Текст книги "Наедине с булимией. Обретая себя."

Автор книги: Алина Брамс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

засунув руку в трусы? Что в его мечтах он жалеет, что родился не женщиной? Что единственное

его удовольствие – это выпить два литра пива, заев их чипсами, и, отрыгивая и издавая звуки из

заднего прохода, смотреть порнофильмы? И такого человека ты назовешь чистым и благородным?

Я не возражала, лишь с интересом разглядывала севшего в автомобиль мужчину, маленького

роста, с начинающейся лысиной, небольшим животиком и, по всей видимости, бегающим

взглядом, учитывая, как нервно он огляделся по сторонам.

Она продолжала:

– Но, конечно же, не все мужчины такие. Есть и как этот, – Она ткнула пальцем на другой

автомобиль, спортивный, из которого только что выпорхнул красиво одетый мужчина,

разговаривающий по мобильному телефону. – О, этот типчик мой любимый. Его зависимость –

агрессия. Знаешь, какая у него любимая игрушка? Довести женщину до истерики, а потом врезать

ей, избить ее до внутренних подтеков, но без следов. Он холостяк, и женщины льнут к нему еще

больше, принимая жестокость за силу. Недавно он завел себе бойцовскую собаку, и по выходным

возит ее на бойцовские схватки. Он начинает заводиться и дрожать от возбуждения, когда видит

свару разгоряченных кусающих друг друга псов, он чует запах крови, и это сводит его с ума. В его

мечтах он так же разгрызает эту сучку из офиса, которая позволила себе указывать ему, что делать.

Он хочет избить ее до крови, фонтанов крови, месива на лице и теле. Но это лишь мечты, правда?

И он убегает от своих фантазий в автомобильной гонке, он хамит тем, кто ниже и слабее его, он

считает себя Богом. Но ночью он снова видит во сне себя подростком, на темной лестничной

площадке, и чувствует кулаки других мальчишек, и кровь из носа… и эту ярость, злобу, ненависть.

Ему страшно, и он идет на кухню, и курит, курит, сигарету за сигаретой. Пьет виски, запивает

водкой. И в гневе бьет рукой об стену. Я, по сравнению с ним, ребенок.

Она набрала воздух, встала. И снова села, продолжив:

– А эти женщины, что едут на маршрутке? Да все они лишь существуют, а не живут. Ты посмотри

на них, у них мечты изображены на лбу: чтобы муж не пил, свекровь исчезла, сын учился, а дочь

не гуляла беспрестанно. И все едят, безбожно пожирают. Они не чувствуют себя, не знают, и

зеркало для них их первый враг. Оно им служит лишь для того, чтобы подкрасить то, что мы с

тобой зовем лицом. А проститутки? Наркоманы? Пьяницы? Убийцы и маньяки? Политики? Врачи?

Насильники и извращенцы? Ведь список длинный.

– Но есть же в этом городе нормальные люди, – я попыталась возразить, но Она тут же злобно

ответила:

– В этом городе? Да в этом городе вообще не осталось нормальных в твоем понимании людей! И

те немногие, кто еще нормален, для остальных – выжившие из ума. Неужели ты не замечаешь

этого? Вся эта масса дышащих, потребляющих и изрыгающих из себя людей имеет сознание

младенцев, которые постоянно нуждаются в материнской груди. Весь мир они видят сквозь призму

сосания соски: чтобы познать что-то или, напротив, выразить себя – им нужно потребить.

Посмотри на них, вечно жующих, толпящихся возле еды! Им грустно – они едят, им страшно –

едят, одиноко – едят, радостно – едят, просто скучно – едят. Как материнское молоко для младенца,

еда – это все для них. Все эти люди одержимы пищевой зависимостью, небольшая часть из них

смеет признаться себе в этом, и лишь крохотная часть из части признавшихся смеет бороться.

– Какие страшные вещи ты говоришь, – я глубоко вздохнула. – Страшные и странные. Я не могу

поверить, не могу даже представить себе, что львиная доля окружающих меня людей больная

булимией. Я начинаю чувствовать себя, словно в Царстве Мертвых. Мне не по себе.

