, поспешил к ним. Мальчик последовал за кондуктором и снова повторил: «А если и денег нет?» Кондуктор остановился и осмотрел его с ног до головы. Мальчик стоял раскрасневшийся и неопрятный. «Бери на себя коляску и залезай». Кондуктор схватил сумку, стоявшую на ступеньке, и потянул девочку за руку, мальчик взял коляску. Двери закрылись, и троллейбус поехал.

Девочка увидела измазанную ручку коляски и со злости наступила мальчику на ногу. «Воняет», – сказала она матери. Мать попросила не выражаться, усадила их рядом, а сама села напротив. Девочка выпятила нижнюю губу, опустила подбородок, сдвинула брови и сказала, что не хочет сидеть рядом с вонючим мальчиком. «Может, ты и спастись не хочешь?» – спросила женщина. Девочка опустила подбородок ещё ниже и посмотрела на неё исподлобья. «На-ка вот, задумайся», – женщина достала из сумки две яркие тоненькие книжицы. Девочка вынула из коляски фломастер и начала закрашивать надписи «Сторожевая башня» и «На что можно надеяться людям?» «Опять?» – спросила женщина и забрала у девочки книжицу. Девочка раскрыла вторую, но, заметив, как дёрнулась рука матери, закрыла фломастер и бросила его в коляску. «Я буду жить вот так!», – сказала она и стукнула по картинке, на которой львы и тигры гуляли рядом с овцами и зебрами. «Правильно, – кивнула женщина, – и мальчику покажи». «Он грязный, – сказала девочка, – его не пустят». «А ты расскажи ему, как очиститься». «Не хочу». «Значит, и сама не хочешь». «Хочу», – девочка топнула ногой. «А ты хочешь?» – спросила у мальчика женщина. «Чего?» – не понял мальчик. «Спастись». «Я на хлебзавод хочу». «Он уже закрылся, – сказала женщина, – а вечное царство открыто всегда».

Мальчик отвернулся к окну. «Ты любишь петь?» – спросила его женщина. «Я не умею», – ответил он. «Какую песню ты знаешь?» Мальчик задумался и сказал: «Взвейтесь кострами синие ночи, пенсионеры – дети рабочих». «Это неправильная песня», – сказала женщина. «Мы пионеры – дети рабочих», – исправился мальчик. «Всё равно неправильная. Давно ты в очках?» «С детства». «А что ты знаешь про духовное зрение?» Мальчик поднял и уронил плечи: «Ничего».

– А где же синий вол, исполненный очей? – спросил голос сверху.

Женщина и девочка с мальчиком подняли головы и увидели длинноволосого худого парня, до того высокого, что верхняя часть его лица терялась в скудном освещении троллейбуса, и хорошо был виден только насмешливый рот и заострённый подбородок.

– И орла нет, – сказал парень.

– Вы кто? – спросила женщина.

– Студент. Немного музыкант.

– Вы верите в жизнь после смерти?

Он ухмыльнулся.

– Я верю в смерть во время жизни.

– Не всякая музыка – это благо. На чём вы играете?

– На этом, – студент повернулся к ней полубоком и показал гитару.

Девочка протянула руку к потёртому чехлу и схватилась за собачку на молнии. «Не трожь», – сказала женщина.

Студент взялся обеими руками за поручень, согнулся в локтях и повис над ними, показав незлое лицо.

– А это сложно? – восторженно спросил его мальчик.

– Да нет, хочешь, научу?

 – Хочу.

Женщина заёрзала на месте. «Возьмите-ка лучше это». Она открыла сумку и, перебрав несколько брошюр, достала крайнюю и протянула студенту.

– «Бейсбол был для меня всем?» – прочитал студент.

– Это очень поучительная история о нравственной слепоте, – сказала женщина.

– Гитара для меня не всё, – засмеялся парень, – почти всё.

Рот женщины задвигался, но она промолчала.

Мальчик встал и сказал, что ему нужно выходить. Женщина неохотно отодвинула сумки, освобождая дорогу. Она протянула брошюру с надписью «Пробудитесь» и сказала: «Прочитай это внимательно, и ты узнаешь, какие опасности таит в себе ложь».

Мальчик не хотел брать, но женщина настаивала: «Бери, уже многие люди знают об этом». Она выглядела молодой, но руки, державшие брошюру, были лет на двадцать старше её лица.

Троллейбус остановился возле большой светящейся вывески, и красно-синие огни легли на седую шевелюру. Это было странное зрелище. Почти такое же, как люди на рисунке, по которому стучала рука девочки, возвещая, что будет жить среди них. Львы, тигры и леопарды были одинаково равнодушны и к людям, и к овцам. «Так не бывает», – подумал мальчик и снова посмотрел на седые волосы, обрамляющие молодое лицо женщины.

Он взял брошюру, на ходу затолкал в рюкзак, отошел подальше от них, сел на свободное место и вскоре уснул.

Через сорок минут кондуктор заорал: «Конечная», и всё, что осталось внутри, пришло в движение.

Когда подкатили к парку, кондуктор прошёл в конец троллейбуса, увидел спящего мальчика, съехавшего на сидении, и поднял его на ноги за капюшон пальто. Мальчик захлопал глазами и, испуганно оглядевшись, побежал к дверям.

На улице он покрутился на месте и, не увидев никаких жилых зданий, а только множество колючих звёзд на небе и несколько чахлых строений на земле, заскулил, как скованная намордником овчарка, и побежал наугад. Добежав до перекрёстка, он повернул направо, потом ещё раз направо, потом вернулся к парку и проделал то же самое, сворачивая налево. Потом снова вернулся к парку, решив спросить у кондуктора, далеко ли хлебзавод? Но парк не подавал признаков жизни, и мальчик, испугавшись приближаться к нему, решил идти по троллейбусным проводам в обратном от парка направлении.