– Если тебя это успокоит, то есть еще небольшая часть людей, которые больны анорексией,

подружкой булимии. Хотя все это по сути одно и то же. Лишь переходящие друг в друга состояния.

– А как же нормальные люди? Где они?

– Что ты понимаешь под нормальными людьми? Что это есть такое? – Она серьезно глядела мне

прямо в глаза. – Ответь мне: что такое нормальный человек? Тот, кто не болен булимией?

– Ну да, и это тоже.

– Хорошо. У героинового наркомана, вероятно, нет булимии. Ты сочтешь его нормальным.

– Нет, но он же наркоман. Я имею в виду кого-то без вредных привычек, без зависимости.

– А, ну тогда, вот тебе пример: некурящий, непьющий, не употребляющий наркотики убийца – без

булимии. Нормальный?

– Ты с ума сошла!

– Тогда кто? Монах? Спортсмен? Но их уже считают ненормальными. А кто нормальный? Кто? -

Она не кричала, но Ее голос становился все резче.

– Я не знаю, – голова моя шла кругом. – Кто-то спокойный, уравновешенный, знающий смысл

жизни.

– На кладбище полно таких «нормальных», – Она рассмеялась.

– О, Боже. Ну, хорошо. Что ты хочешь сказать? Что булимия – это нормально? Что полностью

терять контроль над собой – нормально? Что есть и вырывать после еды – это нормально? Что

люди, которые этого не делают, все равно ненормальные?

– Нет, я хочу сказать, что даже если ты перестанешь вырывать после еды, то просто станешь

толстой ненормальной, – Она привстала с подоконника и кивнула на идущих с остановки людей. –

Как и многие другие, собственно. До тех пор, пока не разберешься, кто ты есть на самом деле.

Люди слишком много едят.

Она встала и ушла, а я осталась сидеть на подоконнике и долго разглядывала проходящих на

улице людей.

* * *

Все перемешалось в голове, грани реальности стали слишком расплывчатыми, чтобы в ней жить. Я

живу только в книгах – в реальности я умираю. Каждое утро, просыпаясь, я проклинаю этот новый

день и молю Бога о том, чтобы поскорее наступила ночь, а когда наступает ночь – я не могу

заснуть.

Какая-то часть меня умерла, а какая-то – проснулась. Вся моя жизнь – черно-белый фильм,

шахматная доска; в ней нет больше оттенков или тональностей, нет непредсказуемости и игры,

есть только резкие переходы из одного состояния в другое и структурная сетка мира. Мой мозг

безжалостно расчленяет все образы, которые видит, на функциональные составляющие, и это

начинает пугать меня.

Я жадно разглядываю людей, порой бесцеремонно, словно рыбок в аквариуме. Они мне кажутся

такими странными и далекими. Я наблюдаю за ними, спешащими на работу пешком или на

машинах, отдыхающими, едящими, разговаривающими друг с другом – и словно все их существо у

меня на ладони – их страхи, страдания, радости и желания.

У них нет мечты, в их душах нет света. Чем они живут, судорожно цепляясь своими слабыми

ручонками за реальность? Все сводится к ублажению своего тела, внутренностей, инстинктов.

Пробраться вверх, расталкивая локтями, чтобы глотнуть больше комфорта, больше иллюзии

власти и мнимой жизни? Этим они все живут? И я буду жить так же?

Я люблю комфорт, но не хочу всю жизнь гнаться за комфортом и не преследую цель забыться в

этой вечной гонке. Комфортный быт взамен комфорта души – нет, подобная сделка фальшива с

самого начала. Работать, чтобы купить вкусную еду и съесть ее потом в комфортном жилище в

комфортной одежде, а позже комфортно сходить в комфортный туалет? Неужели ради этого стоит

жить??

Неужели в пятьдесят лет люди, как в тридцать, считают, что смысл жизни – это работа, карьера,

семья и дом? Я представляю себя старой – вот я трудилась всю жизнь и достигла высот, с которых

смотрю на сотворенное собою. И у меня все есть, и больше ничего уже не нужно: я все успела –

заработать, родить, обзавестись супругом, другом и подругой. Здоровье – что-то есть, комфорт –

полно, успеха – море. А дальше что? Стоять еще лет двадцать на вершине и наблюдать, как все

уходит вниз? За эти годы в поисках комфорта я не успела найти себя – и тут меня накроет волной

отчаянья и боли. Вот этого исхода я боюсь.