Он пожалел, что на руке его нет часов. Когда бабушка сказала писать Деду Морозу и просить о подарке, он написал «часы», но бабушка велела переписывать, потому что часы могут иметь только взрослые, понимающие, что время – деньги.

Провода были неподвижны, и мальчик понял, что на сегодня троллейбусы кончились, а значит сейчас около одиннадцати. Замёрзшие руки он давно спрятал в карманы, наплевав на то, что они грязные. Но руки не отогревались. Тогда он обхватил себя ими, сунув под мышки, и колючая ткань пальто приятно заколола кожу, разгоняя кровь.

В одном из строений показалась наполовину уцелевшая витрина. Он посмотрелся в неё. Витрина вытягивала его по росту, возвращая ему не толстого, но потрёпанного двойника. Съехавшие штаны собирались в гармошку и попадали в ботинки, рубашка торчала из щели неправильно застёгнутого пальто. Но всё это было настолько неважно в сравнении с тем, что у него не осталось никаких ориентиров, куда идти, что он не стал ничего поправлять и побрёл дальше.

Последней надеждой был человек, в которого он решил вцепиться как в поводыря; но человека он искал особенного, а такого не было. Те, что встречались по пути, даже отдалённо не были похожи ни на вахтершу-кита, ни на кондукторов из обоих троллейбусов, ни на водителей троллейбусов, ни на женщину с брошюрами, ни на студента с гитарой, и он прятался от них, прильнув к черноте стен или приседая у заколоченных киосков.

Он пытался представить, что творится дома, какой там стоит переполох. Как сидит за столом мама и отупело смотрит перед собой, и как расхаживает по комнате бабушка, повторяя, что кому-то сильно не поздоровится, появись он на пороге. Пахнет корвалолом и валерьянкой. И делается радостно коту. Забыв о весне, о дружках и подружках, он радостно дышит этим эфиром, ничего не понимая о человеческой жизни, о нравственном зрении, о бейсболе, диабете и хлебзаводе.

«Может, я умру, – подумал мальчик, – тогда мои последние слова будут такими: «Хлебзавод был для меня всем». – Он улыбнулся. – «Да нет, чего бы я умер? В крайнем случае дойду до жилых домов, постучусь к кому-нибудь и попрошу отвести домой… Да нет, стучаться, наверное, тоже не буду, буду просто идти, пока не дойду до чего-то знакомого… Или всё-таки постучусь…»

Подъехала машина. Две первые, что встретились ему, когда он пошёл от троллейбусного парка, были старые развалюхи – он даже подумал, не поднять ли руку, но долго решался и упустил. Эта развалюхой не была, а была похожа на новый катафалк. Мальчик обхватил лямки рюкзака и пошёл быстрей. Катафалк катил рядом. Стекло опустилось и низкий голос спросил: «Эй, мальчик, не знаешь, где Третий тупик?» «Не знаю», – ответил мальчик. Он прошёл еще немного и полуобернулся к окну. «А где хлебзавод, не знаете?» «Знаем», – улыбнулась темнота. «А как пройти?» «Объяснить не объясним, но отвезти можем». Мальчик остановился. В лучах от фар танцевала влага, по стёклам катафалка струилась мокрая пыль, и весь он стоял в испарине, точно лошадь в мыле, загнанная жокеем.

Мальчик застыл на бордюре в шаге от него. Задняя дверь открылась. Он наклонил голову, но не смог рассмотреть, что внутри. Из двери показалась рука, развёрнутая ладонью вверх, с напряжёнными длинными пальцами и развитыми холмами Венеры и Марса. На указательном серебрилось кольцо. Мальчик протянул руку, и пальцы коснулись его. Рука была горячей и очень крепкой.

– Вот ты где! – послышалось сзади. – Разве можно так долго гулять?

 Мальчик обернулся, рука разжала пальцы и исчезла в катафалке. Если бы не висевшая на плече гитара, он не сразу признал бы в говорившем студента-музыканта из троллейбуса. Сейчас тот был в тёмном плаще, с которого стекали капли, словно он пришёл из той части города, откуда прибыл и катафалк, и где наверняка лил дождь. На голове его был капюшон.

– Пойдём, – сказал студент и взял мальчика под локоть.

Дверь катафалка закрылась, и он медленно покатил прочь.

– Который час? – спросил мальчик.

– Скоро двенадцать.

– Мне конец.

Студент улыбнулся.

– Теперь наоборот. Где ты живёшь?

– Недалеко от хлебзавода.

– Хлебзавод мы прошли.

– От хлебзавода минут пятнадцать.

– Адрес знаешь?

– Солнечная двадцать пять.

Они повернули назад и пошли к троллейбусному парку. Студент свернул в узкий проход между одноэтажными бараками и скрылся в темноте. Мальчик остановился.

– Не бойся, по-другому в обход минут тридцать, – сказал студент.

За проходом показался двор, слабо освещённый фонарём, а сразу за ним – белое здание хлебзавода.

– Я думал, что никогда до него не дойду! – вскрикнул мальчик. – Я думал, что так и буду ходить по кругу, пока не кончится ночь!

Остановившись перед хлебзаводом, студент снял капюшон, прикрыл глаза и с наслаждением вдохнул.

– Человек давно не живёт охотой, человек живёт магазинами, – сказал он и посмотрел на мальчика.

Мальчик зевнул.

– Но нюх у него такой же, как и тысячу лет назад.

«Кассиопея, – подумал мальчик и опустил голову, не желая зевать в лицо незнакомцу. – Завтра дождя не будет, если не накажут, буду кататься на велике».