Но все-таки – что тебе нужно, маленький мучитель в моей небольшой черепной коробке? Я не

хочу думать о смысле жизни! Мне девятнадцать лет, и я хочу жить и наслаждаться своей

молодостью…

Не понимаю, что со мной. Мне кажется, что в моем мозгу просто что-то сломалось. Какой-то

вирус попал в программу восприятия окружающего мира, и триллионы кадров разлетелись в

разные стороны на мельчайшие круглые молекулы. И время – с ним тоже что-то произошло. Я

живу в замедленном кадре, успевая продумать каждое движение, каждое слово. Вишу в воздухе

перед прыжком и вижу, что случится через секунду.

Я забыла свое детство – яркий красочный мир, пронизанный солнечным светом, свежим

дуновением ветра, шелестом берез, запахом лесных ягод, теплым молоком и нежными объятьями.

Меня бесцеремонно вытолкнули из этого сказочного радостного мира, всунув несколько

фотоальбомов напоследок и грубо захлопнув дверь перед носом.

Я плачу, я сижу на пороге, пинаюсь и скребусь ногтями: «Пустите. Возьмите меня обратно. Я не

готова. Мне плохо. Я не справлюсь». Я смотрю в замочную скважину – и вижу яркую бабочку

сидящую на цветке, слышу отголоски кукушки и носом чую запах сосны.

Пытаюсь выдавить слезу, чтобы разжалобить кого-то, но бесполезно – глаза со мной не дружат,

они отдельно от меня. Сквозь дверь я слышу чей-то смех – мой смех. А я? Я разучилась смеяться.

Там весело и интересно, там каждый миг – внезапен. А здесь, что здесь? Я оборачиваюсь: тяжелый

затхлый воздух, сухие черствые деревья, шипы шиповника, овраги, и небо с черной позолотой –

всё воплощенье скуки и тоски.

«Пустите, я умру».

В ответ мне чей-то голос кидает:

«Ты не умрешь. Ты будешь жить».

«Я буду жить? Всю жизнь вот так?»

«Зависит от тебя. Ты будешь жить, как ты сама захочешь. Решать тебе. Сюда ты не вернешься,

иди»

«Куда же мне идти?»

«Куда глаза глядят. Иди вперед, на ощупь, инстинктивно. Поверь себе»

И снова, утирая слез, которых нет, я поднимаюсь и иду обратно – в свой черный, грустный

страшный мир, в котором я одна.

Одиночество – мой воздух и моя тюрьма. Мне страшно честно посмотреть себе в глаза, но я гляжу

– и ужасаюсь. Кто я? Чем я живу?

И чтобы как-то зацепиться за этот мир, я ем. Я постоянно ем. Но мое тело не в силах все принять.

Я ем – и все обратно, и снова ем – и снова – там. По шесть-семь раз за день. Я не могу не есть, так

как без еды я сойду с ума. Но я не могу позволить моему телу оставить ни кусочка внутри, оно

отвергает, оно хочет избавиться от пищи с корнем, с желудком и всеми внутренностями.

Все мое существо делится надвое: одна часть живет пряничными съедобными фантазиями, а

другая – пустым бездонным серым миром, в котором нет места ничему живому, сытному и

наполняющему.

Мне постоянно холодно и страшно. Я боюсь однажды умереть в этих одиноких стенах огромной

красивой, но бездушной квартиры от постоянных срывов, сердечного приступа или

гипогликемического криза. Чтобы чувствовать себя хоть как-то в безопасности и в компании с кем-

то, я расклеиваю, друг за другом, вырезанные из глянцевых журналов плакаты с изображением

красивых мужчин и женщин. Пусть этот мир станет когда-то моим, я стану его частью – самой

счастливой озаренной частью, и буду жить в нем, словно в том сказочном мире, откуда меня

выгнали пару лет назад.

* * *

Я проснулась ночью и попыталась воспроизвести в деталях свой странный сон: я находилась

внутри себя самой и усилиями рук и ног пыталась расширить окружающие меня стены.

Цилиндровая оболочка этой темноты становилась шире и шире, и я почувствовала дуновение

свежего ветра и попыталась вдохнуть его полной грудью. Но движение легких причинило мне

дикую боль, от которой я проснулась. Что-то происходило во мне, но я еще не была полностью

готова к переменам.

Все дни проходили в постоянном наблюдении за своим разумом в попытках понять и найти Ее

место жительства. Откуда Она появилась, что Она есть на самом деле?

Каждый день начинался с внутреннего самоанализа, попытки расчленения каждого чувства,

эмоции, мысли. Порой это казалось невозможным из-за накатившей тревожности, когда все мысли

разбегались от меня в разные стороны и бежали на Ее голос. В такие моменты Она не вела со мной

диалогов, а лишь стояла с прямой, как сосна, спиной и надменным выражением лица и, сложив

руки на груди, отдавала команды:

– Встань. Соберись. Иди. Сделай все, как обычно. Сегодня я решила провести весь день с тобой.

Я пыталась разговорить Ее, свернуть с проторенной дорожки, но разговор, как правило, был

коротким:

– Ты хочешь навсегда остаться один на один со своими проблемами? Хочешь, чтобы я ушла? Я это

сделаю, но ты пропадешь без меня, в один прекрасный день ты сойдешь с ума.

И я сдавалась. Сдавалась сразу, безропотно, не издав ни одного звука. Просто шла на кухню и

покорно отдавалась Ей в руки.

Но такое случалось все реже. Обычным делом стали разговоры по душам, когда Она садилась

около меня и пыталась помочь мне разобраться во всех мыслях, атаковавших мою голову и

являвшихся продолжением переписки с психотерапевтом.

В электронных письмах с Марией мы обсуждали тему родителей и моих с ними взаимоотношений

тогда и сейчас. С помощью наводящих вопросов она заставила меня вспомнить и заново пережить

ключевые моменты из моего детства, что оказалось очень болезненным.

Из множества прочитанных книг я знала, что тема родителей и детей является основной из тех,

которые обсуждаются на сеансах психотерапии, и, с одной стороны, меня это разочаровало,

нарушив мои ожидания на неординарное и свежее решение моих проблем, а с другой –

чрезвычайно обрадовало, так как до этого мне не представилось ни одного случая, чтобы

разобраться в этом раз и навсегда.

Наш электронный диалог выглядел как цепочка вопросов и ответов: продуманных, выверенных и

четких, так как формат удаленного непрерывного сеанса психотерапии позволял мне крепко

задумываться над каждым вопросом и тщательно покопаться в своей голове для того, чтобы

ответить.

В течение бесчисленного количества ночей, проведенных на подоконнике за разглядыванием

звезд, я получила уже достаточно прозрачное преставление о моей совместной жизни с

родителями, семейных проблемах, ставших тем самым корешком моего невроза, о специфических

особенностях психики моих отца, матери и брата, с которыми им придется жить еще долго,

возможно до самого конца.

Тем не менее, отвечая на вопросы Марии, я словно сдирала слой за слоем прозрачную обертку с

коробки с чем-то важным внутри. То, что казалось раньше очевидным, оказалось всего лишь чем-

то поверхностным, скрывающим нечто более глубокое. То, что сначала казалось бессмысленным,

приобрело вес и прочно заняло свои позиции в моем осознании реальности. Чувство вины,

беспомощности, отчаяния, распустившее яркие цветы на почве детских бед, под дневным светом

трансформировалось в нечто более серьезное, другой окраски и развернулось на девяносто

градусов. Подавленное внутри, забытое и забитое, теперь рвалось наружу, выплескиваясь вместе

со словами, ночными снами, редкими слезинками и непонятным со стороны неуравновешенным

состоянием.

Плеяда вопросов роилась в моей голове, заставляя неповоротливую память поднимать из своего

хранилища давно списанные файлы и архивы воспоминаний.

Что были мой отец и моя мать для меня? Что было между ними? Что был мой брат? Что есть все

они сейчас? Что есть я для них? Что я пытаюсь забыть, что гложет меня изнутри, что не дает мне

жить и дышать свободно, настоящим днем?

Я начала понимать претерпевших насилие или катастрофу людей, хотя сама никогда с этим не

сталкивалась. Столкнувшись с чем-то ужасным, что самосознание отказывается воспринимать, как

реальность, мозг начинает убегать от такой реальности и в дальнейшем продолжает это делать до

тех пор, пока не заставить его вспомнить и пережить все заново.

Сознание и подсознание словно в заговоре против души: вечный бег от самой себя, спрятанные в

тайники души обиды и боль, и нежелание жить «здесь и сейчас». Я много читала об этом, но не

могла примерить это состояние на себя до тех пор, пока не начала отряхивать пыль с тех самых

тайных старых архивов моего детства.

Я вспомнила все: свои тайны, желания, детские грешки, безграничную веру в сверхсущее и

стремление спрятаться за спинами таких умных и всезнающих взрослых. Я заново пережила

состояние страха потери обоих родителей при мысли о возможном разводе, смущение перед своим

будущим, разочарование из-за отношений с братом. Все постепенно воскресало в памяти, занимая

свои забытые, но законные места. Однако кое-что я не хотела вспоминать, упорно избегая саму

возможность подумать об этом.

Мария знала, о чем-то я не хотела задумываться серьезно, и задавала наводящие вопросы, но

ответы были однобокими. У меня имелась четкая нейтральная формулировка, помогающая

оградить свой внутренний мир от посягательств тех, кто в профессиональном смысле отвечал за

мое здоровье и при этом должен был знать все. Эта формулировка звучала так лаконично и при

этом значила так много: «У моей матери были проблемы с алкоголем».

Я научилась произносить эту фразу спокойным, хорошо поставленным и уравновешенным

голосом, уверенно глядя собеседнику прямо в глаза. Это было клише, не требовавшее никаких

дальнейших разъяснений и детализации.

Те, кто имел несчастье столкнуться с чем-то подобным, не нуждался, а чаще не хотел, в

дополнительных сведениях, остальные счастливцы просто не понимали, о чем идет речь. В их

глазах «проблемы с алкоголем» чаще всего выглядели как банальное «перепить» или «много

выпить» с периодичностью чаще, чем это делают обычные люди.

Мне практически никогда не хотелось пускаться в разъяснения, рассказывать о том, каково это –

быть близким человека, «имеющего проблемы с алкоголем», но иногда глупость задававших мне

вопросы сторонних наблюдателей, заводила меня в тупиковое состояние раздражения.

«Да что вы знаете об этом?!», – хотелось мне кричать им в лицо. – «Жалкие взрослые дети! Что

можете вы знать об этом? Вы, выросшие в атмосфере любви, ласки и заботы, в атмосфере

постоянства и уверенности в завтрашнем дне? Вы, с легкой неизменной радостью

возвращающиеся домой из школы, падающие в родительские объятья каждый вечер, требующие

ласки и внимания? Все вы, дети из благополучных семей? Что можете вы знать о том, каково это

жить с живой, но ирреальной матерью? Видеть идеал и знать, что в любой момент он может

исчезнуть на три, четыре, пять, десять дней? Возвращаясь домой, произносить молитву, перед тем,

как открыть дверь и мысленно услышать приговор?»

Мне хотелось рычать, царапаться и кусаться, но я молча, с надменной улыбкой обходила эту тему

и уводила разговор от нее все дальше и дальше.

Мария заставила меня вспоминать: год за годом, день за днем. И однажды, пытаясь заснуть, в

своих воспоминаниях я добралась до того самого момента, когда я впервые столкнулась с

отчаянием.

Я вспомнила все: как я лежала в кровати, глядела в безумно белый потолок и своим девятилетним

мозгом пыталась объяснить существующую вокруг меня реальность, сражаясь за свое право к

счастливому бытию. По всей квартире пахло алкоголем и лекарствами, было темно и тихо, в

квартире, в разных комнатах, были только я и мать, и боль сверлила меня где-то глубоко внутри,

вызывая потоки слез по щекам. Стремясь к видимости уюта и безопасности, я по привычке сама

подоткнула свое одеяло под подушку и свернулась калачиком к стене. Затем, словно «там» кто-то

мог меня услышать, я повернулась на спину и продолжила нашептывать какие-то слова.

Что же я шептала тогда? Как ни напрягалась, я не могла вспомнить.

* * *

Я умираю. Я умираю каждый день с утра до вечера. Я не могу жить в этой реальности. Мне

тяжело, мне больно жить без моего наркоза там, где я есть, и так, как есть.

Мир кажется враждебным и злым: нет ни одного знакомого лица, приветливой улыбки, участия и

добрых слов. Все вокруг замерло в смертельной хватке за успех, за выживание. И эта гонка –

вокруг все бьются за место под солнцем, сомнительное место, пронумерованное и записанное кем-

то в бесконечный реестр. Коробка, в которой жить, коробка, которую водить, коробки и

коробчонки, чтобы есть и спать. Кругом одни упаковки, начиная от еды и заканчивая самими

людьми.

Знакомых – много, и они хотят со мной общаться. Но я не могу. Я не хочу, не знаю, что

спрашивать у человека, который видит во мне лишь адрес и метраж квартиры, название моего

университета и факультета, марку машины моего отца.

Я не могу понять, как этим людям самим не скучно общаться с собой и с другими? Я наблюдаю,

слышу диалоги, которые ввергают меня еще в большую тоску. Бесчисленные обсуждения и

сплетни, вся жизнь плетется вьюнком вокруг чьей-то другой, волшебной, яркой жизни. Они, как

стадо мелких мошек, что вьются летом: и вроде безобидно, если у костра, но если без огня, то

очень жутко.

Я убегаю, запираюсь в своей квартире со своими друзьями – книгами, которыми у меня заставлен

уже весь шкаф снизу и до самого верха. Я скупаю своих друзей в «Лавке старой книге» за

бесценок – мне кажется, что за бесценок, но люди, которые их сдают, видимо, считают, что даже

то, что им за них вернули – уже богатство, ведь бессмысленно кому-то тратить деньги на покупку

книги.

Я с гордостью развязываю узелок с новым десятком книг. Здесь пять из них написаны одним из

последних моих фаворитов – О. де Бальзак, две – экономика, одна – искусство, две – психология. Я

потираю руки в предвкушении. Вот мир, куда я убегу от всех, и буду там сидеть, пока все не уснут.

Тогда я выйду, но там Она. Однако я уже готова к встрече, так как знаю, что мне ее не избежать.

Затем будет приступ, возможно, два, а, может, три. До изнеможения, чтоб умереть еще раз и еще,

чтобы не жить, не думать, не страдать от одиночества, нечаянно расколотых иллюзий.

Я знаю, что все это неправильно, что нужно бороться, попытаться что-то сделать. Искать врача,

идти к кому-то? Слишком стыдно, неловко, страшно, бесполезно. Искать ответа в книгах? Я

пытаюсь, но в книгах многое нельзя понять с наскока – проходят годы, лишь потом нас догоняет

то, о чем на самом деле писал в них автор. И все же, в них пользы больше, чем в эфемерных

докторах. Спасти себя смогу лишь сама я! Хоть и очень больно, но я это сознаю.

* * *

Продолжая делать йогу, в какой-то момент я поняла, что мне необходимо движение вперед. Я

захотела встретиться с Марией в реальности, я была к этому готова. Страх быть непонятой и

отвергнутой продолжал жить в глубине меня, но уверенность в том, что я хочу встретиться, была

слишком сильной, чтобы ей противостоять.

Мария регулярно приезжала в город, где я жила, для участия в практических семинарах для

совершенствования своей техники. Она с радостью откликнулась на мою просьбу встретиться,

дала номер своего мобильного телефона и обозначила время, когда ей можно позвонить.

Набирая номер и слушая сигнал вызова, я дрожала, как первоклассница с букетом цветов перед

учительницей. Мне было страшно воплотить свой голос в реальности, и еще страшнее – услышать

ту, которая была моей наставницей в течение столь продолжительного времени и уже знала обо

мне больше, чем кто-либо другой.

«Как ты могла так глупо, так безнадежно и ветрено доверить свою душу кому-то, кого ты даже ни

разу не слышала?», – злобно шипела мне Она. – «Как ты могла рассказать ей так просто, без

обиняков про меня? Она никогда меня не примет, так и знай, и ты будешь выглядеть полной дурой

в ее глазах».

«Меня не должно заботить то, как я буду выглядеть в ее глазах. Это должно было когда-то

случиться. Я больше не могу носить в себе факт твоего существования. Мы с тобой стали, как

супруги, которые надоели друг другу до смерти, жалуются на совместную жизнь, но при этом не

могут отпустить друг друга на волю. Но я хочу, очень хочу тебя отпустить».

«Так отпусти. Ты же знаешь, что я с радостью уйду! Почему я еще здесь, с тобой, иду на эту

безумную встречу с виртуальным психотерапевтом?»

«По какой-то причине я не могу окончательно избавиться от тебя».

«Не могу? Или не хочу?»

«Не знаю. Я думаю, ты сама уйдешь, когда поможешь мне окончательно решить проблемы,

нерешенные вовремя».

Глава 2.

– Алло? – голос был молодым и очень приятным. Он подействовал на меня, словно лошадиная

доза валерьянки. – Да? Слушаю Вас?

– Мария, это Мила. – Я неуверенно пробовала на вкус каждое слово, пытаясь найти правильную

тропинку в этом телефонном разговоре. – Мила, с которой Вы переписывались долгое время.

– Мила, я Вас сразу узнала. Вы решились встретиться со мной? Как насчет сегодня, в семь часов?

Она торопилась, поэтому мы быстро договорились о четком времени и месте встречи. Я

недоуменно вздрогнула плечами – как все оказалось быстро и легко – собственно, так получается в

большинстве случаев, когда подготавливаешься к чему-то серьезному, большому и ответственному,

оказывавшемуся на поверку простым и нестрашным.

Целый день я держала в голове план этой встречи, представляла ее внешность, ее манеру

говорить, жестикуляцию, одежду, взгляд. Я прокручивала в голове целые монологи, посвященные

моему заболеванию, пытаясь облечь мысли в нужные и достойные слова, подготавливая себя к

плохо скрываемому негативному восприятию.

В какой-то момент я перестала себя мучить и решила, что мне все равно, будь, что будет, но мне

нужно начать рубить этот гордиев узел.

Однако я ехала на встречу с дрожью в коленках. В какой-то момент Она зашагала рядом, одетая в

темно-синее пальто, красные берет, шарф и перчатки, с вызывающим макияжем, и заговорщицки

зашептала:

«А может, Она не придет? Ты бы уточнила еще раз на всякий случай? Может, у нее не получится?

И ей вдруг стало неинтересно встречаться с такой, как ты, и со мной? В любом случае, я буду

рядом, я хочу посмотреть в ее глаза и услышать все, до единого слова».

Я только отмахивалась от Нее, настраиваясь на лучшее.

Я пыталась выполнять различные упражнения из моей копилки, то представляя себя маленьким

поплавком, равномерно раскачивающимся на волнах, прыгающего вверх-вниз, вверх-вниз, не

имеющим силы что-либо изменить, но получающего полное наслаждение от процесса; то мощным

маяком на побережье, среди острых скал, с мощными стенами, внутренней силой и ярким светом,

которого не под силу бушующему океану и непогодам.

Упражнения не сняли тревогу, но значительно уменьшили ее.

До встречи осталось десять минут, и мои нервы были на взводе. Под конец, Мария начала

представляться мне неким монстром, облаченным в мантию судьи и стоящая посреди улицы с

огромной, бросающейся в глаза, табличкой «Та, которая ждет девушку, больную булимией».

Сердце билось испуганной канарейкой, кровь, казалось, уже обращалась и пульсировала, как

хотела, голова отказывала соображать. Я досчитала до пяти в обратном порядке и решительно

направилась к толпе людей, точно так же ожидавших своих визави.

– Мария?

– Мила? Здравствуйте! Ну и погодка! Ну, как вы? – ее красивые голубые глаза, острый немного

вздернутый носик, четкий овал лица, спортивная одежда – все перечеркнуло разом все мои

опасения.

Эта женщина понравилась мне с первого взгляда. Мы стали перекидываться короткими фразами,

словно старые знакомые, и через десять минут наш диалог расцвел с небывалой для впервые

встретившихся людей интенсивностью.

Мы говорили обо всем, постепенно подходя к проблеме, которая столкнула нас друг с другом в

огромном виртуальном мире. Мария осторожно пробовала почву под моими ногами, и, в конце

концов, начала расспрашивать про мое заболевание.

Я заметила, как Она, сидевшая до этого рядом, раскачивая ногой и наблюдая за прохожими сквозь

окно, напряглась и подалась вперед. Я пыталась отвечать теми же стандартными фразами, которые

использовала при переписке, все еще недоверчиво оглядывая эту молодую изящную женщину с

головы до ног.

Мне показалось, что Мария говорила слишком громко, что все посетители кафе могли слышать, о

чем мы говорили, и оборачивались, чтобы посмотреть на меня.

Я испуганно огляделась и притянула к себе чашку с горячим зеленым чаем.

– Боже мой, ну что ты дергаешься? – прошептала Она. – Какая разница, увидят тебя в компании со

мной или нет? Эти люди зашли в твою жизнь ровно на время твоего пребывания за столиком в

кафе. Больше ты их никогда не увидишь.

– Мне неприятно, что Мария так громко говорит о тебе. Я чувствую себя неловко, словно без

одежды.

– Как ты мне надоела со своей скрытностью. Неужели ты не можешь быть смелой и открытой?

Хватит скрывать мое существование! Хотя бы от нее. – Она ткнула пальцем в ничего не

подозревающую Марию. – Она специально с тобой встретилась и, уж поверь мне, знает все твои

хитрые ходы наперед. Не надо пытаться приуменьшить то, что с тобой происходит. Хватит

кокетничать со своими проблемами!

– Перестань тыкать пальцем в моего психотерапевта. – Меня начали раздражать Ее неуемные

жестикуляции.

– С каких это пор она стала «Твоим Психотерапевтом»?

– Ты что, ревнуешь?

– Нет!! Я не ревную! Но она никогда не будет знать о тебе больше, чем знаю я.

– Мила, Вы меня слушаете? – Мария разом прекратила творившееся в моей голове безумие. – Мне

показалось, что Вы о чем-то задумались.

– Да, есть немного, – я смущенно улыбнулась, поправила волосы и подвинула стул ближе к

столику. – Дело в том, что меня смущает, что окружающие люди могут услышать тему разговора, а

мне бы не хотелось.

– А-а, Вы об этом волнуетесь! – Маша – как-то незаметно я стала называть ее уменьшительным

вариантом имени – улыбнулась своей очаровывающей улыбкой и пожала плечами. – Не

переживайте так. Им ничего не слышно, да и потом, в кафе никогда никого не интересуют

разговоры за соседними столиками. Но, чтобы Вы не переживали, я буду говорить потише.

Маша была так обходительна и предупредительна, что я тут же растаяла. И Она тоже расслабилась

и замолчала, позволив мне общаться со своим врачом один на один.

Из нашей беседы я узнала много интересного и нового о том, что больных булимией огромное

количество, и особенно это заболевание распространено среди женщин, но случается и у мужчин;

что львиная доля заболевших скрывает это не только от близких людей, но и от врачей, которые

пытаются лечить только выявленные симптомы, полагая за ними совершенно другие заболевания.

Я узнала, что в сравнении с эффектом групповой терапии, самое бесполезное и вредное, что

может быть, – это общаться с другими больными булимией без присутствия терапевта, просто так

«за жизнь». Это стало для меня неожиданным и шокирующим открытием. Все дело в том,

объяснила мне Маша, что общение с другими булимиками без присутствия третьей стороны –

квалифицированного доктора – постепенно превращается в семинар по обмену опытом под

названием «А как это делаешь ты?», тем самым еще больше усугубляя положение.

Она посоветовала мне прекратить всевозможную переписку с другими такими же девушками и

посвятить высвободившееся время и энергию на знакомство с самой собой.